Текст книги "Николай II"

Автор книги: Александр Боханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 41 страниц)

Что же касается Александры Федоровны, то она, выросшая рядом с Георгом, вращавшаяся в одном с ним кругу, не питала особого расположения к своему кузену. Она считала его довольно пустым человеком, которого больше интересовали охота и скачки, чем серьезные занятия или увлечения. Она хорошо помнила, что с детства он не питал должного уважения к их бабушке, королеве Виктории, и даже за глаза острил и делал критические замечания в адрес королевы. Аликс считала подобное отношение неприличным. Она хорошо помнила и то, как летом 1894 года, когда цесаревич Николай в качестве жениха гостил в Англии, Джорджи позволил себе несколько раз бесцеремонно обсуждать перспективы их с Ники дальнейшей жизни и даже публично (какой стыд!) рекомендовал ему носить туфли на высоком каблуке, чтобы быть вровень с Аликс! Александра Федоровна и через многие годы с возмущением говорила об этом, считая поведение его совершенно бестактным. Она так и не рассталась с убеждением, что Джорджи просто «глупый человек».

Николай Александрович не был склонен придавать значение мелким недоразумениям и неудовольствиям, абсолютизировать их. Его отношения с принцем, а затем королем носили ровный характер. Они время от времени переписывались, и послания их дышат теплотой и родственной симпатией. Вскоре после восшествия на престол в 1910 году Георг V писал русскому царю: «Да, мой самый дорогой Ники, я надеюсь, что мы всегда будем продолжать нашу с тобой дружбу; ты знаешь, я неизменен, и я всегда тебя так любил». Письмо заканчивалось трогательно: «В мыслях я постоянно с тобой. Благослови тебя Бог, мой дорогой старина Ники, и помни, что ты всегда можешь рассчитывать на меня как на своего друга. Навеки твой преданный друг Джорджи».

К тому времени Лондон и Петербург смогли преодолеть старые предубеждения, отношения между двумя странами становились дружескими, а на мировой арене они выступали уже союзниками. Георг относился к числу тех в Великобритании, кто видел главную угрозу национальным интересам со стороны Германии, для успешного противодействия гегемонизму которой альянс с Россией был жизненно необходим.

Николай II не был склонен осложнять отношения с Германией, но с Великобританией искренне стремился поддерживать и развивать дружеские связи, чему способствовали и личные симпатии монархов. Когда началась мировая война, переписка царя и короля отразила все важнейшие вехи, все главные драматические коллизии страшного противостояния. «Дорогого Ники» и «милого Джорджи» соединил единый порыв, одно главное стремление: добиться полной победы над ненавистным врагом. Последнее послание Георга V Николаю II датировано 17 января 1917 года и завершалось словами: «Навеки, дорогой Ники, твой самый преданный кузен и верный друг Джорджи». Русскому царю оставалось править чуть больше месяца.

Уже после отречения императора английский монарх прислал на имя русского кузена телеграмму: «События последних недель глубоко опечалили меня. Мои мысли постоянно с Вами, и я всегда остаюсь Вашим истинным, преданным другом, каким, как Вы знаете, я всегда был в прошлом». Это выражение дружеских симпатий не дошло до адресата: лидер крупнейшей русской либеральной партии, а тогда министр иностранных дел Временного правительства Павел Милюков решил, что послание адресовано царю, а раз Николай II таковым больше не является, можно и не передавать телеграмму, чтобы не возбуждать ненужные толки о том, что Великобритания интригует «против новой власти». И Николай II никогда не узнал об этой последней весточке от «милого Джорджи».

Когда именно у Николая II возникло намерение отбыть в Англию – неизвестно, но несомненно, что в момент отречения он имел в виду подобную возможность. И с каждым днем все более и более убеждался, что вряд ли ему и Аликс позволят остаться в стране. Он регулярно читал газеты, наполненные враждебной клеветой и злобными призывами, и желание временно покинуть Россию только усиливалось. Нет, о постоянной эмиграции ни он, ни Аликс никогда не думали: они лишь считали, что это – временный ртъезд, до окончания войны, а затем, когда наступит другое время, когда придет умиротворение в души людские, можно будет вернуться и жить там, где только и могли жить: в России. Когда Николай Александрович вернулся в Царское, они с Аликс серьезно обсуждали отъезд, решали, что взять с собой, кого из верных людей пригласить сопровождать их. Конечно же, оставался вопрос о деньгах. В 1917 году никаких капиталов у царской четы за рубежом не существовало (то, что имелось в английских банках, было израсходовано на нужды снабжения русской армии, а вклады на детей, в берлинских банках, были безнадежно потеряны). Николай II полагал, что новое правительство России обеспечит его семью. Тем более что им ведь так мало было надо. Они не претендовали ни на какие резиденции, не собирались присваивать коронные драгоценности, другое движимое и недвижимое имущество, принадлежавшее ранее монарху. Они могли довольствоваться малым.

Идею уехать в Англию, чтобы переждать там «ненастье» на своей родине, не сразу, но приняла Александра Федоровна. Там она выросла, там было столько дорогих воспоминаний, там была «родина ее молодости». А ведь никуда больше им с Ники и уехать нельзя. Хотя Джорджи и не очень умен, но все-таки у него хватит ума сделать все, чтобы стать гарантом их благополучия. Ведь это долг монарха! А эти бессовестные намеки в газетах на ее предательство, на то, что она работала в пользу Германии, что она чуть ли не шпионка Вильгельма! Это какой-то бред, который и опровергать-то не стоит. Она себе и представить не могла, что в Лондоне к этому «бреду» относились вполне серьезно. В мае 1917 года министерство иностранных дел Великобритании через своего посла Бьюкенена передало новому министру иностранных дел М. И. Терещенко, что «Британское правительство не может посоветовать Его Величеству оказать гостеприимство людям, чьи симпатии к Германии более чем хорошо известны».

Собственно в отношении царской семьи у Временного правительства теоретически было два варианта: отправить ее в Ливадию или в Англию. Но второй вариант представлялся предпочтительнее, так как присутствие бывшего царя в стране могло лишь дестабилизировать общую ситуацию, внося раздоры и распри в общественную жизнь. Министр иностранных дел Милюков считал, что отъезд нельзя откладывать, и с этим надо торопиться. Однако сам никакой инициативы не проявлял. 8 (21) марта английский посол Бьюкенен напомнил главе МИДа, что Николай II – близкий родственник и интимный друг короля, и просил принять меры для обеспечения его безопасности. Уже было известно, что правительство приняло решение об аресте монарха, и посол Его Величества спросил Милюкова, правда ли это? Прозвучавший ответ – неповторимый исторический эвфемизм – по своему цинизму достоин Макиавелли. Министр уверял посла, что это не совсем правильно.На самом же деле «Его величество» только «лишен свободы и будет доставлен в Царское под эскортом, назначенным генералом Алексеевым». При этом Милюков уверил посла, что правительство сделает все возможное для благополучного завершения этого дела и готово платить семье царя «щедрое содержание».

Но никаких решительных шагов ни Милюков, ни его коллеги по кабинету не предпринимали. Потом, уже в эмиграции, все они уверяли, что велись длительные и сложные переговоры, хотя остается неясным, что же именно обсуждалось на этих переговорах, учитывая, что в России никаких шагов для ускорения отъезда Романовых так и не было сделано. Уместнее все-таки говорить о том, что вся деятельность русских должностных лиц сводилась лишь к высказыванию английской стороне мнения о «желательности» отъезда, в надежде, что как-нибудь все «образуется». Но надежда на «авось» в политике свидетельствовала лишь о безответственности тех, кто находился у руля государственного управления в России весной и летом 1917 года. Бывший царский премьер-министр В. Н. Коковцов считал, что вина за трагедию царской семьи лежит на Временном правительстве, «оказавшемся во власти Совдепа». Сходную позицию занимал и Ллойд Джордж, утверждавший в своих воспоминаниях, что Романовых погубило то, что Временное правительство не сумело стать хозяином в собственном доме.

Но что взять с Керенского или Милюкова? «Факиры на час», по воле случая оказавшиеся на вершине власти и столь же молниеносно оттуда слетевшие. А как же король, то есть тот, кто по праву своего рождения обязан выступать блюстителем норм и традиций, высшим моральным авторитетом, олицетворять честь, достоинство, престиж и величие Британской империи? Лорду Пальмерстону принадлежит классическое определение, гласящее, что у Англии нет ни постоянных друзей, ни постоянных врагов, а есть только постоянные интересы. И дед нынешней королевы Елизаветы II проявил себя настоящим сыном Британии: никакой этики, никакой морали, никаких родственных чувств – одна лишь политическая выгода. И на том историческом отрезке это значило предать забвению всю романовскую тему.

За две недели до отправки Романовых в Сибирь, в середине июля, министр иностранных дел М. И. Терещенко проинформировал посла Его Величества о предстоящей акции и сообщил, что там семья «будет пользоваться полной свободой» и что «бывший царь остался доволен предложением переменить место жительства». Терещенко лгал, Николай II еще не знал о таком решении и никакого «согласия», естественно, дать не мог. Однако в этом эпизоде интересна не позиция отечественных бездарностей-министров, а точка зрения другой стороны. В своей депеше на имя министра иностранных дел Великобритании лорда Бальфура посол сообщил, что на его вопрос, чем объясняется подобное решение, Терещенко сказал, что это вызвано «растущей среди социалистов боязнью контрреволюции». «Я, – писал далее Бьюкенен, – сказал министру иностранных дел, что, по моему мнению, эта боязнь неосновательна, поскольку дело идет о династии». Известие о депортации императора и его близких в далекую глухомань с непонятной целью не произвело никакого впечатления в Лондоне. Оттуда не последовало ни ноты, ни запроса.

Король Георг V не сделал ровно ничего, что могло бы облегчить участь поверженных венценосцев. У него не было ни малейшего желания бросать вызов публике, демонстрируя свои человеческие симпатии (если они у него и существовали). Ни в 1917 году, ни в последующие годы английский монарх не проявил никакого интереса к судьбе своих родственников в России. Ему эта история была «малоинтересна». (Даже кайзер вел себя иначе. Несколько раз, по различным каналам и при Временном правительстве, и уже при большевиках из Берлина поступали запросы о судьбе различных членов царской фамилии – урожденных германских принцесс.)

Лишь один раз, весной 1919 года, английскому королю пришлось проявить участие к судьбе родственной династии. Он согласился послать к берегам Крыма броненосец, чтобы вывезти оттуда императрицу Марию Федоровну. Этого ему делать совсем не хотелось, но его мать, вдовствующая королева Александра, чуть ли не на коленях месяцами умоляла сына спасти жизнь ее сестры. Но потом это «нежелательное решение» открылось и приятной стороной: Георг V и его жена с удовольствием, без всяких колебаний, задешево приобрели неповторимые ювелирные украшения русской царицы Марии Федоровны. Царские драгоценности короля и королеву живо интересовали.

Получив известие о гибели Романовых в Екатеринбурге, Георг V писал своей кузине, сестре императрицы Александры Федоровны маркизе Виктории Мильфорд-Хевен (Баттенберг): «Глубоко сочувствую Вам в трагическом конце Вашей дорогой сестры и ее невинных детей. Но, может быть, для нее самой, кто знает, и лучше, что случилось, ибо после смерти дорогого Ники она вряд ли захотела бы жить. А прелестные девочки, может быть, избежали участь еще более худшую, нежели смерть от рук этих чудовищных зверей». Невольно приходит на ум бессмертный афоризм Ларошфуко: «У нас всегда найдутся силы перенести несчастье другого». Как «повезло» семье последнего царя: их всех убили вместе! Какое сострадание, какое милосердие, какое участие! И если предположить невозможное и представить, что революция случилась в Англии и королю Георгу пришлось бы искать убежища, нет никаких сомнений, что Николай II, не задумываясь, сделал бы все для того, чтобы обеспечить английскому монарху кров. Но царь был самодержавный правитель, «тиран», мог игнорировать «политические потребности момента», имел право не стесняться своих родственных чувств; у него имелась возможность оставаться порядочным человеком.

Пройдут многие годы, и будет опубликована фундаментальная биография Георга V, написанная Гарольдом Николсоном, где, опираясь на конфиденциальные правительственные документы, автор расскажет, что уже к началу апреля 1917 года «предложение о предоставлении убежища в Англии царю и его семье стало достоянием гласности. В левых кругах Палаты Общин и в прессе поднялся возмущенный крик. Король, которого несправедливо сочли его инициатором, получил немало оскорбительных писем. Георг V понял, что правительство не в полной мере предусмотрело все возможные осложнения. 10 апреля он дал указание лорду Стэнфордхему (личному секретарю. – А. Б.) предложить премьер-министру, учитывая очевидное негативное отношение общественности, информировать русское правительство, что правительство Его Величества вынуждено взять обратно данное им ранее согласие».

Английский посол сэр Джордж Бьюкенен в своих мемуарах будет это лукаво отрицать, заметив, что «наше предложение оставалось в силе и никогда не пересматривалось». Но уже после смерти дипломата его дочь Мэриэл написала о шоке, который испытал ее отец, узнав, что правительство отменило приглашение, сделанное членам императорской семьи 10 марта. И далее она сообщила следующее: «После выхода в отставку мой отец намеревался раскрыть правду, однако министерство иностранных дел уведомило его, что он потеряет пенсию, если сделает это». Сэр Джордж, чьи личные средства были весьма ограничены, не решился идти против воли правительства. Всю вину за случившееся дочь посла возлагала лично на Ллойд Джорджа.

Министр юстиции, а затем глава Временного правительства Александр Керенский в эмиграции не раз размышлял о причинах гибели Романовых, стараясь всячески себя дистанцировать от их трагической участи. В своих мемуарах он писал: «Уже летом, когда оставление царской семьи в Царском Селе сделалось совершенно невозможным, мы, Временное Правительство, получили категорическое официальное заявление о том, что до окончания войны въезд бывшего монарха и его семьи в пределы Британской империи невозможен». Именно тогда был подписан приговор Николаю II и его близким. Крикливые левые одержали победу не только в Петрограде, но и в Лондоне. Речь шла теперь лишь о времени и месте уничтожения бывшего царя. Затем наступит черед и всех остальных. Кровавое колесо истории XX века ускоряло свой разбег. Романовы были первыми в ряду обреченных. Они должны были погибнуть все. Но счастливое сцепление обстоятельств помогло части династии уцелеть наперекор беспощадному року.

Глава 27
ПОСЛЕ КРУШЕНИЯ

Подписав манифест об отречении, ночью 3 марта, Николай II отправился в Могилев, чтобы попрощаться с армией. В этом он видел свой последний долг, который ему непременно надлежало исполнить. Хотя Николай II имел возможность поехать в Царское, к дорогим своим, он превозмог личные желания и отправился туда, где его ничего хорошего ждать не могло. В дороге не было никаких инцидентов, и два поезда, «собственный Его Величества» и «свитский», двигались без помех, делая лишь короткие остановки. На станциях иногда собиралась публика и молча смотрела на уходившие куда-то синие вагоны с золотыми орлами. С дороги Николай Александрович послал телеграмму брату Михаилу, прося его простить за тяжелую ношу, которую передал ему. Сопровождающие лица, еще до конца не осознававшие все происшедшее, жадно ловили каждый взгляд, каждый жест бывшего царя, стараясь понять его состояние. Николай Александрович внешне был спокоен, ничем не выказывал свои мысли и чувства, но из коротких реплик и обмолвок приближенные поняли, что решение, принятое царем в Пскове, твердое и окончательное.

Уже было темно, когда поезд прибыл на платформу Могилева. Царь зафиксировал время: 8 часов 20 минут вечера. Высокие электрические фонари освещали группу встречающих во главе с начальником штаба М. В. Алексеевым. Генерал отдал честь, поверженный монарх подошел, протянул руку, задал два-три коротких вопроса, и затем отправились к автомобилям. Через полчаса бывший царь находился уже в своих комнатах в губернаторском доме. Здесь все оставалось на прежних местах. Прошло всего несколько минут, и в дверь постучали. Пришел генерал Алексеев и сообщил последние новости из Петрограда. Выяснилось, что брат Михаил также отрекся от прав на престол и заявил, что вопрос об устройстве России должно решать Учредительное собрание. Николай Александрович был обескуражен и вечером записал в дневнике: «Бог знает, кто его надоумил подписать такую гадость». Россия теперь не имеет верховной власти! Что ее ожидает? Родзянко сообщил Алексееву, что в Петрограде наступило успокоение: дай-то Бог! Может быть, самое страшное уже позади!

Следующий день, 4 марта, был полон волнений, необычных эпизодов, печальных чувств. Начальник штаба был так любезен, что организовал Николаю II традиционный доклад о положении дел на фронте, обращаясь к нему неизменно «Ваше Величество». Да и многие другие сохраняли прежнее почтение, но что-то уже изменилось и буквально с каждой минутой менялось все заметней. Да, он теперь уже бывший царь, бывший главнокомандующий армией, и этим все сказано. Еще по дороге в Могилев наконец получил весточку от Аликс. Солнышко сообщала, что они целы и невредимы, писала, что ждет и любит. Какое это счастье: иметь такую жену, которая все понимает и всегда поддержит мужа. Телеграфировал ответ: «Спасибо душка. Наконец, получил твою телеграмму этой ночью. Отчаяние проходит. Благослови нас всех Господь. Нежно люблю. Ники». Потом ему удалось с ней поговорить по телефону, но слышимость была плохая, разговор несколько раз прерывался, хотя он успел в общих чертах рассказать всю псковскую историю.

К этому времени Александра Федоровна уже почти все знала. Днем пришел дядя Павел и сообщил подробности отречения, и другие рассказывали о разных эпизодах. Как Кирилл явился с красным бантом в Думу, как громили дома и магазины в Петрограде, как арестовывали министров, офицеров, полицейских… Первый шок прошел. Александра Федоровна чувствовала себя уже значительно бодрее, но горечь от предательства, отчаяние от безысходности в душе оставались. Эти негодяи все-таки заманили Ники в ловушку, в Псков, и там, отрезанного от всей России, от армии, от нее, заставили подписать отречение. Это заговор; во всем чувствуется ловко организованная интрига. Но всемогущий Господь справедлив. Он всем воздаст по заслугам. Вечером, сидя у постели своей больной подруги А. А. Вырубовой, царица сказала: «Ты знаешь, Аня, с отречением государя все кончено для России. Но мы не должны винить ни русский народ, ни солдат; они не виноваты». Александра Федоровна теперь знала, что ей предстоит вынести много тяжелейших испытаний, но она обязана все пережить и сохранить себя для детей, для Ники. Безоговорочно приняла решение мужа отречься и за сына. Для нее это было великим облегчением. Свою жизнь без Беби и его жизнь без семьи она представить не могла.

4 марта, вечером, Александра написала письмо Ники, свое последнее послание ему, 654-е по счету. «Любимый мой, ангел дорогой, боюсь думать, что выносишь ты, это сводит меня с ума! О, Боже! Конечно, Он воздаст сторицей за все твои страдания… Я с тобой, любовь моя, – обожаю тебя. Целую и обнимаю так нежно и страстно! Храни и благослови тебя Господь ныне и вовеки!» Она знала, что он поступить по-другому не мог, она все понимала и все принимала. Она любила его теперь даже как-то крепче, чем прежде. В горе и унижении он казался ей еще лучше, и Александра Федоровна не сомневалась, что в такой момент она ему еще нужнее. Царица знала о миссии в Могилеве и с трепетом, почти таким же, как в давние молодые годы, ждала возвращения своего обожаемого. Боялась возможных непредвиденных осложнений. В такое сумбурное время, когда все как с ума посходили, могло случиться все, что угодно.

Еще 3-го вечером Николай Александрович получил известие, что на следующий день в Могилев приедет императрица Мария Федоровна. Его дорогая Мама, которую он не видел с октября прошлого года и которая не могла оставить сына в такую минуту. Что он Ей скажет? Как он Ей объяснит? Но Она должна понять; она ведь его всегда понимала. Она его любила, и он знал об этом и скучал, когда долго не виделись. Грустные обстоятельства на время разлучили их, но вот теперь наконец-то после всего пережитого ему предстоит первая встреча с родным и близким человеком, которому он нужен.

Вдовствующую императрицу известие об отречении сына застало в Киеве: рано утром 3 марта об этом ей сообщил зять Сандро. Она даже не сразу поняла, что случилось, но, когда поняла, была потрясена и горько рыдала. Нет, не царский венец, не потерю короны оплакивала старая царица. Ей было невыносимо тяжело за Ники. Зная его хорошо, прекрасно понимала, каких страшных душевных мук стоило ему это решение! Она предала забвению все былые неудовольствия, и единственное желание овладело ею целиком – немедленно видеть сына. Александр Михайлович и дочь Ольга пытались отговорить Марию Федоровну от этой поездки, но встретили такой решительный отпор с ее стороны, что сразу же отступили. Поздно ночью с 3 на 4 марта из Киева вышел поезд императрицы, направлявшийся на север. У нее еще был свой поезд! Пройдет немного времени, и в ее родной стране у старой царицы не будет даже собственной постели!

Около полудня 4 марта императрица прибыла в Могилев. Николай II вошел в вагон и через несколько минут появился на платформе вместе с матерью. Все были поражены самообладанием старой женщины. Обходя стоявших на перроне, она нашла в себе силы даже сказать несколько приветственных слов и улыбнуться. Затем мать и сын остались наедине. Более двух часов продолжалось их общение тет-а-тет, и ни он, ни она никогда никому не рассказали о том их разговоре. Когда потом к ним пришел Александр Михайлович, застал тещу в слезах, а Ники стоял перед ней и курил одну папиросу за другой. Затем был обед, на который были приглашены близкие чины свиты. Огромное самообладание Марии Федоровны и Николая Александровича заставляло и других сдерживать эмоции.

Четыре дня провела мать с сыном. Они по многу часов проводили вместе; гуляли, вспоминали прошлое; о настоящем не говорили. Мария Федоровна послала две телеграммы дочери Ксении в Петроград: «Счастлива быть с ним в эту самую тяжелую минуту» (5 марта); «Слава Богу, что вместе. Много думаем о тебе. Надеемся, что ты и дети здоровы. Погода тоже отчаянная. Что делает Миша? Обнимаем» (6 марта).Николай Александрович так любил мать, что сознание причиненной ей боли разрывало ему сердце. Господи, ей-то за что такое наказание! Что бы сказал дорогой Папа? Но ведь Мама его поняла, она согласилась, что у сына не было иного выбора. Значит, так было угодно Господу и надо со смирением подчиняться Его святой воле.

Дни совместного времяпрепровождения были наполнены воспоминаниями и окончательно убедили, что прошлое живо в памяти матери. Она помнила самые давние эпизоды той жизни, которая теперь казалась сладким сном. Неужели все это было? Но глядя на дорогую Мама, как она сразу оживлялась при упоминании забавного случая на давнем балу, или веселого семейного обеда в Ливадии, или какой-либо проделки Миши или Ольги, все сомнения проходили без следа. Конечно же, все это было. Теперь уже точно знал: то время останется с ними навсегда. Никто его отобрать у них не сможет.

Все шло своим чередом, и наступило 8 марта. В тот день, утром, Николай Александрович подписал последний, прощальный приказ по армии, который никогда в войсках оглашен не был. Этот документ чрезвычайно важен для оценки мировоззрения и настроения бывшего царя. «В последний раз обращаюсь к вам, горячо любимые мною войска. После отречения Моего за Себя и за Сына Моего от Престола Российского власть передана Временному Правительству, по почину Государственной Думы возникшему. Да поможет ему Бог вести Россию по пути славы и благоденствия. Да поможет Бог и вам, доблестные войска, отстоять нашу Родину от злого врага. В продолжение двух с половиной лет вы несли ежечасно тяжелую боевую службу, много пролито крови, много сделано усилий, и уже близок час, когда Россия, связанная со своими доблестными союзниками, одним общим стремлением к победе сломит последнее усилие противника. Эта небывалая война должна быть доведена до полной победы. Кто думает теперь о мире, кто желает его – тот изменник Отечеству, его предатель. Знаю, что каждый честный воин так мыслит. Исполняйте же ваш долг, защищайте доблестную нашу Родину, повинуйтесь Временному Правительству, слушайтесь ваших начальников. Помните, что всякое ослабление порядка службы только на руку врагу. Твердо верю, что не угасла в ваших сердцах беспредельная любовь к нашей великой Родине. Да благословит вас Господь Бог и да ведет вас к победе Святой Великомученик и Победоносец Георгий».

Почему министры в Петрограде, с полного согласия высших чинов Ставки, не стали публиковать этот документ? Казалось бы, что в нем крамольного? Однако все уже резко изменилось. Не прошло и недели со дня отречения Николая II, а антимонархический и антидинастический накал страстей достиг невероятной отметки. Подлаживаясь к левым настроениям, те кто оказался у власти, и те, кто оставался еще при должностях со старых времен, почти все без исключения старались укрепить собственное положение критикой, а то и поношением старого режима. Во весь голос говорили о предательстве царя и царицы, объясняя этим фронтовые неудачи и затянувшуюся военную кампанию. Вот если бы не измена, войну давно бы выиграли! Уже начала свою работу Чрезвычайная следственная комиссия и в прессе появились первые интервью должностных лиц, где прозрачно намекалось на антигосударственный заговор высших лиц империи. В этой разоблачительно-уничижительной вакханалии простым и искренним словам последнего царя просто не было места. Все, что связано было с царем и царской властью, вдруг сделалось давним и неприятным прошлым. Высшие чины Ставки, пережив в первые часы и дни потрясение, в массе своей быстро осваивались в новой обстановке и были заняты спарыванием царских вензелей с погон, составлением революционной формы присяги, установлением новых иерархических отношений между собой и с петроградским начальством.

Когда в Могилеве появился поверженный царь, большинство смотрело на него лишь с любопытством, понимая, что они присутствуют при историческом моменте, который надлежало запечатлеть во всех подробностях. Некоторые желали стать очевидцами патетических сцен, но все было обыденно, совсем негероически. Многих офицеров поражало поведение бывшего монарха, его тихое смирение понимания не вызвало. Некоторые находили, что он отрекся слишком просто, «как эскадрон сдал». Не так жил, не так правил, а теперь и не так отрекся! Бывшему царю готовы были простить душераздирающие сцены с воплями и причитаниями, но уж никак не мирную отрешенность!

Дело же было, конечно, не в безразличии или бездушии. Все эти дни были страшными для Николая Александровича, самыми тяжелыми днями в его жизни. Позднее он скажет, что был тогда «как в тумане». И переживал, и страдал, и несколько раз был на грани нервного срыва. Но воспитанность и сила воли удержали, не дали выплеснуться наружу тому, что бродило и болело внутри. Страшное потрясение не могло для него перечеркнуть жизнь, которая сама по себе – дар Божий. Надо идти вперед, надо выстоять, преодолеть все во имя России. Потеряв трон, власть, положение, он многое и сохранил: Бога, дорогую Аликс и милых детей. С ним остались и его воспоминания, то удивительное минувшее, но не ушедшее время, которое он помнил во всем многообразии звуков, цветов, ароматов и ощущений. В этот упоительный мир они надолго погружались в те мартовские дни вместе с Мама, и сразу же становилось хорошо и спокойно на сердце.

Возвращение в повседневность рвало душу. Когда прощался с чинами штаба, призвал их продолжать работу «с прежним усердием и жертвенностью», увидел на некоторых лицах слезы. Когда же затем на плацу говорил последнее слово солдатам Сводного полка и казакам, не смог договорить. Комок подступил к горлу, и глаза заволокло, а стоявшие в строю рослые мужики, не стесняясь, рыдали. Приходилось расставаться со многими людьми, с которыми был связан долгие годы. Был удален дворцовый комендант В. Н. Воейков и милый старый граф В. Б. Фредерикс, против которых, как сказал генерал М. В. Алексеев, «сильное возмущение в гарнизоне». По той же причине был отстранен верный генерал-адъютант К. Д. Нилов. Но он уже ничего изменить не мог; все за него теперь решали другие.

Восьмого марта – день отъезда. В полдень прибыл в поезд к Марии Федоровне. Позавтракали вдвоем и в милой беседе провели вместе несколько часов. Простился с ней. Она не плакала, держалась на удивление стойко. Предчувствия были безрадостными, но они еще не знали, что на земле им уже не суждено было свидеться. Перешел в свой поезд, готовый к отправлению на соседнем пути. Несколько минут стояли, каждый в своем вагоне, и глядели друг на друга, не отрываясь. Когда поезд императрицы тронулся, мать несколько раз перекрестила сына.

Николай Александрович, расставшись с дорогой матушкой, вскоре узнал от Алексеева, что он теперь «как бы арестован» и что из Петрограда приехали четыре думских депутата, которые будут его сопровождать до Царского. Ничего не сказал, но все понял. Он теперь арестант! Когда поезд в сумерках отходил от платформы, генерал Алексеев отдал честь, а когда состав уже миновал платформу, низко поклонился вослед. И неясно было, кому адресован был этот знак уважения, то ли бывшему монарху, то ли думским депутатам, ехавшим в последнем вагоне. Николай Александрович сидел один в купе, курил. Все вокруг было таким безрадостным. Видеть никого не хотелось. Вечером занес в дневник: «Тяжело, больно и тоскливо».

А в Царском Селе ждали, все и всё было готово к приему бывшего повелителя. В Александровском дворце уже стояли караулы охраны, а обитатели дворца считались арестованными, хотя формально солдаты Сводного полка, как бы по старой традиции, несли почетную охрану. 8 (21) марта утром в Александровский дворец прибыл новый командующий войсками Петроградского военного округа генерал-лейтенант Л. Г. Корнилов и сообщил обер-гофмаршалу П. К. Бенкендорфу, что просит императрицу немедленно принять его. Через 10 минут дежурный камер-лакей сообщил, что императрица ждет, и повел генерала на детскую половину дворца.