Текст книги "Длинные дни в середине лета"

Автор книги: Александр Бирюков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

четыре.

– Вы к кому? – спросила дежурная, поднимаясь из-за столика.

– В уборную можно? На нашем этаже засорилась.

– Вот ведь наказание! Прямо, хулиганство, а не туристы. Позавчера у нас

одна тоже надумала – консервную банку хотела спустить. Ненормальная она,

что ли? Или унитаз никогда не видела?

В коридоре было тихо, в каком-то номере пропели позывные «Маяка».

Наташка постучала в тридцать пятый – никто не откликнулся. Она обернулась и

увидели, что дежурная стоит в начале коридора, разглядывает ее. Тогда Наташка

стукнула посильнее.

Щелкнул замок, мужчина средних лет в белой навыпуск рубашке открыл

дверь. Он был чуть пьян,

– Вам кого? – спросил он.

– Здрасте. В этом номере вы живете?

– А кто же?

– Мне адрес дали.

– Заходите, – сказал мужчина, – только я ничего не понимаю.

Качнувшись, он посторонился, пропустил Наташку, Номер был одноместный,

стандартно обставленный. На столе на мятой газете лежали крупно нарезанные

куски колбасы и огрызок батона. Водки в бутылке было меньше половины.

– Так чем могу служить? – спросил мужчина.

Наташкина смелость вдруг куда-то делась, и она ответила совсем тихо:

– Она сказала, «Балчуг», тридцать пятый номер,

– Кто она?

– Рыжая такая.

– Не знаю. Ну и что?

– Вот я и пришла,

– А зачем?

– Так.

– Что так?

– Взяла и пришла.

– Слушай, девочка, может, тебе нездоровится? Может, ты заболела?

– Нет, я здорова. Вы не бойтесь.

– А чего мне бояться? Ничего не понимаю. Да объясни ты мне все по-

человечески?

– Значит, она адрес наврала. Вот ведь какие люди бывают!

– Люди разные. А ты-то кто?

– Никто. Я пойду, наверное.

– Ну иди. И разберись, пожалуйста, кто ты! А то очень трудно с

тобой разговаривать. Подожди, может, водки выпьешь?

Наташка вернулась к столу.

– Да у вас тут мало, – сказала она, – вам ничего не останется.

– А ну-ка давай, опрокинь. Из моего стакана будешь?

– Мне немножко, в крышечку от графина.

– В крышечку? Чего притворяешься? По глазам вижу, что умеешь.

– Наташка выпила. Обтерла рот рукой и улыбнулась – дела, кажется,

шли на лад.

– Повеселела? – спросил мужчина. – А я голову ломаю, понять

не могу.

– А сам отказывался. Проверял, да?

– Проверял. Снимай платье.

– Сначала деньги.

– Деловая. А сколько хочешь?

– По таксе, пять рублем.

– Дорого. А если трояк.

–

2 3 0

За трояк жучку поймай.

– Ладно, – мужчина встал и запер дверь, – раздевайся.

– Деньги сначала.

– Вот они, видишь? Только их заработать надо. Или ты не хочешь?

Может, я тебя не понял опять?

– Понял. Окно занавесь, видно все.

– Ах, ты застенчивая? А ну быстро, разговариваешь много.

– Отвернись.

Мужчина отвернулся, стал копаться в чемодане. Наташка

раздевалась.

– Все снимай, все! – сказал он. – И ложись.

Наташка легла. Ощущение было, как перед уколом в поликлинике.

Мужчина выпрямился, шагнул к кровати и что было сил хлестнул

Наташку проводом от электробритвы. Она вскочила.

– Ты чего?

– Сучка! Сучка поганая! – кричал мужчина. Наташка металась по

комнате, спасаясь от ударов, а он хлестал и хлестал ее. – А может, и

моя Ленка проституткой стала? Я тут по кабинетам бегаю,

оборудование выбиваю, а разве мать-дура уследит? Кто ей комбинацию

с кружевами подарил? Кто ей засос на шею поставил? Говори!

Он бросил шнур, сел на кровать и заплакал. Наташка, всхлипывая,

одевалась.

– Псих ненормальный, – сказала она. – Я-то при чем?

– Тебе мало? – он опять схватил шнур.

Наташка бросилась к двери, ключ заело, и он успел еще пару раз

хлестнуть ее по спине. Дежурная словно караулила у двери, и Наташка,

вывалившись из комнаты, налетела на нее.

– Это что такое? – закричала дежурная. – Что это вы себе

позволяете?

– Босоножки отдай!

Он нагнулся и швырнул их так, что они чуть не пробили стену в

коридоре.

– Только и приезжают безобразничать! – сказала дежурная —

Дома небось тихие.

Наташка, размазывая слезы, пошла к лестнице.

– Подожди, – позвала ее дежурная. – Еще понадобишься. Не все

такие психи. Ты что, глухая?

...Домой Наташка пошла пешком. Идти было неблизко. Она

машинально двигалась по уже шумным вечерним улицам, машинально

сворачивала в нужную сторону. Иногда она вдруг останавливалась и

подолгу стояла на одном месте. Поток оттеснял ее к самым степам

домов, к пестрым витринам и унылым занавескам.

Где-то вдали прогромыхало. Потом пошел дождь. Людей на улице

сразу поубавилось. Наташка разулась и пошла босиком. Ей стало легче,

она остановилась у ширины, увидела себя, мокрую, с всклоченными

волосами, и улыбнулась.

Во дворе своего дома Наташка по привычке посмотрели на окно—с

форточки свисало, как флаг, полотенце. Значит, можно идти. Дверь

открыла мать.

–

Явилась? – сказала она. – Где же ты, паразитка, шляешься?

Я из-за тебя всю ночь не спала. С милицией тебя искать?

Она размахнулась и несильно шлепнула Наташку по щеке.

– Прости! —всхлипнула Наташка и ткнулась матери в плечо. —

Прости меня, мамочка.

– А, теперь мамочка! Ну ладно, тихо. Соседей бы хоть

постеснялась. Катя спрашивает, а я ей что скажу?

– Ничего, – всхлипывая, ответила Наташка, – перебьется. Все

ей знать нужно!

– А ты молчи! Хвост не поднимай, виновата по уши.

– Кто у нас?

– Мишка друга привел – костюм его обмываем. Где же ты была?

Они прошли по длинному, заставленному всяким хламом коридору.

Телевизоры грохотали в каждой комнате– шел какой-то военный

фильм.

– А это мы! – сказала мать, распахивая дверь,– Ну как у меня

доченька?

В узкой комнате у стола, прилепившегося к окну – остальное

место занимали широкая кровать и шкаф с осколком зеркала

посередине, – у стола сидели маленький лысый Мишка и красивый

парень лет двадцати. На кровати был аккуратно разложен костюм.

– Явилась? – спросил Мишка.– Твое счастье, что народу много,

а то бы я тебе сказал!

– Не кричи, – попросила мать. – Я ее сама к подруге отпустила,

а потом забыла.

– Адвокатка! Дай-ка ей стаканчик. А это мой друг Николай,

познакомься. Тоже, видишь, молодой, но собак по улицам не гоняет.

Вот на кого тебе надо равняться.

Мишка уже был заметно пьян. Когда он поворачивался к свету,

лысина блестела, как люстра.

– Пусть портретик принесет, – сказала Наташка,– в новом

костюме. Принесете?

– Правильно, – одобрил Мишка. – А еще, Мань, купи в

магазине парочку каких-нибудь писателей, для воспитания.

– Ну да! Что у меня, красный уголок? А потом они все на.

портретах старые.

– Ишь ты! – восхитился Мишка. – Тебе молоденьких нужно?

– Мам, я есть хочу!– сказала Наташка, на столе, кроме рыжих

рыбных консервов на дне баночки и бутылки водки, ничего не было.

Мать вышла из комнаты. Мишка тоже вылез из-за стола, пощупал

рукав распластавшегося пиджака.

Повезло нам, Коль! —сказал он. – За такой костюм не то что

бутылку – канистру выпить мало. Если бы я продавцу не намекнул,

мы бы с тобой такой не отхватили.

У Николая были широкие темные брови, а на пухлых щеках горел

румянец.

«Чудной какой-то! – подумала Наташка. – Немой он, что ли?»

– Карточку принесете? – спросила она.

– Зачем?

2 3 2

– Правильно, Коля. Не давай себя охмурять. Они, женщины,

знаешь какие?

– Ты, что ли, знаешь? – спросила Наташка.

– А ты далеко пойдешь, если, конечно, мильтон не остановит.

Думаешь, я не понял, откуда у тебя новое платье?

– А ты видал?

– Вот дает! Смотри, Коль, стыда ни капельки. Ну, молодежь

пошла!

_

– Не верьте ему. Мне платье подруга дала.

– Для первого раза не продешевила?

– А ну, тихо! – сказал Николай, брови у него сошлись на

переносице. – Ты чего к ней пристал? Какие у тебя доказательства?

– Наташ! – позвала мать, просовываясь в дверь.

– Вы ему не верьте. Пусть что хочет говорит.

– Наташ, – еще тише сказала мать в коридоре,– Катя сейчас на

кухне. Зайди – как будто руки помыть. А я опосля.

На кухне Катя, здоровенная баба лет сорока пяти, вытирала посуду.

– Здрасте! – сказала Наташка и взялась за кран.

И надо же, чтобы кран, как на грех, вдруг фыркнул, затрясся

мелкой дрожью, а в трубе что-то противно заныло. Тарелка

выскользнула у Кати из рук, ударилась о цементный пол и разлетелась.

– Чтоб тебя разорвало! – сказала Катя. – Вечно от тебя

неприятности.

– Уже и на кухню выйти нельзя?

– А тарелку ты мне купишь?

– Я не виновата, что кран ненормальный.

– Ты очень нормальная. Все шляешься?

Назревал скандал, но мать вошла как ни в чем не бывало, сияя

улыбочкой.

– Видишь, Катя, явилась моя доченька!

– Где же она пропадала? – ехидно спросила Катя.

– У подруги. Я сама разрешила, а потом забыла, потому что голова

болела. Вчера так душно было.

– Видишь, что она устроила? – сказала Катя – Кран повернуть не

умеет. Загремело—я и уронила.

– Она сейчас все соберет. Правда, доченька? Все, до осколочка. А я

тебе новую отдам – ту, что от сервиза.

– Уж от сервиза! Скажи, что приблудная.

– Ну и приблудная. Какая разница? Все равно красивая. Она тебе

нравилась, я видела. Кать, ты не дашь пару котлеток? Наташа совсем

голодная.

– Возьми в синей мисочке.

– А я кухню вымою, – сказала мать, – сейчас твоя очередь, а я

вымою за тебя.

– Ладно, – сказала Катя, – ты бы за себя убирала, а уж я свою

уборку как-нибудь сделаю.

Она вздохнула и пошла в комнату – тарелку ей все-таки было

жалко.

– Где же ты была? – спросила мать, поставив разогревать

котлеты.

– На даче.

– У кого?

– Очень смешно получилось. Я сидела на лавочке на Миусах, и

вдруг подходит дяденька и говорит: «Девушка, у меня дочка на даче

болеет, а я не могу поехать, у меня совещание. Может, поедете к ней

поиграть?» У него машина, шофер меня отвез.

– И он платье подарил?

– Ага. Вот, говорит, может, понравится. А на даче у него клумбы,

Фонтаны. А в одной комнате стена золотом заткана. Он генерал,

наверное.

– Позвонить ты могла?

– Я хотела вечером приехать, но девчонка прилипла– не

оторвешь.

– Надо было позвонить. Знаешь, как я волновалась!

– А вот и наши дамы! – закричал Мишка, когда они вошли. —

Коля, встать надо перед женщинами.

– У меня стул не вылазит.

– Нет, не уважаешь ты женщин. А зря.

Наверное, они еще выпили, пока мать с Наташкой были на кухне, —

водки осталось на самом донышке, а Мишка еле на ногах стоял, И у

Николая глаза осоловели.

– Тихо! – крикнул Мишка, хотя никто его не перебивал. – Я речь

буду говорить. Дорогой наш цветочек, Наташка-ромашка! Вот и

оборвали у тебя первый лепесток!

– Ты чего? – спросила мать. – Какой еще лепесток?

– Тихо! —сказал Николай и ударил по столу кулаком. – Пускай

все говорит. Вам, мамаша, полезно послушать.

– Я знаю, про что говорю, – продолжал Мишка. – Вот и

оборвали. Сколько их у тебя? Не знаю. И ты не знаешь. И никто. Ты

думаешь, что их много, а потом раз-два, и ничего не осталось, прошла

жизнь. А я хочу выпить за женщину с большой буквы, за жен-щи-ну!

Ну что ж, мне такая не встретилась. А может, я ее сам не заметил. А

теперь уже поздно. Встань, Николай. За женщину, которая бережет свои

лепестки!

– Ты бы налил женщинам, – сказала мать, – а то лакаете, козлы,

одни. Только слова говорить умеете.

– Виноват, Мань. Чокнемся! И ты, Наташка, давай. За вас!

Большого вам женского счастья.

Выпили. Мишка о чем-то задумался. Николай таращил глаза на

Наташку.

– А знаешь, – сказала Наташка матери, – на даче цветов —

завались. Я сегодня нарвала букет и забыла.

– Ладно, хорошо, что хоть сама приехала.

– А? – спросил Мишка.

– Букет она забыла, – сказал Николай.

– Ты чего? – спросила мать. – Грустный какой-то, Женщину с

лепестками тебе подавай. А мы не годимся?

– Старый я уже, – сказал Мишка.

2 3 4

– Лепестков мало сорвал? – спросила Наташка.

– Может, и много, да не те.

– Вы что? – спросила мать. – Психи, что ли? Все про какие-то

цветочки-лепесточки.

– Помолчи, Мань, – попросил Мишка, – не понимаешь.

– А вам бы знать не мешало, – строго сказал Николай.– Ваша

ведь дочь!

– Ну и что? Что моя?

– А то: что если вы настоящая мать, то следить нужно. Me жалко

вам ее, да? Какая же вы мать после этого?

– А ты меня не учи. Молодой еще.

– Все, – сказала Наташка, – теперь я скажу.

– Подожди, – Мишка потянулся к ней со стаканом, – я тебе

отолью. Чокнемся!

– Я коротко скажу. Пошли отсюда оба!

– Наташ, гости ведь! Разве так делают?

– А я говорю – пошли отсюда! – Наташка подскочила к кровати,

сгребла костюм и выкинула его в коридор.

– Она права, Коля, – сказал Мишка, – только поздно она

спохватилась. Почему раньше меня не выгнала?

...Вечером, когда Наташка уже легла, мать присела к ней на край

раскладушки.

– Знаешь, – сказала она, – утром участковый приходил.

– Чего ему?

– Спрашивал, почему не работаю. Про тебя спрашивал.

– А ты?

– Сказала, что к бабушке тебя отправила. Он поверил. А мне

говорит – или оформляйся на работу, или выселим. А кем мне идти

работать? Ты попроси своего генерала – пусть пенсию дадут или

справку какую. Работает, мол, и не лезьте.

– Кто же тебе справку даст, если ты сто лет не работаешь?

Они помолчали, потом мать сказала:

– Зря ты с Мишкой так. Кто нас, твой генерал, что ли, кормить

будет?

– Ладно, – сказала Наташка, – погуляла, спи давай.

Т р е т и й д е н ь

С утра шел дождь. Капли стучали по подоконнику, как будто кто-то

сыпал крупу в пустую кастрюлю. Мать гладила на столе Наташкино платье

и пела вполголоса: «А ты улетающий вдаль самолет...».

– Чего распелась? – спросила Наташка.

– А, Таточка проснулась! Ну разве можно с хорошими пещами так

обращаться?

– Ладно, положи.Не ладно, а спасибо должна сказать. Гляди, как

измяла!

И опять запела: «Под крылом самолета о чем-то поет…»

Во-во – сказала Наташка. – Мы завтракать будем или песни

Пахмутовой петь?

– В постель тебе прикажешь подавать? У нас господ с семнадцатого

года нет!

– И что тебя участковый вчера не забрал? Как ты мне надоела!

– А ты мне, думаешь, нет? Чего же ты вернулась? Шлендала-шлендала

и явилась свои порядки наводить. Очень тебя ждали.

– Ладно, – сказала Наташка, спуская ноги с расклдушки, – я

пошутила. Есть дашь что-нибудь?

– Там эти консервы остались. Будешь?

– А ты?

– Я не хочу.

– Знаю я твое «не хочу»!

– Правда не хочу. Голова раскалывается, чайку попью. Сахару только

нет. Не трогай платье, пусть просохнет.

– Сухое уже. Давай бутылку.

– Еще одна есть.

– Ты без меня не скучала!

– Приносят.

*

– Сама бы хоть не пила.

– Хвост не поднимай! Что бы ты без матери делала?

– Две бутылки – двадцать четыре копейки, как paз на триста грамм

песку. Трех копеек не хватает. Есть три копейки?

– Даст кто-нибудь.

– Наташка сунула ноги в непросохшие, скользкие босоножки. Мать

крикнула ей вслед:

– Только быстро! Я чайник уже поставила.

Нина дожидалась Наташку в подъезде, стояла в углу на первом этаже.

– Ты чего? – спросила Наташка. – Подняться не могла?

– Очень нужно. Мне мама сказала: «Не смей ходить к этим

проституткам. Платье через милицию вернем!»

– Ну и беги, целуйся со своей мамочкой!

– И побегу. А ты платье снимай. И возьми свое барахло.

– Здесь я буду раздеваться?

– А меня не касается. Раньше нужно было думать. К ней – как к

человеку, а она —как свинья! Ты когда платье обещала принести?

– Ничего с твоим платьем не сделалось.

– Не сделалось! Меня мать знаешь как ругала. И гулять вчера не

пустила.

– А я не виновата, что она у тебя психованная.

– Сама ты психованная. Разве так люди поступают?

– А что мне люди? Я проститутка. Ты сама сейчас сказала.

– Это я сгоряча. Мать знаешь как ругалась? Сказала, что и меня с

лестницы спустит.

– А я проститутка! Ну беги, зови свою милицию. Что она мне

сделает? Пломбу поставит?

– Ладно. Уж и сказать ничего нельзя. Пойдем ко мне,

переоденешься. Мать сегодня с утра работает.

2 3 6

У Нины они забрались на тахту, поставили долгоиграющую

пластинку, попили чаю, а пластинка все играла.

– Ну и что теперь? – спросила Нина.

– А ничего.

– Но разве ты виновата, что у него родители такие? Подавайте

заявление – все равно распишут.

– У его матери сердце больное.

– А правда, что у тебя ребенок будет?

– Теперь уже не будет.

– Врешь! Как же ты?

– Очень просто.

– А где? В больнице?

– Тебе тоже нужно?

– Опять ты врешь.

– Ну и что? Все врут.

– И как ты только не боишься!

– А ты откуда знаешь? Я боюсь. А Гагарину, думаешь, не страшно

было? Ничего, сел.

– Сравнила! Он в космос летал, а ты воображаешь из себя чего-то.

– Я не воображаю. Дурой быть не хочу. В кино под ручку ходить,

ждать, когда он тебя в подъезде обжимать будет – тебе это интересно, а для

меня уже пройденный этап. Понятно?

– А с Витьком ходила?

– Это он за мной бегал. Но это все мура. Таких, как Витек, я могу

пачками охмурять.

– Опять врешь! Ты в зеркало посмотри! Подумаешь, Бриджит Бардо!

– Неважно, в темноте все кошки одинаковые.

– Как тебе не стыдно!

– Не смеши. Они об этом только и думают. Хочешь, я у тебя Эдика на

один день отобью?

– Врешь!

– А вот это не вру. Спорим?

– Не выйдет у тебя никогда! Он мне такие письма писал, когда

воспалением легких болел.

– Чего же ты боишься?

– А я не боюсь!

– Зря.

– Не боюсь. Ничего у тебя не выйдет. Я тебе даже платье самое

красивое дам. Пусть он думает, что оно твое. Только вечером принеси.

– Ты проиграешь. Я тебе точно говорю. Любому из них только

разреши подержаться – все на свете забудет.

– Эдик не такой. Он хороший!

Наташка быстро переоделась.

– А как ты с ним будешь? – спросила Нина.

– Я-то сумею. А вот ты как? Тебя ведь мать убьет.

– Не привыкать. Только вечером принеси и все расскажешь.

– Это пожалуйста.

– Бутылки свои возьми! – крикнула Нина, когда Наташка уже была на

лестнице. – На дорогу тебе нужно?

– Я быстро! – Наташка чмокнула ее в щеку.

–. Ну и пусть она меня убивает – кричала Нина, пока Наташка бежала

по лестнице. – Пусть! Не поддамся! Смерть немецким захватчикам! Ура!

– Дура! – крикнула ей с первого этажа Наташка. – Дубина!

Дождь вроде перестал, но босоножки опять сразу намокли. Наташка

пробежала через двор и была уже перед аркой, когда услышала за спиной

протяжный крик. Пожилой человек в мятой шляпе, с замызганной сум кой в

руке шел между луж, выбирая дорогу посуше, и, не поднимая головы,

кричал по привычке громко: «И-ё-ё!»

– Эй, – крикнула Наташка, – старье берем?

Он серьезно посмотрел на нее.

– Бутылки не возьмешь? Совсем новые.

– По пятаку, – сказал старик, – хочешь?

– Давай. А знаешь, где старья много? Вон там, – Наташка показала на

свое окно: с форточки, как кишка, свисало намокшее полотенце. —

Квартира сорок три. Дешево отдадут.

Старик кивнул и пошел к парадному. «И-ё-ё!» – затянул он опять.

Было уже часов одиннадцать. Длинные серые лужи вдоль тротуара то

лежали неподвижно, то вздрагивали, как от холода, под порывами ветра.

Наташке нравилось ее отражение. Она шла по самой кромке тротуара– так

ноги получались длиннее и юбка красиво колыхалась вокруг них. Но было

пасмурно, и дождь мог пойти в любую минуту, народу на улице было

немного, и был он совсем не такой, чтобы рисковать платьем.

Наташка дошла до метро, походила вокруг толстых ребристых колонн,

словно искала кого-то. Но и здесь публика была не та – больше приезжих.

Какие-то тетки в бархатных тужурках, с сумками через плечо, мыкались

около упрямых, на пружинах, дверей, а мужики в кителях, курточках,

пиджаках с отвисшими лацканами старательно шмыгали сапогами по

темному блестящему мрамору перед входом, счищая грязь.

Наташка остановилась у висевшей на стене схемы, выбирая, куда

поехать, потыкала пальцами в кнопки – схема всякий раз вспыхивала

веселенькими лампочками.

– Чудеса-то какие! – сказала женщина у нее за спиной.

–

Дочка! – попросил стоявший радом с ней мужчина в кителе

железнодорожника, – как нам до Рижского вокзала? В Прибалтику едем

отдыхать, супружнице солнца нельзя много.

Наташка нашла нужную кнопку, и на схеме загорелось несколько

лампочек.

– Чудеса! – повторила женщина.

– Электроника пришла на транспорт! – торжественно сказал мужчина.

– Техническая революция, понимаешь?

Женщина закивала и сунула Наташке монету.

Через несколько минут Наташка уже вошла в роль. Она вышагивала

перед схемой и кричала:

– Товарищи, проверьте ваш маршрут! Экономьте время!

. Желающих было много, около Наташки уже выстроилась очередь, но

подошла тетка в фуражке и сказала:

– Ну-ка, иди отсюда!

– Да они сами дают. Я им помогаю.

– Вот я тебе сейчас помогу. Иди, а то милицию позову.

Наташка поехала на Выставку. Еще не выходя из метро, она поняла, что

ошиблась – опять вокруг нее были приезжие да какие-то бабушки с детьми.

Но делать было все равно нечего, и она решила выйти посмотреть, какая

погода. На худой конец можно будет попробовать этот номер с лампочками

– мелочи в кармане набралось много, целая горсть.

Здесь погода была лучше. Солнце то и дело выглядывало. Перед входом

на Выставку пело радио, шумели на ветру флаги. Прямо на тротуаре стояло

штук десять автобусов, а один даже иностранный, высокий и весь из стекла,

как аквариум. Наташка подошла поглядеть на него. На ступеньках автобуса,

пригревшись на солнце, дремал иностранец, двуглазый аппарат шевелился

на его толстом животе.

– Эй, – позвала– Наташка, – фото!

Иностранец открыл глаза и без всякого интереса

посмотрел на нее.

– Товарищ, – сказал он и начал загибать пальцы, – спутник, мир,

дерьмо, спасибо.

И опять закрыл глаза.

– Фото! Фото! – не отставала Наташка

Иностранец вздохнул и начал наводить аппарат, а Наташка закинула

руки за голову и улыбалась, как будто была на пляже и ей было жарко.

– Спасибо, – сказал иностранец.

– Фото! – кричала Наташка. – Адрес запиши.

– Ты чего пристаешь? – спросил из окошка другого автобуса шофер.

– Не видишь, устал человек? Отойди.

– А чего он, спать сюда приехал? Пускай все смотрит, капиталист

проклятый.

– Спутник – бип-бип! – сказал иностранец, не открывая глаз.

– Видишь, им всем ракеты нужны. А больше им ничего неинтересно.

Шпионы проклятые!

– Вот я сейчас вылезу, – пообещал шофер, – и дам тебе такую

ракету!

Едва ли эта угроза смутила Наташку, но и так было ясно, что

измученного туриста ничем не проймешь. К тому же у входа назревал

какой-то скандал, и Наташка поспешила к месту происшествия.

Здоровенная деваха лет двадцати в темно-синем костюме, который,

казалось, вот-вот лопнет от движений могучих округлостей, билась, как

пойманная рыба, в тесном проходике, высоко вскидывая красные ручищи.

Две контролерши – одна молоденькая, с челочкой из– под берета, другая

старая, в очках, – надежно держали оборону.

– Это что же получается! – кричала девушка. – В туалет сходить

нельзя? Или городские и это уже механизировали?

– Предъявите ваш билет! – спокойно сказала очкастая контролерша.

– Я тебе сто раз говорила, что все билеты у нашего Самоделкина. Он

за билеты отвечает.

– Тогда купите.

– Как же! Я с делегацией, обязаны пропустить.

– Девушка, у нас триста делегаций в день. Нужно соблюдать порядок.

– А ты за уборные отвечаешь? – спросила молодая контролерша.

– Я за рост надоев отвечаю, понятно? За рост поголовья. За снижение

себестоимости.

– Плохо отвечаете, – сказала очкастая. – Цены на мясо когда

поднялись? Это вы так себестоимость снижаете?

– А вы привыкли все даром получать. Привыкли на деревне выезжать.

– Бедненькая! – опять влезла молодая контролерша. – Совсем тебя

заморили. Да на тебе пахать можно.

– Как же! Прошли те времена. Сейчас где сядешь—там и слезешь.

– Очень много вам свободы дали, – строго сказала очкастая. —

Совсем распустились.

– Дали! От вас дождешься!

«У, воровка, – подумала Наташка, – дави их!»

_– Государство вас орденом наградило, очень сухо сказала очкастая, —

а вы такие слова?

– Ты моего ордена не касайся, – она прикрыла ладонью лацкан

жакета. – Ты сама такой заработай!

– Давайте пустим ее, – предложила молоденькая.

– Ни за что! Она мыслит неправильно. Разве можно такое поощрять?

– Я про вас в газету напишу! – кричала доярка. – Я напишу, как вы

ставите рогатки передовому опыту. Я вас всех с работы поснимаю.

Контролерши молчали – старая, поджав губы, демонстративно смотрела

в сторону, как будто доярки с орденом здесь и не было, а молоденькая

смотрела с интересом, какой она еще номер выкинет. Наташка пошла к кассе

и на вырученную в метро мелочь купила два билета.

– Пойдем, – сказала она, – пусть они застрелятся.

– Я про них все напишу, – сказала доярка,– в «Маяк коммунизма». У

меня там редактор знакомый. Знаешь какой ловкий! Пять минут с тобой

поговорит – и готово, приезжай за гонораром. Он с них стружку снимет,

будут знать, как с рабочим человеком разговаривать.

– Ты рабочий человек?

– Ну!

– А орден за что дали?

– За примерное поведение. У нас в школе одна подхалимка была,

ко всем учителям ластилась. Они ее на медаль вытянули. А в институт

она все равно не попала – разве в Москве за месяц ходы найдешь! Так и

сидит теперь в конторе, костяшки перекладывает за семьдесят рублей. И

медаль у нее ерундовая, даже в клуб надеть нельзя. А я после седьмого

класса на ферме.

– Доярка?

– Ну, – она растопырила пальцы, – видишь?

– В какой павильон пойдем?

– А ни в какой! Зоотехник с председателем ходят – и ладно. А мне

зачем?

– Чего же ты лезла?

– А как они могут не пускать? Да они ручки по швам должны

протянуть, если рабочий человек идет.

–Они сели на лавочку. Совсем рядом шумел фонтан. Солнце уже

больше не пряталось, и вызолоченные женские фигуры по краям фонтана

сверкали так, что было больно смотреть.

– Это знаешь, как назвать можно? – спросила девка. – Слава

труду. Точно! Ты со мной не спорь. Я заголовки умею придумывать.

Редактор говорит, что в центральных газетах так не могут. Мы с ним

писали статью про навоз. Нужен заголовок, я и придумала – «Сделаешь

так – будешь с удобрениями». Здорово?

– Так и напечатали?

– Ну!

– У, воровка! Мороженого хочешь?

– Давай, я все московское люблю. Только ты меня так не называй.

– Ничего, перебьешься.

По дороге Наташка посчитала мелочь – не хватило трех копеек. Она

тронула за локоть какую-то расфуфыренную даму – та от нее, как от

прокаженной, отвернулась. Попросила у дяди в полотняном костюме —

тот тоже скривился, но три копейки дал.

– А хорошо! – сказала девка, мороженое так и хрустело у нее на

зубах. – Если бы в городе жила, по десять пачек в день ела и на танцы

ходила. А где у вас танцы бывают?

– Везде.

– А что танцуют?

– Твист.

– А как?

– Вставай, сейчас научу.

Доярка послушно встала, и Наташка под какую-то торжественную

песню – она гремела из – репродуктора – закрутила ее по площади.

– Бедрами, бедрами работай! – кричала Наташка.

Вокруг стали-собираться любопытные. Зрелище было смешное.

Костюм на доярке вот-вот должен был лопнуть. Но, видно, крепкие нитки

были в районном ателье.

– Ух, больше не могу! – простонала она, повалившись на скамью. —

Купи еще мороженого.

– Сама купи.

– Ну тогда не надо. Я думала, что ты меня уважить хочешь.

– А за что?

– Как за что! Мне даже у нас в сельпо все без очереди дают.

– Ну и беги в свое сельпо.

– А ты не очень воображай! Кто ты есть? Стиляга московская. Танцы

какие танцуешь? Тебя бы к нам на ферму —быстро бы рога обломали.

– Му-у-у-у! – Наташка выставила пальцы, как рога.—Буренка, му-у-

у! – Стиляга! И про тебя в газету напишу! .

– Му-у-у! – прыгала вокруг нее Наташка. – Му-у-у!

...Часа через два Наташка шла мимо кафе. Солнце уже пекло, и было

душно. Из окон валил крепкий запах щей. Вдруг парень, сидевший за

столиком у окна, ей подмигнул. Наташка вернулась и уставилась на него.

Он уже что-то рассказывал своим соседям – парню и девке и не смотрел в

окно. Девка была очень носатая. Наташка стукнула по стеклу и, когда

парень посмотрел, показала ему язык. Парень махнул рукой – заходи, мол.

– Парле ву франсе? Шпрехен ди дейч? Спик ту инглиш? – спросил

он, когда Наташка села за столик.

– А по фени ботаешь? – спросил другой, и девка засмеялась.

– Сам ты Феня! – окрысилась Наташка!

– Правильно, мы же не познакомились, – сказал первый парень. —

Нашу даму зовут...

– Валькирия, – сказала носатая, – ничего?

– Ничего, – сказала Наташка. – Валька, значит?

– Эдик! – представился первый парень.

– Эдмонд! – поправила его носатая.

– А зови меня Семеном! – сказал второй парень, и все трое

засмеялись.

– Ладно, – сказала Наташка, – а я Бутылкина. Годится?

– Ну и прекрасно, – сказала носатая. – Эдмонд, наливай.

– Вы коньяк употребляете? – спросил Эдик. – Мадеры, к сожалению,

нету.

– Нечего с ней церемониться! – сказал Семен.– Закажи двести

граммов портвейна – и хорош.

– Вы его извините, – попросил Эдик Наташку,– он у нас парень

добрый, но неотесанный. Не обращайте на него внимания – как будто его

не видно и не слышно.

– Хрен вы меня не услышите. Я песню петь буду.

Носатая уже икала от смеха, а Семен растрепал волосы и рванул узел

галстука. Наташка выпила, теплый ком встал в горле так, что не продохнуть,

и даже слезы выступили.

– Извините, – сказал Эдик, – он интеллигента из себя представлял и

скушал весь лимон. Осталась только пудра. Не угодно ли макнуть пальчик?

– Слушай, – спросил Семен, – а мы с тобой на Ярославском не

встречались? Ты еще с подругой была – тощая такая, и все зубы золотые.

Ты мне тогда больше понравилась, но тощая вцепилась – не оторвешь.

– Ты ошибся, – сказал Эдик. – Мы виделись на вечере органной

музыки. Орган, Бах. Незабываемое удовольствие, не правда ли?

– Ну и ладно! – согласился Семен, – Тогда я с горя петь буду.

Мамаше дочка говорила:

«Зачем с папашею ты спишь?

Зачем с папашею ты спишь,

А я, девчоночка, одна?»

– Тише! – зашипела носатая. —Это уже черт знает что. На нас

смотрят.

– Ты, шнобель! Не порти песню! – сказала Наташка.

– Как? – спросила носатая. – Как ты меня назвала?

– Понравилось? – обрадовался Семен. – Ты ей про Баха, а народная-

то лучше. Налей ей еще. У нее душа простая, ее коньячок не испортит.

– Мадемуазель пошутила, – сказал Эдик носатой, – она не хотела

тебя обидеть. Шнобель это..

– А ты не лезь! – оборвала Наташка. – У меня у самой язык есть.

Давай выпьем, шнобель.

– Это черт знает что! – вспыхнула носатая.

– А что вы думаете об Антониони? – спросил Эдик.

– Перестань паясничать! – носатая встала. – Нам пора, позови

официантку.

– Ты фокусы носом показывать не умеешь? – спросила Наташка. —

Тебя в любой цирк возьмут.

Носатая двинула стул, споткнулась и побежала из зала.

– Девушка! – позвал Эдик официантку и положил на стол деньги. —

А вы попали под дурное влияние. Жаль, я думал, что мы приятно

побеседуем.

– Ты беги, – сказала Наташка, – беги за своим шнобелем. Паяльную

мастерскую откроете.

Эдик ушел. Подошла официантка, заглянула в блокнотик, взяла деньги и

собрала посуду. На столе остались только две рюмки и почти пустая

бутылка.

– Чего ты раздухарилась? – спросил Семен. – Выпила и молчи. А то

вывести можем.

– Ты, что ли? Попробуй.

i

– Не роняй марку. Ты же с Ярославского.

– А ты откуда? От маминой юбки? Пижон несчастный, стиляга!

– Ладно, давай дернем по последней и разбежимся. Совсем шуток не

понимаешь.

– Нужны мне ваши шутки! У меня работа.

– Ври больше.

– А зачем мне врать? Ты же сам говорил, что видел меня на