Текст книги "В синих квадратах моря (Повесть)"
Автор книги: Александр Золототрубов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Над бухтой нависли клочья туч. Они цеплялись за вершины сопок, и было похоже, словно залив накрыли огромным черным одеялом. Петру не хотелось думать о море, что ворочалось за бортом. Не хотелось дышать студеным ветром, завывавшим в сигнальных вантах. Он захлопнул броняшку иллюминатора и присел к столу. После обеда все отдыхали, а он собирался написать Лене. Но едва брался за ручку, как на память приходил разговор с командиром. Пожалуй, Серебряков прав – море всегда тяжко входит в нашу жизнь. Но если ты смотришь на него свысока, если оно не бередит душу, значит, на корабле тебе делать нечего. «Море – и дом, и семья, и счастье наше. Если, разумеется, счастье понимать не как личный уют и благополучие. Счастье – это борьба!»
Петр вырвал из тетради листок. Нет, товарищ Серебряков, не одному тебе море промыло душу соленой водой. Зря упрекаешь. Сказал бы лучше, кто написал в газету… За отца обидно. Петр часто слышит его голос, видит его лицо. Он всегда с ним, отец… Петр тряхнул чубом. Мысли его вновь вернулись к Ленке. Что написать ей? Он опробовал перо на газете, потом вывел первую строчку: «Левушка, салют!»
В каюту постучали. Это минер Савельев, корабельный почтальон. На лице улыбка:
– Вам письмо!
Петр обрадовался:
– Не шутишь, Тихон? По такому случаю я готов с тобой еще одну мину уничтожить!
Петр с волнением смотрел на голубой конверт. Милый Ленкин почерк. Он осторожно распечатал письмо.
«Петя, я решила написать тебе правду…»
У Петра недобро заныло сердце.
«С тех пор, как ты уехал, многое изменилось. Я будто заново открыла себя. Я выхожу замуж за Андрея…»
Листок задрожал в руках. Петр смотрел на ровные строчки. Буквы плясали перед глазами, двоились, словно исполняли какой-то странный танец.
– Потерял Ленку, – простонал Петр.
На душе стало тоскливо и холодно, как будто его бросили в пещеру. Темно в этой пещере. И тихо. Каменные глыбы давят на тебя, вот-вот задохнешься… Семья. Смешно. И обидно. Обидно, что все то, чем он жил, рухнуло в ту самую пропасть и растворилось в густой темноте. И даже не верится, он ли, Петр, еще вчера уверял своих друзей на корабле, что Лена у него не такая, как все женщины. Она особенная. Вот как Вега – звезда в созвездии Лиры. Много звезд на небе, но Вега – самая яркая. И самая крупная. Теперь эта звезда угасла, но взошла для Андрея, ярко светит ему… Нет, такого не может быть! Лена не способна на подлость. Она просто пошутила. И не надо волноваться. Не надо. Надо собраться с силами и прочесть письмо до конца.
«…Я все время чего-то не находила в тебе. А теперь вот поняла – только сейчас по-настоящему полюбила. И, пожалуйста, строго не суди. Я скрывала свои связи с Андреем, в этом моя вина. Но, милый Петя, кто станет кричать о своем счастье, если оно еще в пере жар-птицы? Сначала надо достать это перо. Его-то и принес мне Андрей.
Счастливого плавания, милый Петя. Мужайся. Сам же говорил, что море не терпит нытиков…»
Нет, больше читать Петр не мог. С новой силой в нем вспыхнула обида. Почему-то именно сейчас пришли на память слова Серебрякова: «Петя, ты еще не знаешь, что такое любовь. Это – страдание».
Петр схватил китель, сунул в карман письмо и побежал к командиру. Столкнулся с доктором.
– Куда, Грачев? Постой!..
В каюту Серебрякова Петр ворвался без стука. Именно ворвался. Командир удивленно уставился на него.
– Что с вами?
– Она бросила меня. Вот… – Петр протянул листок.
«Она бросила меня». Серебряков еще раз медленно прочитал письмо. Семейная трагедия, так, кажется, говорят. Что ж теперь делать лейтенанту? А ему, командиру?
– Да, Петя, плохо. Очень плохо, дорогой. Но плакать моряку не положено. Садись, подумаем вместе.
– Ехать мне надо. Немедленно. Тут что-то не то. Отпустите меня, Василий Максимович!
– Ехать, говоришь? Ну что ж, езжай. Дела сдай мичману Зубравину. Только… – Серебряков подошел к Петру, обнял его за плечи, – только не авраль. Сначала позвони ей домой.
Дождь густой сеткой покрыл город. В тусклом свете уличных лампочек серебрились лужи. Петр шел, не видя дороги. Значит, Лена никогда его не любила, притворялась только. Или разлюбила? Но почему? Он всегда был внимателен к ней, заботлив. Часто по вечерам она уходила на репетиции в консерваторию, а Петр допоздна сидел за столом и переписывал ей ноты. Он не любил это занятие, но Лена, уходя, целовала его и шептала: «Если меня любишь – сделаешь».
Вспомнил Петр и консерваторию. Однажды он пришел туда, чтобы встретить жену, Лена рассердилась:
– Ты что, следишь за мной?
– Я думал, наоборот, ты обрадуешься.
– Сама дорогу знаю.
Видно, не зря она так сказала. Конечно, не зря. И никакой любви не было. Петр силился вспомнить что-то очень важное. Как-то они с Леной пошли в театр. Она не смотрела на, сцену, все время почему-то нагибалась и, сдерживая себя, кашляла в руку. Он спросил – не простудилась ли? Лена только рукой махнула. Но после антракта ей стало хуже.
– Голова кружится…
Они вышли из зала.
– Кажется, я влипла… Дай мне пальто и вызови такси. Ну, скорее!
В машине Лена шепнула ему, что у них скоро будет ребенок.
– Ленка! Родная! Вот молодец! – закричал Петр.
Шофер даже мотнул головой: мол, шальной.
Петр так и не вспомнил, как вел себя тогда. Врезалось в память одно: он целовал жену и твердил: «Лена, ты молодец!» А та хмурилась, и Петр не мог понять – почему. Ведь такая радость! А тут еще теща. «Иметь детей Леночке еще рано». И Леночка решила лечь в больницу.
– Я не могу рожать, у меня неважное здоровье. Не сердись.
Чувствовал тогда Петр, что жена говорит неправду.
– Давай вместе сходим к врачу?
Лена вспылила и уже прямо говорила ему, что не станет губить свою молодость.
– У меня – талант, мне надо сперва окончить консерваторию. А что будет, если я рожу? Пеленки. Стирка. Детский плач! Ужас! Нет-нет, Петенька, не агитируй. Дети у нас будут, но только не сейчас.
На почте Петр подошел к маленькому окошечку. Девушка в сиреневой блузке с улыбкой спросила, что ему надо.
– Ленинград. Срочный, молнию, словом, как можно скорее, я очень прошу вас.
Девушка успокоила его: ну что ж, если очень срочный, она постарается.
– Ждите, – сказала она, оформив заказ.
Петр сел на стул. Напротив сидела полная женщина в очках. Где-то он видел ее? Женщина тоже внимательно смотрела на Петра.
– Я вас уже видела, – неожиданно сказала женщина.
– Меня?
– Вас. У причала. Помните, месяца два назад вы стояли с Голубевым, а мы с Олегом подходили на катере? Олег – это мой муж, Курепов, капитан 3 ранга, флаг-связист. Уехал в командировку. Месяц прошел, а я так соскучилась! И дочка тоскует без папки.
«И все-таки вам легче», – подумал Петр. Он заставил себя улыбнуться. Курепов беседовал с ним на крейсере после того злополучного случая, когда Крылов прохлопал радиограмму. Не шумел, как Голубев, а толком во всем разобрался, пожурил Грачева. «Опыта у вас еще нет – вот где причина. Так что мотайте на ус!»
– Курепова, вторая кабина! – крикнула девушка. И высунулась из окошечка. – Товарищ лейтенант, сразу же после этой дамы соединят вас.
– Спасибо, большое спасибо!
И вот трубка в руке Грачева. Слышимость – превосходная. Как будто это не почтовое отделение на далекой северной земле, а автомат на Невском.
– Вам кого, товарищ? – переспросила мать Лены.
– Это я, Петр, муж вашей дочери.
– Что? Ошибаетесь, милый человек. Муж моей дочери Андрей. Да, да, она все написала вам. Вам тяжко? Ну, ну… Надо было ценить ее, дорогой мой. А теперь плавайте себе на здоровье. Живите с романтикой…
– Позовите Лену, – перебил Петр.
– У нее урок музыки. Фу, пристали. Я же сказала, она вам не жена!
– Я пока не дал ей развод! – крикнул Петр.
– Это формальности. Дадите, милый человек, никуда не денетесь. И не звоните больше, – и бросила трубку.
– Алло! Алло!
Петр до крови закусил губы. Надежда на то, что поездка все уладит, лопнула. Вот ты какая, Ленка. Ни совести, ни чести. И этот Андрей… Подлец!
Не разбирая дороги, он шел на корабль, а в ушах все еще звучало: «Она вам не жена…»
На краю обрыва сопки Петр остановился. Куда идти, что делать? Ночь. В студеном небе мигают звезды. Петру от их света холодно. Внизу, у причала, глухо ворочалось море. «Бодрый» зыбко качался на волне. Где там Серебряков? Ах да, он после ужина сошел на берег. Петру тоже не хотелось идти на корабль. На душе боль и тоска. Ему казалось, что сейчас он чем-то сродни вот тому серому камню, что торчит из темной воды. Лучи электрического фонаря дробят его, и он отливает бронзой. Потом взгляд его скользнул по бухте, остановился у островка.
Долго и неподвижно стоял он в раздумье. Уже и склянки пробили на кораблях полночь, и ветер стих, будто тоже прилег отдохнуть, а Петр стоял. Впервые ему не хотелось идти на корабль.
«Она вам не жена», – настырно преследовал его въедливый голос.
Петр напряженно вглядывался в море, словно в нем было его спасение. «Море… – Он горько усмехнулся. – Что скажешь теперь, море? Молчишь? Ну, молчи, молчи. Это хорошо, что ты молчишь. Дай мне подумать… Ты всегда орешь. Только и слышен твой голос. Скажи, чем ты меня заворожило, море? Студеное ты, буйное, иной раз как с цепи сорвешься, а чего? Я и так битый… Не надо меня бить. И жена вот побила…» Грачев усмехнулся – и чего это он с морем разговорился? Ему все равно, кто ты – сын героя, красивый или урод. Ему все равно. Морю подай дюжих парней, чтоб глаза у них не мокли от слез. «Плавайте себе на здоровье, живите с романтикой…» А разве Петр не романтик? Мать Лены знает, что на Север он сам попросился. Знает, а бросает упреки… Да, да, море… Скажи, что теперь делать мне? Воркуешь волнами у каменных глыб. А ты скажи!..
У берега прошел пароход. Звонкий гудок распорол тишину. И это прервало раздумья Петра. Что делать? И вдруг ему пришла в голову мысль – сходить к Серебрякову домой. И уже не раздумывая, он зашагал по сопкам.
Дверь открыла Ира.
– Петя? – удивленно воскликнула она и тут же улыбнулась: – Заходите, пожалуйста.
Петр отказался:
– Я спешу… Отец дома?
Не успела Ира ответить ему, как показался Серебряков. Он был в сером свитере, без фуражки. Сказав дочери «Иди в комнату, я сейчас», он остался с Грачевым:
– Ну, что там?
Петр глухо выдавил:
– Не надо ехать… Она… – он сделал паузу, – она с другим…
Серебряков взял его за руку:
– Пойдем, потолкуем…
2
Утром Серебряков собирался на корабль. Ира за столом что-то писала. Была она грустна и даже не сказала ему «Доброе утро». Отец подошел к ней, ласково тронул за плечо:
– Ты собиралась к сестре? Можешь ехать, сейчас Вера в отпуске, свободна от лекций.
Он ожидал, что Ира улыбнется ему и скажет спасибо за то, что наконец-то он отпускает ее одну, без материт. Но она тихо ответила:
– Я подумаю, папа.
Серебряков надел фуражку.
Ира неожиданно спросила о Грачеве. Неужели он такой, как о нем написали в газете?
– Кто тебе сказал? – удивился отец.
– Сама читала.
– Ах, сама, – Серебряков почесал лоб. – Вот что, занимайся своими делами. Это тебя не касается.
Она стрельнула в него сердитым взглядом:
– Папочка, а ты педант. Слышишь?
Но дверь уже хлопнула. Ира до боли сжала губы.
Нет, отец что-то недоговаривал. Она пыталась узнать кое-что от матери, но та лишь пожала плечами. Мать одобряла ее дружбу с Голубевым, и Ира решила пойти на хитрость.
– Хорошо, я поеду, но как быть с Гришей? Впрочем, – не дождавшись ответа, добавила она, – это не столь важно. Прав папа, надо собираться.
Мать подсела к ней.
– Вот еще! Так, Ирочка, нечестно. Реши с Гришей, и тогда… – Она не договорила, но Ира знала, что она имела в виду, и это обидело ее.
– И что ты, мама, все сватаешь? Билеты взяла у него. К чему все это? Я и сама в состоянии это сделать.
– Ирочка, не капризничай! Я-то при чем? Голубев встретил меня у ларька, дал билеты и сказал, что вы давно собираетесь посмотреть «Гамлета». Скажу тебе прямо: Гриша славный, и ты не дери нос. Папа, возможно, и против, но, Ирочка, с чувствами не шутят.
Ира и сама уже заметила, что отец против их встреч. Но, кажется, мать права, нельзя же вот так сразу, не объяснившись. Она подошла к окну. На дорожке, что петляла к причалу, было пусто. Скоро уже семь вечера, а Гриши все еще нет. До сих пор Ира не задумывалась над тем, может ли Голубев стать ей другом на всю жизнь? Ей нравилось слушать его рассказы о море, рыбаках, покоряющих штормовые широты. В такие минуты Ира смотрела на него с неподдельным вниманием и восторгом. Но вот появился Грачев, и она как-то к Грише охладела. Ей было непонятно и то, почему он недолюбливает лейтенанта. Однажды она стояла с Голубевым на причале. Мимо них, весело кивнув головой, прошел Грачев. Ира сказала:
– Ничего парень…
Голубев не без ехидства заметил, что Грачев «желторотый салажонок», моря по-настоящему не видел и в корабельной жизни «ни черта не смыслит». Он старался говорить спокойно, но Ира сразу догадалась, что упоминание о Грачеве его злит, приводит в бешенство. Тогда она еще более четко подчеркнула свою мысль. Петр ей нравится, есть в нем что-то такое…
Голубев перебил ее:
– Грачеву где-то на шаланде плавать, а не на боевом корабле.
– Глупости! – вырвалось у нее. – У Пети тут, на морс, отец остался. Ему. здесь хочется быть, понимаешь?
Голубев наклонился к ней так близко, что Ира слышала гулкое биение его сердца.
– Знаешь, я злюсь… Ходит в ваш дом. Мне это неприятно.
– Ах, вот как! – искренне удивилась Ира. – Может, ты запретишь?..
«Я к нему в тот раз была несправедлива», – подумала сейчас Ира, укладывая волосы. Надо непременно надеть беленькую шапочку. Гриша как-то сказал, что она ей очень к лицу. Если он сегодня придет, то, наверное, скажет ей что-то очень важное. Иначе не звонил бы весь день. «Желторотый салажонок…» Злой все-таки Гриша. Смеется над лейтенантом. Почему? Петр – славный. И как, должно быть, счастлива Лена, что у нее такой муж.
«Только я бы его одного не оставила», – подумала она. Посмотрела на себя в зеркало. Все на месте – и шапочка, и волосы, вот только губы бледные, надо их чуточку подкрасить. Она подошла к вешалке и сняла пальто.
– Ты куда? – спросила мать.
– В кино. А что?
– Подождала бы Гришу, он обещал быть.
Ира молча толкнула дверь в свою комнату. Следом за ней вошла Надежда Федотовна. Присела рядом с дочерью, обняла се.
– Что, мам?
– Скажи, тебе нравится Гриша?
Ира не знала, что ответить. А мать все допытывалась. Она не скрывала своих симпатий к Голубеву и надеялась, что он женится на дочери. Муж, правда, его недолюбливает, но это не беда. Надежда Федотовна была уверена, что переубедит его. Должна же Ира найти себе достойную пару, а Гриша как раз…
Ира забросила назад волосы, разгладила их.
– Ты же сама говорила, что Гриша гораздо старше меня? И потом он не такой, как все.
– Вот именно! – подхватила Надежда Федотовна. – Я тоже чувствую, что он человек не серенький. Недавно был у нас с ним откровенный разговор: он просит твоей руки.
– Ну да?
– Чего ты усмехаешься? Я говорю серьезно.
– И давно он просил моей руки? Почему ты говоришь об этом только сегодня?
Почему? В тот раз Голубев изрядно выпил, и Надежда Федотовна не придала его словам особого значения. А потом… Ну, хорошо, он не сделал это официально. Но разве Ира не понимает, что не всякий мужчина вот так просто станет говорить о таких серьезных вещах. И не в церемониях дело. Гриша достаточно воспитан, чтобы быть честным. Он умен.
– А еще что? Получает много денег, да?
– Не надо спорить, Ирочка. Ведь мне небезразлично, кто будет твоим мужем. О! Легок на помине!..
Ира пошла навстречу Голубеву:
– Можно за вами поухаживать? Дайте мне шинель. Боже, она вся мокрая. Опять дождь… А книгу положите на стол. О, «Очарованная душа»?
– Ромен Роллан – моя симпатия. Вот кто женщин описывал, а? – Голубев подошел к зеркалу. Причесываясь, он жаловался на плохую погоду. Черт знает что – то солнце, то дождь. В Либаве было лучше. Намного.
Надежда Федотовна спросила, почему он не остался там.
– Перевели на Север, – по лбу Голубева побежали морщины, и Ира невольно подумала: «Все-таки он уже стар. Глаза какие-то скучные, пустые. Нет, Грачев другой, совсем другой».
Голубев сел на диван, достал папиросы. Ира принесла большую ракушку и села рядом. Она ждала. Ждал и Григорий. Но не вытерпел и первый нарушил тишину:
– Вы не в духе, Ира?
Она мягко улыбнулась:
– Помните телефонный разговор? Кажется, вы обещали сообщить мне что-то очень серьезное?
Он взял ее маленькую теплую руку в свою, хотел сказать что-то, но в комнату заглянула Надежда Федотовна. Она, извиняясь, попросила гостя помочь ей передвинуть буфет.
– С удовольствием! – поднялся Голубев.
Ира позвала его на кухню мыть руки. Налила в ковш воды.
– Давайте полью.
И спросила неожиданно:
– Вы любите кого-нибудь?
– Я? Нет… Кроме вас, никого у меня нет. И не было, – он медленно вытирал руки. Ира поставила на полку ковш.
– Пойдемте к морю? – сказал Голубев.
– А в кино?
– Очень прошу вас, Ира, подарите мне этот вечер…
Дождь уже перестал сыпать, и черный плащ неба словно подрагивал на ветру. Это мигали звезды.
– Я привык к вам, Ира, – медленно сказал Голубев. – Шел, думал, на минутку, а вот… И так каждый раз. А у вас такой вид, будто плакать собрались?
Она молчала.
Они остановились около груды скользких камней. Голубев лихорадочно соображал, как же лучше сказать ей то, ради чего он пришел.
– Я скоро уезжаю.
– Куда? – вырвалось у Иры.
– На учебу. В Ленинград. Надо же и в культурном городе пожить. Правда, кое-кто против моей поездки.
– Кто же, если не секрет? – спросила Ира.
– От вас, Ирочка, секретов у меня нет. Могу сказать – ваш отец. Он теперь за адмирала и не хочет подписывать мой рапорт. Беда, что адмирал Журавлев в командировке, а начштаба болеет. Ума не приложу, что плохого я сделал вашему отцу?
– Чем же я могу помочь вам?
Голубев взял ее за руку и зашептал быстро, горячо, убеждая девушку в том, что она должна заставить отца рекомендовать его на курсы. Ради их будущего, ради ее, Иры, которую он, Голубев, так любит.
– Помните, дорогая, я забочусь не столько о себе, сколько о вас.
Ира смутилась. Лицо ее зарумянилось:
– Нет, нет, я сейчас ничего не скажу…
– Я люблю вас, Ирочка! Клянусь вам своей офицерской честью!
В его словах она вдруг уловила фальшь.
– Не нужно клясться.
– Хорошо, хорошо, не буду. Но как с отцом – вы так и не ответили?
Ира подняла с земли камешек и бросила его в Голубева. Потом спросила, читал ли он статью о Грачеве.
– Разумеется, читал, – смутился Голубев. – А что?
– Вам не жаль лейтенанта? – спросила она и, не дождавшись ответа, добавила: – Мне его не жаль: сам виноват. Отец не раз говорил ему, что с морем шутки плохи. Да, умная статья…
Голубев привлек девушку к себе:
– Понравилась?
– Талант, ничего не скажешь, – Ира сделала паузу. – Я бы ее автору руку пожала.
– Я ее написал! сообщил Голубев. – Ну, дайте вашу руку?
Ира отшатнулась от него:
– Вы?
– Я! – Голубев засмеялся.
«Ты сделал подлость!» – хотелось ей крикнуть, но она сказала другое:
– А почему не под своей фамилией?
Голубев вздохнул. Пишет он в газету давно. А. Царев – его псевдоним. Но он не гоняется за славой. Да и как-то неудобно – Грачев его подчиненный. А статья понравилась не только Ире, ее отцу тоже пришлась по душе. Статью на корабле обсуждали. Грачев чуть слезы не пролил.
– Вот вам и настоящий мужчина! – Он взглянул на часы. – Мне пора, Ирочка. На «Бодром» меня ждет инженер-конструктор. Я скоро вернусь, ладно?
Ира молча кивнула ему.
У себя на крыльце она подумала:
«Неужели Петя такой?..»
На вешалке она увидела шинель отца. Разделась и сразу – в комнату.
– Ну, как «Гамлет»? – спросил Василий Максимович.
– Не ходила.
– Почему?
– Раздумала… – Ире не хотелось говорить отцу о том, что она весь вечер провела с Голубевым. – Папа, а я знаю, кто написал статью.
Василий Максимович удивленно уставился на нее, он даже отложил в сторону книгу, которую читал.
– Кто?
Ира все рассказала ему.
– Я так и знал!
– Что ты знал, папа?
И тут Василий Максимович не сдержался, он стал говорить о том, что непорядочный Голубев, ее кавалер. В спину бьет, из-за угла… Петра бросила жена. Развод в письме просит, ему сейчас очень тяжело. Пошел на почту заказать с ней разговор.
– Боже, в чем же он провинился перед женой? – спросила Ира.
– Это тебе не надо знать, – буркнул Василий Максимович, снова взяв книгу.
Ира осталась стоять у окна, ей очень жаль Грачева. Глупо? Да, а ей все-таки жаль лейтенанта. Не везет парню. Жена бросила… «Эх, Петр, ты все хвалил свою Ленку».
Она подошла к дивану и совсем случайно задела книгу, лежавшую на краю стола. Голубев забыл ее, надо завтра же отнести. Ира машинально начала листать. Что это за бумага? Письмо? Да. Почерк Голубева.
«Вовка, салют! Я жив-здоров, хоть все еще в этом чертовом Заполярье. Скажи, тебе нужна романтика? Море, штормы, метели? Конечно нет. Вот и я такого же мнения. Скорей бы в Питер. Уже вроде клюнуло, осталось пробить тут одного усача…»
В Ире боролись два чувства: стыдно читать чужое письмо, но и не читать теперь нельзя.
«Ты спрашиваешь, есть ли кто у меня? Пристала тут одна крошка. Так себе, не очень. Но, пойми, тут не до выбора. Зато у нее отец влиятельный, тот самый усач. Он может завалить мою учебу запросто. Вот и приходится глазки строить. Эта крошка – дело временное. Серьезные виды у меня на Марину. Пишет регулярно, недавно приезжала. Кстати, ее батя-старик купил „Волгу“. Теперь вот и я учусь водить машину…»
Кто-то стучал. Еще и еще. Ира открыла. На крыльце стоял Голубев.
– Прибыл в ваше распоряжение! – по-военному отчеканил он, улыбаясь.
Она сердито бросила:
– Уходите!
Улыбка с лица Голубева мигом исчезла.
– Ира, что с вами?
– Перестаньте притворяться! – она бросила ему под ноги книгу и письмо. – Вы… вы плохой человек.
– Ирочка…
– Вон!
Ира с силой захлопнула дверь. Стало так тихо, что казалось, будто замерло все вокруг. С минуту она постояла в коридоре все еще взволнованная, растерянная, и так было обидно ей, что хотелось плакать. Нет, Голубева ей не жаль. Она не могла себе простить то, что увлеклась им. Почему он заинтересовал ее? В тот памятный вечер отцу присвоили очередное воинское звание, и по этому случаю он устроил «мальчишник». Ира помогала матери накрывать на стол. А вечером, когда все собрались и один за другим произносили тосты, она сидела в другой комнате. Ира не сразу увидела Голубева. А он смотрел на нее через открытую дверь затаив дыхание. Потом сказал:
– Ира, вы очаровательны.
Она улыбнулась ему.
Потом Голубев пригласил ее на молодежный вечер в Дом офицеров. Ире было весело. Она танцевала только с ним. Он говорил ей ласковые слова и все жаловался, что скучно жить одному.
– Гриша, а почему вы не женитесь? – спросила она.
Голубев развел руками:
– Служба, понимаете… Дела. – Он помолчал немного, потом добавил: – Я боюсь, что не найду себе по душе…
– Почему?
– Разве в гарнизоне есть хорошие девушки? У меня друг – подводник. Холост, как и я. Познакомился с одной студенткой. Ничего, красивая. Лицо строгое, глаза черные, как смола. Знаете, сколько ей? Двадцать три года! И что вы думаете? Уже успела бросить мужа. Мой друг узнал об этом слишком поздно. Нет, с девушками надо быть осторожным. Ирочка, только, пожалуйста, не сердитесь. Я не вас имею в виду, вы как тот одуванчик – беленькая и чистая.
Ира тогда не знала, к чему он клонит. Встречи их участились. Голубев стал приходить к ней домой, и она не пыталась ему возразить. Мать говорила:
– А что, Гриша очень добрый. За него замуж любая девушка пойдет.
И вот теперь Ира поняла, кто он такой. Она его сама выбрала и никого в этом не винила. «Пристала тут одна крошка…» – эти строки голубевского письма больно жгли ее сердце.
«Кому я доверилась…» – думала она, все еще не смея войти в комнату.
Наконец вошла. Лицо ее горело, и она боялась, что это заметит отец. Василий Максимович приподнялся на диване, пристально глянул на дочь.
– С кем ты разговаривала? – спросил он.
Ира хотела было уже заговорить о Голубеве, но в последнюю секунду сдержалась. Зачем отцу знать все это? Она ведь не маленькая и давно заметила, что отец в душе не одобрял ее выбора, хотя открыто не говорил ей. Только однажды он пришел домой сердитый. Разделся, бросил фуражку на стол и в сердцах сказал:
– Вот щенок! Меня учить собрался…
Ира не удержалась от вопроса:
– Кто тебя разозлил?
– Твой избранник… – начал было отец, но тут же осекся. А дочь стала допытываться. Тогда Василий Максимович прямо сказал ей:
– Гриша мне свинью подложил.
– И жирная свинья эта? – усмехнулась Ира.
– Очень. Адмирал мне выговор объявил. А за что? – горячился Василий Максимович. – В море шторм, ну и с опозданием наладили связь с берегом. Слышимость очень плохая. А Голубев всю вину свалил на Грачева: мол, плохо радисты настроили передатчик. Я вступился за лейтенанта… Да, корявый твой избранник.
Ире это не понравилось, она возразила: Гриша не такой жестокий, как ему кажется. Он справедливый. И зря отец защищает лейтенанта.
– Я люблю справедливость, – прервал ее отец.
Ира воскликнула:
– Ах, папочка, я и забыла, что ты самый справедливый!
В тот вечер Ира поссорилась с отцом.
Выходит, он уже тогда понял Голубева, и только она ничего не замечала. И от этого еще горше стало на душе. Мама куда-то ушла, хотя бы скорее вернулась. Ира взяла книгу, раскрыла ее, но читать не могла: строчки прыгали перед глазами. Она посмотрела на отца – тот, как ей казалось, читал. Но Ира ошиблась: Василий Максимович, догадавшись о ее ссоре с Голубевым, ждал, когда она заговорит. Он знал свою дочь, был уверен, что она не выдержит и все-все расскажет. И он не ошибся. Ира с минуту молча постояла у окна, оттуда далеко просматривалось море, потом, не оборачиваясь, тихо сказала:
– Я ошиблась в нем, папа…
Он сразу же отозвался:
– Я рад, доченька, очень рад. Я готов тебя расцеловать.
– Шутишь, папа… – голос ее дрогнул. Она подошла к отцу и, присев на диван, уткнулась лицом ему в грудь. – Ах, как я заблуждалась!
На ладонь Василия Максимовича упали слезы.
– Поплачь, дочка, и станет легче… Я-то давно раскусил Голубева. И статью о Грачеве он написал не случайно… Ну, ладно, хватит об этом. Много чести. – Он посмотрел на часы: – Знаешь, мы еще успеем посмотреть «Зеленую карету», пойдем?..
3
Серебряков молча ходил по каюте, покручивая усы. Грачев следил за ним и тоже молчал. Ему ничего не оставалось делать, как молчать. А может, все-таки высказать командиру все то, что тяжелым грузом лежит на сердце и давит, и давит? Море. Штормы. Качка. Все – к чертям. Петр не станет больше слез лить. Куда ему идти с корабля? Легче ли будет в другом месте? Нет, не легче. Это Петр чувствовал всем своим существом. И все-таки он молча ждал своего приговора. Наконец Серебряков заговорил.
– Я, честно говоря, переживаю за тебя. На берег хочешь? Есть хорошая должность.
Петр вздрогнул. Он глянул Серебрякову в лицо, потом отвел глаза в сторону. Берег… Услышь Петр эти слова в тот день, когда только вернулись из штормового похода, возможно, и не обиделся бы. Но сейчас такое предложение командира нисколько не обрадовало его, а даже больно укололо. Он чувствовал себя на месте рыбака, потерявшего в шторм лодку и снасти, исхлестанного соленой водой и ветрами, но так и не отступившего от моря.
– Берег никуда не денется. – Голос Петра окреп. – Не хочу на берег, товарищ командир.
Серебряков покрутил усы. Под глазами у командира Петр впервые увидел паутинки морщин: тонкие, извилистые. Щеки у Серебрякова вовсе не розовые, как ему казалось, а цвета разбавленного кофе.
– Раздумал? Ну-ну, – только и сказал капитан 2 ранга. Но сказал это с каким-то торжеством, вздохнул легко и свободно, как вздыхает лесоруб после утомительной, изнуренной работы. – Море – оно что дитя капризное. Ты на него, Петр, не дуйся, ни черта оно не смыслит в наших делах, подножку ставит. Тот, кто слаб в коленках, падает. А надо, Петр, глядеть под ноги, ох надо…
Серебряков говорил спокойно, без назидания, как бы советуясь с ним. Это больше всего тронуло Грачева. Он вдруг остро понял, что люди, подобные Серебрякову, связывают себя с морем надолго. Беспокойная, тяжелая моряцкая жизнь. Нет в ней остановок, она течет бурно, как горная речка, вызывая в душе тоску и печаль по родным и близким, когда не на день и не на два уходишь в море. Все, чем жил Петр, какие мысли одолевали его, он никогда не таил в себе.
Серебряков неожиданно спросил о жене:
– Не помирились?
– Развод просит, – вздохнул Петр, насупив брови.
– Душу бы ей промыть соленой водой, – вставил Серебряков. – Значит, не поедешь к ней?
Грачев развел руками:
– Чего мне с ней теперь? Не жизнь это, товарищ командир.
Он ожидал, что Серебряков станет сочувствовать ему, отговаривать, а то и настоит, чтобы поехал улаживать семейные дела, но тот почему-то снова заговорил о море, о том, что предстоит длительный поход.
Петр смотрел на Серебрякова и никак не мог понять, то ли сердит он, то ли его волнует что-то другое, а не он, Грачев. Петра даже злило, что для него у командира не нашлось, как ему казалось, теплых слов. Серебрякову море надо. Штормы надо. Ему не нужен он, молодой лейтенант. «Впрочем, и в Ире есть что-то от отца», – подумал Петр. Его удивляло, как у нее хватило смелости на днях позвонить ему на корабль и спросить, почему он не заходит к ним, может, обиделся. «Нет? Тогда пойдемте в субботу на премьеру флотского театра», – предложила Ира.
Нет, Петр не пошел. Голубев там в почете…
Серебряков закурил. Откуда-то с верхней палубы донесся голос боцмана:
– Куда тебя понесло, салажонок? Назад, а то за борт свалишься!
И вот уже боцман показался у двери каюты. Увидев командира, он попятился назад, но Серебряков позвал его. Коржов вытянул руки по швам.
– Грубишь, боцман! Молодые к романтике тянутся, а ты их попрекаешь? Что случилось?
Коржов доложил. На рее вымпел запутался, а сигнальщик самовольно полез на мачту. Боцман кричит ему назад, а он вверх прет, да еще улыбочки строит.
– А сам зачем зимой полез? – упрекнул Серебряков. – Я же добро не давал?
– Тогда другое дело, товарищ командир. В море были, штормило, а сейчас у стенки стоим, к чему рисковать?
С минуту Серебряков молчал, потом спросил, что это Коржов пришел сегодня на корабль, ведь он разрешил ему с неделю побыть дома с ребенком (жену положили на операцию с аппендицитом).
– Соседка с малышом, а мне надо краски заготовить, – доложил Захар.
– Понял.
У двери боцман задержался:
– Разрешите завтра с утра начинать покраску бортов?..
Когда он ушел, Серебряков довольно сказал:
– На таких вот флот держится. Корабль для них родным домом стал. Они не бегут от моря.
«Камешек в мой огород», – невесело подумал Грачев. Ему хотелось скорее уйти к себе, уединиться. А командир все не отпускал. Все намеками, вроде он, Петр, никудышный лейтенант. А то в счет не берет, что он раньше положенного срока сдал зачеты на самостоятельное управление боевой частью, может стоять вахтенным офицером…
