Текст книги "Длинные дни в середине лета"

Автор книги: Александр Бирюков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Ярославском.

– Мало ли что я говорил.

– У меня работа такая. И нечего над ней смеяться. Думаешь, это легко?

– Ну, тогда действуй. Коньяк можешь допить.

Он встал, пошел, но вернулся и неловко сунул Наташке трешник.

– Пока, на Ярославском встретимся!

...Вечером Наташка шла по глухой, темной улице. Идти было нелегко.

Наташку пошатывало, как будто кто-то ее толкал или тротуар качался. Как

это получается, Наташка понять не могла, но все равно было смешно и даже

весело.

– Мамаша дочке говорила, – пела Наташка,– зачем с папашею ты

спишь?

Мимо проносились машины. Наташка махала им, кричала, но машины не

останавливались. Тогда Наташка встала посреди мостовой и, дождавшись,

когда вдали сверкнули фары, пошла навстречу. Машина остановилась.

– Занято. Не видишь? – спросил шофер.

– А мне тоже нужно, – сказала Наташка и полезла в машину. —

Здрасте!

– Куда вам нужно! – спросил сидевший сзади мужчина.

– А мне все равно. Ты не очень старый?

– Напилась – молчи! – сказал шофер, аккумулятор у него барахлил,

и мотор никак не заводился. – А то высажу.

– А я тебя знаю. Ты меня на Сходню возил, только у тебя ничего не

вышло. Поэтому ты и злишься. Но больше я на Сходню не поеду.

– Ах ты дрянь! – рассердился шофер. – А ну вылезай.

Наташка не двинулась с места, пассажир молчал.

– Куда она пойдет? – сказал он наконец. – Девчонка еще совсем.

Поехали.

– Только я портвейн пить не буду, понял? – сказала Наташка, когда

машина тронулась. – Может, у тебя мадера есть?

На Наташку понеслись огоньки – белые, красные, зеленые. Казалось,

что машина стоит на месте, а огоньки кружатся вокруг нее – маленькие, с

длинными, острыми лучиками, или это была елка – большая и невидная в

темноте, а машина все ехала вокруг нее и никак не могла объехать.

– А ты ничего! – сказала Наташка пассажиру. – Хочешь, я к тебе

пересяду? Шеф, останови!

– Как же! Сиди, где сидишь, – шофер все еще злился. – Я вообще

считаю, что таких стричь нужно наголо, чтобы все видели. Правильно?

– А что хорошего? – спросила Наташка. —Ни себе, ни людям. Но

если ты очень хочешь – на, стриги. Только кто тебе разрешит?

Пассажир опять промолчал. Машина мчалась неизвестно куда. Ничего

нельзя было разглядеть, Наташка задремала.

Она проснулась, когда машина остановилась и шофер зажег свет.

Пассажир сунул ему деньги и выскочил.

– Эй! – крикнул шофер и тоже выскочил. – Подарочек свой забери.

– Почему мой? – спросил пассажир и снова достал бумажник.

– Ну уж нет! – не уступал шофер. – Мне сейчас в парк. Куда я с ней

денусь?

– А я куда?

Наташка вылезла из машины и дожидалась, чем кончится этот торг.

Пассажир был не старый, лет тридцати пяти.

– А что ты раньше думал? Мадеру ей обещал.

– Да, мадеру. А портвейн я пить не буду.

– Слушай, – сказал шофер, – раз такое дело – возьми свой трояк. А

я поеду. Совсем засыпаю.

– Годится! – Наташка выхватила у него деньги и отдала их

пассажиру. – И катись.

– Дождешься! – шофер полез в машину. – В следующий раз бритву

захвачу. Наголо обрею.

Машина завелась сразу.

– Эй,– позвал шофер,– а то давай я ее в отделение подброшу! Вдруг

она несовершеннолетняя?

– Завидно стало? – крикнула Наташка. – Катись!

Такси уехало. Они стояли на пустой темной улице, застроенной

одинаковыми длинными домами. Почти все окна были уже темными.

– Ты правда несовершеннолетняя?

– Я паспорт дома забыла.

– Может, домой тебя отвезти?

– Далеко ехать. Я здесь на Выставке с коровой. К ней в паспорт

вписана.

– Вам паспорта до сих пор не дают?

– Чегой-то? Что мы, не люди, что ли? Ты бы так за сиськи подергал!

Какой твой дом? Пойдем.

Наташка пошла. Мужчина двинулся-за ней.

– Думаешь, нахалка? Это у меня привычка такая: как решу – так и

делаю. Мне даже в сельпо все без очереди дают. Не веришь?

– Вот сюда. Третий этаж.

– Между прочим, – сказала Наташка, когда они поднимались по

лестнице, – меня зовут Алисой. А тебя?

– Сергей Петрович. То есть Сергей, наверное.

Квартира была трехкомнатной. Первая комната, слева, была детской – у

окна стояла кроватка, на столике и на полу валялись игрушки, книжки.

– А жена где? – спросила Наташка.

– На даче.

– Это ты сам, значит, играешь? Или девочек приводишь? А ничего

живешь. Вот где наши деревенские деньги!

Они прошли на кухню. Сергей топтался около окна и молчал. Наташке

стало смешно.

. – Ну что? – спросила она. – Телевизор будем смотреть? У нас в

деревне у председателя уже цветной.

– Программа кончилась.

– У кого кончилась, а у кого только начинается. Правда? Хочешь, я

спою? «Я не стану тебя есть, милая ты девица. У тебя во рту медведь из

нагана целится».

Хмель уже проходил, и Наташка почувствовала, что звучит ее частушка

несуразно. Сергей все молчал.

– Не нравится? Дурочка деревенская, думаешь? Презираешь деревню?

А кто тебя кормит?

– Не кричи.

– А чего – не кричи? Привел и презирает. А ты кто – князь, чтобы

простой народ презирать?

– Не кричи, – еще раз попросил Сергей, – никто тебя не презирает.

– А может, у тебя водка есть? – совсем другим голосом спросила

Наташка. – Давай выпьем за дружбу между городом и деревней.

– А ты дурить не будешь?

– Что ты! Я знаешь как сразу поумнею? На сорок процентов. —

Сергей достал из холодильника бутылку, разлил.

– А ты ничего, – сказала Наташка, выпив. – Только все молчишь. Ты

меня боишься?

– Не очень.

– А ты совсем не бойся. Я без нагана, понял?

– Понял.

– Ну, тогда давай еще.

Она налила себе, пошла с бутылкой к Сергею, но остановилась.

– Только ты сразу скажи – пять рублей дашь?

– Дам.

– Нет, ты на стол положи

Сергей выложил пятерку и так и остался стоять с пустой рюмкой.

– Ха-ха! – крикнула Наташка. – Дал, а? Дал!

Она схватила эту бумажку, приложила ее к лицу, попробовала сдунуть,

потом смяла, подбросила. Она носилась по кухне и кричала:

– Дал, а? Дал! А ты боялась!

Потом она замолчала, и наступила неловкая тишина.

– Ну что? – спросила Наташка. – Что ты молчишь? Сейчас, да? Нет,

давай еще выпьем.

Сергей пить не стал. Наташка опять одним махом опрокинула рюмку,

посмотрела, куда ее поставить, обтерла о платье руки и медленно пошла к

Сергею. Не доходя шаг, она остановилась. Они стояли минуту или две друг

против друга.

Вдруг в комнате зазвонил телефон. Сергей побежал и снял трубку.

– Привет! – закричал он. – Что же ты не звонишь? У меня все по-

старому. Какой отпуск – я же в приемной комиссии. А у тебя что? То есть

как – нет новостей? Нет уж, если позвонил, говори конкретно, выкладывай

свои мысли. Нету?

Вошла Наташка с налитой рюмкой, но Сергей только махнул – не

мешай, сейчас.

– Нет, – сказал он, – ты меня не обманывай. Весь советский народ

строит коммунизм, а у тебя никаких новостей? Зачем же мы тогда убили

царя и господина Рябушинского? Чтобы ты беспартийно дрых на продав-

ленном диване? А как же пролетарии всех стран? Тебе до них нет дела? Я

напишу в твою партийную организацию. Поверят. Ничего, я тоже

беспартийный. Пускай воспитывают. Лучше давай новости. Ты еще про

погоду расскажи. В газете прочитал? А Грета Михайловна... Передай ей

привет. А еще что? Ну и жизнь. Тогда привет. Звони. И чтобы новости были,

слышишь?

Сергей повертел трубку – она орала противным голосом, с сожалением

положил ее и пошел в кухню. Наташка сидела за столом.

– Думаешь, – сказала она, – если заплатил, можешь издеваться как

хочешь? Ты не прав.

– Ин вино веритас. Давай выпьем. Разве пятерка – деньги?

– И опять не прав. Пятерка, конечно, ерунда, но важен почин. А

потом можно и прибавить. Вот ты сколько получаешь?

– Сейчас. Давай выпьем. Мне нужно позвонить.

– Не горит. Или боишься, что жена придет? Давай закроемся и свет

погасим.

– Ты и в деревне такая смелая?

– А что? Она позвонит-позвонит и пойдет к своему хахалю.

Думаешь, у нее хахаля нет?

– Интересная мысль. Не бойся, она сегодня не придет. В другой раз

проверим.

– Тогда посиди. Так ты сколько получаешь?

– Выпили! – Сергей взялся за рюмку. – И подожди. Я только

позвоню.

Он опять пошел к телефону.

– Я, – сказал он, набрав номер, – не нужны мне твои серые

новости. Я вчера «81/ » смотрел. Не мог я тебя взять,

2

меня самого взяли.

Там такая давка была – хоть конную милицию вызывай. Пуговицу

оторвали, пока с билетом лез. Как еще билет не вырвали! А потом,

знаешь, смешно было. Из-за чего шум? Зачем милиция? Ты

представляешь, мечется этот несчастный Гвидо Ансельми – кажется,

так его зовут, – которого играет великолепный Мастрояни, то между

бабами, с которыми он раньше спал или собирался это сделать, то между

своими детскими воспоминаниями, в которых тоже до фига эротики...

Ну, баб временами голых показывают... Не совсем, правда, но кое-что

видно... А что еще? Зачем все это? Не поймешь.

В конце – это, наверное, Феллини очень любит – такой горько-

радостный карнавал. Помнишь, как Кабирия идет в финале —

оскорбленная, обманутая, оборванная? Слезы у нее на глазах – и тут

толпа каких-то веселых людей. Они пляшут, поют вокруг нее, и, под-

чиняясь их настроению... Погоди!

Что-то загремело. Сергей пошел посмотреть, что случилось. Наташка

стояла на четвереньках перед ванной и мычала.

– Порядок, – сказал Сергей и пустил воду, – только не утони.

– Так вот, цомиишь, – вернулся он к телефонной трубке, – все

они кружатся около Кабирии, и она оказывается охваченной этим

весельем – не совсем, но самую чуточку, но уже появляется какая-то

надежда у зрителя, что переживет свое горе героиня, что не так уж

страшно то, что произошло, а если и страшно, то что поделаешь, жить

все равно нужно. Гениально, правда?

Но там, в «Кабирии», был сюжет, ты знал, что с ней происходит, что

она хочет, кто ее обманывает, – все было ясно. А здесь вот такие

метания, а потом похожий карнавальчик, все берутся за руки и водят

хоровод вокруг не то макета, не то настоящей ракеты – пускай раньше

было тяжело и противно, но жизнь продолжается. И потому, что раньше

ничего понять было нельзя, этот железный финал не срабатывает. В

итоге думаешь: «А на фига все это?»

Потом наступила очередь Сергея слушать. Прижав трубку к уху, он

кивал, говорил: «Да, да. Ну и что? Допустим. А зачем?» – Наташка вошла

в комнату, села у ног Сергея. Он не обратил на нее внимания.

– А ты меня не разлюбишь? – спросила Наташка и дернула его за

штанину. – Ты будешь меня любить всегда-всегда? Давай, как у

Райкина – осенние листья шумят и шумят в саду. Я твою дочку буду

любить.. А жену мы кому-нибудь отдадим. Она ведь красивая, да? Вон у

нее марафета сколько в ванной. Не пропадет.

– Ну уж дудки! – закричал вдруг Сергей. – При чем здесь

свобода художника? Разве я на нее покушался? Пусть он будет самим

собой. И никто не требует, чтобы он только отражал. Зачем ты несешь

всю эту ерунду? Я согласен, что художника нужно судить по законам,

которые он сам установил для себя. Но если законодатель ошибся? И

ничего не значит – как он совершил ошибку, выразив себя или изменив

себе. Личность художника не может быть критерием. Как мерить

метром, который не можешь взять в руки?

Нет, я не владею истиной в чистом виде. Ты прав, нет у меня ее и в

виде сиропа. И компота тоже нет. Но какого черта ты звонишь среди

ночи и судишь о том, что даже не видел? А таким восторженным

идиотам и смотреть не стоит. И, наверное, прав наш родной кино-

прокат, что защищает мозги таких, как ты, от чрезмерного напряжения.

Посмотрел в свое время «Кубанских казаков» – и хватит с тебя. И

больше не рыпайся.

Сергей повесил трубку. Наташка уже спала, положив голову ему на

колени. Он поднял ее, положил на кровать, отвернул край одеяла и

перекатил Наташку на простыню. Платье задралось, Сергей потянул его

выше, хотел снять. Наташка открыла глаза и бессмысленно уставилась на

него.

– Извини! – сказал Сергей. – Может, разуешься?

Но и разувать Наташку ему пришлось самому. Потом он разделся,

выключил свет и лег рядом. Несколько минут он лежал неподвижно, потом

зажег спичку, стал набирать, номер, но бросил трубку. А через минуту

телефон зазвонил.

– Что тебе? – спросил Сергей. – Ну и что? Да? Ладно. Что еще?

Господи, ну при чем здесь Буденный и Бабель? Борода уже у этого анекдота.

И что говорил Пушкин про толпу я тоже знаю. Но пойми, что любой свободе

творчества положен предел – восприятие читателя. И этот предел, по-

моему, разумный. Творчество без расчета на зрителя – это онанизм. Разве я

говорю, что Кафку нужно издавать стотысячным тиражом? Ну назови мне

хоть одно произведение, которое оценили бы только потомки. Стендаль не

годится – у него и при жизни были читатели. Ты мне лучше скажи, кто се-

годня читает Стендаля. А Толстого читают все, но его и при жизни читали.

Нет, я не демагог, не волюнтарист. А ты обходи графоманов, скупай у них

рукописи и храни их под подушкой. Все!

Сергей повесил трубку, но через секунду телефон зазвонил снова. Он

снял трубку, сказал: «Да!», но слушать не стал, положил ее на пол. Он

подождал несколько минут, потом, улыбаясь, поднял:

– Наговорился?

И дал отбой. Трубку он положил рядом с телефоном. Она загудела

громко, как сирена. Он повертелся, потом положил ее на рычаг – телефон

тотчас зазвонил.

– Чтоб ты сдох! – выругался Сергей и спрятал трубку под подушку.

Утром зазвенел будильник. Сергей, проснувшись, подумал, что это

телефон, свесился с кровати, чтобы найти его, увидел часы, ахнул и

вскочил. Через минуту он был уже одет. Наташка спала.

– Вставай! – он потряс ее за плечо. – Я опаздываю.

Он сбегал на кухню, принес вчерашнюю пятерку.

– Возьми. Только скорее – мне очень некогда.

Наташка встала, одёрнула платье, молча пошла к двери. У порога она

обернулась.

Ты добрый? А я тебя об этом просила? – крикнула она и швырнула эту

бумажку. – Подавись ты своими деньгами.

Ч е т в е р т ы й д е н ь

В семь часов народу на улице немного и машин почти нет. Наташка шла

по пустой улице. Район был новый, зелени еще никакой, кроме затоптанной

травки и тонких, в палец, саженцев. Утро было ясным, от политых мостовых

еще тянуло прохладой. Где-то рядом все время что-то падало, и грохот

прокатывался по пустой улице. Наташка повернула за угол – здоровый

парень в распахнутой спецовке поддевал из кузова машины ящики с

румяными батонами и бросал их на обитый жестью подоконник булочной.

Пахло теплым хлебом.

– Эй, – крикнула Наташка, – дай батончик!

– Оголодала?

– Мне для коровы. Где я ей травы возьму?

– Правильно. Молоко небось жирное от хлеба?

– Что ты! Одно масло!

– Сколько же ей батонов нужно? – парень мотался между машиной и

окном булочной.

– Мешок. И то мало.

– А чего я тебя раньше не видел?

– Мы только переехали.

– И корову взяли?

– Ну!

– Из деревни?

– Ну да! Из центра.

– Где же вы ее там держали?

– А у нас барак был аварийный. Туда никакое начальство не заходило.

А комнаты были свободные, в аварийный новых не селят. Вот и держали —

кто козу, кто свинью.

– Правильно. Зачем помещению пустовать? Воняло здорово?

– Ничего. Все равно переезжать скоро.

– А теперь как?

– В ванной. Воды горячей пока нет.

– Хитрая у тебя мать. А ты, значит, побираешься?

– А тебе жалко?

– Мешок твой где?

– Попробовать сначала нужно. Может, у тебя невкусный.

– Садись, – парень разломил батон пополам, они сели на ступеньку

машины. – Ну как?

– Ничего.

– Вон как наворачиваешь. А ты что, спишь с коровой вместе? Платье

она тебе жевала?

– Она! Хахаль настырный попался. Гляди, как все измял. А ты девочек

не лапаешь?

– Тебе очень надо знать?

– Знаю я вас, правильных, первые лезете.

– Откуда ты такая умная?

– А ты дурочек больше любишь?

– Ну-ка встань!

– А зачем?

– Встань, тебе говорят!

Наташка встала, парень посмотрел на нее сверху вниз и ударил ногой под

зад. – Ты чего? Ты чего? – загнусила Наташка, отскочив.

– Пошла домой! Я тебе рога посшибаю!

– Посшибаешь, как же!

– Брысь отсюда!

Наташка, размазывая слезы, затрусила по все еще пустой улице. Через

несколько домов в чахлом скверике она села на лавочку и закрыла глаза.

Солнце было приятное, еще не слепило. Прохожих почти не было, Наташка

задремала.

...Она встала, когда солнце припекло по-настоящему, прошла несколько

улиц дождалась троллейбуса. Он был пустой, только около кассы под

табличкой «общественный контролер» сидел старик в сетчатой безрукавке

поверх голубой майки.

– Возьмите билет! – сказал старик.

– А у меня проездной.

– Предъявите.

– Дома забыла.

– Тогда возьмите билет.

– А у меня проездной.

– Предъявите.

Наташка села напротив старика и, закрыв глаза и не слушая его,

говорила как заведенная:

– У меня проездной, дома забыла, у меня проездной, дома забыла...

Что-то звякнуло.

– Ha-те, девушка! – старик протянул ей билет. – Бывает, что мелочи

нет, а крупные менять не хочется. Со всяким бывает.

Наташка от неожиданности даже встала. Старик отвернулся к окну,

считая разговор оконченным. Троллейбус тормозил перед остановкой.

– Подавись ты этим билетом! – крикнула Наташка и выскочила.

Идти до пляжа оказалось далеко. Наташка разомлела и, ступив наконец

на серый песок, застыла, подставив лицо прохладному ветерку.

– Вы не можете дальше пройти? – спросила у нее за спиной

щупленькая девушка в очках. Она лежала в купальнике, подставив солнцу

узкую, как доска, спину и уткнувшись в раскрытые книги. Еще несколько

книг торчало из полосатой сумки.

– А здесь не читальня! – сказала Наташка. – Подумаешь какая

умная!

Девушка не ответила. Наташка все-таки шагнула в сторону. Народу на

пляже было немного, даже топчаны стояли свободные.

В этот час молодых было немного, старых даже больше. Наташка

прошлась по берегу, оглядываясь. А может, это только казалось, что старых

больше. Они возвышались своими телесами, как слоны, и пляж был, как

кладбище старых белых слонов. А солнце уже палило, и нужно было где-то

найти купальник.

«Если у этой умной попросить? – подумала Наташка. – Ей купальник и

не нужен совсем. Пусть книжками закроется».

Наташка села рядом с ней и спросила:

– Все читаете?

Она взяла книжку, полистала, положила, взяла другую.

– Вам это неинтересно, – строго сказала девушка, она была не такая

уж и молодая, как сначала показалось Наташке – лет тридцати.

– А про что книжка? – спросила Наташка, которой стало обидно, что

такая кикимора не хочет с ней разговаривать.

– Ты не поймешь.

– А ты объясни. Ты же ученая.

– Мне некогда.

– Всем некогда. А говорят, человек человеку друг, товарищ и брат.

– Ну и что?

– Ничего. Неправда все это.

– А что, по-твоему, правда?

– Ее нет – кошки съели.

– Еще что скажешь?

– А чего ты мне рот затыкаешь? Целый город людей, а поговорить не с

кем.

– Ну, что тебе?

– Ты сколько зарабатываешь?

– У меня стипендия.

– А у меня ни фига. А машину я все равно раньше тебя куплю.

– Ну и что?

– Ничего. Тебе неинтересно?

– Покупай.

– А работать я не буду.

– Не работай.

– Я и так проживу.

– Попробуй.

– Не веришь? Да если я захочу, ко мне очередь будет, как в ГУМе за

кофтами. Нарасхват буду!

– Пожалуйста.

– А ведь это нехорошо. Меня воспитывать надо.

– Зачем?

– Доучилась? Что же ты такое говоришь?

– А зачем тебя воспитывать?

– Чтобы я так не делала.

– Другая найдется.

– А вы и другую воспитывайте.

– Ну и что? Третья будет.

– Неправильно ты говоришь. Зачем тогда милиция?

– До тех пор, пока будет социальная основа для таких поступков, они

сохранятся. Милиции трудно с ними справиться. Нужно, чтобы произошли

глубокие изменения в сознании каждого человека.

– А я? Выходит, я ни при чем?

– При чем. Но захочет общество – в космос полетишь или на фронт

санитаркой пойдешь.

– Неправда! Я сама все решила!

– Вопрос появляется только тогда, когда есть пред посылки для его

решения. Знаешь, кто это сказал?

– А мне все равно. Никакого твоего общества нет. Есть клиенты,

шпана, работяги, фраера. Общество, может, бывает, когда выпить

собираются. А так каждый сам по себе живет.

– А ты попробуй хоть день без людей прожить – заскучаешь. И

есть что-то ведь надо.

– Заработаю.

– Иными словами, вступишь в какие-либо общественные отношения.

А они определяются в конечном итоге объективными законами, изменить

которые человек не в силах. Он может лишь познать эти законы, на-

учиться использовать их в своих интересах. Но изменить эти законы

человек не может.

– Хорошо говоришь! И какие там про меня есть законы?

– Обыкновенные. Перебесишься. Залечишь гонорею. Пойдешь

работать. Выйдешь замуж. Дадут тебе квартиру отдельную, чтобы с

соседями не ругаться. Родишь мальчишку, отдашь его в английскую

школу, тогда во всех школах языки начнут с первого класса преподавать.

По воскресеньям будешь с мужем на «Фиате» за город ездить. Вот и все.

– Неправда! – крикнула Наташка. – Врешь ты все. Ничего этого

не будет.

Она вскочила, сжав кулаки. Девушка смотрела на нее с удивлением и

испугом. А Наташка прыгала вокруг нее и кричала:

– Неправда! Я сама все решила. Зачем ты врешь? Я проститутка, и

в гробу я твой «Фиат» видала. Поняла? Ты мне рот не затыкай. Плевать я

хотела на твое общество.

Потом она упала на песок и затихла. Мокрой косынкой девушка

вытерла ей лицо. Потом сходила еще раз к реке, принесла в пригоршне

воду, плеснула на Наташку. Та открыла глаза.

– Ты чего? – спросила девушка. – Чем я тебя обидела?

Наташка посидела несколько минут, встала и пошла.

– Эй! – позвала она, отойдя уже порядочно. – Как твоя наука

называется?

– Философия.

– Не будет этого никогда. А книжки свои выкини!

Потом она долго шла по улице. От чахлой молоденькой зелени прохлады

не было никакой. Воняло асфальтом. Тяжелые грузовики пыхтели какой-то

дрянью. У Наташки разболелась голова, и она смотрела по сторонам,

отыскивая, куда бы спрятаться. На лавочке можно было сейчас поджариться.

Она зашла в мебельный магазин. Покупателей не было, и даже продавцы

куда-то, попрятались. Наташка присела на стул. Никто на нее не закричал.

Тогда она шмыгнула в дальний угол к широкому дивану, потрогала обивку и

даже поморщилась, обнаружив на полировке царапину, как будто хотела

этот диван купить. Никто не прогнал ее. Она легла, спряталась за высокой

спинкой.

Наташка закрыла глаза. Негромкий шум магазина вдруг навалился на

нее. Он густел, становился громче, Наташка испугалась и открыла глаза. В

магазине было тихо, только у входа визгливая тетка что-то кричала. Но

стоило Наташке закрыть глаза, как гул усилился. Что-то крутилось вокруг

Наташкиной головы все быстрее и быстрее, и уже не было никаких сил

выдержать эту страшную карусель. Наташка заплакала.

– Ты чего? – над ней стоял толстый парень в сатиновом халате.

– Голова, – Наташка потрогала затылок, ей было так плохо, что она

даже не подумала о том, что продавец может заорать, выгнать ее на улицу.

– У меня тоже. Это от жары. На таблетку – проглоти и полежи. Все

пройдет. Только разуйся.

Он отошел, а Наташка снова закрыла глаза и почти тотчас уснула. Спала

она так крепко, что не слышала, как звенел звонок на перерыв. Кто-то хотел

ее разбудить, но тот же толстый парень сказал: «Пусть поспит!» К вечеру

покупателей в магазине стало больше, к дивану, на котором спала Наташка,

тоже подходили. Но парень положил на этот диван табличку «Продано».

Потом в магазин пришли пять ребят, почему-то им понравился только этот

диван, и они сказали: «Засечем время!» – и стояли до тех пор, пока

продавец не убрал табличку.

– Эй, барышня, – закричали ребята, – приехали! Подъем! Вас ждут

великие дела! Встань пораньше, встань пораньше, встань пораньше!

От этих глупых криков Наташка проснулась. Ребята схватили диван и

потащили его к выходу. Наташка пошла за ними. Горланя, ребята подняли

диван на руки и понесли. Он торжественно плыл над головами прохожих, и

прохожие оборачивались, смотрели на это шумное шествие. Наташка зачем-

то шла следом, по образовавшемуся коридору, понемногу отставая, и смот-

рела, как диван уплывал от нее, красивый, похожий на корабль.

– Добрый вечер! сказал тот самый толстый продавец. – Как ваша

голова?

– А вы уже кончили?

– Меня отпустили. Голова болит.

– А у меня прошла. Спасибо.

– Меня зовут Виктор.

– Такая жара! – сказала Наташа, потому что Виктор стоял перед

ней, дожидаясь чего-то. – Сейчас бы арбуз!

– Где же его взять? Арбузы будут через месяц. Но это идея. Можно

купить сок манго. Пойдемте!

– Куда?

– Ну вот, вы уже испугались. Разве я похож на людоеда? Хотите, я

дам вашей маме расписку, что верну вас в целости и сохранности.

– Я далеко идти не хочу. Сейчас в троллейбусе задохнуться можно.

Виктор жил в новом девятиэтажном доме. В подъезде он долго

ковырялся пальцем в почтовом ящике, выуживая какую-то открытку, но

оказалось, что это квитанция за телефонный разговор.

– Вам пишут! – сказала Наташка.

– Дождешься от нее.

Однокомнатная квартира сверкала чистотой. Наташка все ждала, что

откуда-нибудь выйдет мать или жена – на пальце у него блестело

обручальное кольцо, но никого, кроме них, в квартире не было. Квартира

была обставлена, как, наверное, и тысячи других – стандартный

гарнитур, пестрые занавески, два горшочка с «бабьими сплетнями»,

телевизор, магнитофон, полка с книгами, гравюра в белой раме.

Виктор вытащил желто-красную машину для сбивания коктейлей

открыл банки, стал резать мороженое. Мороженое попалось твердое, и,

хотя Виктор нарезал его мелко, лопасти крутились еле-еле, как сонные.

– Разойдется, – сказал он, – вы идите в комнату, я подам.

Через несколько минут он появился с подносом.

– Ну как? – спросил он. – Вкусно? Может, сахару мало?

«Какой чудной парень, – подумала Наташка, – как нянька».

Виктор опять пошел на кухню, но вернулся и уставился на Наташку.

– Вы чего, а? – спросила она.

Виктор взял у нее чашку из рук, поставил на подоконник.

– Чего, а?

– Сейчас! Сейчас! – заторопился Виктор, он пошел к шкафу, потом

остановился, посмотрел на Наташку. – Ничего, показалось. Вы ешьте, а я

на вас посмотрю. Ладно?

– Смотрите. Только на мне ничего не написано.

Но Виктор все смотрел, и тогда Наташка спросила:

– А вам Леонов нравится?

– Кто?

– Ну этот, киноактер.

– А, нравится. Только вы не поворачивайтесь. Так и сидите.

– И мне нравится. Он такое вытворяет, повеситься можно.

– Очень хороший артист. Но он во всех ролях очень похож. А

бывает, знаете, что один человек на другого так похож, что волосы на

голове шевелятся

– Это от электричества: У меня иногда от расчески вот такие искры

отлетают.

– Положить вам еще?

– Немножко. Только вы тоже ешьте. Я одна не буду.

Виктор ушел на кухню. В это время в дверь позвонили.

– Кого это несет? – проворчал Виктор.

– Привет, бобыль! – заорал с порога парень. – Не повесился еще?

Гостей было двое – муж и жена. Его звали Юрой, ее – Люсей.

– Что я вижу! – крича Юра. – Опять женщина в доме. Он вам тоже

гарнитур устроил?

– От Светки ничего нет? – спросила Люся.

– Нужен он ей, как же! – опять закричал Юра.– Кому нужны

ненормальные? Вы, девушка, сразу учтите, что он псих, и не очень на него

заглядывайтесь.

– Как псих?

– А вы ничего за ним не замечали?

– Нет, вот только смотрел он как-то.

– Он всегда с этого начинает. А чужие вещи он вам не давал мерить?

– Юра, перестань! – вмешалась Люся.– Хватит глупости говорить. А

Светка твоя паршивка, так и знай. Я ее не защищаю.

– Ты только его защищаешь, – сказал Юра.– А может, у вас амуры?

– Успокоишься ты или нет?

– А может, у вас амуры? Вы скажите. Я не против, только порядок

должен быть, очередь установим.

– Я вам сейчас мороженое сделаю, – сказал Виктор,– вы такого еще

не пробовали. .

– О, великий кухонный муж! – заорал Юра.

– Открывай бутылку, – сказала Люся. – Я так устала и спать хочу, а

ты все время орешь.

– Здрасте! А кто ныл: «Навестим Витю! Навестим Витю!» Я, что ли,

тянул этого психа смотреть?

– Вы извините его, девушка! – сказала Люся Наташке. – Он прораб.

Привык на стройке горло драть. Вот и орет, никак остановиться не может.

– И прораб! Производитель работ то есть. А вы что, позвольте узнать,

производите?

– Нет, я этого больше не вынесу, – сказала Люся и включила

магнитофон.

Юра ушел на кухню, что-то там громко рассказывал. Люся задернула

шторы, забралась с ногами на тахту, внимательно посмотрела на Наташку.

– Где он тебя подобрал? Ты на Светку и не похожа совсем.

– Это неважно. Какая есть!

– А ты с характером. Ему почему-то всегда попадаются с характером.

Хоть бы одна мямля попалась.

– Ну и ладно. А тебе-то что?

– Ничего. Только учти, в этом доме хозяйка не требуется. Витя сам

лучше любой хозяйки. А завтра ему станет стыдно, и он тебя выгонит. Ты не

смотри, что он мямля. В два счета с лестницы спустит.

– А вот и мы, – сказал Виктор, входя с подносом. – Не скучаете?

– Сейчас развеселю! – Юра шел следом с бутылкой и фужерами. – К

пьянке товьсь!

Выпили. Юра сменил пленку, пошел твист. Люся легла и уставилась в

потолок. Виктор тихо сидел рядом с нею.

– Эх, завалилась моя супружница. Выручайте, девушка! – орал Юра,

не переставая крутиться перед столиком. – Ну, спасите!

– Я так не умею.

– Научу.

– У меня босоножки жмут.

Виктор вытащил из шкафа туфли, но они были велики.

– Возьми мои, – сказала Люся, – от него не отвяжешься.

– Вот так! – кричал Юра. – Как будто спину вытираете и ниже.

Сначала подметки никак не отлипали от пола, потом Наташка

приладилась, и стало получаться. Когда она поворачивалась к тахте, ей

казалось, что Люсина рука двигается у Виктора за спиной, словно она его

гладит.

– Все! – сказал Юра, когда пленка кончилась. – Во наломался.

Завтра на карачках ползать буду.

– Еще, еще! – требовала Наташка.

– Нет уж, баста, – сказал Юра. – Вставай, супружница. Пора

возвращаться в лоно семьи.

– Как ты мне надоел! – поморщилась Люся.– И все ты орешь! И все

какие-то глупости!

– Семья не глупость, а ячейка общества. С классиками споришь?

– Я тоже пойду! – сказала Наташка, когда Юра с Люсей стали

прощаться. – Подождите.

– Нет-нет! Нам совсем в другую сторону.

Наташка и Виктор вернулись в комнату. Виктор снова включил

магнитофон. Опять пошел твист, потом вдруг оборвался, как будто

магнитофон поперхнулся, и негромкий хриплый голос запел: «На

Смоленской дороге метель, метель, метель...»

– А куда она уехала? – спросила Наташка,

– Не знаю.

– Вы ее любите?

– Не знаю. Допивайте. Я пока посуду уберу.

Он ушел на кухню. Было слышно, как он включил там воду. Наташка

повернула ручку магнитофона. Теперь голос гремел на всю квартиру.

– А все-таки? – сказала она, входя в кухню. Виктор в фартуке мыл

посуду. – Почему она уехала?

– Не знаю. Она говорила, что больше всего на свете я люблю мыть

посуду. Ну и что? У каждого свои причуды.

– Вы бросьте психом прикидываться. Я знаю, что вы любите. Видела,

как вы с Люськой амуры разводите. А зачем врете? Зачем Люську мучаете?

– Вы ошиблись, девушка. Вам показалось. Почему вы кричите на

меня? Разве я сделал вам что-нибудь плохое?

– А чего хорошего? Мороженое купил? Да таких кобелей по сотне на

каждой улице.

– Я вас не пущу, уже поздно. Как вы поедете?

– А это не твоя забота. Не волнуйся, а то чашечку разобьешь.