Текст книги "В синих квадратах моря (Повесть)"
Автор книги: Александр Золототрубов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)
– Маша картину пишет, – сообщил Савчук.
– Какую, если не секрет? – поинтересовался адмирал.
– Портрет отца Грачева. Моряки-подводники попросили. Она всю неделю гостит у них.
– Там, в отдаленной бухте? – удивился Журавлев.
Евгений Антонович кивнул ему головой, потом заговорил о предстоящем походе. В минувшем году он тоже испытывал новое оружие. Выделили корабль, все шло хорошо. Потом море взбунтовалось, заштормило. Однако стрельбы решили проводить. Но, увы! Торпеду после залпа найти не удалось. Затонула.
– Почему? – спросил Журавлев.
– Если бы я знал, – Савчук зачем-то взялся за козырек серой кепки. – Полагаю, плохо ее подготовили моряки. Другой причины не вижу. У вас вот тоже на море неспокойно…
Адмирал перебил его:
– Мой Кесарев – лучший минер на флоте, уж он-то может готовить торпеды. Ручаюсь за него.
Савчук долго не уходил с палубы. Он внимательно наблюдал за работой моряков. Когда наконец торпеду втащили в аппарат и произвели сопряжение приборов, он направился в каюту. Тут его поджидал Грачев.
– Ну, расскажи, как тут оморячился? – улыбнулся Евгений Антонович.
Они долго беседовали. Петр ничего не утаил, что касалось службы. Да, тяжело, но он, кажется, все понял. Привыкает. Савчук сообщил ему, что по возвращении в Москву уходит в отпуск.
– Мать все еще в селе?
– Там, Евгений Антонович, – грустно сказал Петр. – Одна. Вас хотела повидать.
– Я давно рвался в те края, да адрес затерял. Ведь сколько лет прошло?..
Вскоре корабль отдал швартовы и, миновав узкое горло залива, вышел в открытое море. Волны туго ударяли в борта, корабль вздрагивал всем корпусом, словно в приступе лихорадки. Грачев приоткрыл дверь радиорубки. «Ох и злющее ты, – мысленно говорил он морю. – Кусаешься. Душу мутишь, старик Баренц! Я знаю, ты рад, что меня гонят с корабля. Чего зубы скалишь, рад, да? А вот не уйду с корвета, и баста!»
– Товарищ лейтенант, вахта на коротких волнах открыта, – доложил Зубравин.
Грачев сел на стул-вертушку, прислонился спиной к переборке. Вахту у приемника нес Симаков. Крылов подтрунивал над Гончаром:
– Капут тебе, Костя. Гляди – баллов семь будет. Не ешь риса с мясом, а то кишки марш сыграют!
Грачев одернул его, мол, к чему шуметь, ведь Симаков, может сигнал прохлопать.
«Я-то вижу, Грач, тебя уже мутит, – мысленно отвечал ему Игорь. – Вот вам и музыка моря, вот вам и „бродит в море ветерок, надувает парусок“.
Петра действительно тошнило. „На мостик не пойду, буду здесь“, – решил он. Снял с крючка головные телефоны и включил приемник. Тонкий голос выводил „Волжанку“. К черту, и без нее тошно. Петр изменил настройку. „В небе блещут звезды золотые, ярче звезд очей твоих краса…“ Грачев резко повернул ручку. „Ты любовь не гони, ты любви не стыдись, береги и храни, как наградой, гордись!“ Выключил приемник и приоткрыл дверь рубки. Море гудело. Каскады брызг обрушивались на палубу, она жирно блестела. В белесой дымке растаяли берега. Кругом – иссиня-черная вода. Прозвучали колокола громкого боя – боевая тревога!
Грачев поднялся на мостик и доложил командиру, что боевая часть к бою готова.
К бою готов… Не ради бравады произносятся эти слова и записаны они в Корабельный устав не по прихоти какого-нибудь канцеляриста. Если моряк сказал: к бою готов! – это надо понимать так: он будет держать оружие до тех пор, пока бьется сердце. И если суждено отдать жизнь – не дрогнет!
К бою готов… Это клятва моряка Родине, что не отдаст он на поругание свою землю, защитит ее от врага. Это клятва матери – не опозорит сын ее седин, невесте, которая где-то далеко-далеко бережно хранит в своем девичьем сердце любовь к нему. И если вы услышите – к бою готов! – знайте, эти слова произносят те, кто мерит свою жизнь делами народа, кого не страшат штормы, кто готов грудью своей закрыть амбразуру.
Вахта – это проверка на зрелость. На верность. На мужество.
Выслушав лейтенанта, Серебряков предупредил: связь с флагманом должна быть устойчивой. Он посмотрел на Грачева и не без горечи заметил, что лицо офицера побледнело. А что будет, если на море поднимется шторм? Серебряков боялся, как бы лейтенант опять не „скис“, и этим сам не вынес себе приговор. Он хотел было прямо сказать ему об этом, но в последнюю секунду раздумал.
„Не стану подстегивать, соображай сам, что к чему“, – подумал он.
– На вахте стоят надежные ребята, – после паузы сказал Грачев.
А Серебряков, словно не слыша его, неожиданно спросил о другом:
– Что будем делать с Крыловым?
– С Таней он… Я отдал им свою комнату.
Серебряков вскинул брови: а как же Лена?
Петр заставил себя улыбнуться:
– На гастролях. Замполит ездил к ней. Видно, так надо.
А сам с досадой подумал: „О рапорте – молчок. Интересно, куда меня переведут? Все равно, куда угодно!“
На мостик поднялся руководитель учения адмирал Журавлев. Грачев так и остался стоять у прожектора. Адмирал заговорил с Серебряковым. Петр уловил отрывки фраз:
– Лейтенант уже стоял вахтенным офицером.
– Слышал, слышал. Не мог по мокрой палубе до рубки добраться.
Грачева передернуло. Кто рассказал все это адмиралу? Ну, было такое – растерялся. Что ж, теперь казнить за это? Петр уважал адмирала. Особенно утвердилось это уважение после того, как он узнал историю со штурманом. Приехал тот на корабль три года назад. Жена должна была родить, а жить негде. Пришли они к адмиралу комнату просить. Адмирал спросил его жену, кого она ждет. Молодая женщина смутилась, но тут же ответила: „Сына. Моряком будет!“ Журавлев спросил, где они остановились.
„На Корабельной, у одной хозяйки. Муж у нее в море. Рыбак“.
Адмирал нагнулся к столу, достал ключ от своей квартиры и отдал штурману.
„Располагайтесь как дома. Все равно мои приедут не скоро: жена приболела. Поживу и в каюте“. Штурман стал отказываться, но адмирал настоял на своем.
„Сегодня он хмурый“, – подумал сейчас Петр, наблюдая за адмиралом. Вот адмирал подошел к нему и, надевая кожаные перчатки, спросил:
– Вы, кажется, просились на берег?
– Было такое, – признался Грачев. – А теперь раздумал.
– Ну, а завтра, небось, снова на берег захотите? Да, командиром БЧ рановато вас поставили.
Грачев не выдержал и с присущей ему горячностью стал возражать адмиралу, стараясь подбирать убедительные доводы. Верно, он молодой, безусый лейтенант, без году неделя на корабле, опыта у него „с гулькин нос“. Но разве сам адмирал легко „съел пуд морской соли“? Человек не сразу становится зрелым, не сразу море входит в его сердце.
– Снять с должности проще всего, – закончил Грачев.
Адмирал насмешливо покосился на Серебрякова:
– Ваш голосок, а? Недурственно, лейтенант! Ишь, какую критику на начальство навел. А суть вовсе не в снятии вас с должности. Корень зла в другом. Укрываете вы нарушителей…
– Это неправда.
– К вам пьяным заходил в каюту флаг-связист? Почему скрыли, объясните.
– Не могу, тут личное, – зарделся Грачев.
– Ах, личное? Ладно, не настаиваю…
На палубе у торпедных аппаратов вместе с моряками трудился конструктор Савчук. Длинная стальная сигара блестела, готовая в любое время полететь за борт и взорваться в сумеречных глубинах. В прошлом торпедист, адмирал любил наблюдать за работой моряков. Он подсказывал, давал советы. Вот и сейчас ему захотелось подойти к торпедистам. Легкой пружинистой походкой он направился к трапу.
Грачев обрадовался, что адмирал ушел, почувствовал себя бодрее.
Море – куда ни глянь. Студеное. Мглистое.
Корабль сильно качало, временами в резком крене он ложился набок. Палуба мостика уходила из-под ног, и тогда Грачев цепко хватался за обледенелые поручни. Хорошо, что рядом нет Савчука, а то бы краснеть пришлось. Петр потер рукавицей глаза. Справа на борту покачивалась на волне одинокая кайра. Она плыла к своей стае, к острову. Кайру нещадно отбрасывали назад волны. Она пыталась взлететь, но не могла.
„Крылышки коротки“, – грустно вздохнул Петр и подумал, что он – как эта кайра. У него тоже есть цель, а вот крылья пока коротки.
Вестовой принес на мостик командиру горячий чай. Серебряков отпивал его из стакана маленькими глотками. Погода ухудшалась, поэтому запросили у штаба добро раньше времени начать испытания оружия. А ответа что-то нет.
Прошли мыс Звездный. Небо чуть прояснилось, в серых тучах образовались просветы. Грачев озяб, его мутило. Он потихоньку стал пританцовывать. Только бы выстоять. Петр глубже вдыхал холодный воздух.
Позвонили из радиорубки. Грачев взял трубку и услышал голос мичмана Зубравина:
– Принимаем телеграмму…
Петр открыл дверь. Прижимая рукой колпачки наушников, Русяев записывал текст на голубом бланке. Но вот морзянка стала затухать – в телефонах усилился треск. Русяев кое-как отстроился от помех, но ненадолго. Неужели антенна на корпусе? Грачев дотянулся до коммутатора и переключил приемник на другую антенну. Треск прекратился. Старшина закончил прием и подал бланк:
– Есть пропуски.
– Отдайте дежурному радисту, может, разберет текст, – сказал лейтенант.
На палубу Петр вышел подавленный. Ветер жег лицо, хватал за полы шинели. Он задрал голову и вдруг увидел, что антенна совсем провисла, концом касалась трубы. Плохо закрепили в базе. Чья это вина? „Ладно, после разберусь. Может, радиограмма и не нам“, – решил Петр. Доложить командиру? Нет, надо подождать. Петру казалось, что прошла целая вечность, пока на мостике появился старшина с черной папкой в руках. Он подал листок командиру, тот прочел, потом подозвал к себе Грачева.
– Петр Васильевич, – сказал он со смешинкой в глазах, – пригласите сюда товарища Савчука. Начинаем испытания.
Корабль сбавил ход – проходили узкость. Высокие зубчатые сопки угрюмо высились над водой, их спины постепенно обволакивал туман. Серебряков то и дело смотрел на экран кругового обзора. Пост наблюдения, приютившийся на скале, запросил эсминец. Сигнальщик Некрасов поднял свои позывные. Цветные флаги взвились к ноку реи. Но что это? Флаги окутали решетчатую антенну радиолокационной станции, и она перестала вращаться. На голубом экране застыли всплески. Грачева прошиб пот. „Узкость… берег… авария!“ Он крикнул вахтенному офицеру:
– Антенна не вращается. Сообщите начальнику РТС.
Серебряков возразил:
– Отставить. Ваши люди запутали, пусть и распутывают.
– Ясно, – смутился Петр. – Кого послать?
– Сами решайте. И скорее!
Петр на минуту задумался. Вдруг он ощутил в себе какую-то добрую силу, точно вся жизнь была подготовкой к этому самому моменту. „Вот она, Грачев, твоя амбразура. Ты долго ждал ее“, – шептал внутренний голос. Но другой, зябкий и тоненький, тянул откуда-то из уголка: „Нет, нет, только не торопиться. Пусть кто-нибудь другой…“
Петр снял шинель. Оказавшийся рядом боцман Коржов молча протянул ему свои кожаные рукавицы.
– Не надо, я так…
Петр взбирался по скобтрапу все выше и выше. Ствол мачты мокрый, скользкий. Только бы не закружилась голова. Фал сильно раскачивало ветром. Петр левой рукой схватил его, зажал в зубах и снова стал карабкаться по скобам. Холодный металл магнитом притягивал пальцы, казалось, кожа на руках лопается – так больно. А тут еще корабль бросало, что щепку. Вот он в сильном крене повалился набок и, ударяемый громадными волнами, наполовину скрылся в воде. Потом вновь взбежал на крутую волну, стряхивая с себя брызги. Волны закипали у борта корабля, пенились. Петр глянул вниз, и мурашки побежали по спине.
„Не трусь, жми!“ – сказал Грачев себе. Не торопясь, вновь стал карабкаться. Еще рывок – и Петр вцепился в скобу так, что побелели пальцы. В одно мгновенье он чуть не сорвался. И снова от страха заныли зубы.
– Срывай флаги, – услышал Грачев голос старпома.
„Доберусь и рвану, – шептал он себе. – Рвану… Нет, рвать не надо“. Петр грудью налег на мачту и стал распутывать флаги. Ветер свистел вокруг, леденил лицо. „Не хнычь, Петя, еще минута, и ты доложишь командиру, что все в порядке… Я не слабак. И не хлюпик“.
Корабль сильно тряхнуло, у Грачева замерло сердце. До его слуха донесся голос Серебрякова:
– Держись за скобы!
Но грохот моря потушил его голос.
Корабль повалило набок. Нога Грачева соскользнула, и он повис на руках. „Палуба, расшибусь…“ – пронеслось в голове. Петр что было сил вцепился руками в железные выступы. Пальцы немели. С мостика кто-то крикнул:
– Подтягивайся!..
Корабль повалило на другой бок. Петр глянул вниз и увидел, что под ним не палуба, а черная кипящая вода. Он натужно потянулся к рее, но дрогнуло все тело, и он сорвался.
6
Савчук стоял на мостике грустный. Ему было жаль лейтенанта Грачева. „Сорвался с мачты, а Серебрякову хоть бы что! Не дело так, не дело…“ Он хотел подойти к нему и так прямо сказать: зачем, мол, разрешил Грачеву лезть на мачту в такую погоду? Но рядом с ним стоял адмирал Журавлев, и Евгению Антоновичу было неловко – еще подумает, что он, друг отца лейтенанта, заступается. Савчук не любил, когда его кто-либо жалел, и к другим такого чувства не проявлял. А боцман Коржов молодчина, ловко прыгнул за борт и схватил Грачева…
– Евгений Антонович, – обратился к Савчуку адмирал. – Видите, вон на горизонте подводная лодка? По ней и будем стрелять.
– Пора уже начинать, – сухо отозвался Савчук.
В небо взвилась белая ракета, и сразу же подводная лодка начала погружаться. Штурман нанес на карту точку погружения. Серебряков хотел было скомандовать вахтенному акустику сектор поиска, но тут к нему подошел начальник радиотехнической службы и с огорчением доложил, что акустик Морозов внезапно заболел. Должно быть, приступ аппендицита. А старшина в отпуске.
– Что намерены предпринять? – Серебряков сердитым взглядом обжег офицера.
– Поставим на вахту радиста. А вот и он, – начальник РТС повернулся к Крылову.
– Я готов! – коротко ответил матрос.
Крылов застыл на стуле-вертушке, не чувствуя, как ползут по лицу капельки пота. „Где же лодка? – тревожился он. – Только бы не прозевать“. Вибратор периодически излучал импульсы. Попадет такой импульс на любой подводный предмет и отразится от него в виде своеобразного эхо. Надо „прочитать“, от чего оно отразилось: то ли встретилось какое-то судно, то ли скала, то ли косяк рыбы, то ли обросшая ракушками блуждающая мина. Чего только не встретишь на глубине!
В наушниках послышалось эхо. Крылов насторожился – лодка? Он не докладывал, потому что хотел убедиться, лодка ли. Цель стала уходить. „Она, она!“ – обрадовался Крылов. И вдруг контакт вовсе исчез. Игорь растерянно зашарил глазами по приборам. Прибавил усиление. Вибратор интенсивно излучал импульсы. Не прошло и минуты, как он снова услышал эхо по пеленгу 240. Попалась, красотка, теперь не уйдешь!
– Есть контакт, – доложил Крылов на мостик.
Адмирал Журавлев кивнул Серебрякову головой, мол, начинайте выполнять стрельбы.
– Залп!..
Пролетев метров пятнадцать от борта корабля, торпеда плюхнулась в воду и скрылась. Из рубки акустика доносился голос Крылова: „Слышу шум торпеды. Шум слабеет. Шум совсем исчез“.
Савчук стоял рядом с Серебряковым. „Пошла, значит, винты заработали“, – подумал он. Но как торпеда поведет себя на дистанции, выдержит ли заданный режим? Захватит ли аппаратура самонаведения лодку, ведь командир принимает сейчас все меры, чтобы уклониться от торпеды.
„Как там Петя в лазарете?“ – неожиданно возникла мысль.
– Не затерялась ли ваша „сигара“? – спросил адмирал Савчука.
Савчук и сам волновался. Уж время торпеде всплыть, но ее пока не видно. Не утонула ли она? Конструктор потратил немало энергии, чтобы создать самонаводящую торпеду, и теперь не хотелось бы испытать горечь неудач.
Неподалеку всплыла подводная лодка. На имя Серебрякова от командира лодки поступил семафор: „Сообщаю, что в 16.00 и в 16.01 дважды наблюдал прохождение торпеды над лодкой“.
Савчук повеселел: „Значит, ограничители выдержали заданную глубину, а то бы лодку клюнуло“. И тут он услышал голос матроса-визирщика:
– Вижу торпеду, правый борт 45…
Адмирал Журавлев спросил Серебрякова:
– Как фамилия матроса? Кузнецов? Объявить ему десять суток отпуска. Молодцом парень, у него не глаза, а перископ. Так далеко заметил.
Корабль подошел к торпеде. Она поплавком болталась на волнах, выставив свой красный, как помидор, нос. Подняли ее на борт. Савчук вынул регистрационный прибор.
– Ну как? – спросил его Серебряков.
– Надо обработать осциллограммы, проявить пленку. А вообще-то детище радует меня, пока дефектов не вижу. – И, взглянув на капитана 2 ранга, спросил: – Разрешите навестить в лазарете Грачева?
– Пожалуйста, я только был там… Что? Зря разрешил Грачеву лезть на мачту? – Серебряков засмеялся. – Разве его удержишь? Сам он рванулся. Самочувствие хорошее. А вот Коржов в тяжелом состоянии. Волна бросила его на борт, ушибся головой.
– Серьезно? – спросил Савчук.
– Очень, как бы не было сотрясения мозга, – вздохнул Серебряков.
Он уже дважды заходил в палату к Грачеву. Петр лежал на койке неподвижно, тупо смотрел в белый подволок и думал о чем-то своем. Серебряков тихо прикрыл дверь, присел рядом.
– Ну как?
Грачев повернул к нему лицо, в улыбке растянулись губы:
– Тряхнуло на мачте…
Серебряков теперь мысленно стегал себя за то, что разрешил лейтенанту лезть на мачту. Но в ту решающую минуту ему показалось, что Грачев струсил, что тот его первый бросок к мине – просто случайность, в которой вышел победителем не он, а Крылов. А когда Грачева закачало на мачте, Серебряков чуть не задыхался от волнения.
– Петя, ты уж извини, строго я… – начал было он, чувствуя, как дрожит голос.
Грачев тихо отозвался:
– Вода колючая, а так ничего… – Он приподнялся на локтях. – Скажите, Евгений Антонович это видел? Стыдно…
Серебряков тронул его за плечо:
– Савчук все понял… А ты… ты не горюй. Я в обиду не дам. Корабль – твое жилье, и не надо отчаиваться, Петя. Не надо. В морях наши дороги.
7
Крылов никак не мог уснуть. Ворочался с боку на бок, и его охватывало отчаяние. Он вновь и вновь осмысливал то, что случилось. Лейтенант Грачев помог ему в трудную минуту, а он… Игорь приподнялся на койке. Постой, так он же кому-то докладывал об антенне! Ну, конечно же, флаг-связисту! А тот– „антенна крепко держится, не лазьте больше“. Не знает адмирал, как нечестно поступил Голубев. И Грачев не знает. Никто не знает. Никто! Только двое: он и флаг-связист. Голубев завтра уедет, все останется шито-крыто.
Крылов повернулся на спину, угрюмо глядя в белый подволок. „Ты, Игорь, совесть свою продал. Дешево же с тебя Голубев взял. Ты засыпался на испытаниях. Голубев это скрыл. Ему бы только скорее уехать;..“
В кубрик кто-то спускался. Крылов выглянул из-под одеяла. Замполит. Что ему надо? Игорь услышал, как Леденев тихо спросил дневального:
– Где Крылов?
– Третья койка справа. Разбудить?
– Пусть отдыхает.
И ушел. Крылов спрыгнул с койки, мигом оделся и выскочил на палубу. Дневальный удивленно пожал плечами.
Леденев сидел в своей каюте.
– Моя тут вина, – хрипло заговорил Игорь. – Я доложил флаг-связисту, а он… он сказал, что и так сойдет, не надо лазить на мачту.
Леденев встал:
– Спасибо, Игорь. Иди спать.
Леденев сошел на соседний корабль, где находился штаб, и постучался в каюту адмирала.
– Разрешите?..
В круглое окошко иллюминатора Грачев видел море. Оно было тихим, робким. Пять суток в море, трое из них – в корабельном лазарете. Петру казалось, что на корабле только и разговоров, что о нем. Наверное, Серебряков больше других недоволен. Петру виделось его строгое шершавое лицо с морщинками у глаз, черные усы, слышался ворчливый голос. „Море бесится, а ты ему свои зубы покажи“.
Петр достал из ящика стола свою записную книжку и, открыв чистый листок, записал: „Море соленое, кусается“.
Еще там, в Ленинграде, Лена подтрунивала, зачем он ведет записи. Не думает ли издать их по примеру великих людей?
Листки исписаны мелким почерком. Он вновь читает их:
„Если они идут в атаку, то с тем, чтобы опрокинуть врага во что бы то ни стало. Если они в обороне – они держатся до последнего, изумляя врага немыслимой, непонятной ему стойкостью.
И когда моряки гибнут в бою, они гибнут так, что врагу становится страшно; моряк захватывает с собой в смерть столько врагов, сколько он видит перед собой“.
(Л. Соболев)
*
„Море тоже умеет ненавидеть“.
*
„Кто такой Крылов? Остряк. Грубиян. Но есть в нем что-то такое… Он как-то с ехидством спросил: „А что, жена не едет? Куда уж ей студеный Север, Невский лучше“. Я готов был ударить матроса. А вдруг он окажется прав? Самая большая боль – это напрасно обидеть человека“.
*
„Камни всегда отдают морю тепло“.
*
„Корабль – это плавучая семья, и живет она по законам морского братства: все для товарища, даже свою жизнь“.
*
„Где-то я вычитал, что жалок тот, кто живет без идеала. Таким мне кажется Голубев. Промыть бы ему душу соленой водой!“
*
„Чем пахнет море? Соленым потом. Не жалей пота, Грач!“
*
„Серебряков рассказал морякам о том, как погиб комиссар. Его схватили фашисты. Пытали. „Я все открою вам, если развяжете руки“. Ему сняли веревку. Он вырвал из-за пояса гитлеровца гранату и взорвал. Как у Соболева – моряк захватил с собой в смерть всех, кого видел. Интересно, почему сейчас нет комиссаров? Я бы всем замполитам дал имя „комиссар““.
*
„Равнодушный – пособник предателя“.
*
„У моря столько красок в солнечную погоду, сколько чувств есть в моем сердце“.
*
„Зубравин человек спокойный, в нем есть что-то невозмутимое, сильное. Мне бы такое спокойствие!“
*
„Первая ступенька в моряцкую жизнь – это плавать на корабле. Вторая – смеяться, когда море рычит. Третья ступенька – уметь смотреть в глаза океану. Сколько их, ступенек?“
*
„Есть у Максима Горького такие слова: „Восславим женщину-Мать, чья любовь не знает преград, чьей грудью вскормлен весь мир! Все прекрасное в человеке – от лучей солнца и от молока Матери, вот что насыщает нас любовью к жизни“.
Ты не забыл об этом, друг?..“
*
„Нельзя быть хорошим человеком, не уважая других“.
*
„В чем мое счастье? Плаваю теми же морскими дорогами, какими ходил отец“.
*
„Тот, кто готов на подвиг, меньше всего думает о нем“.
*
„Соленая морская вода. Но чем больше походов, тем вкуснее она“.
*
„Коржов любит свою жену, но все-таки он чуточку эгоист“.
*
„Свет маяка, как вспышка первой любви“. Ну и штурман – лирик! Нет, брат, с любовью может сравниться лишь свет звезд на небе: горят они вечно».
*
«Тов. Серебряков! Я вовсе не сухарь, который рассыпается в воде».
*
«Мужество – есть талант».
*
«С Ирой ходил в сопки на лыжах. „А вы робкий, Петя!“ Почему она так сказала?»
*
«„Себялюбие – величайшая нищета живого создания“. (Ф. Шиллер). Нет, Голубев, не я себялюбец, – ты!»
*
«Ура! „Железному“ старпому сдал зачет по устройству корабля. Скляров вдруг улыбнулся. Быть шторму!»
*
«„Чайки не могут жить без моря, но рождаются они все-таки на берегу“. Прав Серебряков. Моряк, как и чайка, только птицы не умеют плакать. А я вчера плакал…»
*
«Красоту офицерскому мундиру придает красивая душа, а вовсе не блестящие пуговицы».
*
«Если хочешь узнать человека, сходи с ним в море».
*
«Слава должна быть скромной».
*
«Были на братской могиле. Герои, герои. В большом долгу мы перед вами. Цветы – это лишь часть нашей души!»
Скрипнула дверь.
– Грачев, к адмиралу! – сказал старпом. Он даже не заглянул в каюту: куда-то торопился.
«Ты ждал суда, сейчас все услышишь», – подумал Петр.
Он вышел на палубу. Вечерело. Море чуть колыхалось, и не верилось, что оно может быть другим. Хотя Петру теперь все равно. И даже когда он вошел в каюту адмирала, это чувство не покинуло его.
Голубев стоял перед адмиралом стройный, подтянутый. Адмирал отложил в сторону бумаги, спросил его:
– Почему на «Бодром» сорвало антенну?
Голубев пожал плечами, мол, шторм, бывает и похуже.
– Я лично все проверил перед походом.
Адмирал повернулся к Грачеву:
– Так, лейтенант?
Петр осмелел:
– Никак нет. Товарищ Голубев наспех все проверил и сошел на берег.
Голубев уронил на палубу фуражку. Поднял ее. Адмирал вышел из-за стола, строго глянул на флаг-связиста:
– А вы как мне доложили? Все готово, антенна закреплена. Так? Очковтиратель вы, Голубев! У нас, у военных, это больше чем преступление. Кого обманываете?
Совесть свою! Грачев честный. Но вы… Вы мне больше не нужны. Карьеристы мне не нужны. Кстати, вас и Савчук раскусил.
Голубев побагровел:
– Товарищ адмирал, я старался, любое ваше задание выполнял с душой, и я… – голос его дрожал, срывался.
Петру все это было противно, он отвернулся.
– Завышаете оценки по классности, – продолжал комбриг. – Крылов сам пришел ко мне. Эх, вы, флагманский!
Голубев съежился и поплелся к выходу. Адмирал взял на столе рапорт и порвал.
Петр вышел из каюты адмирала окрыленный. «Из вас будет толк, лейтенант!»
– Грачев, вы собираетесь в Дом офицеров? – спросил Леденев с трапа. – С крейсера пришел семафор – сегодня смотровой концерт.
– Ясно, товарищ капитан третьего ранга!..
Ярко горят люстры. Уже прозвенел звонок, и. зрители заполнили зал. Серебряков с женой уселся в третьем ряду. Тут же – адмирал. Вот он глянул на адмирала и тихо спросил:
– Василий Максимович, с вашего корабля тоже есть участники?
– Есть. Кто? Лейтенант Грачев. Чтец.
Концерт начался. На сцене – матросская пляска. Ее сменили вокалисты. Серебряков с нетерпением ждал, когда выйдет Петр. Специально для него он написал новеллу, и теперь ему хотелось услышать ее из уст человека, который так дорог ему. Наконец ведущий объявил:
– Новелла «Мое море». Автор – капитан второго ранга Серебряков. Читает лейтенант Грачев!
Свет в зале погас, горел лишь прожектор, освещая суровое лицо лейтенанта. Голос Петра зазвучал, как туго натянутая струна:
– Море…
Голубые широты на карте. Буйные и колючие ветры, зеленые глубины и белая кипень прибоя, хоженые и нехоженые штормовые дороги.
Море.
Безымянные могилы и погибшие корабли. Легенды о тех, кто в годы войны храбро сражался с врагом за Родину, кто пал в бою, оставив в наследство нам любовь к жизни.
Параллели мужества и бессмертия…
Адмирал наклонился к уху Серебрякова:
– Не знал, что у тебя талант писателя.
Серебряков только покрутил усы. А голос Грачева то лился спокойно, то вдруг гремел так, словно само море ворвалось в зал и забурлило. Он рассказывал о подводной лодке. Сизо-молочная мгла скрывала все окрест. Люди до боли в глазах всматривались в настороженную темноту – враг был совсем рядом. Вахту в первом отсеке нес торпедист старший матрос Михаил Баев. В своем рапорте на имя командира он писал: «Отец дал мне храбрость и мужество. Мать дала мне хладнокровие и выносливость. Презрение к смерти я выработал в себе сам. Я ненавижу фашистов. Если судьба приведет встретиться с ними, рука моя не дрогнет. Я буду уничтожать их беспощадно». Теперь Баев, затаив дыхание, ждал команды произвести торпедный залп. Лодка уже всплыла под перископ. И вдруг где-то за бортом раздался взрыв. И в ту же секунду в отсек хлынула вода. Баев мигом задраил себя в отсеке. По колено в воде, кувалдой и клином Баев забивал отверстие в крышках торпедных аппаратов. Моряк выстоял. Отсек осушили, и лодка всплыла. Командир на виду у всех трижды расцеловал Баева. «Спасибо, матрос! От имени Родины благодарю!».
Место, где совершил подвиг Михаил Баев, не помечено в синих квадратах моря. Не помечены и многие другие места подвигов. Но мы помним о них. Помним потому, что это была жизнь наших отцов, полная риска и благородства. Они любили наше море, умели беречь его. Оно было для них суровой школой, где ковали они свой характер.
– Море – университет мужества и доблести, – торжественно звучал голос Грачева.
В антракте Петра подозвал к себе адмирал Журавлев и, пожимая руку, сказал:
– Душу мне растревожил, а? Верю, любишь море. Не зря за тебя Савчук горой стоял. Приглашаю к себе на чай, будет и Евгений Антонович.
Грачев смутился:
– Спасибо, товарищ адмирал…
Петр не сказал адмиралу о том, что, читая новеллу, он словно наяву видел своего отца. На мостике. Он стоял в реглане, с биноклем в руках и пристально всматривался в настороженную тишину рассвета. Умолчал Петр и о том, что Савчук принес ему редкую фотографию, на которой заснят отец у перископа. «Петя, это самое дорогое, что осталось у меня в память о последнем походе».
У выхода Грачева кто-то окликнул. Он обернулся. Ему улыбалась Таня. Она стояла с Игорем Крыловым под руку.
– Добрый вечер! – Петр тоже улыбнулся. – Опоздали на концерт?
– Нет, я слушала вас… – И тихо добавила: – Мой отец тоже на глубине…
Петр, грустный, вернулся на корабль.
– Закури, и печали как не бывало. – Доктор Коваленко достал портсигар. – Мои ждут тебя в гости, слышь? Вареники с творогом, твое любимое блюдо.
– К Журавлевым иду. Савчук уезжает, надо проводить.
Петр едва успел переодеться, как в каюту вошел замполит Леденев. В мокрой от дождя шинели, видно, только-только с берега.
– Вас ждут на КПП, – сказал он.
– Кто?
– Дама… – Леденев секунду помолчал. – Петя, – добавил он глухо, – слезы часто обманчивы, понял? Ну, иди, иди…
У причала стояла Лена. Белый пуховый платок, тот самый, что подарил ей в день свадьбы, бежевые сапоги на каблучках-гвоздиках.
– Петенька, это я… – голос у Лены сорвался, она прикрыла лицо ладонями.
– Не плачь, не надо… – он достал платок.
– Петя, я сама во всем виновата, – шептала она, думая: «Он все еще любит меня! Любит!»
Петру было и радостно оттого, что она приехала, и горько от мысли, что так глупо сложилась у них жизнь. А Лена уже горячо убеждала его, что теперь останется с ним навсегда. Глупая она, бестолковая. Не разглядела раньше Андрея. Обманул он ее. У него есть дочь. Лена узнала об этом совсем недавно и в тот же день потребовала объяснений. Она ушла к матери и вот… теперь здесь.
Она говорила то громко, то шепотом, словно боялась, что их кто-нибудь подслушает.
– Один ты у меня, – горячо шептала Лена. – Я все поняла. Прости. Ты же добрый, Ты такой добрый!
Петр молчал.
– Не жена я тебе, да? Разлюбил?
Петр смотрел поверх ее головы, куда-то на море.
Лена мысленно твердила себе: он простит, да-да, простит! Вот он здесь, рядом и, конечно же, любуется ею.
– Так похудел, осунулся. Небось, море измотало?
– Море…
– Не по тебе оно, Петенька. Не по тебе. Я все вижу! Вот вернусь с гастролей и расскажу маме, какой ты худющий.
Его словно кольнули в бок:
– Ты ведь ко мне приехала?
Лена наигранно-ласковым голосом сообщила ему, что приехала с творческой бригадой филармонии. Уже два концерта дали. Ей так аплодировали.
– И Андрей с тобой? – Петр с нетерпением ждал ответа.
Лена повела бровями:
– Да, но… Он сам по себе… У нас все с ним кончено. Не веришь? Ну, хочешь, поедем ко мне. В гостиницу. Хочешь? – Она вцепилась в борт его шинели.
Петр в упор глянул на Лену и только сейчас заметил, каким чужим стало ее лицо. Нежно-розовое, оно как-то погрубело, осунулось, под глазами появились морщинки.
