Текст книги "Николай II"

Автор книги: Александр Боханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 41 страниц)

В день рождения, 6 мая 1896 года, Николай II с Александрой Федоровной прибыли в Москву. Остановились в старом путевом Петровском дворце, при въезде в первопрестольную. Торжественный въезд в столицу состоялся 9 мая. Процессия растянулась на несколько километров. Зрелище было грандиозным: мундиры всех цветов радуги, величественные всадники на конях с развевающимися плюмажами, живописные одеяния различных народов России, делегации которых принимали участие в торжествах, скороходы со страусовыми перьями на причудливых головных уборах, придворные лакеи в треуголках на головах и в расшитых золотом камзолах, чины царской охоты в старинных кафтанах с кинжалами за поясом. Аксельбанты, эполеты, блеск позументов, праздничные наряды публики – все сливалось в единую, необычайно яркую картину.

Царь ехал на белом коне, подкованном по традиции серебряными подковами. За ним верхом следовали другие члены фамилии, чины двора, генералы свиты, флигель-адъютанты. Дамы ехали в каретах. В первой золотой, запряженной четырьмя парами белых лошадей, – вдовствующая императрица Мария Федоровна. Следом, точно в такой же – императрица Александра Федоровна. У Иверской часовни процессию встречали депутации земства и дворянства. В Успенском и Архангельском соборах Кремля царь и царицы прикладывались к мощам и иконам. Затем герои торжеств поднялись на Красное крыльцо, где отвесили поясной поклон народу, что вызвало бурный восторг тысяч приглашенных на церемонию. Звучавшие бессчетное количество раз крики «ура» оглашали центр старой столицы. Все это время не переставая звонили колокола сотен московских церквей. Как на следующий день писала газета «Московские ведомости», «чувствовался величественный подъем народного духа».

Главное событие состоялось 14 мая. В половине десятого началось шествие из дворцовых покоев в Успенский собор. Первой в собор вошла императрица Мария Федоровна. Следом, по специальному помосту, проложенному от дворца до собора, следовали, сопровождаемые колокольным звоном и громогласным «ура», Николай II и Александра Федоровна. На паперти царя встретило духовенство во главе с митрополитом Московским Сергием, сказавшим напутственные слова: «Благочестивый Государь! Настоящее твое шествие, соединенное с необыкновенным великолепием, имеет цель необычной важности. Ты вступаешь в это древнее святилище, чтобы возложить здесь на себя Царский венец и воспринять священное миропомазание. Твой прародительский венец принадлежит Тебе Единому, как Царю Единодержавному, но миропомазания сподобляются все православные христиане, и оно не повторяемо. Если же предложить Тебе воспринять новых впечатлений этого таинства, то сему причина та, что как нет выше, так нет и труднее на земле Царской власти, нет бремени тяжелее Царского служения. Через помазание видимое да подастся Тебе невидимая сила свыше действующая, к возвышению твоих царских доблестей озаряющая твою самодержавную деятельность ко благу и счастью твоих верных подданных».

Уже в храме произнес приветственное слово митрополит Петербургский и Ладожский Палладий, затем последовало богослужение и чтение царем Символа Веры. По окончании ему поднесли большую императорскую корону, и он стоя надел ее, а в руки взял скипетр и державу и сел на трон. Через несколько минут к нему подошла императрица Александра Федоровна и опустилась на колени. Царь снял свою корону, прикоснулся ею ко лбу жены, после чего надел ей на голову малую корону, обнял и поцеловал. Мария Федоровна подошла и обняла сына и невестку, а за нею стали подходить с поздравлениями члены императорской фамилии. Вскоре началось торжественное богослужение. Николай II сошел с помоста и вошел через царские врата в алтарь, где причастился и принял миропомазание. Затем Палладий произнес традиционную речь-поучение, входившую в чин венчания на царство. На этом церковная церемония, продолжавшаяся три часа, закончилась.

Царь занес в дневник: «Все, что произошло в Успенском соборе, хотя и кажется настоящим сном, но не забывается во всю жизнь». Александра Федоровна писала сестре Виктории: «Служба меня совсем не утомила, скорее вдохновила сознанием того, что я вступаю в мистический брак с Россией. Теперь я действительно царица».

Далее началась череда приемов и балов. Город был необычайно иллюминирован. В Кремле построили специальную электрическую станцию, и вечером 14 мая, когда на балконе Кремлевского дворца Александра Федоровна зажгла освещение, вспыхнули тысячи электрических лампочек. Мириады огней осветили кремлевские стены, башни и купола; высветили контуры зданий на Софийской набережной. Зрелище было невиданным и вызвало искренний восторг не только у русских, но и у иностранных гостей.

Все сошло ровно, гладко, торжественно и умилительно. Царь и царица находились в приподнятом расположении духа. На душе было тихо и спокойно и, когда поздними вечерами венценосцам удавалось остаться вдвоем, они ничего уже и не обсуждали. Слова глубину впечатления передать не могли. Они чувствовали единым сердцем грандиозность, вселенскую важность события. Александра Федоровна тогда впервые и навсегда поняла и почувствовала, что есть Россия, что есть служение ей, какая великая ответственность возложена теперь на Ники, и она, верная и любящая, должна ему помогать во всем. Это угодно Господу, и в том она теперь не сомневалась.

Глава 14
ПЕЧАЛИ И РАДОСТИ

На коронации случилось и большое несчастье: первое в истории последнего царствования. Никто не мог того предвидеть, и никто его не ожидал. Но случилось… Рано утром 18 мая, на тринадцатый день коронационных торжеств, за Тверской заставой, на Ходынском поле, там, где собрались сотни тысяч людей, чтобы получить царские подарки, произошла давка и погибло 1282 человека, несколько сот было ранено. Как все случилось, почему случилось?

Программа включала традиционную для Руси бесплатную раздачу «царских гостинцев». Для этих целей, как и в коронацию Александра III, определили восточную часть обширного Ходынского поля – место народных гуляний и смотров войск. На пространстве в один квадратный километр выстроили 150 буфетов и 10 павильонов для раздачи вина и пива. Проходы к ним ограждали заборы и рвы. Так было и в 1883 году, тогда раздаточных палаток соорудили меньше, всего 100, а пришедших, в количестве около двухсот тысяч человек, удалось обслужить без всяких происшествий. Коронационная комиссия, сформированная министром Императорского двора И. И. Воронцовым-Дашковым, решила в 1896 году воспроизвести в точности то, что происходило тринадцатью годами ранее.

«Народный праздник» начинался в 10 часов утра 18 мая, но уже накануне, вечером 17-го, из прилегающих к Москве районов на Ходынку собралось не менее полумиллиона человек. Много женщин и детей. Все жаждали получить бесплатные гостинцы, которые, как рассказывали в толпе, представлялись необычайно богатыми. Уверенно утверждали, что будут раздавать и деньги. На самом же деле «коронационный подарок» включал памятную кружку, большой пряник, колбасу и сайку.

Вначале толпа вела себя смирно: кто сидел у костра, кто спал на земле, кто угощался водкой, иные пели и плясали. Но вскоре после полуночи атмосфера начала накаляться. Прошел слух: буфетчики начали выдавать «своим» и на всех заготовленного не хватит. Толпа необычайно заволновалась, люди плотным кольцом обступили палатки. С рассветом началось то, что некоторые очевидцы потом назовут «светопреставлением». Народная стихия проявилась во всем своем ужасе. Полицию в количестве примерно двухсот человек смели. Людское море бушевало. Задние ряды напирали на передних, многие падали, проваливались в ямы, наспех закрытые деревянными настилами и присыпанные сверху землей. Живые бежали по телам, не имея уже возможности остановиться и не обращая внимания на крики, вопли и стоны.

Буфеты трещали, раздатчики в страхе выбрасывали в толпу узелки, и это лишь усиливало неразбериху и сумятицу. Один из артельщиков-добровольцев позднее рассказал на следствии: «Я выглянул из будки и увидел, что в том месте, где ждала публика раздачи, лежат люди на земле один на другом, и по ним идет народ к буфетам. Люди эти лежали как-то странно: точно их целым рядом повалило. Часто тело одного покрывало часть тела другого – рядышком. Видел я такой ряд мертвых людей на протяжении 15 аршин. Лежали они головами к будке, а ногами к шоссе». Сколько продолжалось это безумие, никто точно сказать не мог: одни говорили, несколько часов, другие – всего час, третьи – пятнадцать минут. Но к 7 утра все успокоилось. Прибыли полицейские подкрепления, толпа рассеялась, оставив после себя тела убитых и изувеченных.

Уже в 8 утра к генерал-губернатору великому князю Сергею Александровичу поступило сообщение о происшедшем. Первоначально полагали, что погибло около ста человек. Но вскоре стало вырисовываться настоящее положение. В половине десятого утра доложили Николаю II. Он был потрясен. В мирные дни, во время национального праздника – такое несчастье, такие жертвы, такой великий грех! Император сам расспросил полицмейстера, но тот находился в шоке и ничего внятного сказать не мог. Дядя Сергей и граф Воронцов-Дашков более вразумительно все объяснили. Но ясность лишь умножила печаль. Император отдал распоряжение провести тщательное расследование причин трагедии.

В полдень царь и царица поехали на Ходынское поле. По дороге им встретились подводы, на которых под рогожами просматривались тела погибших. Николай II остановил карету, вышел, поговорил с возщиками. Те ничего толком не знали, сказали лишь, что перевозят в Екатерининскую больницу убиенных. На самом Ходынском поле уже ничто не напоминало о происшедшем: развевались флаги, радостная толпа кричала, «ура», и оркестр непрестанно исполнял «Боже, Царя храни» и «Славься». Венценосцы проехали в Петровский дворец, где, как было запланировано заранее, им представлялись депутации и где был дан царский обед волостным старшинам. Вечером же Николай II и Александра Федоровна присутствовали на бале, устроенном французским послом графом Густавом Монтебелло. По соображениям высокой политики, отказаться от раута они не сочли возможным.

На следующий день царь и царица присутствовали на панихиде по погибшим, а затем посетили Старо-Екатерининскую больницу, где обошли палаты, поговорили с пострадавшими. Многие из них переживали, со слезами на глазах просили царя простить их, «неразумных», испортивших «такой праздник». Николай Александрович зла не держал. Простых людей не винил. Распорядился: выдать по 1000 рублей на каждую семью погибших, для осиротевших детей учредить особый приют, а все расходы на похороны принять на его счет. Хотя страна, как утверждали монархоненавистники, находилась «в тисках самовластья», ограничений на информацию не налагалось, и газеты подробно описывали происшествие.

Великий князь Сергей Александрович записал в дневнике 19 мая: «Вчерашнюю катастрофу раздувают сильно возможно и враги и друзья. Ники спокоен и удивительнорассудителен». Московский генерал-губернатор отметил критическое настроение, охватившее различные круги вслед за известием о трагедии. Радикалы и нелегалы всех мастей ликовали: они получили такой сильный козырь! В листках и брошюрах потом на годы Ходынка станет излюбленной темой для политических спекуляций. Вывод радикалы всегда делали один: «виноваты общие условия русской жизни», а для изменения их надо свергнуть тирана, «Царя Ходынского» и тогда только народ сможет свободно вздохнуть.

Тате далеко большинство других общественных групп в своей критике не заходило (пока не заходило!). Но отравленные стрелы были уже пущены во многих должностных лиц. Как могло случиться, что не были приняты соответствующие меры? Где полиция, городские власти? Почему так бездарно обустроили Ходынское поле? В России давно уж повелось: чтобы объяснить причины неудач, надо найти конкретных виновников. И их находили. Кто во всем винил Московского генерал-губернатора Сергея Александровича, кто – министра двора Воронцова-Дашкова, кто – министра внутренних дел И. Л. Горемыкина, кто чинов полиции, кто всех сразу. Следственная комиссия под руководством министра юстиции Н. В. Муравьева провела расследование и через два месяца подготовила заключение, где назвала фамилии ответственных: московского полицмейстера, его помощников и начальника «Особого установления по устройству народных зрелищ».

Но это уже мало кого волновало. «Просвещенная публика» знала все заранее. Чем выше должностное лицо, тем больше ему вменялось в вину. Некоторые во весь голос говорили в московских салонах, что великого князя Сергея и министра двора надо судить и отправить в Сибирь. Нечто подобное можно было услышать в те майские дни и в ближайшем царском окружении. Особенно неистовствовали двоюродные дяди Николая II, великие князья Николай и Александр Михайловичи.

Их умершая в 1891 году мать, великая княгиня Ольга Федоровна (урожденная принцесса Цецилия Баденская), вполне заслуженно многие годы слыла «первой сплетницей империи». Кто не искал ее расположения, не заискивал перед ней – становился личным врагом. Из ее гостиной вылетали жестокие клеветы, дискредитировавшие среди прочих и членов императорской фамилии. Именно она, например, озвучила гнусность, что великий князь Сергей Александрович, который «тетю Олю» и ее отпрысков терпеть не мог, – «содомит». («Труды» Цили Баденской не пропали даром: бредни о «любовных похождениях» князя Сергея до сих пор встречаются в некоторых работах.)

После кончины «ненаглядной матушки» ее сыновья подхватили эстафету. Несчастье в Москве позволило им показать себя, что называется, во всей красе. Уже с утра 18 мая друзья-князья развили бурную активность, каждому говорили о своем возмущении, обвиняли всех, но особенно нелюбимого ими московского генерал-губернатора. С царем несколько раз заводили о том разговор. Но Николай II был куда более рассудительным, чем его родственники. Ну при чем тут дядя Сергей? Он что, должен был сидеть в этих самых буфетах или командовать полицейскими? Там имелось достаточно других, непосредственно ответственных, которые многое не продумали и еще больше не учли. Несчастье везде может случиться; нельзя же отдавать под суд безоглядно.

Николаю II некоторые не советовали ехать на бал к французам, так как это «превратно истолкуют». Но ведь такое происходит потому, что толкователи недобросовестны. Они видят плохое везде, и тут ничего не изменишь. Французское посольство готовилось к этому приему несколько месяцев. Он имел важную политическую подоплеку: демонстрацию союза между Россией и Францией. Николай II знал, что в день его коронации Париж был украшен русскими флагами, там прошли дружеские демонстрации. Занятия во французских школах и лицеях в тот день отменили, солдаты получили увольнения, а чиновники раньше времени отпущены по домам. Президент Феликс Фор и члены правительства присутствовали на торжественном богослужении в русском соборе Святого Александра Невского на рю Дарю.

Такого открытого выражения дружеских симпатий к России не наблюдалось ни в одной другой стране. И вот теперь что же, император должен отказаться от посещения приема и этим нанести обиду французским союзникам. Николай II был уверен: за границей этого не поймут, начнутся кривотолки. По соображениям международного престижа на это не мог пойти. Он с Александрой Федоровной поехал к Монтебелло, но оставался там недолго. Большой же бал у австрийского посла, который Берлин и Вена готовили в противовес французскому, был отменен…

Но пока продолжались торжества в Москве, слухи и обвинения не смолкали. Великий князь Александр Михайлович, пользуясь своей ролью зятя, решил воздействовать на тещу – императрицу Марию Федоровну, чтобы та повлияла на сына и Сергея Александровича убрали. Однако со стороны императрицы-матери встретил такой отпор, которого раньше никогда не видывал. Марию Федоровну возмущали эти салонные краснобаи. Хотя она уже не питала расположения к великому князю Сергею (история со сватовством Ники не прошла бесследно), но была далека от мысли все сваливать на него и уж тем более не считала, что можно использовать этот печальный случай для безответственной критики.

Она столкнулась с новым для себя явлением, с невиданно резкими чувствами и необычно критическими настроениями. Откуда в людях обнаружилось столько ненависти, нетерпимости? Как многие досаждают бедному Ники, требуя от него безответственных решений. И в других странах случалось такое. Вот в Англии, в 1887 году, когда отмечали «золотой юбилей» – пятидесятилетие вступления на престол королевы Виктории, тоже случилась давка и сотни людей погибли. Но там никто не обвинял власть и не требовал сменить всех высших должностных лиц. В первую очередь ведь сами люди виноваты: ну почему надо было устраивать это столпотворение? Но об этом никто не говорит. Возмутительно поведение «Михайловичей» – Сандро и Николая. Они смеют учить Ники, самодержца и главу фамилии, как ему себя вести и что делать!.. Ее попытки урезонить их успеха не имели.

Расстроенная, с непроходившей головной болью, 26 мая вдовствующая императрица покинула Москву. Лишь вернувшись в Гатчину, смогла перевести дух. Оттуда написала письмо сыну Георгию, полное горьких и печальных чувств. «Наконец-то я счастлива, оттого, что все это уже позади.Я благодарна Богу за то, что Он помог мне справиться с моими собственными чувствами, и за то, что Он помог мне выполнить этот страшный,но священныйдолг, присутствовать на короновании моего дорогого Ники и помолиться за него и рядом с ним в этот самый большой и важный момент, самый серьезный в его жизни. У него был такой трогательный и проникновенный вид, что я этого никогда не забуду». Мать была счастлива за сына-императора, но не могла обойти молчанием и печальную сторону события.

«Ужасная катастрофа на народном празднике, с этими массовыми жертвами, опустила как бы черную вуаль на все это хорошее время. Это было такое несчастьево всех отношениях, превратившее в игру все человеческие страсти. Теперь только и говорят об этом в мало симпатичной манере, сожалея о несчастных погибших и раненых. Только критика,которая так легка после! Я была очень расстроена, увидев всех этих несчастных раненых, наполовину раздавленных, в госпитале, и почти каждый из них потерял кого-нибудь из своих близких. Это было душераздирающе. Но в то же время они были такие значимые и возвышенные в своей простоте, что они просто вызывали желание встать перед ними на колени. Они были такими трогательными, не обвиняя никого, кроме их самих. Они говорили, что виноваты сами и очень сожалеют, что расстроили этим Царя! Они как всегда были возвышенными, и можно более, чем гордиться от сознания, что ты принадлежишь к такому великому и прекрасному народу. Другие классы должны бы были с них брать пример, а не пожирать друг друга, и главным образом, своей жестокостью возбуждать умы до такого состояния, которого я еще никогдане видела за 30 лет моего пребывания в России. Это ужасно, и семья Михайловичей везде сеет раздор с насилием и злобой, совершенно неприличными».

Венценосцы выдержали коронационные испытания, хотя Александре Федоровне порой было трудно. Приходилось находиться целый день на публике, улыбаться и разговаривать со многими и многими людьми. Кроме того, понимая уже много по-русски, она стеснялась разговаривать. Могла без запинки произнести лишь некоторые молитвы, «Отче Наш», например, и общеупотребительные фразы. Да и французским, широко распространенным в высшем обществе, не владела в совершенстве. Допускала в разговоре досадные ошибки и знала об этом. Родными же ее языками, английским и немецким, в России мало пользовались. Поэтому часто приходилось молчать, что производило неблагоприятное впечатление.

Череда празднеств тянулась до 26 мая, когда все завершилось военным парадом на Ходынском поле и большим обедом для московских властей и представителей сословий. Вечером венценосцы уезжали с радостью от сознания прошедшего великого события, но с привкусом горечи в душе. Ходынская трагедия омрачила праздник. Следующий раз Николай II и Александра Федоровна приедут в Москву лишь через несколько лет: весной 1900 года проведут тут без всякой помпы Страстную неделю и лишь тогда окончательно избавятся от давних, «ходынских» переживаний.

Николай II и Александра Федоровна сразу после коронации решили погостить у Сергея и Эллы в их подмосковном имении Ильинское, которое великий князь Сергей унаследовал от матери, императрицы Марии Александровны. Усадьба была обширна, а местность вокруг необычайно живописна: величественный сосновый лес, широкие луга, изломанное русло Москвы-реки. Николай II записал в день прибытия в дневнике: «Радость неописанная попасть в это хорошее тихое место! А главное утешение знать, что все эти торжества и церемонии кончены!»

Ники и Аликс радовались возможности после трехнедельных утомительных празднеств перевести дух на лоне природы. Вместе с ними сюда же приехала старшая сестра царицы Виктория с мужем Людвигом и брат Эрнст с женой Викторией-Мелитой. Погостить в Ильинском остановилась и сестра хозяина великая княгиня Мария Александровна, герцогиня Эдинбургская вместе со своим супругом Альфредом. Почти каждый день бывали: великий князь Павел Александрович (его поместье Усово располагалось рядом), великий князь Константин Константинович, чета князей Юсуповых.

Общество подобралось интересное, и они славно проводили время. Катались на лодках, гуляли пешком и на лошадях, удили рыбу. Царица почти каждый день собирала цветы и букетами сирени, ландышей, васильков, ромашек украшала комнаты. По вечерам много читали, устраивали представления «живых картин», играли на бильярде, дамы музицировали на фортепиано. Разговаривали о многом, но никогда не затрагивали политических тем. Так повелось сразу же после восшествия на престол Николая II: дела государственного управления не подлежат обсуждениям на семейных собраниях. Николай Александрович советовался по некоторым вопросам лишь с матерью, а позже стал рассказывать кое-что Аликс.

Несколько раз всем обществом из Ильинского отправлялись в гости к Юсуповым в Архангельское, где слушали в их театре итальянскую оперу, изучали замечательные юсуповские художественные коллекции, знакомились с уникальным парком. У Александры Федоровны сложились в тот период теплые отношения с умной и образованной княгиней Зинаидой Николаевной Юсуповой, с которой проводила немало времени. Княгиня осталась последней представительницей старого и богатейшего аристократического рода. В 1882 году вышла замуж за графа Феликса Феликсовича Сумарокова-Эльстона, а в 1891 году император Александр III разрешил мужу, жене и их потомству именоваться князьями Юсуповыми графами Сумароковыми-Эльстон.

Так сложилось, что эта графско-княжеская семья все время находилась в ближайшем соприкосновении с монархами. Муж Зинаиды Николаевны приходился внуком прусскому королю Фридриху-Вильгельму IV, первому германскому императору Вильгельму I (внебрачная связь кайзера и внучки Михаила Кутузова Екатерины Тизенгаузен), а сын Зинаиды Николаевны Феликс Феликсович (младший) в 1914 году женится на первой внучке императрицы Марии Федоровны, племяннице Николая II и его крестнице – княжне Ирине Александровне. Почти через три года после того молодой Юсупов станет убийцей друга царицы Григория Распутина. Зинаида же Николаевна превратится к тому времени в одну из самых ярых противниц царской четы. Но до тех печальных коллизий было далеко, еще шел XIX век, и ничто не предвещало грядущих расколов и разладов.

Тихая сельская идиллия продолжалась более трех недель. Со стороны могло показаться, что здесь пребывает не повелитель огромной державы, а обычный старосветский барин со своими чадами и домочадцами. На самом же деле все обстояло совсем не так. Николай II и удалившись в Ильинское остался главным центром власти великой империи, высшим средоточием ее. Каждые два-три дня прибывали из Петербурга фельдъегери, привозившие пакеты бумаг, которые император внимательно изучал.

Несколько раз приезжали должностные лица, до министра иностранных дел включительно. Император уединялся с ними, чтобы решать безотлагательные дела. Государственная машина работала вполне исправно, и царь мог себе позволить времяпрепровождение для души. Однако ношу своего тяжелого служения ощущал постоянно. В те дни, вспомнив пребывание женихом в Англии, заметил: «Какая тогда еще была беззаботная жизнь!» Теперь жизнь была совсем иная. Даже в удалении приходилось много обдумывать, готовиться к важным государственным акциям.

Тем летом Николай II и Александра Федоровна совершили большие поездки! Первая в июле, когда посетили Всероссийскую выставку и ярмарку в Нижнем Новгороде. Грандиозность увиденного поражала. Какая Россия большая, могучая, обильная; сколько заключено в ней всего необычного, чего не встретишь ни в какой другой стране мира. Хозяйственные успехи впечатляли. Николая II особенно привлекли экспозиции текстильного и горнозаводского разделов, а также выставка пушнины. Аликс же интересовало все и, несмотря на изнуряющую жару, с трудом выносимую, она осматривала экспонаты стоически. Раздражала лишь огромная толпа зевак, целыми днями следовавшая сзади, но от этого уже никуда не денешься. Она понимала, что в России с этим надо мириться как с неизбежным.

В середине августа нанесли визит престарелому австрийскому императору Францу-Иосифу. Провели у него два дня и из Вены проехали в Киев. Затем посетили Вильгельма II в Германии, который, как всегда, замучил парадами и приемами. Далее проследовали в Данию, где ждала Мария Федоровна и другие родственники. Оттуда – прямиком в Бальморал.

Но самым важным визитом того года стало посещение Франции, куда царь с царицей прибыли из Англии 23 сентября. Провели там пять незабываемых дней. Все они были наполнены необычной торжественностью, отношение президента и правительства – выше всяких похвал, а восторг французов мог сравниться лишь с тем, что ощутили по приезде на коронацию в Москву. Конечно, грандиозность встречи и беспримерное радушие не объяснялись лишь природной экспансивностью французов.

Существовало обстоятельство несравнимо более важное: Россия в то время выступала фактически гарантом суверенитета Франции. Если бы не царская империя, не «русский щит», жестокий «тевтонский меч» неизбежно обрушился бы на «галльского петуха». Еще Бисмарк вынашивал план «довести до конца» войну 1870 года и окончательно уничтожить Францию как мировую державу, присвоив ее имперское наследство. Союзников у нее тогда не было. Однако русское правительство однозначно выступило против, дав понять Берлину, что не допустит этого. Бисмарк отступил.

В дальнейшем угроза не исчезла, но союзнический русско-французский договор дал Франции то, чего она искала давно: твердую гарантию существования. В начале первой мировой войны, наперекор стратегическим расчетам, руководствуясь лишь союзническим долгом, Россия бросит в бой против немцев свои лучшие войска и тем спасет Париж, спасет Францию от германского порабощения. Потом, когда рухнет Россия, когда «первого друга Франции», как тогда называли царя в парижских газетах, уничтожат в подвале, бывшие союзники постараются забыть о спасительной миссии России. Историки же начнут обходить эту «щекотливую тему» в своих многостраничных «объективных» и «независимых» трудах. Так будет, но тогда, на заре XX века, все выглядело по-другому.

Летом 1896 года, когда царская чета направлялась в Киев, случилось несчастье: прямо в царском поезде умер министр иностранных дел князь А. Б. Лобанов-Ростовский. Он являлся вторым министром, назначенным Николаем II (первым был министр путей сообщения князь М. И. Хилков, занявший должность после смерти своего предшественника в январе 1895 года). Князь Лобанов-Ростовский заступил на важнейший государственный пост лишь в феврале 1895 года, и вот опять надо решать эту проблему.

Поиск достойных кандидатов всегда волновал и озадачивал царя. Монарх был убежден, что на ответственных постах должны находиться знающие, преданные люди, способные правильно вести дело и умеющие сами намечать перспективу в своей работе и, когда надо, принимать решения, а не прятаться за спину царя. Но эта задача всегда решалась трудно. Легко было ошибиться, а случайный человек у власти мог такого натворить, что долго потом не расхлебаешь. Если царь не знал кого-то лично, то интересовался мнением о претенденте у своих высокопоставленных родственников. При этом всегда происходило одно и то же: некоторые чуть ли не с пеной у рта доказывали, что указанное лицо несомненно достойно выдвижения, другие же с неменьшим пылом начинали убеждать, что ни в коем случае этого господина выдвигать нельзя. Постепенно Николай II начал избегать советов своей родни, уяснив, что во многих случаях суждения великих князей слишком пристрастны.

Нередко эту тему он обсуждал лишь с Марией Федоровной, в одном из писем к которой осенью 1897 года заметил: «Просто несносно думать все время о замене старых людей новыми». Многие сановники были в преклонных летах, просились в отставку, другие же плохо вели дело, что приводило к нежелательным последствиям. Даже самые надежные родственники, занимая высокие управленческие должности, доставляли массу хлопот.

Вот московский генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович, которого назначил на этот важнейший пост Александр III еще в 1891 году. Несколько лет дела шли у него гладко. Но случилась эта Ходынка, а за ней последовали, почти каждый год, различные истории в московских учебных заведениях. До поры все обходилось довольно мирно: собирались группы молодых людей, шумели в аудиториях, принимали резолюции, осуждающие начальство. Этого нельзя одобрять, но особо страшного ничего в том не было.

Но постепенно учащаяся молодежь перестала этим довольствоваться. Начали устраивать уличные шествия, организовывать беспорядки в городе, произносили противоправительственные речи. Это уже было недопустимо; надлежало сразу же подобное пресечь. Не сумели. Николай II знал, что дядя Сергей много делал для водворения порядка в учебных центрах. Несколько раз полиция разгоняла гимназистов и студентов, и, слава Богу, обошлось без жертв. В одном случае полиция вовремя вмешалась, иначе бы смутьянам несдобровать. Послушав кучку бунтарей, толпа обывателей так разъярилась, что чуть не растерзала студентов. Но дядя Сергей погрузился в меланхолию, стал всех и все критиковать и весной 1901 года прислал письмо, говоря, что собирается уйти в отставку. Царь был обескуражен. Быстро составил ответ.