Текст книги "В синих квадратах моря (Повесть)"
Автор книги: Александр Золототрубов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)
– У дороги машина, сынок там…
К ним, размахивая корзинками, уже бежали люди, и с ними мальчик лет пяти. Он прижался к матери и жалобно заплакал. Крылов взвалил на плечи рацию и – в укрытие: скоро начнутся стрельбы. Натянул антенну, включил приемник. В наушниках услышал лишь обрывок фразы:
– Я – «Звезда», вахту закрываю.
Игорь запросил корабль, но ему уже никто не ответил. «Прохлопал…» – У матроса заныло сердце.
Поздно вечером Крылов вернулся на корабль усталый и разбитый. Море сонно плескалось у борта. У орудийной башни кто-то курил. Потом огонек запрыгал. Подошедший тихо спросил:
– Крылов?
Это Симаков. Что ему надо?
– Тебя мичман ждет. Гончар голос надорвал, а ты – молчок. Ягодки собирал? – подкузьмил Федор.
– Иди к черту! – оборвал его Крылов. – А то я за себя в данный момент не отвечаю!
…Зубравин курил, хотя в каюте было и без того душно. Глаза его блестели, а лицо было холодным и неприступным. Длинными жилистыми пальцами он смял в пепельнице окурок:
– Ну, артист, что делать с вами? Стрельбам «отбой» дали, а то бы чепе. Чего молчите?
– Так случилось, – тихо отозвался Игорь.
– А где бескозырка?
– Потерял.
– Ага. Ну вот что, меня не обманешь. Вместо вахты, небось, ягодки жевал? Надоело миндальничать – месяц без берега!
В пятницу по телевидению передавали концерт художественной самодеятельности. В кубрике – битком народу. Крылов тоже сидел здесь, но мысли его были там, У далекой сопки. Кто она, эта женщина?..
– А сейчас выступит работница рыбокомбината Татьяна Рубцова!
Крылов нагнулся ближе к экрану. С него внимательными, чуть лукавыми глазами смотрела она. Подошла к роялю, улыбнулась и сказала, что сейчас споет для своего незнакомого друга, который вытащил ее из трясины. Кто этот смельчак? Она и сама не знает, он так торопился, что забыл бескозырку…
Щеки Крылова стали горячими. А Таня уже пела о белых мачтах на рейде, о свете маяка в ночи, о том, как стонет волна штормовая, и хоть не легка доля моряка, ему не прожить без нее. Когда отзвучал последний аккорд, Зубравин включил в кубрике свет и весело сказал:
– Хлопцы, а знаете, кто был тем смельчаком? Крылов!
Все, словно по команде, повернулись к Игорю.
«Тогда пела для меня», – вздохнул Крылов, вспомнив все это. За что он полюбил ее? Может быть, за теплые, глубокие глаза? А может быть, за косы, тугие, длинные. Она напоминала русалку. А может быть… Да и знал ли Игорь, за что? Знал другое: любит ее. «Она должна быть моей женой», – не раз говорил он себе. И даже узнав, что Таню муж бросил, думать о ней стал еще больше. Игорь прятал свое чувство, и если на корабле заходила речь о Тане, он резко обрывал собеседника.
Тишина испугала Игоря.
– Что-нибудь случилось, Тань?
Она подошла к нему, обидчиво прищурила глаза.
– В четверг где был? Я звонила тебе.
– Да? Вот не знал.
– Русяев что, не передавал? Я же просила. Впрочем, вы же… как это у вас, корешки – друг за друга стеной. Только я своими глазами видела, как ты шел с причала с какой-то девушкой. И под руку ее держал.
Игорь присел около нее, обнял и стал уверять, что то была пионервожатая из подшефной школы. Просила помочь ребятам из радиокружка. А ему поручили сходить к ней в школу, узнать, что и как.
– Под ручку вести приказали, да?
– Танюша…
– Мог бы забежать. Знал, что я работала в ночную?
– Перестань, Таня! Зачем звала?
– Захотелось в кино сходить.
– В кино? – Игорь даже вздрогнул. – Так ведь я с вахты отпросился!
Она вспыхнула:
– Ну да, вечно дела. Дела… А я сбоку припека? – Лицо ее еще больше потемнело. – Сколько я горя с Кириллом перенесла, и ты вот… – Она заплакала, закрыв лицо руками.
Крылов тронул ее за плечо.
– Тань, не надо ссориться. Слышь? Я люблю тебя.
– Уходи… – она махнула руками.
Крылов торопливо шагал по дороге. Ветер путался в ногах, холодил лицо. Но что это? Корабля у причала не было. Взгляд Игоря скользнул по бухте. «Бодрый» стоял у островка. Как же туда добраться? Дежурный по рейду пояснил, что «оказия» будет только утром.
– Сходи вон на тот катер, что притулился у соседнего причала, может, подбросят.
Крылов прыгнул на палубу, нашел старшину.
– Помоги, браток, в море уходят, а я вот остался.
– У меня горючего с гулькин нос. Потом сам шабашить стану.
– К островку, две мили?!
– Пристал, как смола, – добродушно огрызнулся старшина.
Катер бежал по бухте. То там, то здесь вспыхивали огни. Справа проплыл густой белый огонек. На катере включили прожектор. Пучок света, нащупав эсминец, крепко ухватился за него.
Крылов поднялся на палубу.
Услышав скрип двери, лейтенант обернулся.
– Крылов? Ну и совесть у вас… Почему опоздали? – Грачев еле сдерживал свой гнев.
– Не рассчитал… – процедил Крылов сквозь зубы.
Грачев заерзал на стуле.
– А она что?
– Кто? – Игорь так и впился глазами в лейтенанта.
– К девушке ведь ходили?
– Она, значит? – переспросил Крылов и насмешливо добавил: – Так, ничего… Целовались.
У Грачева лицо стало багровым.
– Ах вот как! Это вы мне, командиру, говорите?
Крылов усмехнулся.
Грачев вспылил:
– Вон из каюты!
Крылов так хлопнул дверью, что со стола упал стакан и разбился вдребезги. Грачев с минуту тер горячими пальцами лицо, потом тоже выскочил на палубу. Колючий ветер ударил в лицо. Захотелось вернуть матроса и всыпать ему на полную катушку. Но тут подошел замполит Леденев и со свойственным ему спокойствием стал задавать вопросы: как лейтенант устроился, есть ли какие претензии. Петр отвечал скороговоркой, и это не ускользнуло от капитана 3 ранга.
– У вас неприятности? – спросил он.
– Все хорошо, – Грачев отвел глаза в сторону. Замполит смотрел на него понимающе. «Темнишь, лейтенант. Слышал, как ты с Крыловым сцепился. Но раз молчишь – молчи. Дело твое. Подожду, когда сам скажешь». Неожиданно он спросил:
– Жена скоро приедет?
Грачеву стало не по себе. Не любил он, когда его спрашивали об этом, тем более вот так, на ходу. Но голос замполита звучал доверительно, и Петр сказал, что скоро у нее каникулы…
– К тому времени комнатушку вам дадим. Да, еще. Зубравина я отпустил домой, жену положил в больницу.
«Без меня, командира БЧ, отпустили?» – ревниво подумал Грачев. А вслух высказал свои опасения:
– Как быть, если в море пойдем?
– Обходитесь без него, тут и гадать нечего, – отрезал Леденев.
Петр посмотрел замполиту в лицо. У него под бровью шрам, щеки – бугристые, смуглые, как будто Леденев родился и вырос на юге, где щедро печет солнце. В серых глазах – грусть. Замполит чаще других бывал в кубрике, запросто беседовал с моряками, шутил, и все-таки в его глазах была грусть. Чем объяснить, Петр не знал, да и не думал об этом. Свои радости и печали целиком завладели им.
– Кстати, вы были у флаг-связиста? – спросил Леденев.
– Забраковал мой конспект занятий, пришлось составлять другой.
– Получилось?
– Помог Голубев, – сказал Петр.
Замполит чуть улыбнулся и перевел разговор на другое: все ли Грачеву ясно, может, помощь какая нужна? Нет, Петру все ясно. Привыкать только надо к морю. К кораблю.
– Ну, ну. Дерзайте, – проговорил Леденев.
6
Всю ночь эсминец утюжил море. Капитан 2 ранга Серебряков бессменно находился на мостике. И когда на линию дозора пришел другой корабль, он облегченно сказал штурману:
– Курс – в базу.
Уже светало. Небо у краев порозовело, на его фоне четко обозначились продрогшие за ночь сопки. «Бодрый» обогнул плоский мыс. Скоро покажется маяк Светлый, а там и база. Серебряков посмотрел на шкафут. На палубе показался Грачев. Лейтенант взбежал по трапу на мостик, протянул ему радиограмму:
– Срочная, товарищ командир. Из штаба флота.
Серебряков взял бланк, прочел. В сорока милях от линии дозора самолет обнаружив лодку «противника». Приказано атаковать ее. Самолет сообщит точные координаты. Капитан 2 ранга, свернув листок, устало зевнул. Опять в море… Он предупредил Грачева, чтобы тот держал надежную связь, а сам зашел в рубку штурмана и склонился над картой. Далековато. Приказал вахтенному офицеру – курс – 240. Полный ход.
– Чертовски кислая погода, – сказал старпом Скляров.
– Заштормило, – отозвался Серебряков.
Заваливаясь, эсминец повернул на новый курс.
Серебряков давно уже ждал доклада от радистов, а его все нет. Заволновался – где же самолет? Может, улетел на базу. Свою тревогу он высказал вслух.
– Товарищ командир, учеба ведь! – сказал Грачев, когда Серебряков вызвал его на мостик.
– Учеба? – Серебряков укоризненно покачал головой. – Эх, вы! Для меня учеба – это бой. Война. Вам не пришлось видеть, как торпеда идет на корабль. Пенистый след. Вспышка. Раскат грома. И… конец. Куда нам без опыта, без закалки? В первом же бою, случись война, пузыри пустим. Так что нам нельзя упрощать. Кстати, ваш отец это понимал…
Грачев покраснел.
Серо-зеленые, с кипящей пеной волны стали круче, злее. Они глухо ударяли в корабль, бросали его, как толстое бревно. У Петра начинала болеть голова. Так и укачаться можно. Он отошел к крылу мостика. Далеко впереди зарябило судно. Оно прыгало на воде, словно спотыкалось на ухабах. Петра и вправду затошнило.
– Грачев, – услышал он голос командира, – сходите в радиорубку, что там?
Крылов сидел за приемником. Он о чем-то думал, слегка нахмурив брови. Шершавые губы потрескались, словно сутки его лицо стегал холодный норд-ост. Грачев молча взял вахтенный журнал, чтобы просмотреть последние записи, и вдруг из него выпала фотокарточка. С нее грустно смотрела женщина. Широкое лицо, черные густые брови. Крылов смутился. Лейтенант с иронией в голосе спросил:
– Не она ли виновница вашего опоздания с берега? В журнал не прячьте… А самолет что, все молчит?
– Молчит, – Крылов настойчиво вращал ручку настройки.
На подходе в заданный район Грачев решил сам связаться с самолетом. В телефонах послышался ответный голос:
– «Витязь», я – «Сокол». Слышу вас хорошо.
Серебряков обрадованно взял микрофон, запросил летчика, где же лодка. Корабль готов вести поиск. В телефонах зашумело:
– «Витязь», я – «Сокол». Ухожу на аэродром. В радиограмме все указано.
Серебряков выключил радио, строго глянул на Грачева. Петру стало не по себе.
– Кто на вахте, Крылов?
Лейтенант не успел что-либо ответить, как напряженную тишину разорвал голос вахтенного сигнальщика:
– Торпеда, справа сорок пять!
У Серебрякова екнуло сердце. Он выскочил на правое крыло мостика и увидел белый бурун. Торпеда стремительно неслась к кораблю. «Уклониться», – первое, о чем успел подумать капитан 2 ранга. Он рванул на себя рукоятку телеграфа. Эсминец резко накренился набок, зарываясь носом в волну. Еще рывок – и стрелка метнулась на «малый». Корабль, содрогаясь, замедлил ход. Но поздно: торпеда прошла под кормой. Все, кто был на мостике, молча смотрели на командира. Лицо Серебрякова стало глухим, тяжелым.
– Прохлопали! Лейтенант, ко мне Крылова!
Грачев буквально слетел по трапу.
– Вы приняли от самолета радиограмму? – спросил Серебряков, едва радист показался на трапе.
– В эфире все чисто…
Крылов стал уверять, что не было никакой радиограммы, что он чутко прослушивал волну. Вот и командир БЧ видел. Петр стоял рядом, не шевелясь. Он еще не знал, как это случилось, нужно все обдумать, проверить. Не мог же Крылов просто так, назло «свинью» подложить? Серебряков досадовал, хотя и старался сдержать свое раздражение. Он приказал во всем разобраться и доложить.
– Тут и ваш просчет, лейтенант.
В радиорубку командир БЧ и Крылов вошли вместе. Петр глянул на шкалу и весь похолодел – длина волны была совсем другая. Он взял Крылова за руку и подвел к приемнику.
– Сколько там?
Крылов нагнулся. Верно, длина волны не та, которую ему давали. И как он не заметил этого раньше?
– Напутал. – Он выпрямился. – И вы не подсказали.
– Ах, подсказать! А еще ас эфира! – крикнул Грачев и удивился, до чего же сипло прозвучал его голос. – Нет уж, нянькой для вас я не буду.
Крылов промолчал.
Корабль вошел в бухту и ошвартовался. Грачеву не хотелось появляться на палубе. Он бичевал себя как мог: «Эх, лейтенант, гроша ты ломаного не стоишь. Кисейная барышня, вот ты кто. Гнать тебя с корабля!» Он стегал и стегал себя, но от этого не становилось легче. Надо идти к Серебрякову объясняться. Какими глазами он будет смотреть в лицо командира?
«Ну, погоди, Крылов!»
Петр, ничего не скрывая, доложил Серебрякову. Тот надломил брови:
– Передоверились? Лодка торпедировала корабль. А случись это в бою? Пузыри пустим, лейтенант.
Петр молчал.
Серебряков надел шинель.
– Вот в штаб вызывают.
Вскоре он вернулся. Старпом Скляров встретил его у трапа. Он сразу заметил, что у командира очень усталый вид. Не хотелось тревожить его по пустякам, но надо выяснить, когда лучше построить людей, чтобы зачитать приказы.
– Потом, на вечерней поверке, – сухо отозвался Серебряков.
У себя в каюте он закурил. В штабе ему пришлось выслушать горькие упреки адмирала. «Ты что же ротозейничаешь, Василий Максимович?» Серебряков сморщил лоб. Глупо так получилось. Вновь и вновь он возвращался к походу, анализировал все до мелочей, но легче от этого не было.
В дверь постучали. Это пришел Грачев. Хмурый, как тень у пирса. И сказал:
– Накажите меня, товарищ командир…
Серебряков смотрел на него в упор. «Молодо – зелено.
Всех в лужу посадил, а теперь каешься, ходишь смирный, как тот ягненок». И уже вслух сказал:
– Поход не вернешь. Будет приказ. – Он почувствовал, что ему стало легче. Вот пришел Грачев, сам пришел.
Петр неловко мял в руке фуражку.
– Не знал я, что осечка будет. Неожиданно как-то все…
– Чудак, – возразил ему Серебряков. – Ты что ж думаешь, дорога офицера усыпана розами? Есть на ней и колючки и бугорки… Это что – море штиль. Еще такие шторма увидишь, что сам бог не велел. Но шторм не страшен, если нервы в кулаке держишь. И совесть имеешь. Она никому не прощает – ни слабым ни сильным. Совесть, она вроде компаса у человека. Ты ее ничем не взвесишь, как ни старайся. Нет таких весов. А вот измерить можно – своими делами и поступками…
Петр внимательно слушал командира. Было в его словах то, о чем он не ран думал, особенно после этого похода. Вернулись с моря, и весь день его терзала досада, он чувствовал себя как пилот, сделавший вынужденную посадку где-то на чужом аэродроме. Да и сейчас Петру невесело. Но когда он увидел, что Серебряков накрутил на палец ус и дергал, словно пробуя его на прочность, чуть не засмеялся. Это уловил Серебряков.
– Я по-серьезному с вами, Петр, – продолжал он. – Есть у нас этакие мариманы-лейтенанты. Видите ли, они – романтики! Наизусть заучили Грина. Эх, – Серебряков махнул рукой. – Ты вот скажи, чем море пахнет?
Грачев усмехнулся:
– Вода?
– А я тебе скажу – пахнет море, – загорелся Серебряков. – Чем? Соленым моряцким потом. Ты вот из школы сразу в училище пошел, и готов лейтенант, а я семь лет срочную служил. Уж поверь, пахнет море. А в войну оно красным было. От крови. Разве кто щадил себя ради святого морского братства?
Капитан 2 ранга разволновался, и голос его задрожал. Петр не должен забывать, кто был его отец. В море не ставят памятников. У моря свои законы бессмертия, но тот, кому дороги подвиги, кто верен светлой памяти старших, не свернет с дороги, если даже идти трудно. До слез трудно. Вот как Грачев-старший…
Зазвонил телефон. Серебряков снял трубку и услышал голос жены. Она взяла билеты в кино и спрашивает, скоро ли он придет домой.
– Ира тоже с нами, – донеслось из трубки.
«А моя Ленка далеко», – с грустью подумал Петр. Он был уверен, что Серебряков скажет «иду». Но тот ответил: будет на корабле допоздна. Потом положил трубку и стал жаловаться на дочь. Уж больно часто она тащит мать то в Дом офицеров на концерт, то на спектакль.
Петру так и хотелось сказать, что он уже с нею знаком, встретил на автобусной остановке, но промолчал.
– Вот что, лейтенант, случай с Крыловым разберите на комсомольском собрании. Пусть коллектив выскажет свое мнение. Нам людей воспитывать.
Неудача в море огорчила Серебрякова. Он относился к числу тех офицеров, которые по-настоящему переживали любую оплошность, если она отбрасывала корабль назад, а самого командира заставляла краснеть. Серебрякова всегда тянуло в море, хотелось сделать для экипажа больше и лучше. «Моряцкая служба – это такой трап, где есть первая ступенька, но нет последней», – любил говаривать он. Даже адмирал Журавлев, который тридцать лет отдал флоту, и тот не без удовольствия отмечал, что Серебряков «прирос к морю, как ракушка к днищу корабля». И сейчас капитан 2 ранга все еще находился под впечатлением разговора с адмиралом. «В корень смотри, Василий Максимович, и не сквозь розовые очки, так немудрено и на шкентеле оказаться…» Ни словом Серебряков не возразил адмиралу, хотя ему и хотелось сказать: мол, лейтенант совсем юнец.
«Прав адмирал, нельзя делать скидки на молодость», – вздохнул Серебряков.
И еще он подумал о том, до конца ли Грачев прочувствовал свою вину. Не допустил ли он, командир, ошибки, не наказав лейтенанта? Серебряков не терпел фальши в службе, всегда поступал так, как велит совесть. Не замечалось за ним и мягкотелости. Не щадил и себя, если надо было признать вину.
«Впрочем, так ли уж виноват лейтенант? – рассуждал капитан 2 ранга. – У Крылова опыта дай бог, а вот сорвался». Серебрякову было как-то неловко, и не потому, что пришлось выслушать горькие упреки адмирала. Обидно за лейтенанта. Первый блин комом… А как дальше будет?
Его размышления прервал приход Леденева. Он присел на стул, спросил:
– Ну, как там адмирал?
– Шерстил, – Серебряков щелкнул портсигаром. – Оконфузились на всю бригаду. Ты тоже хорош – у Грачева первый выход в море, а ты отпустил мичмана на берег.
Тон командира был не обидчивым, даже наоборот, добродушным, но в его словах замполит уловил упрек. Он успел изучить не только характер Серебрякова, но даже манеры вести себя в самой различной обстановке. Вот сейчас Василий Максимович курит и все барабанит длинными тонкими пальцами по стеклу на столе. Он не смотрит, как обычно, в открытый иллюминатор, а наблюдает за вьющимся дымком от папиросы.
– Грош нам цена, Василий Максимович, если без одного человека не справимся. В бою могут выйти из строя десятки людей, а воевать надо. Сам твердишь – никаких условностей, никаких поблажек.
«На самолюбие нажимает», – подумал Серебряков, но виду не подал, что его ущипнули замполитовские слова. Он только встал, прошелся по каюте.
Леденев усмехнулся:
– Не доверяешь мне?
– Почему же? Доверяю. Но я тут командир, и ты обязан ставить меня в известность.
Леденев не сдержался:
– Уж больно ты сердит, Василий Максимович.
У Серебрякова дернулось веко. Сейчас разойдется… Но капитан 2 ранга вовсе не вспылил. Он сел и дружелюбно сказал:
– Ты не прав, Федор Васильевич. Я вовсе не против того, что отпустил Зубравина. Другое тут. Уходя, Зубравин не подсказал Грачеву, что и как сделать в походе. Помнишь, неделю мы бороздили море? Связь с лодками держали устойчиво. Мичман три вахты открыл на одной волне! А лейтенант сделать такое не догадался.
Леденев не стал возражать – Серебряков прав. Но Грачев – командир боевой части и должен нести ответственность, и ему непонятно, зачем выгораживать лейтенанта. Просчет налицо.
– Я бы его наказал, – заключил Леденев.
– Наказывать не буду, – отрезал Серебряков и чуть было не ругнулся. Это не было его капризом. Просто капитан 2 ранга не имел привычки с ходу разбрасывать взыскания. С одной стороны, он считал вредным опекать младших командиров: ведь они облечены немалой властью, а с другой – горячка – плохой советчик. Крылов допустил нарушение на вахте, и то Серебряков не сам наказал матроса, а велел это сделать Грачеву. Леденев придерживался иного правила – командиру права на то и даны, чтобы полностью ими распоряжаться. В сущности оба – Леденев и Серебряков – делали одно и то же дело на корабле, но стиль в их работе по воспитанию людей проявлялся по-разному. Они сидели молча, думая каждый о своем. Потом замполит сказал:
– По головке гладишь лейтенанта. Что подумают другие офицеры? Знаю, дорог тебе Грачев, впрочем, он так же дорог и мне, но истина… Потачки портят человека.
К тому же лейтенант с гонором. Старпом отчитал Симакова за то, что изоляторы антенн потускнели от соленой воды, так он стал петушиться: мол, в море были.
– Да? – искренне удивился Серебряков. – А старпом мне почему-то не доложил. Тоже потакает Грачеву.
Леденев заерзал на месте. А Серебряков продолжал развивать свой тезис: у Грачева промашка из-за неопытности. Будь Зубравин в море, он бы непременно ткнул Грачева носом в ошибку.
– А ткнуть надо, ой как надо, – вставил Леденев.
Серебряков не без огорчения сказал, что и сам заприметил в характере лейтенанта гонор. Но взысканиями его не вышибешь. Леденев сам же говорил, что люди не механизмы. У каждого свое. Вот Коржов повздорил с женой. Стоило побеседовать с боцманом, дать совет, и дело уладилось. А с Грачевым спешить не следует. Он всего лишь один раз вышел в море.
– Я, Федор Васильевич, не стану гладить его по головке. Ты знаешь, тут у меня рука твердая.
Леденев встал:
– Ладно. А теперь мне пора в политотдел.
«Ершистый лейтенант, с ним надо построже, и тут замполит прав», – подумал Серебряков, когда Леденев ушел.
В бухте посветлело. Ветер, разогнав облака, прилег у скал отдохнуть. Над вершинами их дымил туман. Море, мглистое и стылое, белело барашками. Чередою катились сизые волны. Но вот выглянуло солнце, и вода засверкала, как ртуть, разлитая в огромной чаше. Виктор Русяев даже сощурил глаза. Он курил на палубе и все думал о Крылове. Опоздал с берега, плохо нес вахту. Распоясался парень, поприжать надо. Не о нем ли станет спрашивать лейтенант?.. Русяев шагнул к трапу.
Грачев сидел за столом и что-то писал. Отложив в сторону бумаги, он кивнул старшине на стул.
– Поговорил! о Крылове, – сказал лейтенант. – Крепко он нас подвел. Я слышал, что он ваш друг?
– Земляки. Вместе призывались, – угрюмо отозвался Русяев.
Виктор ожидал, что лейтенант станет распекать его за упущения по службе, а то и скажет, что такой комсомольский вожак, как он, ему вовсе и не нужен. Он чувствовал себя так, словно его избили на людях. Но Грачев неожиданно стал рассказывать ему о себе. Вот пришел он, молодой лейтенант, на боевой корабль. Все здесь ново, все влечет, и море не страшит, хоть стылое оно и шумное. Он давно думал о Севере, где есть ледяные ночи с голубыми сполохами северного сияния, где летом круглые сутки светит солнце, и все-таки цветы не растут (ведь кругом базальт, а не земля!), и по утрам не слышно трелей соловья. Все это понятно, как дважды два четыре. А вот люди, люди для Грачева стали загадкой. Не все, а те, что рядом с ним. Тот же Крылов. Опоздал с берега, нарушение налицо, взыскание можно объявлять. Но, с другой стороны, Крылов просто молодец – на катере добрался на эсминец. Потому-то лейтенант и не наказал матроса. А как отнесся к этому Крылов? На вахте прошляпил телеграмму. В чем тут дело, возможно, Русяев знает?
– Я прошу вас, Виктор, говорить начистоту.
Русяев смутился, но тотчас оправился.
– Полюбил Игорь. Замужняя она. Танюшка…
В каюте воцарилась напряженная тишина. Грачев дотянулся к столу, взял папиросу, но тут же смял ее и бросил в пепельницу.
– Ну и что теперь? – Он пристально смотрел на старшину.
Русяев пожал плечами. Он и сам не знает – что теперь. Раньше Крылов был спокойным, не горел, как порох, грубости не замечалось. А сейчас ходит злой. И на лейтенанта обиделся.
– Почему? – насторожился Грачев.
– Помните, из каюты выгнали? В тот вечер у него были слезы на глазах.
«Ишь, какой чувствительный, а то, что я переживал за него, это не в счет!» – подумал Грачев и рассказал старшине, как развязно вел себя матрос. Будь старпом рядом, он наверняка посадил бы его на гауптвахту. Говорил лейтенант спокойно, хотя ему стоило большого труда сдержаться. Русяев выслушал не перебивая, потом сказал, что с Крыловым хоть завтра на опасное задание пойдет. Человек он надежный.
– Я вас, старшина, не понимаю.
Русяев оживился:
– В море просто осечка случилась. Вот увидите, матрос придет к вам и покается.
– Ко мне? – Грачев покачал головой. – Нет уж, пусть перед комсомольцами объясняется.
Русяев знал самолюбивый характер Крылова, поэтому стал просить лейтенанта не обсуждать его на собрании.
– Это решение не мое, командира. Надеюсь, вы зададите всему тон?..
Русяев мрачный спустился в кубрик. У рундука возился Игорь. Старшина хмуро бросил:
– Будем тебя обсуждать. Допрыгался… Эх!
Крылов уронил крышку рундука.
– Послушай, это затея лейтенанта? Его! Скажешь, нет? Ну и пусть – чихать я хотел. Нервы, брат, – оружие человека, их беречь надо. Человек без нервов, что гитара без струн. Как говорят ученые, нервные клетки не восстанавливаются. Ты, Витька, моя броневая защита. – Он нагнулся к старшине, тихо добавил: – Ты ничего на вахте не видел. Добро?
– Добро…
– Старик, ну чего ты киснешь? – Игорь Хлопнул друга по плечу. – Скоро к Танюшке приглашу. Ох и окуньца жарит она, пальчики оближешь!..
На комсомольское собрание пришли свободные от дежурства и вахты. Крылов сидел на банке в третьем ряду и усмехался. Он то и дело косился в сторону Грачева, зная, что все это он затеял. Что ж, Игорь готов с ним сразиться. Когда избрали президиум собрания, установили регламент, комсорг Русяев коротко проинформировал моряков о проступке Крылова, а затем дал ему слово. Игорь встал и с напускной веселостью начал:
– Дело, значит, было так. Я чутко слушал эфир. Но вот приходит товарищ лейтенант и говорит – не та волна. Гляжу, верно, не та волна. Кто виноват – судите сами.
Все задвигались, зашептались. Капитан 3 ранга Скляров нагнулся к Грачеву и что-то сказал ему на ухо. Русяев, хмуря рыжие, как жито, брови, угрюмо смотрел себе под ноги. С места бросили реплику:
– Куда ж радиограммка делась?
– На Луну полетела, – съехидничал Крылов.
Русяев спросил, есть ли у кого вопросы. Из угла кубрика поднялся матрос Клочко.
– Чего ж тут гадать, ребятки? Наш комсорг – землячок Крылову, вроде броняшки. Днями вот Игорь опоздал с берега, но все осталось шито-крыто. Видите ли, у него любовь! Так что, службу по боку? А, может, товарищ Русяев персональную должность землячку найдет?
Виктор покраснел. Крылов хотел что-то возразить, но его опередил Федор Симаков.
– Игорь, ты глазки нам не строй. Скажи лучше, почему прохлопал радиограмму? Медведь на ухо наступил, что ли?
– Волна за сопку зацепилась, – съязвил матрос.
Раздался смех. Русяева его остроты возмущали, он уже жалел о том, что скрыл от лейтенанта правду. Крылову задавали вопросы, а он петлял как заяц. Тогда Виктор встал, и сразу все притихли, устремив на него взгляд.
– Крылов на вахте письмо писал, да еще фотокарточку женщины разглядывал.
– Ты что, Витя? – вскочил с банки Крылов, словно его укололи. Он пытался улыбнуться, но улыбка не получилась.
– Отпираться станешь? – перебил его Русяев. – Я же заходил в радиорубку и все видел. Ты же сам просил – помолчи, Витя, а то лейтенант на берег не пустит, так? Да ты не ешь меня глазами, я невкусный.
Игорь побледнел. Ну и землячок, чтоб у него мозоль на языке вскочила! До его слуха, словно через переборку, доносился голос Виктора. А тот рубил начистоту – потачки давал другу, не одергивал, где надо. Слушая старшину, Грачев подумал:
«Стыд какой, на всю бригаду осрамились».
Потом слово взял старпом Скляров. Он говорил жестко. Разве не ясно Крылову, что вахта – это, по сути, выполнение боевого приказа? Если человек халатно относится к службе, на него нельзя положиться – он погубит и себя и других. К тому же зазнался Крылов. А зазнайство – черта характера слабых, но не сильных людей. Человек, который не привык давать отчета своим поступкам – человек безвольный, он не способен на большое дело. «У радара есть мертвая зона, но нет этой зоны у сердца», – заключил словами поэта Скляров.
– Я не дезертир, – огрызнулся Игорь.
– Извольте помолчать, товарищ Крылов, – сказал старпом, – не по душе мне ваше поведение. Однако я не назвал бы вас салагой. Службу знаете, и этим еще больше отягощается ваш проступок. Героя из себя корчите.
Скажите, кто на вас так отрицательно влияет? Это лицо не женского пола?
Крылов вздрогнул.
«Только бы Таню не трогали…»
В напряженной тишине раздался голос Русяева:
– Предлагаю объявить Крылову строгий выговор. Другие предложения есть? Нет? Голосуем…
Грачев долго ворочался на койке, но уснуть не мог. У причала швартовался буксир. Острые лучи прожектора плясали по стенам каюты, холодными бликами скользили по его лицу. Петр думал о Серебрякове. Пощадил командир, и от этого еще больше мучила совесть. Разве Петр нуждается в жалости? Ему не нужны сладкие пилюли. Петр повернулся на другой бок. Снова блеснул луч прожектора. «А Крылов все-таки хам».
В каюту вошел доктор Коваленко. Он включил настольную лампу, стал сетовать на холод.
– Озяб я на вахте. А ты о чем замечтался?
– О космосе, вот бы туда, – отшутился Петр.
– Что ж, стартуй, но только вместе со мной – здоровье твое беречь буду, – засмеялся Коваленко.
Он лег. Опять захрипел буксир.
– Миша, – позвал Грачев, – помнишь, ты рассказывал, как в походе штурман спутал курсы. Влетело ему от командира?
– Пять суток ареста штурману… В ту ночь он мог погубить всех. Серебряков отвернул корабль у самой скалы.
«А мне не всыпал», – подумал Грачев, но от этой мысли не стало легче. Он лежал не шевелясь.
– Петр, ты спишь? – окликнул его доктор.
– Думаю.
– О чем?
– О минере с лодки отца. Он служил где-то в Заозерске… Крылов же и тип, а? – с нервной дрожью в голосе добавил Петр.
Доктор привстал на локтях.
– Знаешь, этот тип пять суток держался в шлюпке. Штормом унесло ее в открытое море, а мотор отказал. Дюжий рыбак замерз – шутка ли, мороз тридцать градусов. А Крылов выдержал. Присмотрись к нему, парень стоящий.
На палубе пробили склянки.
Корабль погрузился в сон.
7
Дул сырой, леденящий ветер. Матросы делали приборку. Боцман Коржов обходил корабль. Вот он присел у камбуза. А, черт, опять коки не убрали бочку. Коржов заглянул в дверь, откуда клубами валил пар.
– Сурин! – окликнул боцман старшего кока. – Убрать бочку, ясно?..
Сквозь пар донеслось:
– Одна секунда!
А Коржов шел уже дальше. Он был суров и крут к тем, кто допускал беспорядок. Молодые матросы особенно его побаивались. Однажды Грачев на шкафуте чистил шинель. К нему подскочил комендор, делавший приборку у орудия, и вкрадчиво заговорил: «Товарищ лейтенант, идите на полубак, а то боцман заругается». Скупой на похвалу старпом Скляров и то иной раз говаривал: «У Коржова есть что-то от Ушакова!» А что – он и сам не знал.
Коржов услышал шлепок на воде. Подскочил к борту. Кусок ветоши заколыхался на волне. Мусор… Боцман глянул в сторону радиорубки.
