Текст книги "В синих квадратах моря (Повесть)"
Автор книги: Александр Золототрубов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)
Леденев умолк, потом произнес с волнением:
– Голубой камень… Я видел этот камень. Упадут на него лучи солнца – светится он, как море.
Клочко задумчиво прислонился к переборке:
– Погиб тот моряк?
– Живой… – улыбнулся Леденев.
В кубрик вошел рассыльный и доложил замполиту, что его приглашает к себе командир. Капитан 3 ранга надел фуражку и направился к трапу. Клочко вдруг подумал, что тем моряком был замполит…
Грачев гладил брюки, когда к нему заглянул штурман:
– Идешь на спектакль «Особняк в переулке»? Я бегу за билетами.
– Возьми и мне, – попросил Петр. – Не успел шик навести, с мичманом надо кое-что сделать.
А вот и Зубравин. Грачев взял на столе журнал входящих семафоров, полистал. Записи ведутся правильно, только в одном месте кто-то подтирал резинкой.
– Клочко, товарищ лейтенант! Ошибся на вахте. Вчера проверял рундуки и обнаружил у него порезанный тельник. Совсем новый.
– Вот салажонок! Да я ему… – Петр сжал пальцы так, что они побелели.
– Ну-ка вызовите его сюда!
Но Зубравин даже не шелохнулся, будто и не слышал, о чем сказал лейтенант. Клочко по натуре бойкий, любил пошутить, но вмиг преображался, если на него кто-нибудь повышал голос. А Грачев наверняка не сдержит свой пыл. Надо как-то по-другому. Мичман размышлял, как поступить с матросом, а Грачев недоумевал, почему это он не идет за матросом.
– Не надо, товарищ лейтенант! Прошу, не надо. Я сам с ним.
Петр досадно бросил:
– Станете уговаривать? Нет, мичман, – наказывать, если налицо нарушение устава! Тельник порезал. Это же варварство! Почему, скажите? Ну, ладно, сами решайте, но построже, ясно?..
Петр остался один в каюте. Все-таки этому Клочко надо было всыпать. Зря взял его к себе, еще тогда надо было отправить на другой корабль.
И Петру вспомнился тот воскресный день. Он возвращался с рыбалки. Устал, пока добрался к причалу. До озера, где рыбачили, было добрых пять километров. Серебряков раньше уехал домой, а он остался на ночь. Не зря – все-таки поймал кумжи на уху. Потом сел на маленький пароход с лирическим названием «Лувеньга». Кое-кто из пассажиров дремал. И только рядом с Петром было шумно: чернявый матрос по имени Игнат в окружении ребят-подростков что-то весело рассказывал. Слышался смех, «охи». Петру захотелось курить. Он снял с плеч рюкзак, окликнул моряка.
– Товарищ матрос, есть папироска?
Игнат расстегнул шинель, и все увидели на погонах две золотистые лычки, а на груди – значок специалиста первого класса. Он достал пачку сигарет, протянул ее. Закуривая, Петр спросил, почему на шинели погоны без нашивок.
– Не успел нашить.
«Да, морячок», – подумал Петр.
– Так на чем мы остановились? – продолжал Игнат.
– О косатках, – подсказала девушка.
– Ах, да! С ними я познакомился сразу, как только пришел на подводную лодку. Нас, молодых, учили выходить через торпедный аппарат из глубины. Доложу вам, Машенька, опасное это дело. Стоит стравить из маски чуть больше нормы воздуха, и тебя выбросит наверх пузом, простите, животом вверх. Так вот, вылез я из торпедного аппарата как рыба. Гляжу, а кругом – мрак. Это, значит, глубина. Жму наверх. Смотрю, плывет что-то навстречу. Косатка! Рот открыла, зубы выставила…
– Ох, страшно! – дрогнула плечами девушка. – Я слышала, как стая косаток напала на огромного кита и растерзала его.
– Кит, конечно, не мог с ними справиться… – Игнат сделал паузу, потом продолжал: – Подскочила косатка ко мне и давай щекотать в бока. Это у них такой прием, сначала ласка, а потом клыки в пузо, простите, в живот. Схватил ее за глотку и стал душить…
«Ну и травит, бес!» – подумал Петр.
– Ух, как она рванула! Мигом скрылась где-то в царстве Нептуна.
– Вы кем плаваете на лодке? – неожиданно спросила девушка.
– Акустиком. Есть такая профессия. Когда лодка уходит на глубину, только один он может читать море, как книгу. Был у меня такой эпизод. В океане плавали. Погрузились метров на сто. В наушниках – тихо. Потом вдруг послышался рокот. И что вы думаете?
– Корабль? – спросил Петр.
– Простите, не угадали. Акула!
– Неужели? – девушка от удивления подняла кверху брови.
– Что тут особенного? – усмехнулся Игнат. – Они часто идут за кораблем. Заигрывают, кажется им, что сейчас кто-нибудь вынырнет из торпедного аппарата. А бывает, что и на лодку нападают. Шли мы в океане. И вдруг сильный удар в борт – акула пошла на корабль в атаку. Сломала себе зубы…
– Еще бы эпизодик, а? – попросил Грачев, он делал вид, что с интересом слушает матроса.
– Пожалуйста. Я давно заметил, что вы человек сухопутный. (Лейтенант был одет в гражданское.)
– Угадали, – улыбнулся Петр. – Вот на рыбалку ходил…
– Оно и видно – рыбак. Зря вот только краб носите. Флот компрометируете. Краб – это, простите, символ морского братства. Я вот недавно огромного краба поймал.
– Да? – удивилась девушка. – Я их еще не видела, но, говорят, что у них ноги сильные.
– Простите, Машенька, – клешни. Ноженьки вот у вас… Гм, гм… Так вот схватил краб меня клешнями и не выпускает. Чуть руку не оторвал. Кстати, вы знаете, что такое Макрохепера Кемпфера? Краб-гигант, размах его ног – три метра. Живет на склонах океанских пучин.
– Боже, какое страшилище! – воскликнула девушка.
Пароход привалил к причалу. Пассажиры засуетились.
Моряк встал и, поправляя на голове девушки шапочку, сказал, что идет сейчас в школу перед пионерами выступать. Просят рассказать о море.
– А вам, – он глянул на Грачева, – желаю на удочку поймать краба. Клюет. – И моряк звонко засмеялся.
…Петр в каюте составлял план занятий, когда в дверь постучали.
– Товарищ лейтенант, сигнальщик матрос Игнат Клочко прибыл для дальнейшего прохождения службы!
Грачев обернулся. Это был тот самый моряк…
Петр открыл иллюминатор. В лицо пахнул свежий воздух. Лучики лунного света заскользили по каюте. Море под луной мягкое, нежное и какое-то таинственное. Оно словно дремлет, только слышно, как у борта плещет волна. Тихо плещет, как будто шепчет что-то свое, неведомое людям.
– Грачев, ты собрался? – послышался у двери голос штурмана. – Я взял билеты.
Петр снял с вешалки плащ-пальто.
В это время Клочко брился – первый раз в жизни! Симаков советовал ему не трогать пушок. Игнат даже огорчился – все бреются, разве он хуже? Клочко надел бушлат, посмотрел на себя в зеркало. А что, разве не похож он на морского волка? Это такие, как и он, водили свои бригантины сквозь штормы и рифы, и ничто их не страшило, для них был свят морской закон: пройти там, где пролетит только гордая чайка. Это о таких, как он, писал Грин. Правда, они были чуть старше Игната… Эх, увидел бы его сейчас председатель колхоза Павел Иванович Романов (у него Игнат два года работал), непременно сказал бы: «Ай да Игнат! Красавец моряк!» Сколько лет мечтал Клочко надеть бушлат, бескозырку, ремень с бляхой и синий, как море, гюйс, послужить на боевом корабле, увидеть моря и океаны. И вот он, Игнат Клочко, сын ветерана-кузнеца, стоит в кубрике и не узнает себя. Даже Зубравин, обычно скупой на похвалу, войдя в кубрик, не удержался от мягкой улыбки:
– Бушлат сидит на вас ладно. Как на заказ шито.
Игнат выпятил грудь и важно провел рукой по бушлату, точно смахивал с него пушинки.
– Матрос – рыцарь, ему все под силу. Верно, товарищ мичман?
– Факт.
– Мать просила карточку прислать, надо бы сфотографироваться.
– В тельняшке да бескозырке на сто верст видно. – Мичман присел на рундук, положил себе на колени небольшой сверток. – Носить морскую форму не всякому дозволено. Кстати, товарищ Клочко, историю ее знаете? Вот хотя бы тельник, откуда он такой появился? Не знаете? Напрасно. Каждая флотская вещь имеет свою историю – и тельник, и бушлат, и бескозырка, и форменный воротничок, и бляха. Ни с того ни с сего такую форму не ввели бы. Куда проще, скажем, напялил на себя вместо тельняшки теплую рубаху, и в ус не дуй. Так нет же – тельняшки носят.
Клочко спросил, почему тельник полосатый, как шкура тигра.
Зубравин разгладил волосы, потом неторопливо поведал о том, что слыхал из уст отца (мичман родился и вырос на Азове, в семье старого моряка-очаковца). Тельняшки с белыми и синими полосками появились в эпоху парусного флота. Матросы, работая на мачте в тельняшках, выделялись на фоне белых парусов. И боцман легко все замечал, поправлял ошибки, а кому и в зубы давал. Флот-то был царский. Да все, наверное, читали рассказы Новикова-Прибоя?
– А что означают три белые полоски на воротничке? – спросил Гончар.
Крылов торопливо ответил, что, мол, это в честь трех славных побед русского флота – Гангута, Чесмы и Синопа.
– Фантазер вы! – Зубравин усмехнулся. – Три победы? Разве у русского флота их было три? Пальцев не хватит все победы сосчитать. Суть в другом. Раньше во флоте матросы носили длинные волосы. Их смазывали густым квасом и пудрили мукой. А чтобы не запачкался мундир, надевали кожаные подплечники.
– По-научному все! – оживился старшина Некрасов.
– Позже эту форму отменили, – продолжал Зубравин, – а воротнички ввели матерчатые под цвет моря. На них стали наносить белые полоски, которые обозначали нумерацию дивизий. Гребцы первой дивизии носили одну полоску, гребцы второй – две, гребцы третьей – три. Так и остался воротничок на флоте. Вот и весь секрет. И бушлат имеет свою биографию…
Когда мичман окончил рассказ, Клочко пробасил:
– Морская форма, ух, как девчат за сердце берет!
– Да, девчат, – протянул Зубравин. – Вам-то форма по душе?
Клочко даже обиделся – зачем спрашивать? Тогда мичман взял сверток и извлек из него тельняшку. У нее были отрезаны рукава.
– А это как понимать?
Матрос покраснел.
3
Рассыльный давно искал Грачева, а тот на палубе стыдил молодого торпедиста:
– Корабль – это клочок земли, и надо быть садовником на этом клочке, а не мусорщиком!
– Нечаянно пролил масло…
Сам вижу, что не молоко. Прибрать!
– Товарищ лейтенант, к замполиту! – доложил матрос.
«Чего это?» – невольно подумал Петр.
Леденев пригласил его сесть, закурил, потом поинтересовался, почему он просился у Серебрякова на месяц раньше уехать в отпуск.
– Тогда просился, а сейчас нет, – сказал Грачев. – Дел по горло. И у жены в это время экзамены. Куда летом уедешь? Разве что к матери в село, на Кубань, но там и в сентябре неплохо.
Леденев слушал его, попыхивая трубкой (замполит один на соединении кораблей курил трубку, которую подарил ему друг до войне).
– Понимаешь, Петр Васильевич, дело тут одно… – Леденев пригладил на голове чуб, зачем-то с полочки переложил книги. – Крылов у меня был. Очень взволнованный. Любит он рыбачку, а к той муж вернулся… Вы хоть раз были у этой Тани?
Нет, он не был, но собирался на той неделе сходить.
– У меня к вам просьба, – Леденев тронул лейтенанта за плечо. – Сходите вечером к Тане. Только, пожалуйста, тактично с ней, сами понимаете. Надо решать с Крыловым, ведь там семья… – Он с минуту помолчал, потом продолжал: – Слышал от Коржова, что муж ее, Кирилл Рубцов, плавает на сейнере. Вроде помирились они.
– Возможно, – пожал плечами Петр.
…На крыльце Грачев передохнул, потом постучался в дверь. Никто ему не отзывался. Постучался сильнее. Кажется, в комнате раздался чей-то голос. Петр прислушался. Нет, тихо. Что делать?.. Видно, хозяйка куда-то ушла. Что ж, ему спешить некуда, можно и подождать. Погода прояснилась. С утра было дождливо, а сейчас небо очистилось от туч. Луна, полная и ясная, висела над сопками, заливая все бледно-розовым светом. Звезды ярко искрились.
Скрипнула дверь, и на пороге Петр увидел пожилую женщину в черном свитере.
– К нам будешь? – спросила старушка.
– Татьяну Васильевну Рубцову повидать надо.
– Она еще на работе, скоро уже будет.
Петр стоял на крыльце и не знал, что ему делать. Ему показалось, что хозяйка сердитая и вовсе не желает, чтобы он торчал здесь.
– Подождать у вас можно?..
Она провела его в комнату, усадила на стул и зажгла свет. Петр сразу почувствовал уют. Старушка села напротив на диване. На ее лице он заметил грусть.
– Сказывай, зачем тебе Танька?
Петр уже знал, что старушку зовут Дарьей Матвеевной (ему сказал о ней Крылов), знал и о трагедии ее сына. Видно, тюрьма сына прибавила матери седин, и ей ничто теперь так не дорого, как ее Кирилл. Петр чувствовал себя неловко под взглядом ее темных проницательных глаз и не знал, с чего начать разговор. А Дарья Матвеевна ждала. Вот она положила руки на стол, и он увидел, что ладони ее в глубоких извилинах, сморщенные, будто испеченные на солнце. Дарья Матвеевна всю жизнь работала в колхозе.
«Она, как и моя мама, – крестьянка», – подумал Петр.
– Видите ли, – робко начал он, – к Тане разговор есть… Ну, в общем подожду ее. А вы тоже здесь живете?
– В гостях у сына, – она тяжело вздохнула. – Кирюша теперь на сейнере. Перестал зелье глушить. Вот только еще с женой не помирился.
«Так ведь у нее любовь с Игорем!» – чуть не вырвалось у Грачева. А она откровенно, словно перед нею был близкий человек, высказывала ему все, что волновало ее.
– В Танюшку тут матросик влюбился, сама она сказывала. А только не допущу, чтоб Кирюшу бросила. Дитя у них. – Она придвинулась к нему ближе, спросила. – Не знаешь, где тот матросик? Я бы ему в ножки упала, чтоб забыл он Таньку. С женщиной справиться не тяжко: обласкал ее, и свое возьмешь.
Петр покраснел.
– Я помогу вам, мамаша. Не волнуйтесь, тот матрос больше сюда не придет.
Дарья Матвеевна перекрестилась.
– Слава богу, а я-то боялась.
На пороге послышались чьи-то шаги, и не успел Петр подумать, кто бы это мог прийти, как в комнату вошла Таня. Увидев Грачева, она выронила из рук платок.
– Добрый вечер, – она подняла с пола платок. – В гости, значит? А я вас не ждала.
Петр не понял, что означали ее слова «я вас не ждала», то ли это был упрек за то, что в тот раз, на причале, он повел себя грубо, то ли она сказала так от растерянности. Во всяком случае, он сделал вид, что не обиделся.
– Я к вам по делу, Татьяна Васильевна, – начал Петр.
– Вижу, что по делу, – усмехнулась она. – Даже не сняли плащ-пальто. Или у нас холодно?
– Нет, нет, я просто так…
Она подошла к нему и тихо, чтобы не слышала мать Кирилла, сказала:
– Потом поговорим, когда она уйдет…
Пока она готовила чай, Дарья Матвеевна достала из сумки листок, разгладила его на ладонях и подала невестке.
– От Кирюши весточка. Сейнер прибудет в порт через три дня.
Таня глазами пробежала телеграмму и молча спрятала ее. Потом она попросила Дарью Матвеевну сходить к молочнице, а на обратном пути зайти к соседке за сыном. Федя с утра гуляет, пора ему и домой.
Когда она вышла, Таня села напротив Петра.
– Слушаю вас, – она улыбнулась, подала ему папиросы.
– Спасибо, не хочется курить. – Он помолчал. – Крылов у вас часто бывает?
Хозяйка сощурила глаза.
– Это что, допрос?
– Я по-серьезному, Таня.
– Ну, бывает. А что?
«Муж там в море, а она с другим…» – осуждающе подумал Петр, заламывая пальцы.
– Крылов не должен больше сюда приходить и…
Она перебила его:
– Да ну? Опоздал, лейтенант. Я давно сказала ему то же самое. Надеюсь, он на меня не жалуется? – И, не дождавшись ответа, усмехнулась: – Тебе-то Лена пишет?
«Зачем тебе моя жена?» – хотелось спросить Петру, но его так смутил ее вопрос, что он растерялся и не знал, как ответить.
– Не придет она к тебе, вот увидишь, – жестко сказала Таня.
У Петра дрогнули брови.
– Она у меня не как другие жены, – сухо ответил Петр, особо сделав ударение на последних словах.
Таня засмеялась.
– Эх, лейтенант, мало ты знаешь натуру женщин!..
– Возможно.
Она с грустью в голосе заговорила о своей подруге, Марине, что вместе с ней трудится на рыбозаводе. Холостячкой долго была. А потом парень попался, моложе лет на десять. Живут в полном согласии. Он просто ее на руках носит. Боже упаси, чтоб обидел. А вот Кирилл у нее нервы повымотал. А ведь был раньше добрым, и шептал ей ласковые слова, и обещал пройти с пей всю жизнь. Обещал… Видно, только в сказках жизнь сладкая, а что до Тани, то горя хлебнула вдостаток. Не раз собиралась она уйти от мужа, да не так это просто.
– Дарью Матвеевну да сына жаль… – Таня встала, отошла к окну. Она вспомнила Крылова, и теперь без стеснения говорила, что славный он парень. Чистый, верный и надежный друг. Глупенький, правда. Однажды пошли они в парк. Таня встретила там своего соседа – мичмана, заговорила, так Игорь потом неделю дулся. Ревнивый.
– Да, немало вам пришлось пережить, – посочувствовал Петр.
– Кирилл все разбил, – тяжело вздохнула Таня. И тихо, с какой-то внутренней обидой стала рассказывать о себе. Не сладко сложилась у нее судьба. Мечтала окончить институт – не прошла по конкурсу. Куда теперь податься? Поступила на работу. А потом познакомилась с Кириллом, думала, что счастье свое нашла, а оно… видишь, как обманулась в человеке. А как она раньше гордилась Кириллом! Бывало, придет на причал и долго, терпеливо ждет, когда из-за острова появится судно. Муж стоял на ходовом мостике, в кожаной куртке, шапка набекрень, как моряки носят бескозырки. Расцелует Кирилл нас на людях. А потом все изменилось. Может, потому, что Кирилл связался на судне с радисткой, красивой, чернявой девушкой, не раз захаживал к ней домой, а однажды даже привел ее к себе, когда Таня лежала в больнице, я сын жил у Дарьи Матвеевны. А может, она, Таня, чем-то оттолкнула его от себя? Может, и так, но своей вины она не видела и не чувствовала. Она все делала для мужа, только бы дорожил он семьей, и даже первая семейная ссора не обескуражила ее, думалось, просто не сдержался Кирилл, наговорил ей глупостей. Но вскоре вспыхнула новая ссора, еще и еще, и тогда она поняла: Кирилл стал совсем другим.
– Иногда жены сами капризны, – сказал Петр.
Она возразила ему:
– Я не такая, и совесть моя перед мужем чиста. А что поначалу полюбился Кирилл, так это не грех. Разве не бывает так, что с первого взгляда тебе понравился человек, а узнал его чуть больше – и разочаровался, хоть беги от этого человека. Какие уж тут капризы?
– Значит, с Крыловым вы так встречались? – спросил Грачев.
«Он совсем меня не понял», – Таня ладонью потерла висок. Ей не хотелось больше откровенничать, потому что лейтенант подумал, будто бежит она от мужа потому, что нашла другого. Нет, она вовсе не бежит. И то ли от обиды, которая наполнила сердце до отказа, то ли от растерянности она сказала:
– Игоря никому не отдам. Мой он… Будет мой, вот вскорости развод возьму.
Петра словно хлестнули плетью. Неужели можно вот так?..
Она усмехнулась:
– Испугался? Чудной… – Таня вдруг сникла. – Сыну отец нужен. И Дарья Матвеевна вот плачется. Так что от Кирилла я никуда. – Голос у нее сорвался и показалось, что на глазах заблестели слезинки.
Петр почувствовал себя неловко. Он встал:
– Ну, вот и хорошо. Семью надо беречь. А Крылову я скажу…
Она отступила назад, словно испугалась, что Грачев ударит ее, и с болью выдохнула свою просьбу: только но упрекать Игоря, он не виноват, она сама. Петр стал успокаивать ее:
– Кирилл, видно, все понял. А Крылов – это просто… – Он старался подобрать нужные слова, – это просто увлечение. Я знаю, такое бывает. Нет, я не осуждаю вас. Просто так бывает… – И вышел.
У трапа на корабле его поджидал Крылов. Увидев лейтенанта, он вытянулся:
– Разрешите обратиться, товарищ лейтенант. У вас есть закурить?
Петр остановился, окинув матроса пытливым взглядом. «Ну, чего ты хитришь? Закурить… Тебе надо знать, как меня там встретили и что говорили. А ты – закурить». Он подошел к матросу ближе, положил ему руку на плечо:
– Забудь ее. Сама она просила…
– Не то говорите, товарищ лейтенант. – Лицо Крылова стало бледным.
4
Холодным серым утром корабль вышел в море на поиск подводной лодки «противника». Серебряков стоял на мостике в черном реглане, необычно толстый, и жадно курил. Когда прошли узкость, он вызвал к себе на мостик Грачева.
– Заступайте дублером вахтенного офицера, – сказал Серебряков. – Вот старший лейтенант Кесарев введет вас в курс дела. В случае чего – я рядом.
– Есть!
Петр нет-нет, да и косился в сторону Кесарева. Тот словно прирос к палубе. Недавно на партийном собрании Кесарев критиковал его за то, что радисты в прошлый раз не приняли телеграмму. Море – три балла, а Грачева укачало. Засел в рубке и глаз не показывал. Где уж тут контроль вахты?.. «Служба – не курорт, понимать надо». Тогда Петр и слова не обронил, горько было от мысли, что раскис в море, как та промокашка.
Корабль рвануло в сторону. Грачев нагнулся к переговорной трубке и предупредил вахтенного рулевого удерживать точный курс.
– На десять градусов скатились влево. Что? Ах, море бесится. Смотреть в оба!
Кесарев улыбнулся:
– Это верно, в море глаз не смыкай. Нам бы лодку не упустить, она где-то здесь.
Грачев и сам думал об этом. В училище он был первым, а тут ему как-то не везет. Нелегко к морю привыкнуть, это Петр почувствовал, когда еще был на практике. Его раздумья нарушил Серебряков:
– На румбе?
– На румбе сто сорок, товарищ командир!
– Возьмите десять градусов левее, – буркнул в усы Серебряков.
Погода явно портилась. Небо потемнело. Грачев не догадался надеть под шинель шерстяной свитер и теперь озяб. Скорее бы спуститься в каюту…
– Грачев, определите место корабля, – распорядился Кесарев.
Петр занялся вычислениями. Спешил. Циркуль звякнул на палубу. Наконец все сделано.
– Что ж, место точное, – сказал Кесарев, проверив его расчет. – Но долговато. Секунды беречь надо.
Кесарев придирчиво следил за каждым шагом дублера. Петра коробила опека, ему стоило большого труда молчать. Чертовски тошнило, хотя шторм еще только набирал силу. Серебряков заметил, как побледнел лейтенант, но не вмешивался. Время от времени он запрашивал по телефону гидроакустика, нет ли контакта с подводной лодкой.
Петра затошнило еще сильнее. Он прикрыл лицо рукой и отвернулся: только бы матросы не догадались. Клочко стоял рядом и все поглядывал.
«Дело дрянь, как бы не укачало…» – Грачев жадно глотал воздух, чтобы хоть чуточку облегчить свое состояние.
– Что за мыс впереди? – нагнулся к самому уху Кесарев.
– Кувеньга.
– Разве? А не Звездный? Лучше, лучше театр надо знать, – как бы между прочим заметил Кесарев.
Звездный? Где же Петр слышал это название? Мыс Звездный… Ах, да, в письме отца. «Мы лежим на грунте у мыса Звездный, и я пишу тебе, Любаша, это письмо…» Да, да, он писал здесь. Свое последнее письмо. Видно, о многом отцу хотелось написать, да не успел.
Заваливаясь, корабль изменил галс. От акустика вдруг последовал доклад: эхо, пеленг 320. И почти сразу же Петр услышал бас Серебрякова:
– Дублер вахтенного офицера, выходите в атаку!
Петру сначала показалось, что он ослышался, но, встретившись с вопросительным взглядом командира, все понял. А в динамике рокотал голос акустика:
– Эхо, пеленг 315…
«Что же я стою?» – испугался Петр. Он включил микрофон корабельной трансляции и послал слова: боевая тревога, атака подводной лодки. Глубинные бомбы к взрыву окончательно изготовить! Право руля, на румб 315!
Корабль ощетинился жерлами орудий. Моряки застыли у бомбометов и торпедных аппаратов. Все ждут команды. Только бы не ошибиться! «Ну что ж, товарищ Серебряков, ваш вызов принимаю. Теперь я не робкий. И море меня не побьет. И слез не будет». Как у отца, Василия Грачева. Не колеблясь, вел он свою лодку через минные поля – квадраты смерти, ускользал от вражеских кораблей, топил их транспорты…
– Грачев, почему молчит акустик? – раздался за спиной бас Серебрякова.
Верно, молчит акустик. Неужели потерял лодку? Нет, не потерял, потому что Грачев услышал его голос в динамике, установленном в ходовой рубке: «противник» делает противолодочный зигзаг.
Гулко бьется о борт вода. «Противник» не должен уйти. Не должен! «Отец, ты слышишь?»
– Выхожу в атаку, – доложил Петр.
«Бодрый» ложится на боевой курс. Бомбы и бомбометы – товсь! Петр резко нажал педаль звонка и ревуна. Бомбометы выплеснули языки огня, и взрывы за кормой вспороли тьму.
«Вот видишь, отец…» – Петр крепко сжимал ручку телеграфа.
Подошел Серебряков. Кажется, в его усах застряла усмешка.
– Хорош залп, но опоздали, – сказал он. – Лодка увернулась. Атакуйте еще раз.
Корабль лег на новый галс. И в этот момент акустик доложил, что потерял контакт с лодкой. Петр растерянно посмотрел на командира: как быть? Но тот молчал, будто все, что делал лейтенант, его не касалось. И Кесарев тоже. И старпом будто в рот воды набрал. Акустик повторил свой доклад. Петр подскочил к командиру.
– Лодки нет, – и посмотрел на Серебрякова.
– И меня тоже. Решайте сами.
– Курс у штурмана… – начал было Кесарев, но наткнулся на суровый взгляд командира. Однако и этого намека было достаточно. Петр бросился к переговорной трубке, запросил у штурмана курс лодки и сообщил акустику нужный сектор поиска.
Кипит за бортом вода. Ветер срывает с волн брызги и швыряет их в лицо Грачева. В нем закипает злость. На акустика, на непогоду. Где же лодка? Где?
– Акустик, что у вас?
И вдруг – контакт! Петр немедленно отдал необходимые распоряжения, и вот уже плюхаются в воду черные бочонки, с треском рвутся, поднимая белые столбы воды. Потом все стихло. Петр вытер мокрое лицо.
– Теперь лучше, – сказал Серебряков. – Быстрее анализируйте доклады акустика. Тон эхо изменился, стал много выше, стало быть, лодка уклонилась под корабль. Тут бомбить надо раньше. Не зевать.
Ходовая вахта изматывала Петра. А шторм набирал силу. Вода, шипя и пенясь, лилась с надстроек. У Грачева тяжелела голова. Скорее бы смениться…
– Курс – 300, – приказал Серебряков.
Корабль уходил от мыса. Ветер все еще гулял по палубе, да зеленые валы настойчиво колотили борта, будто старались разбить их и ворваться в теплые матросские кубрики. На шкафуте жалобно заскрипела шлюпка. Послышался голос боцмана Коржова:
– Заводи трос! Так! Еще!
«Туговато Захару Павловичу», – подумал Петр, наблюдая за матросами.
– Что там? – спросил командир.
Петр доложил: лопнул грунтов, моряки заводят новый.
Водяной вал глухо ударил в борт так, что корабль повалился на бок. Грачев чуть не растянулся на палубе, в последнюю секунду он ухватился за железный выступ надстройки. А Серебряков и Кесарев даже не шевельнулись. Стоят, как приросшие. Петр решил, что никто не видел, как его накрыла волна, и даже обрадовался. Но вот капитан 2 ранга покачал головой:
– Осторожней, лейтенант, а то за борт сыграете.
Грачев промолчал, но в душе он стегал себя за неуклюжесть. «Ты же романтик, где твоя закалка?..»
– Грачев, вам звонят из радиорубки! – крикнул Кесарев.
Петр терпеливо выслушал Зубравина. Берег не откликается, все еще нет квитанции о получении радиограммы.
– Что значит «нет»? – вспыхнул Грачев. – Запросите еще берег. Телеграмму должны обязательно принять!
Петр распорядился открыть дополнительную вахту на коротких волнах, но мичман возразил:
– Я – на вахте, а больше нет людей. Симаков только свое отстоял, – прогремела трубка.
– Свое отстоял? Не беда, постоит, еще час.
Корабль делал разворот, и Петр старался не сбиться с курса, Кесарев с усмешкой посматривал на него. «Ясно, его смешит моя слабость».
Наконец «Бодрый» выровнялся и заскользил вдоль скалистого берега. Неожиданно брызнул дождь – мелкий, колючий. Ветер подхватывал его, крутил и пригоршнями швырял в лицо.
– Лейтенант, видите, коптит сейнер? А сигнальщики почему-то не докладывают? Разберитесь, – раздался голос Серебрякова.
«Некрасов зазевался…»
Палуба противно дрожала под ногами, падала, снова поднималась, тогда Петр хватался за переговорную трубу. Он боялся, что волна смоет его. Но приказ есть приказ, и Грачев кое-как добрался до сигнальной рубки. Подсказал Некрасову и – назад. Когда докладывал командиру, тот заметил на пальце лейтенанта кровь.
– Ушиблись?
– Царапина. Задел что-то, – небрежно ответил Грачев.
– Понятно…
Вдали едва заметно мигнул огонек. Но сигнальщики почему-то молчали. Грачев перевалился через леер.
– Эй, моряк, красивый сам собой, чего зеваете в своем секторе? (Клочко часто напевал эту песенку.)
– Вы же сами видите, товарищ лейтенант, – оправдывался сигнальщик.
– Все равно докладывать.
Море шумит сотнями голосов. Петр вспомнил, как Лена однажды убеждала его, что у моря тоже есть музыкальный голос. Смеясь, она рассказывала, как попала в шторм на Черном море, как жалобно скрипел их пароходик. «Ты знаешь, Петя, в шуме моря мне чудилась музыка!»
«Музыка моря», – усмехнулся Грачев. Нет, не поняла Лена этой музыки, иначе бы поехала с ним в Заполярье. Да сколько же стоять еще? Ого! Два с половиной. Долгонько! Одна надежда – может, Серебряков даст «добро» подмениться. Петр позеленел. Палуба казалась ему неустойчивым шаром, на котором может удержаться только эквилибрист. Вот очередная белопенная волна бежит на корабль. Она торопится. Все ближе и ближе ее горбатая спина. Страшным чудовищем нависает она над палубой и с грохотом ударяет по надстройкам. «Смоет!» – вздрагивает Петр. Шинель хоть выжимай. Петру кажется, что его бросили в холодильник. Из последних сил он кричит Серебрякову:
– Разрешите переодеться?
Командир давно заметил – лейтенанту плохо. Но только так привыкнешь к морю.
– Не разрешаю.
В эту минуту Серебряков показался Петру совершенно другим человеком. Лицо стало до неузнаваемости неприступным, холодным. Даже не верилось, что еще вчера командир по-отцовски был прост с ним, шутил. Петр задыхался от ветра, глотал соленые капли.
– Тяжело? – с участием спросил Кесарев. – Не думай о качке, не думай. Вот сейчас еще разок атакуем лодку. – Он вытащил из кармана шинели кусок сухаря и протянул Грачеву: – Съешь. Честное слово, помогает. Я тоже потихоньку жую.
Петр позвонил в пост: получена ли квитанция? Нет?
– Сходите и сами разберитесь, – приказал ему Серебряков.
Петр скатился по трапу, ничего не видя, ничего не чувствуя. На шкафуте его накрыла тяжелая волна, закрутила и понесла. Он успел ухватиться за какой-то выступ. Тяжело дыша, выпрямился. Море было похоже на огромный кипящий котел. Вот корабль повалило на бок. Вся кормовая надстройка утонула в воде. Петр сбежал по трапу. Кое-как добрался до торпедного аппарата, прижался всем туловищем к скользкой обледенелой трубе. С мостика Серебряков что-то кричал ему в мегафон, но он ничего не разобрал. Страх парализовал его. Петр так схватился руками за трубу, что пальцы побелели. Он глянул на мостик. Его бросало из стороны в сторону, а те, кто там стоял, мелькали перед глазами, как призраки. Волны катились по всему морю, натужно рокотали. Их белая кипень виднелась далеко-далеко, до самого горизонта. А тут еще этот ветер. Он упирался в грудь Петра, сбивал его с ног, крутил воду и хлестко бросал ее в лицо. Казалось, ничто не устоит перед грозной силой моря.
«Горькое море…» – чертыхался Петр. Все лицо его было мокрым, он глотал капли, чувствуя, как дерет горло: они были солены до тошноты. Ах, если бы море вдруг утихло, то Петр от радости выпил бы хоть ведро воды. Но море не унималось, оно так изматывало, что в ногах появилась какая-то тяжесть, будто налились они свинцом. Все тело стало дряблым, беспомощным. Не добраться Петру до радиорубки, смоет за борт. Он видел, как Кесарев махал ему рукой, кричал, но что – понять не мог: ветер уносил слова.
