Текст книги "Длинные дни в середине лета"

Автор книги: Александр Бирюков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

и этот Вася десять дней без выходных вдалбливал в него методику. На

одиннадцатый Юра сказал: «Писец! Дальше сам разберусь. Надо выпить за

трудовые успехи».

Вася был не против, но сказал, что уже назначил свидание с женой, а

позвонить ей на работу нельзя – не зовут. Поэтому заведение выбрали

недалеко от того места, где они должны были встретиться.

Было это у черта на куличках; заведение весьма посредственное. Но до

прихода Аллы они приняли под холодную закуску граммов по двести, и

стало ничего. Потом Вася появился с рыженькой вертлявой девкой,

которая для начала состроила Юре глазки. А он то ли сразу купился, то ли

потому, что соскучился по женскому вниманию – Наташка была на

восьмом месяце, но скорее всего просто потому, что двести граммов без

должной закуски сделали свое черное дело, расшиковался, заказал

шампанское, коньяк, фирменное филе.

Вышли они уже в двенадцатом часу совсем тепленькие. Темень в этих

захолустных переулках была жуткая. Вася ушел вперед, за такси, а он

остался с Аллой и у какого-то столба обнял ее. Что столб был, он хорошо

запомнил, потому, что она шагнула назад, и он прижал ее к ребристому

столбу и обхватил сзади руками, чтобы ей не было больно, а она, закинув

голову, ответила влажными губами.

Потом все продолжалось в машине. Они сели на заднее сиденье, а Вася

впереди. Юра сразу же нащупал ее колени, они раздвинулись, пропуская

его руку, и сомкнулись. Подол Алла придерживала, чтобы не задирался.

Но Вася все-таки увидел и сказал: «Портфелем бы хоть закрылись, черти!»

– и передал им свой тяжеленный сундук, Он все рассказывал про свою

работу.

Когда они наконец доехали, Алла сказала: «Пойдем к нам. Я сварю

кофе», и Вася, который к концу дороги то ли задремал, то ли обиделся,

подхватил: «Пойдем, старик. Это она здорово умеет!» Но Юра отказался

– кто его, этого Васю, знает, может, он нарочно терпел в машине, чтобы

дома устроить бенц. Да и ее поведение было подозрительным.

– Мы выйдем, Вася. А ты подержи машину, – сказала Алла, Юра

полез вслед за ней. – Я попробую его уговорить.

Было сыро и холодно. Девятиэтажная башня стояла, уже совсем

темная, под ногами еле угадывалась мокрая асфальтная дорожка.

– Ты боишься? – спросила Алла, когда они зашли в подъезд. – Он

сейчас заснет и утром ничего не вспомнит.

– Давай утром, – сказал он, не в силах совладеть с собой, – скажи

адрес.

– Позвони. У нас дома есть телефон, Я возьму отгул.

Она записала номер ему в книжку, и он, не прощаясь, выскочил на

улицу. Такси Вася все еще держал.

Утром ему было противно и стыдно. Особенно стыдно за то, что деньги,

которые он вчера истратил, предназначались на шмотки для ребеночка.

Жили они тогда не лучше, Наташка эти самые тридцать рублей скопила

черт знает какими хитростями. И он просадил их на малохольного Васю и

его рыжую прости господи. Бедный Вася, она, наверное, на каждого

встречного так вешается и специально придумала, что на работе ее к

телефону не зовут, чтобы муж не мог контролировать, где она крутится.

В то утро ему до слез захотелось скорее очутиться дома, прижаться к

располневшей Наташке, положить руку на ее твердый живот и всем, чем он

сможет – бешеной халтурой для реферативного журнала, мытьем полов,

походами в кино не реже чем раз в неделю с обязательными последующими

обсуждениями увиденного, —ну, всем-всем искупить свой ленинградский

грех.

Но до Наташки было далеко, самолет улетал только вечером, а чувства

требовали немедленной реализации, и он яростно зачеркнул в записной

книжке пляшущие цифры – номер телефона. Потом, в самолете, он еще

раз достал книжку и увидел, что паста в ручках у Аллы и у него была

разная. При спектральном анализе цифры вылезут как миленькие.

– Стоишь? – спросила Наташка, подходя с Обратно на руках. – И

где же твое такси?

– А где твой вертолет?

– Вот он, – сказала Наташка, подавая ему Обратно,– а сейчас будет

и такси.

Она встала на бровку тротуара – тоненькая, в красном полосатом

пальтишке с блестящими желтыми пуговицами, и подняла руку, отчего

край пальто приподнялся вместе с платьем и стала видна не только колен-

ка, но и плавная трапеция бедра с дорожкой от натянувшей чулок резинки.

Юра смотрел на нее издали, спрятавшись с Обратно за стену дома, чтобы

того не продуло. Ему вдруг показалось странным, что вон та кокетливая

девица, выступающая на панели улицы Смольной, этот розовый поросенок,

сопящий под клапаном пушистого синего одеяла, и он сам, голодный, в

мятом плаще и мокрых, с воскресенья не чищенных ботинках, что вся эта

троица есть единое целое, именуемое семьей. Он подумал, что гораздо

ближе к истине было бы предположение, что этот сверток ему дала

подержать какая-то незнакомая толстая женщина, которая забыла купить

хлеб и сейчас кинулась исправлять свою оплошность, что с той девицей он

незнаком вовсе, но мог бы попробовать, только сначала бы залез в ванную,

потом надел чистое белье, не спеша побрился, съел пару бутербродов и

выпил бутылку пива.

Значит, сегодня он к ней не подойдет: пока ванная, пока бритье, пока

пиво – это часа два. Брюки от черногo костюма уже три недели висят

неглаженые – Наташка, считает, что он должен сам их гладить. Heт,

сегодня свидания не будет. И вообще, прежде чем опять садиться на эту

карусель, неплохо недели две пожить просто так, одному – работа, кино,

пара бутылок пива, дочитать «Деревушку» и найти где-нибудь «Город». А

потом в один прекрасный вечер, возвратились из кино, видишь чуть ли не у

порога своего дома вот такую танцующую девицу – отчего не познако-

миться?

Только если она так танцует, значит, куда-то спешит, и он на своих

двоих ей совсем ни к чему. Даже если он понесет ее на руках по указанному

адресу, это будет совсем не та скорость, да, наверное, и не тот комфорт, на

который она рассчитывает. К такой девице нужно подъехать в новом

«Москвиче», тогда, может быть, появится какой-то шанс.

2

Наташка так и стояла у кромки тротуара, подняв руку, и не опускала ее,

даже если из-за угла выскакивал автобус. На автобус она не реагировала, но,

если вылетала легковая и было видно, что без пассажиров, она вскидывала

голову и улыбалась, хотя вряд ли шофер мог разглядеть ее улыбку, потому

что уже смеркалось, Она даже произносила какой-то текст вроде – ох ты мой

хороший, ну давай скорее сюда! Но пока все это плохо действовало. Машины

проносились одна за другой, были и без пассажиров, но ни один гад даже не

притормозил. Юра потихоньку злорадствовал, благо Обратно вел себя

прилично. Наташка каждой машине грозила вслед кулаком.

Наконец старенькая «Победа», постукивая, выползла из-за поворота,

дернулась было, набирая скорость, но на этот раз Наташкино обаяние

сработало, и машина вильнула к тротуару и встала метрах в двадцати. Тот,

кто сидел за рулем – это было видно в овальное заднее стекло, —

перегнулся и открыл дверцу.

«Кавалер! – подумал со злостью Юра.– А ведь может увезти. Только

неужели она клюнет на этот драндулет? А что? Клюнет и уедет. Очень даже

просто. А я останусь с Обратно».

Васильев! – крикнула, выпрямляясь Наташка.– Васильев, ты идешь?

Юра шел эти пятьдесят метров не спеша, как и подобает человеку с

ребенком на руках, а Наташка нетерпеливо топталась у открытой передней

дверцы.

Ну, не поймал он такси, не повезло, но это не значит, что он ни на что не

годится. У него есть сын. А если ты, как прости господи; охмуряешь первого

встречного, то это никакая не победа, а, может, даже поражение твое, потому

что ты не хочешь смотреть на мир реалистически и быть в нем тем, что ты

есть на самом деле, и не требовать себе сверх положенного.

– Привет! – сказал Юра, залезая на заднее сиденье. – С прицепом

берете?

За рулем сидел длинношеий парень.

– Привет, – сказал он, – мне все равно.

Он еще раз перегнулся, захлопнул дверцу.

– Вы нас очень выручили, – сказала Наташка, когда они поехали,

– беда с этими маленькими.

– А мне все равно в ту сторону, – сказал парень,– В гости

собрались?

– Как бы не так! Мыться!

«Зачем она это говорит? – подумал Юра. – Что за манера

откровенничать с первым встречным?»

– Вы представляете, – продолжала Наташка,– дом три месяца -

как сдали, а воды горячей все нет.

– У нас тоже нет, – сказала парень. – Правда, мы неделю как

вселились. И даже этого самого нет.

– Канализации? – подхватила Наташка, демонстрируя умение

устанавливать контакт в самые сжатые сроки. – Кошмар! Мне даже

вспомнить страшно, как мы это пережили.

Парень оказался неназойливым. Он пару раз поддакнул, даже не

взглянул на нее – это бы Юра увидел– и замолк. Наташка, вероятно, сочла

продолжение разговора нецелесообразным – везет и ладно, интереса у нее

этот длинношеий не вызвал.

Машина, все так же постукивая, выбралась на Ленинградский проспект и

покатила направо, до того места, где можно развернуться. На повороте

Наташка не удержалась и ткнулась парню в плечо, но тотчас выпрямилась и

уставилась в зеркальце.

Юра поймал ее взгляд. Она смотрела тревожно и строго, как будто через

минуту ей выходить на сцену или еще куда-то – экзаменоваться, предстать

перед судьями, приговор которых должен определить ее судьбу.

«Что-то не видно их здесь, этих судей. Я-то уж, известно, не в счет.

Шофера тоже можно не считать. Но есть еще память. Можно вспомнить чье-

то лицо, глаза, разглядывавшие тебя, и представить, что они и сейчас

смотрят на тебя. Или подумать, что он где-то есть и что-то делает свое, а

нужно, чтобы он вспомнил о ней, увидел ее. Поэтому все должно быть в

полном порядке, а в сырую погоду марафет так и течет. Нужно быть

внимательней, и тут уж, конечно, не увидишь, как сзади маловыразительным

фоном нарисовалось лицо опостылевшего супруга, с торчащими ушами,

которые, как рога, подпирают поля идиотской круглой шляпы – только

такая ему и нравится».

– Папина «Победа»? спросил Юра.

– Папина, – согласился парень, – но теперь-то уж фактически моя.

– А что же он вам «Волгу» не купит?

– Я тоже думаю, почему бы ему этого не сделать?

– Не возражали бы?.

– А вы бы возражали?

«Все правильно, – подумал Юра, – вот и получил но мозгам. Сам

нарвался».

– А я бы возражала, – вдруг пришла ему на помощь Наташка, – с

собственной машиной только морока. Куда удобнее такси.

– Может быть, – сказал парень. Конечно, лезть ему в спор не было

никакой нужды —достаточно того, что он вез их на своей машине. Это был

самый убедительный аргумент.

«Чего это она кинулась меня выручать? – подумал Юра. – И на

опоздание не среагировала, даже не спросила, почему задержался. Хотя я же

сказал, что меня Жук задержал. Но она приняла это как должное, как будто

я каждый день с Жуком беседую – вот что странно. Даже не

поинтересовалась, о чем у нас с ним был разговор. А если бы он мне

действительно предложил зарубежную поездку? Могло же такое быть, не

последний я дурак в институте. Я бы ничего не сказал ей ни сегодня, ни

завтра. А когда все уже было бы решено, показал ей заграничный паспорт,

или как это там называется. Вот это была бы сцена! Только она ведь не

вериг ни в какие такие возможности. Она даже подумать не может, что мне

такое предложат. Она уже наверняка рассчитала мою карьеру на двадцать

лет вперед —времени у нее для этого достаточно, а может, и говорила с

кем-нибудь обо мне. Она уже все знает про меня (по крайней мере думает,

что знает), и в моей судьбе нет для нее ничего неожиданного, каких-нибудь

там взлетов или свершений. Поэтому ей и спрашивать меня неинтересно. И

не исключено, что она теперь смотрит по сторонам, чтобы не связывать себя

навсегда с такой маловыразительной личностью. А иначе зачем ей работа?

Почему она хочет сдать Обратно в ясли и вернуться в свой разъездной

театрик? Былые успехи покоя не дают, блеск славы? Фиг-то, не было там

никакой славы, да и успеха, пожалуй, не было. Мотались на автобусе по

области, играли какую-то муру перед сельскими тружениками. В итоге —

пневмония и Обратно.

Стоп! – крикнул он сам себе. – Теперь уж точно приехали. Нет у меня

никаких оснований в чем-нибудь ее подозревать. Я сам все придумал. Шире

шаг, ребята, мы шагать пешком не устаем, пускай планета маловата, мы

только песенки поем-ем-ем!»

– А что тебе Жук сказал? – спросила .Наташка, оборачиваясь.

– Жук? – опешил Юра. —Ах да, Жук. Ерунду. Я ожидал большего.

Через две недели будет симпозиум в Ленинграде, там пара докладов будет

по моей теме.

– Поедешь?

– Не знаю.

– Но ведь тебе это нужно.

– А как же ты одна с Обратно?

– Какая разница? Я и так с ним целыми днями одна. Тебе надолго

ехать?

– Дней на пять..

– Продержусь. Обратно уже большой, я могу с ним в магазин ходить

– другие-то ведь ходят. А Светку сегодня попрошу, чтобы приезжала

помогать.

«Она действительно хочет, чтобы я поехал, – подумал Юра, —как

будто ей даже нужно, чтобы я уехал. Может быть, за две недели я что -

нибудь узнаю».

– Ладно, – сказал он, – тогда я, пожалуй, смотаюсь. Это ведь правда

ненадолго. Жалко, что один доклад поставлен на второй день, а другой на

четвертый. А то можно было бы и быстрее вернуться. Но программа уже

утверждена.

(«Ну, я даю! Она ведь теперь будет уверена, что я раньше, чем через

пять дней не вернусь. Лихо это у меня получилось. Наверное, могу

детективы сочинять. А если правда уехать? То есть как будто уехать: Три

ночи переночевать у ребят в общежитии, а на четвертый день вечером

вернуться – второй доклад сорвался, докладчик отравился в ресторане

котлетой, а вы чем тут занимаетесь? Впрочем, это бред, к ребятам в

общежитие нельзя —пристанут с расспросами, сочувствием. На фиг все эти

инсценировки. Но интересно будет понаблюдать эти две недели. А в

последний момент скажу, что симпозиум перенесли из-за гриппа. Тоже

будет интересно».)

А знаешь, —сказала Наташка, – я от Трандофилова сегодня

открытку получила. Он арбузовскую «Таню» собирается ставить. И, знаешь,

кого мне предлагает играть?

– Таню.

– Ты представляешь? Эго же не роль, а сказка, мечта.

– В вашем театре?

– Ну и что? У нас эта пьеса разойдется, в ней действующих лиц

немного.

– Но это же сентиментальная дребедень.

– Сельские труженики любят сантименты. А потом, это вовсе не

дребедень. Это классика.

(«В общежитии появляться нельзя. Три ночи можно и на вокзалах

прокантоваться. Там знакомых едва ли встретишь. Останется, правда, еще

один вариант: кто-нибудь без приглашения является в гости. «А Юра на

симпозиуме в Ленинграде!» – говорит Наташка. «А я его сегодня в

лаборатории видел». Но это один шанс из ста – едва ли на их Смольную

кто-нибудь без предупреждения поедет. Хотя могут и поехать: если в доме

маленький ребенок, то родители по вечерам никуда не отлучаются. Ну и

пусть являются! Пусть Наташка подумает, что у меня какая-нибудь баба

появилась. Может, это на нее подействует».)

– Ты слышишь? Я говорю, что роль отличная.

– Не помню. Я этот спектакль сто лет назад по радио слышал.

– Бабанова великолепно Таню играла! – проявил эрудицию шофер. _

– Не помню, – повторил Юра. – Ты можешь поверять, что я

действительно не помню?

– Ты просто злишься, – сказала Наташка, – а я думала, что ты хоть

на эту роль меня отпустишь.

– Ни на какую. Никуда я тебя не отпущу. Мы же договорились, и

хватит об этом.

– Это улица Черняховского, – сказал шофер. – Вам куда?

– Можно здесь остановиться.

– Спасибо, – сказал Юра, он передал Обратно Наташке, которая уже

выпорхнула из машины, звонко хлопнув дверцей, – на такси это стоит

рубль.

– Что вы! Я деньги не беру.

– Возьми, – сказал Юра, – слышишь?

Он пожалел, что в этот момент у него не было металлического рубля —

тяжелого кругляшка, который можно было бы швырнуть парню в лицо.

Хотя в чем тот виноват? А в чем он сам виноват? Только в той

ленинградской истории. Но разве он еще не расплатился за нее всеми

своими сомнениями и мучениями?

– Спасибо большое, – сказал Юра и положил ла сиденье смятую

рублевку, – до свидания.

3

Савельевы, как и договаривались, были дома – в своей просторной

обжитой двухкомнатной квартире, казавшейся роскошной по сравнению с

их однокомнатной. Эти посещение, да и не только они,; а вообще вся

дружба с Савельевыми вызывали у Юры. ощущение зависти, тем более

стыдной, что он предполагал, что Савельевы знают о ней. Но как не

появиться этой зависти, если все, за что ни возьмись, у Савельевых лучше?

Ладно, оставим квартиру (хотя она не только двухкомнатная, но и

гораздо более удобная: с просторной передней, большой кухней, высокими

потолками, их кооператив– высшей категории, а у Васильевых – по-

следней, наверное), оставим район (у Савельевых он куда ближе к центру, и

репутация у него гораздо выше). Но оставим все это, возьмем Свету и

Наташку. Они одноклассницы, одну школу кончили в одном году. Светка —

кандидат наук, работает в Институте философии. Наташка четыре года

поступала в театральное училище, окончила его посредственно, три года

сидела без работы (таких актрисочек в Москве завались), пока ее не взяли в

этот разъездной театрик. У Светы – статьи в толстых журналах и поездки за

границу, у Наташки – дребезжащий автобус, на котором они ездят по

Подмосковью, и пятнадцать’ строчек мелким шрифтом в «Вечерней

Москве», которая однажды удостоила их балаган вниманием. Разница в

зарплате соответствующая. У Светы Вера пошла в третий класс, у них —

Обратно, который пока не знает ни одного слова, кроме этого, потому что

ему еще и полгода нет, и, значит, все болезни, беспокойные ночи, ясли-

садики еще впереди.

Конечно, эти доводы ничего не стоят. Наташка ничуть не глупее, не

хуже, она даже красивее Светки, хотя модных шмоток у нее в десять раз

меньше. Но что-то ведь и это значит?

Или взять Виктора и Юру. Виктор с первого захода поступил на

филологический факультет МГУ, а Юре вернули документы в скромном

Станкине – не прошел по конкурсу. Потом Виктор изучал классическую

филологию, а Юра – курс молодого солдата, Виктор ходил на самые

интересные спектакли и выставки, а Юра – на вахту через двенадцать часов

по двенадцать (самое смешное, что Виктор окончил Университет лейте-

нантом, а Юра – все тем же ефрейтором, потому что бывшие солдаты

военную подготовку в институте не проходили).

И дело тут не в том, что Виктор москвич, а Юра из Верхних Серег

(поступил же парень из их класса сразу в физтех). И не в том, что служба в

армии отняла три года (надо же кому-то служить? И очень ошибается тот,

кто думает, что в армии служат только ни на что не способные дурачки). А в

чем же дело?

Но продолжим сравнение. У Светки и Виктора родители москвичи, с

одной стороны – врач и научный работник, с другой – какие-то

театральные деятели. Тут и моральная, и материальная, и любая другая

помощь. У Наташки мать алкоголичка, сходится и расходится с такими же

пропойцами, встречаться с ней – одна мука. Помощи, конечно, никакой —

лишь бы в покое оставила. И еще мысль, не передалось ли это по наследству

Обратно (Наташка тоже от выпивки никогда не откажется). У Юры родители

учителя. Помощи почти никакой – много ли они получают, а там еще Два

младших брата. Деньги на кооператив дали – заставили взять – все те же

Савельевы, век с ними не расплатиться. Конечно, родителей не выбирают и

мать – всегда мать. Но почему бы, черт побери, не наоборот?

Ладно, поехали дальше. Да, потом Юра поступил на химический

факультет МГУ, даже солдатские льготы ему не пригодились, он и по

общему конкурсу со своими пятерками прошел бы – а это кое-что значит,

если перед этим три года в ушах только точки и тире, окончил (кстати, с

отличием), его взяли в академический институт, и через год он выйдет на

защиту. Все, кажется, прекрасно, и ни в чем он тут никому– не уступает.

Это – если смотреть со стороны. Но на себя-то он со стороны смотреть

не может. А внутри черт знает что творится. Очень странные, дерзкие даже

мысли стали посещать скромного мэнээса: он перестал верить в науку. Нет,

не в могуществе ее он начал сомневаться, не в ее постоянном движении и не

в будущих ее открытиях. Роль ученого, а если выражаться еще более высо-

ким стилем, роль личности в науке – вот, что стало занимать его. Он

пришел к выводу, что наука перестала быть уделом избранных. И не только

потому, что этих избранных не хватило бы, чтобы удовлетворить ее

гигантский аппетит, а потому что ей эти избранные не очень и нужны. При

сегодняшнем уровне знаний всякое открытие прогнозируется задолго до

того, как оно станет реальностью. И само открытие – это не результат чьей-

то смелой концепции, а лишь отдача на вложенные средства. Вопрос быть

или не быть Открытию решается не в голове одиночки, а в Министерстве

финансов, которое выделит или не выделит ассигнования, достаточные для

того, чтобы сотня муравьев попробовала тысячу тропинок и наконец нашла

верную. Наука перестала быть откровением, она стала работой, столь же

неодухотворенной и прозаической, как и любая другая.

Творчество осталось лишь в гуманитарных науках, думал Юра, науках,

неподвластных жестокому расписанию футурологов. Какой-нибудь

Сидоров по– своему прочитает «Евгения Онегина» – и это будет его

открытие, его концепция, его личный вклад. Пусть потом кто-то докажет,

что это прочтение было неверным– это ничего не значит. Великая

неточность гуманитарных наук позволяет личности заявить о себе в полный

голос. А что еще нужно личности кроме того, чтобы ее услышали?

Вот, пожалуй, самое главное. Человек, занимающийся гуманитарной

наукой, может (если хочет, конечно) всегда иметь в своем рюкзаке

маршальский жезл (фу, какое затасканное выражение) и – идти с этим

жезлом в любую сторону (он ведь не тяжелый), а технарь (назовем

представителя точных наук так), он пассажир поезда, о котором точно

известно, когда и куда он придет – возбудитель рака будет найден тогда-

то, код наследственности расшифруют чуть позже, плазму укротят раньше.

Это – узловые станции, а между ними– мелкие полустанки, разъездики. А

проблема, которой занимается Юра, в лучшем случае километровый столб,

на котором значится– «1973 год» и название темы такое длинное, что

нормальному пассажиру его и не прочитать из окна вагона.

4

А так все прекрасно. Радостные хозяева крутятся в передней, Обратно

кочует с рук на руки и уже кричит, потому что воспитан в тишине. Нас

раздевают, разувают, окружают вниманием. Я ж говорю, что все прекрасно!

– Чай, наверное, потом, – сказала Света, – сначала искупаем.

– Чур не я! – откликнулась Наташка, она уже развернула Обратно,

выложила его на манежик, сооруженный с помощью подушек на Вериной

кровати, и прихорашивалась в передней – Васильев, смотри, какое у ребят

зеркало. И я хочу такое!

Это зеркало Юра видел уже сто раз – круглое, в резной деревянной

раме, похожее на громадную баранку. Каждый раз, поправляя в передней

прическу, Наташка говорит одно и то же – сдохнуть можно.

– И совсем недорого, да? – спросил он, выглянув из комнаты, где

следил за Обратно.

– Да, пустячок,, а приятно.

Света сменила Юру на его посту, и у нее Обратно мигом утих. Он

всегда вел себя у Савельевых очень прилично, это была уже не первая

поездка, потому что Наташка очень тяготилась одиночеством и ныла об

этом не переставая.

– Они, по-моему, сдурели, – сказал Витя. – Разве можно его купать?

Повезете – простудите.

Юра уселся напротив него в низкое квадратное кресло – такое мягкое,

что усталость сразу навалилась, и потянул со столика какой-то журнал в

роскошной обложке. Большая комната была обставлена финской мебелью

– здоровенный обеденный стол, стенка из трех секций, письменный стол и

вертящееся кресло к нему, длинный мягкий диван. Мебель была

громоздкая, и возникало ощущение чего-то настоящего, уютного и спо-

койного.

– Это я буду смотреть, – Наташка взяла у Юры журнал и села на

диван. – Где вы их только достаете?

– Может, не будем Обратно купать? – спросил Юра. – Я дома пару

чайников нагрею – и готово.

– А когда мы вернемся? Он уже спать будет.

– Ну, как хочешь, —сказал Юра, ему стало обидно, что Наташка так

невнимательно относится к Обратно, он почувствовал в этом

пренебрежение к себе – мол, наплевать мне на твоего сына. – Ты мать,

тебе виднее.

– Можешь ты меня хоть один вечер так не называть?

–

Кто тут ссорится? – спросила Светка, появляясь с Обратно на

руках, – Посмотрите, какие мы хорошие.

– Как хотите, – сказал Витя, – я бы этого не делал.

– Но ведь можно? – спросила Света. —Наташ, я быстро его искупаю

– ужасно хочется. А Юра мне поможет. Я потом сама за такси сбегаю.

– Купай, – сказала Наташка, —только отстань. Ненормальная ты все-

таки баба.

– Ты у меня спроси, – сказал Витя, —я тебе про нее много

интересного расскажу.

– Вот и посплетничайте, – согласилась Света, – а мы с Юрой делом

займемся.

Купаться Обратно очень любил. Да и обращалась с ним Света так умело

и бережно, что только последний поросенок стал бы визжать. Юра топтался

около ванночки, в которой лежал на Светкиной руке Обратно, и вид

маленького, беспомощного тельца, сознание своего отцовства – все это

волновало и трогало его. И он боялся, что Света отправит его курить,

поставить чайник или еще за какой-нибудь ерундой и он не найдет, что ей

ответить.

– А теперь давай покурим, – сказала Света, она уже отнесла Обратно,

вытерла, одела его, устроила на кровати, снабдила какой-то погремушкой и

позвала Юру на кухню. – Они там хорошо устроились, не скоро о нас

вспомнят.

– Что делают?

– В коробочку играют. Сейчас телевизор включат.

Света села на табуретку у двери и чуть придерживала ее ногой, словно

опасалась, что кто-нибудь войдет.

– Знаешь, – сказала она, пуская дым подальше от двери, чтобы он не

шел в комнату, – а ты хороший муж.

– Шутить изволите.

– Нет, я серьезно. Что, по-твоему, главное в мужчине? – Юра

промолчал, он понял, что сегодня ему предстоит выслушать монолог, Света

не скупилась на них, когда у нее было плохое настроение. – Верность? Это

важно. Образование, честность, материальная обеспеченность? И это важно.

Но все это не главное.

– Ты забыла о сексе.

– Почти забыла. Но об этом потом. А главное всетаки работа,

отношение человека к делу своей жизни*

– Ия, по-твоему, фанатик? – спросил Юра.

«Ну и бред! – подумал он. —Рассказать бы ей, как мне эти спектры

осточертели, как по утрам я за уши тяну себя на работу, какое высокое

удовлетворение получаю! Не стоит, пусть изливается».

– Необязательно. Но если ты честно относишься к делу, которое тебя

кормит, – это и есть главное.

– Ладно, я, значит, хороший. А кто плохой?

– А чего это вы тут делаете? – спросила Наташка, заглянув на кухню.

– Целуетесь, наверное. Ты у меня мужа отбиваешь?

– Он мне давно нравится, – сказала Света, – хочешь, поменяемся?

– Я пойду у Виктора спрошу – вдруг он меня не возьмет.

– Обратно уснул?

– Глядит еще. Его покормить нужно. Вам свет погасить? – Наташка

вернулась в комнату.

– Там такие события назревали, – сказала она Виктору.– Кажется, я

вовремя вошла.

– Ты отыгрываться будешь?

– Только не этим коробком. Заговорил ты его, что ли? Почему у меня

ничего не получается?

– Потому что не умеешь, спешишь. И вообще ты Гваделупа.

В коробочку они играли уже много лет, пристрастившись к этой игре,

кажется, в школе, а потом словно отдавая дань ушедшей юности. Игра

состояла в том, что спичечный коробок щелчком подбрасывался над столом.

Если коробок падал этикеткой кверху – два очка. Если вставал на чиркалку

– десять. Если на попа – двадцать пять. Если сиреневой спинкой – то ни-

чего. Если падал со стола – все сгорело, ваших нет. Побеждал тот, кто

первым набирал условленную сумму очков, побежденный, к великому

удовольствию зрителей, возил коробок носом по краю стола.

Наташка играла хуже всех, и еще очень давно ей было присвоено имя

этой ни в чем не повинной страны, не блистающей на мировой арене

спортивными достижениями Виктор был то Бразилией, то Англией, то ФРГ

– в зависимости от того, кто выигрывал чемпионат мира по футболу. Юра

– только московским «Динамо».. Света в коробочку не играла.

– Ну и пусть! – сказала Наташка. – А где Вера?

– Носится где-то. У матери спроси.

– Ничего вы, голубчики, не знаете. Слушай, а зачем вам вообще дети?

– Кому – вам?

– Мужикам.

– На собственного мужа погляди. Чего тут непонятного?

– Все. Он мне этим ребеночком все уши прожужжал, а теперь

мучается, что не его.

– Можно я спрошу?

– Нет уж, хватит мне допросов. Почему вы все такие дураки?

– Полегче у тебя вопросов нет сегодня?

– Будем играть в коробочку?

– Будем, А тебе проблемы мироздания решать хочется?

– Где уж мне! Мне бы с Юркой разобраться.

– Чего с ним разбираться? Он что, ворует, фальшивые деньги делает, к

толстой бабе бегает?

– Я боюсь его, когда он с работы приходит. Он смотрит на меня,

словно узнать что-то хочет. Словно я последняя дрянь и он меня сейчас в

этом уличит.'Я же чувствую, как он смотрит на мою шею, руки – нет ли

пятен. В пепельницу заглядывает – нет ли чужого окурка. И я не знаю, как

себя вести. Я веселая – чему радуешься? У меня плохое настроение – о

чем грустишь? Есть продукты в доме – кто принес? Нет еды – чем занята

была? Он из всего сеть плетет, ему все годится, чтобы только поймать меня.

– Врешь ты все, – сказал Виктор, – кажется тебе это.

– Если бы я могла тебе все рассказать. Я думаю иногда, завел бы он

себе и правда толстую бабу – может, успокоился бы.

– Мы будем играть? И что это у вас за страсть ковыряться в себе, в

людях? Кому от этого легче?

– Ладно, – сказала Наташка, – давай играть. Только найди другой

коробок.

– Вы чай будете пить? – спросила Света, открыв дверь из кухни.

– Не мешай, – сказал Виктор, – решающий матч на первенство мира.

– Ты там не очень активничай, – крикнула ей Наташка, – мы еще с

Виктором ничего не решили. Нам пока некогда этим заниматься.

– Я думала, что они уже пьют, —сказала Светка, наливая чайник, – и

телевизор включили. Чем-то его Наташка увлекла.

– Это она может.

– А я, наверное, нет. Мне кажется, что он меня иногда даже не видит

– смотрит и не видит. Я для него, как предмет, картина какая-нибудь,

которая все время висит перед глазами.

–_ Ну, картина ты роскошная. Такую грех не заметить.

– Мерси за комплимент. Что ты хороший муж, я уже говорила. Или ты

хочешь комплимент другого сорта?

– А почему мы торчим на кухне? – спросил Юра.– Может, пойдем в

комнату? И Обратно нужно кормить.

– Подожди, я хочу, чтобы ты все увидел.

– А что я могу увидеть? Это уже интересно.

– Представь, что мы с тобой в засаде («Тверже шаг ребята!» – опять

включилась у него в голове эта пластинка). Ты почему-то его

идеализируешь («По земле красивой мы идем»), да и он тебя стесняется. Это

ему, конечно, мешает («В пехоте служим мы крылатой,– уже гремело у

него в голове, и он плохо слышал, что говорит ему Света. – В пехоте

служим мы крылатой... Рота! В пехоте служим мы крылатой...» – еще