Текст книги "В синих квадратах моря (Повесть)"
Автор книги: Александр Золототрубов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)
– Не могу отпустить, Савчук. Ночью снова уходим. – И, помолчав, тихо добавил: – Некем тебя заменить, сам понимаешь.
В отсек грузили торпеды, но он все делал машинально. Старпом ласково тронул его за плечо:
– Женька, мотай нервы на руку! У каждого есть горе. Братеня мой в танке сгорел.
Савчук только вздохнул.
…Лодка, словно огромная хищная акула, пробиралась глубинами. На подходе к фиорду акустик засек шумы кораблей противника. Было пасмурно, над морем висели грязные тучи. Подвсплыли. Капитан-лейтенант Грачев прильнул к перископу. На фоне посветлевшего горизонта отчетливо были видны транспорты. Один из них, самый большой, дымил двумя трубами. «С него и начнем», – решил командир.
Торпеда угодила в корму транспорта. Глухой взрыв донесся в отсеки. Но вторая торпеда почему-то застряла в аппарате. Она находилась в боевом положении, стоило ударнику коснуться чего-либо твердого – и взрыв. Не успел командир что-либо предпринять, как коротким пистолетным выстрелом прозвучал над ухом голос акустика: «Корабли охранения! Идут прямо на лодку».
– Боцман, ныряй на сто метров! Штурман, право руля!..
Вокруг лодки рвались глубинные бомбы, ее бросало на бок, и Грачев с затаенным дыханием ждал, что вот-вот взорвется в аппарате собственная торпеда. А фашистские катера шли по пятам. Все ближе и ближе. Пришлось изменить курс. Пока форсировали опасный район, казалось, в лодке никто не дышал. Отчетливо прослушивался в отсеках глухой скрежет борта лодки о гранитную скалу. Корабли охранения остались где-то позади, они и не подозревали, что советская лодка пойдет между подводными скалами. А когда забрезжил рассвет, всплыли. Надо избавиться от опасности. Командир предупредил Савчука: если появится враг – лодка уйдет на глубину без него.
Головка торпеды угрожающе выглядывала из аппарата. Савчук осторожно опустился в ледяную воду по пояс. Ветер нагонял волны, они накрывали все лицо, минер отфыркивался и снова брался за ударник. Так продолжалось долго. Савчук озяб, пальцы стали словно деревянными. Только приложит к ударнику ключ, а тут снова волна, и торпеда ускользала из рук. И вдруг раздался гул самолета. Пулеметная очередь хлестнула по воде совсем рядом. Лодка стала погружаться. И в эту последнюю секунду Савчуку удалось вынуть ударник, но сам он остался на воде. Весь остыл от холода и очнулся только на палубе советского торпедного катера. «Вот бес живучий, – кричал боцман. – Пусть подводники выкуп за тебя дают – жареного поросенка!»
Трое суток Савчук пролежал в лазарете…
Резкий гудок буксира, что стоял у причала, нарушил его воспоминания. Заложив руки за спину, Савчук угрюмо смотрел на узкое горло бухты. Сюда входила подводная лодка. Моряки с бросательными концами на ее палубе с берега казались черными столбиками. «Не вечный огонь, а так себе – лучинка», – пришли ему на память слова Голубева. В честь героев этот огонь. В память о них, погибших в боях. А что ты, Голубев, сделал в жизни? «Впрочем, чего я набросился на Голубева? – рассуждал Савчук. – Может, без злого умысла он, так – оговорился…»
Солнце уже садилось. Рыжее и тощее, каким и положено ему быть в Заполярье, оно тускло отражалось на стальных телах кораблей.
«Зайду к Юле», – решил Савчук.
Она встретила его доброй улыбкой, помогла снять пальто.
– Присаживайся, морской скиталец.
– Сколько мы с тобой не виделись? – Улыбнулся Савчук. – Семнадцать? Ты совсем не изменилась, а вот я постарел. Седины, а?
Она засмеялась:
– Женя, ты шутишь! Это на твоих висках осела морская соль! Ну, садись на диван. Куда ходил, докладывай!
– Море глядел, – грустно сказал Савчук. – Да, война…
– У тебя так и нет детей? – спросила она.
– Нет. Сына мне хотелось… – Он сжал губы.
– Я все знаю, Женя…
– Ладно, не надо об этом, – Савчук хрустнул суставами пальцев.
Наступила неловкая пауза. Юля отошла к окну и молча смотрела на залив. Он тоже молчал, устремив свой взгляд на стену, где висела большая фотография девушки. Савчук хорошо знал ее – это старшая дочь Юли. Она улыбнулась ему, точно спрашивала: «Ну чего грустишь, старче?» Прошлым летом заезжала к Савчукам в гости. В тот вечер он только вернулся со своей подмосковной дачи, привез букет незабудок. Жена готовила на стол. Раздался стук. Савчук открыл дверь и растерялся:
– Катя?
– Я самая, – улыбнулась девушка.
– С отцом приехала?
– Сама. Теперь я уже студентка. Геолог!
Она долго сидела у них. Уходя, обещала почаще заходить. Но так больше и не пришла. Где она сейчас? Наверное, там, в Москве. «Нет, у студентов сейчас каникулы», – подумал Савчук. Ему казалось, что она чем-то похожа на него. Глазами. Большие, ясные. Савчук сел на свое место и, глядя на хозяйку, сказал:
– Завидую тебе, Юля! Красавица у тебя дочь. Скоро институт окончит, и тогда подай ей жениха.
– Нет дома Катеньки, – глухо сказала Юля, прижав к глазам платок.
Савчук встал, подошел к ней:
– Что ты говоришь?
Юля повернулась к нему. На лице крупные, с горошину, слезы, а в глазах столько печали, что Савчук невольно потупил взгляд.
– Уехала на практику в Саяны и… сорвалась с обрыва. Лежит в гипсе…
Савчук чувствовал себя неловко, ему хотелось как-то утешить женщину. Он нежно взял ее за руку. Она утерла слезы и через силу улыбнулась:
– Извини, я так… А Маша приедет? Вот хорошо. Способная художница…
Ее глаза блестели, как море на зорьке. Нежное с родинкой лицо, чуть смуглое, глаза большие, карие смотрели удивительно мягко. На лице ни одной морщинки, хотя Юле уже под шестьдесят.
Савчук заходил по комнате:
– Скажи, Юля, почему мне не написала о Кате?
Она с укором глянула ему в лицо:
– А что бы ты сделал? Володю все вспоминаю…
Он закусил губу. Жаль ребят. А как Роман?
– Недавно перевелся в Севастополь.
– Так быстро? – удивился Савчук. – Мне он как-то писал, что служить будет только на Севере. Даже цитировал: «Заполярье стылое, глухое, сердце бередишь мое!»
Она грустила, и, чтобы развеять ее, Савчук стал рассказывать, как он провел год на юге. Задыхался от жары. В сущности, он северянин… Юля слушала его внимательно, чуть склонив голову набок. А когда он утих, спросила:
– Женя, ты любишь свою жену?
– Я? – Савчук даже покраснел. – Да, но… – Он смутился, потер пальцем лоб. – Не могу пожаловаться на нее. За все эти годы мы ни разу крепко не повздорили, все тихо, мирно. Главный врач клиники. А тогда была санитаркой…
– Это не любовь, – задумчиво сказала Юля. – Жизнь – это буря. И любовь тоже. Я вот с Юркой дружно живу, а на душе какой-то осадок. Я даже не могу себе этого объяснить.
Савчук никогда еще не слышал от нее подобного, поэтому слушал, широко раскрыв глаза. Первый муж Юли тоже был моряк. Погиб на Рыбачьем. В сорок четвертом он писал ей: «Юля, береги Романа, хоть и имя ты ему дала не моего вкуса. Вырасти парня – это моя главная просьба. Ну, а если со мной что случится, не скрывай, правду ему скажи. Дети должны все знать о своих отцах. Если погибну, выходи замуж за другого. Живи, Юля, как знаешь, только не забудь приходить к морю».
– Море… – вздохнул Савчук, а про себя отметил: «Вася Грачев тоже завещал жене сына беречь, да вот не знаю, где он».
Юля встала, налила в стакан чаю и пригласила его к столу.
– Хочешь варенья?
– Сладости не очень обожаю, это твой Юрка сахар ел банками. Наверное, и сейчас не отвык?
– Не отвык… – Она отпила глоток чаю, потом неожиданно сказала: – Помнишь, как в сорок пятом я приходила на лодку? Влюбилась в тебя, а ты и не замечал.
Ее откровенность заставила Савчука покраснеть. И чего это она вдруг так?
– Я все думала, сможешь ли ты полюбить меня? – продолжала Юля. – Но, когда услышала, как ты рассказывал о своей Маше, поняла: дороже ее у тебя никого нет. Как видишь, не ошиблась. Потом я познакомилась с Юркой. Нет, не думай, что меня прельщали его офицерские погоны. Мне просто было страшно остаться одной. А так я ему еще дочь родила. Сильно переживает за Катю. Она лежит в Ленинграде, так он весь отпуск просидел у ее кровати. Если хочешь знать, Юра мне не разрешил сообщать тебе. Ты же сердечник!
– Грешен, – качнул головой Савчук. – Если бы оно не шалило, я бы не ушел с лодки.
Савчук знал, что Юля долгое время работала переводчицей. Она превосходно знала английский язык. Чаще ей приходилось обслуживать иностранные корабли, которые заходили в порт. Кроме того, она вела уроки в школе. Знал Савчук и о том, что ее мужу в прошлом году предлагали должность военно-морского атташе в Египте, но он не согласился. А почему – Савчук не знал: то ли сам не захотел, то ли Юля-отговорила. Вот почему он сейчас спросил ее об этом. Она усмехнулась:
– Сам говоришь, что на юге жара сумасшедшая, разве у него здоровье крепче? Да еще дочь… – Она отбросила назад локоны волос. – Юре недолго осталось здесь быть, ему предложат Москву.
Савчуку такой разговор не понравился, что-то было в нем неприятное. И он, не стесняясь, прямо сказал ей об этом. Думал, еще обидится, но Юля даже улыбнулась:
– Сколько можно скитаться? Пора и в столицу податься. Двадцать пять лет на Севере, разве мало?
– Отец твой сколько плавал на Балтике? С 1928 года по 1949? Был подводником. О нем ходили легенды. Сколько дерзких атак совершил. Лично семь транспортов пустил на дно. Кстати, он тоже знал превосходно английский язык.
Она улыбнулась:
– Какая у тебя память, Женя! Он и меня учил, помнишь? Ты был тогда безусым лейтенантом. Он даже как-то пошутил: «Жека, забирай мою Юльку к себе…» Папа видел, как я на тебя засматривалась… – Она громко вздохнула. Годы, годы… Знаешь, я теперь в школе не работаю, да и в порту бываю редко. Зимой приезжал иностранный профессор в Мурманск к ученым института ПИНРО. Пять суток гостил, и все эти дни я была с ним. Мне казалось, что этого ученого вовсе не рыба интересует, а то, где и какие корабли у нас на флоте… Тут ко мне девушка ходит на уроки. Это я для того, чтобы не забыть самой язык.
– Седины у нас с тобой, – вздохнул Савчук.
– Я слишком много пережила. Поверь, не могу спокойно смотреть на детей. Все мне Володя видится…
В дверь постучали.
Кажется, Юра пришел, – обрадовалась хозяйка и поспешила открыть дверь. Но это была Серебрякова.
– Заходи, раздевайся, Ира! Тут у меня гости. Что так поздно?
– С Петей Грачевым в парк ходила.
«Петр Грачев? Нет-нет, это просто однофамилец», – подумал Савчук. Ему не терпелось скорее увидеть девушку.
– Здравствуйте! – она глянула на Савчука и густо покраснела.
Выручила хозяйка, сообщив, что отец Иры – командир эсминца. Здесь, на Северном, воевал. И Что ему море далось? В шторм, лютые морозы он уходит в северные широты. Шел бы на пенсию.
Ира села на стул. Волосы рассыпались по плечам. Лицо розовое.
– Папа от моря никуда. Говорит, учись в Мурманске. Боится, что я уеду в Москву и не вернусь.
Савчук пристально глянул на девушку.
– Когда у птенцов вырастают крылья, они улетают из гнезда, чаще даже без ведома родителей.
– Возможно, – улыбнулась Ира, – но только не я. Мой папочка добрый и чудный! Привез мне краба на день рождения и сказал, чтоб я была такой храброй, как этот морской пират!
Юля засмеялась. Она включила телевизор и пригласила Савчука посмотреть концерт по заявкам рыбаков, а тем временем и Юра вернется.
– Нет уж, устал за день, пойду к себе в гостиницу, – он поднялся. – Учите свой английский.
Уже в дверях Савчук задержался.
– Ира, а кто этот Петр Грачев?
Ира улыбнулась:
– У папы на корабле служит. Лейтенант. Отец был командиром лодки.
«Не может быть, это просто однофамилец», – успокоил себя Савчук.
Всю дорогу он только и думал о лейтенанте.
8
Капитан медицинской службы Коваленко не вошел, а влетел в каюту Грачева.
– Читал? – крикнул он с порога и протянул ему свежий номер флотской газеты. – Статья какого-то А. Царева. Там и о тебе…
Петр, развернув газету, стал читать:
«На их плечах – новенькие погоны лейтенанта. Они надели форму офицера. А еще вчера сидели за столом в училище, слушали лекции и мысленно спрашивали себя: „С чего начнется моя лейтенантская дорога?“
Она началась с Севера – хмурого и сурового. Здесь большой простор для романтиков. Студеное море, которое, как говаривали русские поморы, „бьет человека, ежели у него чахлая душонка“. Лютые штормы. Гранитные скалы. Полярная ночь с острыми пиками северного сияния. И полярный день, когда солнце не заходит за горизонт. Суровый край, где „не цветут мимозы и не услышишь трели соловья“, как писал в своем стихотворении прославленный разведчик североморец Виктор Леонов. Но Виктор Леонов не стал бы дважды Героем, если бы он не любил этот край, родной флот и в своем сердце не нес любовь к Родине и лютую ненависть к врагу. Не стали бы Героями Советского Союза и 84 других североморца, если бы они не научились отлично владеть своим оружием, дерзать в бою, проявлять инициативу. Это были простые советские парни – с сердцем Данко, с душой Павки Корчагина.
Лейтенанты сорок первого! Сколько подвигов совершили они в годы войны. Удали и храбрости их позавидует каждый. Но мало завидовать, надо самому показывать личный пример. Этого нельзя сказать о Петре Грачеве. Его отец плавал здесь, на Севере, подводником. Проявил себя в боях. А как служит сын? Лейтенант Грачев – хлюпик…»
У Петра перехватило дыхание. «Опозорили на весь флот. Узнает жена, стыд какой…»
Он снова читал:
«Недавно корабль выходил в море. Штормило. Все моряки держались, и только скис Грачев. Командир ему так и сказал: „Побило вас море, лейтенант!“ Да, суровая флотская жизнь не терпит людей слабых, безвольных. Она преподносит тяжелый урок тем, кто надеется прожить годы офицерской юности без порывов, без дерзаний, без творческих поисков».
У Петра на лбу выступил холодный пот. Автор обвинял его в том, что он не стремится стать зрелым моряком, хотя не прочь полюбоваться собой в зеркало, похвастать лейтенантской формой. Но чтобы стать настоящим моряком, мало только с шиком носить офицерский мундир. Красоту мундиру придают красивая душа, беззаветная любовь к флоту… У Петра едва хватило сил дочитать статью. Внизу стояла подпись «А. Царев». Грачев весь как-то осунулся, побледнел. Коваленко чертыхнулся:
– Кто этот А. Царев?
Петр качнул головой:
– Не знаю, ничего не знаю…
Он сидел молча, обхватив голову руками. В нем все кипело. Он, Грачев, не любит службу. Не любит свою профессию. Не верен заветам отца. Пусть будет так. Но при чем здесь Серебряков? И не стыдно ли этому А. Цареву писать такую фразу: «Упрека заслуживает и командир корабля. Человек он бывалый, заслуженный, а вот молодому лейтенанту потакает. Где надо взыскать – пожурит слегка, и все».
– Хлестко написано, а? – доктор ждал, что скажет Грачев.
Но Петр сидел, задумавшись. Он даже не слышал, когда ушел Коваленко, не обратил внимания на вестового, который приглашал к столу. Когда все ушли обедать, Петр поспешил в рубку дежурного по кораблю. Здесь сидел рассыльный. Грачев попросил оставить его одного. Плотно прикрыв за собой дверь, он набрал нужный номер берегового телефона. В трубке послышался чей-то басовитый голос.
– Это редакция? Кто у телефона? Редактор? Извините, я не знаю вашего звания… Ясно. Товарищ капитан первого ранга, у вас напечатана статья о молодых лейтенантах. Кто ее автор? Я и сам вижу, что А. Царев. Кто он? По-моему, это псевдоним, не правда ли? Видите, я угадал. А как его настоящая фамилия? Не скажете? Ах, разглашать псевдонимы вы не имеете права. Но я – лейтенант, там меня критикуют.
Ах, вот в чем секрет, – послышалось в трубке. – У вас есть возражения? Тогда заходите ко мне, разберемся.
– Благодарю вас…
Петр положил трубку на рычажок. Только сейчас он почувствовал, что на лбу выступил пот.
В каюте он не мог найти себе места. Ходил и все огорченно вздыхал. «У вас есть возражения? Заходите!» Нет, Петр не пойдет. Ему не терпелось узнать, прочел ли статью Серебряков? Ох, как душно в каюте. Петр вышел на палубу. Море серое, как слюда. Холодное, нелюдимое. Он зябко поежился. Старался думать о жене, друзьях по училищу, о ком угодно, только не о статье, но мысли неизменно возвращались к одному – кто написал ее. Голубев? Да нет же, не он. Леденев? Петр так задумался, что не заметил подошедшего командира.
– Куда собрались? – Серебряков привычно покрутил усы.
Грачев посмотрел на командира, стараясь по выражению лица узнать, читал ли он статью. Лицо Серебрякова – какое-то неприступное, хмурое, как и вода в заливе, а в глазах обида и боль.
– К соседям, там флаг-связист, – смутился Петр.
Серебряков помолчал, глядя куда-то в сторону маяка.
Стоял он на палубе чуть ссутулившись, задумчивый.
«Он уже все знает», – подумал Петр.
– Вот что, – нарушил паузу Серебряков, – вечером на берег не сходите. Будем обсуждать статью.
И капитан 2 ранга зашагал по шкафуту.
Петр ожидал, что Серебряков поговорит с ним, даст совет, как вести себя, а он обошелся с ним так холодно.
«Я им все скажу!»
…Он сидел рядом с доктором.
– Нос не вешай, понял.? – шепнул Коваленко.
В кают-компании на расширенное заседание партийного бюро собрались все коммунисты, Серебряков уселся за столом напротив Грачева. Вот он глянул на лейтенанта и сразу отвел глаза в сторону.
С места поднялся Леденев:
– Товарищи, все читали в газете статью «Сердце просит романтики»? Там критикуется лейтенант Грачев…
Леденев прочел всю статью. Теперь ее надо обсудить и дать ответ в редакцию газеты.
– Разрешите мне? – К столу подошел Коваленко.
Дверь кают-компании скрипнула, и на пороге появился флаг-связист Голубев.
– Прошу извинить, у вас совещание?
– Вы кстати, – сказал ему Серебряков. – Я бы просил вас остаться.
– Если надо – я рад, – Голубев уселся рядом с Кесаревым.
Доктор стоял высокий, плечистый.
– Я коротко, – Коваленко снял очки, стал тереть стекла. – Писака покривил душой – не за что так бить Грачева. Он ведь без году неделя на корабле, – и доктор сел.
Наступила тишина, она и обрадовала Петра и испугала.
– Кто желает взять слово? Товарищ Скляров? Пожалуйста.
Петр подумал: «Этот даст прикурить!»
Скляров пригладил волосы. Он был взволнован и потому голос срывался. На Севере старпом служит десять лет. Север вошел в него, и то, что сказано в статье о Севере, волнует. Что и говорить, удалось автору зажечь читателя. Но с критикой Грачева он не согласен. К чему так резко ставить вопрос? Для этого нет оснований. Лейтенант Грачев – хлюпик. Вранье.
– Я не стал бы старпомом, если бы в первом походе жгучий норд-ост не выдавил слезу из глаз. Но это так, между прочим. Нет, у Грачева не червивая душа.
Кесарев бросил реплику: мол, там об этом и не пишется.
Скляров возразил:
– Извините, напрашивается именно такой вывод. Да, Грачев порой горяч, сам я не раз его одергивал. Но ведь молод парень, всякое случается.
Леденев усмехнулся:
– Павел Сергеевич, ты не зажимай критику. Все, что есть на корабле плохого, надо выкорчевывать с корнем.
– И я за это. Но нельзя же бить ребенка за то, что, делая первые шаги, он падает? Грачев был в море один раз. Заметьте, один раз. Да, скис в море. Тут я не возражаю. Но почему автор делает вывод, что Грачев бежит от моря? – Скляров отбросил назад волосы. – После похода Грачев пришел ко мне и сказал: «Скис я, товарищ старший помощник. Стыдно мне перед всеми. Но больше такой слабости я не допущу!» Я видел у него на глазах слезы. А тот, кто равнодушен к морю, слез не прольет. Да, да, не прольет, уверяю вас. – Скляров посмотрел в сторону флаг-связиста. – Товарищ Голубев, скажите, разве Грачев не старается по службе?
– Старается, – отозвался тот.
– Нет, я не согласен с такой критикой, – горячо продолжал старпом. – От нее недобро пахнет. Кстати, почему бы не пригласить на партийное бюро самого автора статьи, пусть бы все послушал?
Леденев заметил:
– Это вовсе не обязательно. Нам нужно существо статьи, а не тот, кто ее писал.
Петр подумал о Леденеве: «Не он ли написал?»
– У вас все? – замполит в упор смотрел на старпома.
– С вами автор советовался?
Леденев ответил, что и в глаза его не видел.
– В статье здорово сказано о простых советских париях с сердцем Данко и с душой Павки Корчагина, – начал свое выступление старший лейтенант Кесарев. – Отец Грачева был именно таким. И я не верю, чтобы Петр стремился прожить годы офицерской юности без порывов…
«Сам я приехал в Заполярье и не ищу теплого местечка», – чуть не вырвалось у Грачева.
– В том походе, о котором пишется в статье, – продолжал Кесарев, – я стоял вахтенным офицером. Грачев был моим дублером. Я остался им доволен. Команды подавал четко, точно удерживал курс, хотя корабль часто маневрировал… Мне кажется, что коммунист Серебряков был к лейтенанту излишне строг. Первая вахта. Я никогда ее не забуду. Мы тогда были в океане. Шторм. Ночь все окутала. А я – на мостике. И слезы, и воду глотал. Что и говорить – тяжело пришлось. Но когда вернулись с моря, командир пожал руку: «Умеешь глотать соленую воду. Это уже хорошо!» Пять лет прошло с тех пор. Слова командира не забылись. И воду все еще глотаю, и не такая уж она соленая, как казалась на первых порах.
– Слаще сахара стала? – отшутился старпом Скляров.
Серебряков молча покосился в его сторону. А Кесарев продолжал запальчиво говорить о том, что автора статьи он бы заставил выпить ведро морской воды, потом дал бы ему бумагу и ручку. Видно, чернильная у него душа.
– Лихо! – выкрикнул штурман.
– Вы хотите взять слово? – спросил его Леденев.
– Скажу, – штурман быстро протиснулся к столу.
– Чернильная душа не могла так взволнованно написать о суровом Севере, – начал штурман. – Зря бросаем упрек автору. Грачева правильно критикуют. Парень с заковычкой.
Петр сжал губы: «Может, но я не хлюпик. И моря не боюсь. И отца помню».
Штурман, как член партийного бюро, полностью согласен с критикой в статье. Если сейчас закрыть глаза на промахи в службе молодого коммуниста Грачева, то завтра он может совершить проступок и похуже.
– Разрешите? – Это поднялся с места мичман Зубравин.
Говорил он медленно, словно обдумывал каждое слово. Лейтенант Грачев для них, радистов, хороший командир. Конечно, он еще молод, может, потому и горячится. Но человек он честный. Ну, а статья… Вот у него, Зубравина, случилась однажды осечка – не принял на вахте срочную радиограмму. Пришел корреспондент писать о лучших людях, а ему и говорят: мол, в походе промах был. Вскоре в газете появилась заметка. Колючая, не без ехидства.
– Прочел ее, – продолжал мичман, – и, честное слово, она не обозлила меня, сил прибавила. А тут зуботычка, а не статья.
Леденев сразу задал ему вопрос:
– С чем вы не согласны?
Зубравин не успел что-либо ответить, как с места поднялся боцман Коржов, до этого молча сидевший в углу.
– Желчи много в статье. В том походе море покусало товарища Грачева, факт, у него даже слезы на глазах были. Не стерпел я тогда и о своей вахте ему поведал. Конечно, можно товарища Грачева ударить, но как ударить? Тут по-сердечному надо… Был у меня случай, еще когда с Фросей мы дружили. Приехала в город. Командир дал добро встретить ее и наказал, чтоб я в срок прибыл на корабль. Поздно ночью я возвращался. Глядь, а под забором мальчонка лет пяти. Плачет так жалобно, что у меня сердце зашлось. Спрашиваю, откуда ты, малец. Мать пошла в баню, а он потерялся. Время позднее, мальчик один, может и беда с ним приключиться. Как быть?
С места раздался голос Голубева:
– Товарищ Коржов, а вы на слезы не нажимайте!
Боцман возразил:
– Слезки? Это вы, позволю заметить, кое-кого до слез доводите.
В разговор вмешался замполит Леденев, он призвал флаг-связиста соблюдать порядок, не перебивать выступающих.
– Не лишен же я права голоса, – возмущенно отозвался Голубев. – Не сам я сюда пришел, меня пригласили.
– …Так, вот, как быть с мальчонкой? – продолжал Коржов. – Отвел его домой, а на корабль опоздал. Вот бы попался я тому корреспонденту, небось расписал бы меня как злостного разгильдяя. Нет, нельзя так стегать.
– В бирюльки играем, не о том речь ведем, – вскочил Голубев. – Нельзя замазывать ошибки.
– Прошу к трибуне, – предложил флаг-связисту Леденев. Но Голубев отказался.
– У меня несколько слов. Так вот о Грачеве. Не надо, товарищи, жалеть лейтенанта. Жалость унижает любого, в ком есть своя гордость. Грачев в море скис – факт. Именно скис. Нельзя на это смотреть сквозь пальцы. Никак нельзя. Товарищ Серебряков верно сказал – Грачева побило море.
– Точнее – избило, – заметил Леденев.
– Пусть будет так, – запальчиво продолжал Голубев. – Критика в статье не злобная, автор от души хочет помочь лейтенанту скорее исправиться. – Флаг-связист сел.
Грачев подумал: «Ловко повернул!»
В кают-компании зашептались, но, когда встал Серебряков, стало тихо. Командир не сгущал красок, говорил то, что волновало его. Да, суровый и холодный наш Север. Здесь не цветут мимозы и не услышишь трели соловья. Это верно. Верно и то, что Грачев скис в море. Есть ли в его характере зазнайство? Есть, это надо признать…
Петр почувствовал, как кровь хлынула к лицу.
А Серебряков продолжал говорить громко и хлестко. К чему придираться к отдельным фразам в статье? Выступление газеты надо признать правильным и своевременным. Автор очень тонко подметил, чтобы стать настоящим лейтенантом, мало только с шиком носить офицерский мундир. Красоту мундиру придают красивая душа, беззаветная любовь к флоту. Серебряков верит, что Грачеву дорог подвиг отца, дорог ему и флот. Петр добровольно приехал служить на Север. Тут автор грешит против истины. Старается парень. Но ведь не сразу из лейтенантов вырастают адмиралы?..
– У меня вопрос, товарищ, Серебряков, – с места поднялся доктор Коваленко. – С вами кто-нибудь беседовал о Грачеве, прежде чем написать статью?
– Нет.
– И с товарищем Леденевым тоже нет. Вот это и порочно, – заметил Коваленко. – Получается не совсем красиво, кто-то рассказал о лейтенанте, кто-то написал. Кто этот А. Царев – тоже не знаем. Выходит, чтобы сказать человеку правду в глаза, надо скрывать свое имя? Прошу это учесть в ответе на статью.
У вас есть что-нибудь? – спросил Леденев Грачева.
Петр встал, поднял голову.
– Критику признаю. Обещаю… – Голос у него дрогнул, и он сел.
Люди расходились из кают-компании. Грачев сидел не двигаясь. Он не мог бы сейчас ответить на вопрос, что злило его больше всего. Не мог бы ответить и на то, как теперь быть. Пожалуй, больше всех он сердился на флаг-связиста, что-то не высказал Голубев, что-то утаил, чего-то все посмеивался, глядя в его сторону. А тут в пору как раз подошел к нему Голубев. Стараясь быть вежливым, сказал:
– Петя, не расстраивайся. Я малость перехлестнул, но ведь для дела. Ну, мир?
Он протянул руку, но Петр сцепил зубы.
– Вам доставляет удовольствие хихикать надо мной? Я это чувствую и потому не дам вам руку. Не статья меня бесит, а ваше ехидство… Он умолк, потому что в дверях кают-компании появился адмирал Журавлев и поманил его пальцем. Петр подошел, вытянул руки по швам. Журавлев тихо сказал:
– Командир где-то в кубрике. Ко мне его. Срочно.
Серебрякова адмирал встретил с веселой улыбкой. Он поднялся ему навстречу, подал руку.
– Василий Максимович, дело поручается тебе, как самому опытному командиру. Я, разумеется, случай с подводной лодкой в счет не беру.
Серебряков смутился и с нарочитой строгостью ответил:
– И получше есть корабли. Вон сегодня как во флотской газете лейтенанта Грачева расписали…
Адмирал жестом прервал его:
– Об этом потом, а сейчас слушай…
И он сообщил Серебрякову, что на днях испытывается новая торпеда. Все работы будут сосредоточены на «Бодром». Из Москвы приехал конструктор, а завтра прибудут специалисты из штаба флота. Адмирала волнует радиосвязь. Как Грачев?
– Парень очень переживает, уж я-то вижу…
– Переживает? Это хорошо. Так все ясно? Будьте готовы к утру.
Адмирал закурил, потом снова заговорил о конструкторе. Очень талантливый специалист.
– А знаете, кто этот конструктор? Уверен, что и не догадываетесь. Савчук Евгений Антонович. Плавал на подводной лодке минером. У отца Грачева.
Серебряков воскликнул:
– Да ну? Вот обрадуется Петр Грачев. Разрешите ему сообщить?
Но адмирал посоветовал пока молчать. Испытают торпеду, тогда другое дело. А то еще лейтенант разволнуется.
Зазвонил береговой телефон. Журавлев снял трубку.
– Юрий Капитонович? Здорово, дружище! А я вот к тебе пришел. Юленька тут атаковала меня.
Адмирал прикрыл ладонью трубку, кивнул Серебрякову:
– Савчук. – И уже пробасил в микрофон, что скоро будет дома.
– Послушай, на корабле у Серебрякова, – клокотало в трубке, – служит сын моего друга. Кто сказал? Его дочь, Ира. Когда? В тот же день, как я приехал. Юрий Капитонович, я тебя прошу, пока ни слова обо мне. Я хочу увидеть Петра Грачева там, в море. Ты понял, почему?
– Понимаю, Женя, – тихо ответил адмирал. – Ты увидишь его.
– Ну, спасибо. До встречи!
Журавлев положил трубку. С минуту в каюте стояла напряженная тишина. Потом адмирал встал, зевнул:
– Пять суток в море… Почти не спал. Кстати, принесите мне газету, что там пишут о Грачеве.
Серебряков козырнул и вышел.
