Текст книги "Проклятый Лекарь (СИ)"

Автор книги: Александр Лиманский

Соавторы: Виктор Молотов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Глава 10

Я встал и подошёл к большой маркерной доске на стене.

– Классическая триада – артралгия, лихорадка, диарея. Все зацикливаются на ревматологии, потому что это очевидно и лежит на поверхности. Но вы упускаете главное.

Я взял маркер и начал рисовать схемы, связывая симптомы, которые, казалось бы, не были связаны между собой:

– Пациентка жаловалась на диарею и потерю веса? Да. Это кишечные проявления, которые часто игнорируют. Жаловалась на забывчивость и проблемы с концентрацией? Да. Это неврологические проявления. Болезнь Уиппла – это системное заболевание, оно поражает не только кишечник.

– Откуда вы знаете про забывчивость? – напрягся Волков. – Я этого не озвучивал!

– В истории болезни было, – я пожал плечами. – В разделе «жалобы при поступлении», на второй странице. Вы, видимо, пропустили. И ещё, – я повернулся к нему, – потемнение кожи на костяшках пальцев. Вы списали это на «возрастные изменения». Но это классическая гиперпигментация, один из ключевых признаков при Уиппле. Артралгия, диарея, деменция, гиперпигментация. Сложите два и два, коллеги. Картина ясна как день.

В ординаторской повисла тишина.

Волков стоял, открыв рот, и его лицо переходило от красного к бледному. Он был разгромлен. Публично и унизительно. Костя-подхалим смотрел на меня с новым, подобострастным восхищением. Варвара и Ольга – с изумлением, смешанным с чем-то ещё. Они видели не просто «везунчика», а диагноста.

Сомов с удовлетворённой улыбкой кивнул. Он поставил на меня, и я выиграл для него этот раунд.

– Логично, – сказал он. – Егор, немедленно назначьте пациентке биопсию тонкой кишки и ПЦР-диагностику. Если Пирогов прав, ей нужен длительный курс антибиотиков. Очень длительный. Иначе рецидив и смерть.

Волков молча кипел от злости, но спорить не смел.

После разбора ещё нескольких случаев, уже без моего участия, Сомов подозвал меня и дал мне список из пяти пациентов.

– Стандартные осмотры, Пирогов. Ничего сложного.

Он сказал «ничего сложного», но все в комнате понимали, что это была лишь формальность. Сегодняшняя дуэль изменила расстановку сил.

Я вышел из ординаторской, оставляя за спиной униженного Волкова и ошарашенных коллег. Это было приятное чувство. Власть – это не только магия и легионы мертвецов. Иногда это просто знание, которое ставит на место зарвавшегося идиота.

Я мысленно позвал Нюхля. Костяная ящерица немедленно материализовалась у моих ног, невидимая для всех остальных, и с нетерпением посмотрела на меня своими зелёными огоньками. «Что, хозяин? Новое задание? Кого укусить?»

«Видишь того злого дядю с красными пятнами на шее? Который сейчас выглядит так, будто проглотил лимон целиком? Следуй за ним. Сделай его день… интересным. Но без укусов. Мы переходим на новый уровень. Психологическое давление».

Нюхль радостно клацнул челюстями.

«Для начала стащи что-нибудь важное. Ключи от его кабинета, например. Пусть ищет, потеет, опаздывает на приём».

Ящерица кивнула и тенью поскакала за Волковым, который как раз выходил из ординаторской.

План мести был прост и элегантен в своей мелочности. Сначала стащить ключи от кабинета. Потом можно будет перекладывать его стетоскоп в самые неожиданные места – в мусорное ведро, в чайник, в карман к другому врачу.

Двигать документы на его столе, пока он не смотрит. Издавать странные, необъяснимые звуки во время важных осмотров…

Мелочно? О да. Но эффективно? Посмотрим через неделю, когда он начнёт сомневаться в собственном рассудке и бояться заходить в свой кабинет.

Следующие два часа прошли в монотонной, удручающей работе. Пять пациентов, пять стандартных, скучных проблем. Контраст между моими ожиданиями (сложные случаи, умирающие пациенты) и реальностью (банальные болячки) был огромен.

Первой была пожилая дама, которая жаловалась на давление, но при этом требовала разрешить ей пить крепкий кофе три раза в день. Я терпеливо прописал ей диету и скорректировал дозу препарата, выслушав пятнадцатиминутную лекцию о том, что «в её время такого не было» и «все эти ваши новомодные таблетки – одна химия». Она ушла, вполне довольная моим вниманием, оставив мне жалкие полпроцента благодарности и потраченные нервы.

Второй – мужчина средних лет, который был абсолютно уверен, что у него опухоль мозга, потому что у него «стучало в висках». После десятиминутного осмотра я нашёл банальное защемление шейного нерва, провёл короткий сеанс точечного массажа и отправил его к неврологу. Он ушёл, сияя от облегчения. Процент Живы за то, что я избавил его от ипохондрии.

Третья – молодая девушка с гастритом, вызванным диетой из кофе и сигарет. Диета, антациды, контроль через две недели. Ещё полпроцента.

Четвёртый и пятый – супружеская пара с обычным ОРВИ, которые требовали к себе внимания, как к умирающим от чумы. Я выписал им стандартное лечение и оформил больничный лист, получив в сумме ещё один процент.

Итого – три процента. Три! Я едва покрыл дневной расход. Это была не работа, а благотворительность. Я тратил свои уникальные способности на лечение насморка и повышенного давления.

Мне нужны умирающие, а не ипохондрики! Где все те, от кого отказались другие врачи? Где сложные, запущенные случаи, которые Сомов мне обещал?

– Нюхль! – позвал я мысленно, когда вернулся в пустую ординаторскую.

Ящерица тут же материализовалась передо мной, гордо держа в костяных зубах связку ключей с брелоком в виде герба Волковых.

– Молодец, – я забрал ключи. – А теперь хватит играть с Волковым! Это всё весело, но непродуктивно!

Я положил ключи на стол Сомова – пусть Волков думает, что сам их там забыл. Моё раздражение росло.

– Ищи мне настоящих пациентов! – приказал я фамильяру. – Понимаешь? Тех, кто стоит на пороге! Тех, кому осталось несколько часов или дней, а не лет! Мне нужна большая рыба, а не эта мелочь!

Нюхль перестал играть. Зелёные огоньки в его глазницах вспыхнули ярче. Он понял. Понял всю серьёзность моего положения. Он коротко, по-деловому кивнул и растворился в воздухе, отправляясь на настоящую охоту.

* * *

Елизавета Золотова, отложив глянцевый французский журнал, полулежала на горе шёлковых подушек. Руки она скрестила на груди, а её красивое лицо выражало холодное, непреклонное упрямство. Она была похожа на королеву, принимающую просителей.

Перед ней, словно на ковре у монарха, стояли Пётр Александрович Сомов и старшая медсестра Глафира Степановна. Сомов пытался сохранить на лице маску терпеливого профессионала, но подрагивающий желвак на его щеке выдавал напряжение. Глафира Степановна же, наоборот, не скрывала своего негодования и буквально кипела.

– Я не просто требую, Пётр Александрович, я настаиваю, – заявила Золотова тоном, не терпящим возражений. – Моим лечащим врачом будет только доктор Пирогов. Остальные… меня не устраивают.

Сомов удивлённо приподнял бровь и даже сделал шаг назад, изображая искреннюю обиду.

– Елизавета Аркадьевна, позвольте… А чем же я, ваш лечащий врач, вас не устраиваю? Я думал, у нас с вами полное взаимопонимание.

Золотова тут же сменила тон с требовательного на бархатно-воркующий.

– Ну что вы, Пётр Александрович! Вы – лучший! Настоящее светило! – она кокетливо улыбнулась. – Но вы видите картину в целом. А доктор Пирогов… у него такой… деликатный подход к деталям. Он единственный, кто отнёсся к моему страху с пониманием. И кровь берёт так, что я даже не замечаю!

– Вот до чего дошло! – не выдержав, прошипела Глафира Степановна, обращаясь скорее к Сомову. – Потакаем капризам, а теперь выскочки-бастарды будут ставить под сомнение компетентность заведующего отделением!

Золотова медленно повернула голову к старшей медсестре, и в её глазах блеснула сталь.

– Простите, что вы сказали? – её голос стал тихим и ледяным.

– Я сказала, что доктор Пирогов сейчас очень перегружен, – быстро вмешался Сомов, спасая ситуацию. – У него много пациентов, он работает на два отделения…

– Мне плевать! – Золотова снова повысила голос, отбрасывая вежливость. – Или моим врачом будет он, или я жалуюсь мужу! А он, я вам напомню, спонсирует закупку половины вашего нового оборудования. Если моим врачом не будет Пирогов, я позабочусь, чтобы тот новый магический томограф, который вы так ждёте, уехал в другую клинику. Вам ясно?

Сомов тяжело вздохнул. На его лице отразилась вся усталость мира. Он проиграл. Выбора не было.

– Хорошо, Елизавета Аркадьевна. Я поговорю с доктором Пироговым.

– Вот и славно, – Золотова с победным видом откинулась на подушки, снова взяв в руки журнал. – И пусть приходит сегодня. Мне нужно сдать новые анализы.

Выйдя из палаты, Глафира Степановна буквально взорвалась.

– Пётр Александрович, это же неправильно! Мы идём у него на поводу! Потакать этим капризам! Этот Пирогов ещё напортачит, вот увидите!

– Глафира Степановна, – устало ответил Сомов, останавливаясь и потирая переносицу. – Иногда приходится выбирать между принципами и финансированием. И, увы, без второго первые становятся просто красивыми словами в некрологе.

* * *

Я вышел из ординаторской, направляясь в лабораторию за последними результатами анализов. В коридоре кипела обычная больничная жизнь – сновали медсестры, катили каталки санитары, где-то в отдалении спорили о чём-то врачи. Я шёл, погружённый в свои мысли, анализируя итоги дня.

– Святослав! Герой дня! – раздалось из-за поворота.

Я едва успел отскочить в сторону, когда из-за угла, едва не сбив меня с ног, вылетел Фёдор. Он затормозил так резко, что подошвы его ботинок взвизгнули по кафельному полу. С горящими глазами и улыбкой до ушей, он выглядел как вестник хороших, но очень шумных новостей.

– Слышал, ты сегодня Волкова не просто уделал, ты его по полу размазал! – воскликнул он, понизив голос до громкого шёпота, который слышал, кажется, весь коридор. – Вся клиника гудит! Говорят, ты диагноз поставил, даже не взглянув на пациентку.

– Просто высказал обоснованное предположение, – пожал я плечами, не отрываясь от бумаг.

– Ага, предположение! – захохотал Фёдор. – Весь этаж гудит! Болезнь Уиппла! Волков теперь ходит как в воду опущенный. Его Сомов так отчитал, что стены дрожали!

Он наклонился ближе, понизив голос до заговорщического шёпота.

– А ещё говорят, он ключи от кабинета потерял и полчаса по всему этажу бегал, как ошпаренный. Нашёл у Сомова на столе. Клянётся, что не оставлял. Говорит, нечистая сила!

Нюхль отлично поработал.

– Странные вещи иногда случаются, – улыбнулся я.

– Это точно! – Фёдор хлопнул меня по плечу. – Слушай, раз такое дело, может, вечерком пивка попьём? Отметим твои успехи?

Предложение вызвало неожиданное отторжение. Запах пива, солода, брожения… слишком напоминал запахи из лаборатории и морга. В моей прошлой жизни алкоголь использовался только для консервации органов, а не для удовольствия.

Это была привычка, въевшаяся в самую суть. Мысль о пиве была мимолётной слабостью, вызванной потребностями этого тела, но моя истинная природа противилась этому.

– Спасибо, Фёдор, но я сегодня занят, – вежливо отказался я. – Нужно подготовиться к завтрашнему дню. Может, в другой раз.

– Ладно, как знаешь, – Фёдор ничуть не обиделся. – Если передумаешь – я до девяти в «Трёх медведях». Забегай!

Он умчался так же стремительно, как и появился, оставив за собой шлейф позитивной энергии и лёгкого хаоса.

Забавно.

Всего несколько дней назад я был безработным бастардом, а теперь у меня есть две работы, влиятельные враги, капризные пациентки-графини и даже первый друг. Я быстро обрастал связями в этом мире. И это могло быть как очень полезно, так и смертельно опасно.

Я оставил Фёдора праздновать мои «подвиги» и направился выполнять последние поручения Сомова на сегодня. Нужно было забрать несколько историй болезни из архива.

Я только вернулся к бумагам, как почувствовал знакомое покалывание за левым ухом – фирменный сигнал Нюхля. И судя по силе этого «покалывания», он был чем-то очень, очень взволнован.

Воздух болезни замерцал, и передо мной с лёгким костяным стуком приземлился мой фамильяр. Он стоял на задних лапах и отчаянно размахивал передними, как дирижёр, пытающийся управлять невидимым оркестром. Его челюсть клацала с такой скоростью, что звук напоминал заводную трещотку.

– Нашёл? – спросил я шёпотом, наклоняясь к нему.

Он закивал с такой бешеной энергией, что я испугался, как бы его маленький череп не отвалился от позвоночника.

Наконец-то! Большая рыба! Сочный кусок Живы, который позволит мне не просто выживать, а накапливать! Я уже мысленно прикидывал, как незаметно проникнуть в нужную палату…

Нюхль тем временем продолжал свою пантомиму. Он показал когтистой лапой наверх, на потолок, а потом картинно завалился на бок, раскинув лапы и высунув воображаемый язык. Классическое изображение смерти.

– Кто-то умирает наверху? – уточнил я.

Снова яростный кивок. Потом Нюхль вскочил, выпрямился, задрал нос и нацепил на голову воображаемую корону, сделанную из воздуха.

– Важная персона?

Восторженное, громкое клацанье челюстей было мне ответом.

В этот самый момент из-за угла коридора вышел Сомов. Его лицо было непроницаемым, но я уловил в его походке нотки раздражения.

– Пирогов! – его голос был резким и нетерпеливым. – Я вас везде ищу!

Нюхль испуганно дёрнулся и тут же растворился в воздухе. Я мысленно приказал ему оставаться невидимым и, стараясь скрыть своё крайнее разочарование, повернулся к заведующему.

– Пётр Александрович, – учтиво кивнул я, – как раз закончил с анализами.

– Забудьте про анализы, – отмахнулся он. – У нас новая проблема. Пациентка Золотова. Она требует только вас. Никого другого не признаёт. Придётся взять её как постоянную пациентку.

– Она же практически здорова. Это просто капризы богатой дамы. Мои навыки там не нужны, – я хотел отказаться.

– Пирогов, я понимаю ваше желание заниматься «интересными» случаями, – ответ Сомова был безапелляционным. – Но сейчас речь идёт не о политике. А о финансировании. Муж Золотовой – наш главный спонсор. И сейчас он требует, чтобы его жену вёл лучший. А после вчерашнего случая, как вы понимаете, лучшим он считает вас. Это не просьба. Это приказ.

Я на мгновение замолчал, давая ему понять, что обдумываю его слова, а не просто готов подчиниться.

– Хорошо, Пётр Александрович, – сказал я наконец. – Я понимаю важность финансирования. И буду вести госпожу Золотову. Но у меня есть встречное условие.

Сомов удивлённо приподнял бровь.

– Условие?

– Да. Раз уж я теперь буду тратить своё время на ВИП-пациентов с их воображаемыми недугами, я хочу получить взамен что-то действительно стоящее. Я хочу получить право первым браться за самый сложный случай в вашем отделении. За пациента, от которого отказались другие. За тот, что считается смертельным.

Сомов смотрел на меня с нескрываемым изумлением. Он ожидал просьбу о деньгах, о должности, о чём угодно, но не об этом.

– Вы хотите… добровольно взять на себя безнадёжного пациента? – переспросил он. – Зачем? Это верный способ испортить себе статистику и репутацию в самом начале карьеры.

– Я хочу получить опыт, которого не получишь, леча капризы и насморк, – ответил я. – И я хочу доказать, что способен на большее. Для меня это принципиально. Я веду вашу капризную графиню, а вы, как только в отделении появляется «смертник», отдаёте его мне. Первому.

Он долго смотрел на меня, и его взгляд из удивлённого превратился в… одобрительный. Он увидел не странность, а запредельные амбиции.

– А вы, Пирогов, не так просты, как кажетесь, – он усмехнулся. – Мне нравится ваш азарт. Это дерзко. Но мне это нравится. Идёт, – наконец кивнул он. – Договорились. Как только у нас появится пациент, на котором все поставили крест, он – ваш. А теперь идёмте. Ваша новая пациентка ждёт.

Он развернулся и зашагал по коридору. Я усмехнулся про себя.

Он думает, что я рвусь в бой ради славы и амбиций. Он не понимает, что только что отдал мне ключи от золотой жилы. От неиссякаемого источника самой чистой и мощной Живы.

Я мысленно отдал приказ Нюхлю: «Отбой. Охота отменяется. У нас появился официальный поставщик».

Сомов развернулся и зашагал по коридору, явно ожидая, что я немедленно последую за ним. Я на мгновение замер, бросив взгляд на то место, где исчез Нюхль.

– Пирогов? – Сомов обернулся, его бровь вопросительно изогнулась.

– Иду, – ответил я.

Мы шли по коридорам терапевтического отделения, залитым стерильным, безжалостным светом.

Сомов шёл впереди, как ледокол, его белый халат развевался при каждом решительном шаге.

– Золотова сильно нервничает, – начал он, не оборачиваясь. – Она только что отказала трём врачам. Даже Степанова из ВИП-отделения не подпустила к себе, заявив, что у него «неприятный одеколон».

Вот же проклятье. Один раз проявил толику терпения к её театральным стонам, и теперь не отвяжется.

– Знаете, Пирогов, – продолжил Сомов, – я работаю в этой клинике двадцать пять лет. Я видел всё. Истерики, угрозы, подкуп. Но чтобы пациентка отказывала самому профессору Степанову, светилу нашей медицины, потому что ей «не понравился его парфюм»… это что-то новое. А всё вы. Чем вы её так очаровали, позвольте спросить?

Я почувствовал лёгкое, почти невесомое прикосновение к плечу. Словно на него села большая сухая бабочка. Но я знал, что это не бабочка. Это мой костяной фамильяр, который решил, что сейчас самое время для пантомимы.

Нюхль, невидимый для всех, кроме меня, уцепился своими маленькими костяными лапками за воротник моего халата и принялся с силой тянуть меня за мочку уха, отчаянно указывая второй когтистой лапкой на потолок.

Он все не успокаивался и хотел показать мне пациента.

– Говорит, что вы единственный, кто её понимает, – продолжал Сомов. – Даже намекнула, что может пожаловаться мужу, если мы пришлём к ней кого-то другого. А нам сейчас конфликт с главным спонсором совершенно не нужен.

Я попытался незаметно смахнуть фамильяра, делая вид, что поправляю воротник. Нюхль, проявив чудеса акробатики, увернулся и перепрыгнул на другое плечо.

– Она даже Морозову звонила, – Сомов наконец обернулся ко мне. – Лично требовала, чтобы вас назначили её лечащим врачом. Знаете, что он мне сказал? «Если Пирогов так нравится пациентам, значит, он делает что-то правильно. Выполняйте».

– Угу, – ответил я, наблюдая, как Нюхль перешёл к следующему акту. Он картинно схватился за своё несуществующее горло, его челюсть отвисла, а зелёные огоньки в глазницах начали медленно тускнеть, изображая предсмертные конвульсии.

Я мысленно аплодировал его актёрскому таланту, одновременно проклиная его на всех известных мне мёртвых языках. Он не просто показывал. Он кричал мне без слов: «Там, наверху, умирает! А ты идёшь к этой симулянтке!»

– Десять минут твой умирающий подождать не может? – шикнул я на него. – Сейчас отделаюсь от них и пойдём!

Нюхль на мгновение замер, прекратив свою пантомиму. Его зелёные огоньки задумчиво моргнули. Он словно прислушался к чему-то далёкому, оценил ситуацию, а затем… уверенно закивал головой. Мол, да, хозяин, минут десять-пятнадцать у нас в запасе есть.

– Вы меня вообще слушаете, Пирогов? – Сомов остановился так резко, что я едва не врезался в него.

– Да, конечно, – я быстро вернулся к сути разговора. – Золотова. Требует меня. Звонила Морозову. Уже рассказывает о новой жалобе.

– Именно! – Сомов разочарованно покачал головой. – Теперь у неё мигрирующие боли в сердце. Вчера кололо слева, сегодня, видите ли, справа, а завтра, я не удивлюсь, если заболит где-нибудь в пятке. И знаете, что? Она уверена, что это редчайшее заболевание, о котором она прочитала в каком-то дурацком дамском журнале. Идите, Пирогов. И сделайте что-нибудь.

Палата Золотовой утопала в цветах.

Огромные букеты роз стояли в хрустальных вазах, их сладкий аромат смешивался с запахом дорогих французских духов. На прикроватном столике, рядом с модным журналом, стояла тарелка с нетронутыми пирожными и ведёрко со льдом, в котором охлаждалась бутылка шампанского.

Больничная палата? Нет. Будуар скучающей аристократки, которая нашла себе новую, увлекательную игру – игру в «загадочную болезнь».

Елизавета Золотова лежала на кровати в пеньюаре цвета слоновой кости, листая глянцевые страницы.

– Доктор Пирогов! Наконец-то! – она отбросила журнал и театрально всплеснула руками. – Я знала, что вы придёте! Я чувствовала! Эти другие врачи… они совершенно меня не понимают! Они видят только анализы, а не мою тонкую, страдающую душу!

Я активировал некро-зрение.

Её Жива сияла ровным, здоровым, почти наглым светом. Никаких отклонений. Разве что лёгкое, едва заметное помутнение в районе печени – последствия вчерашней бутылки шампанского, не иначе.

– После вашей терапии мне стало гораздо лучше, – продолжала она, – но появились новые, ужасные симптомы! Сердце колет то тут, то там, особенно когда я смотрю грустные фильмы! А вчера, представляете, у меня случилась одышка, когда я пыталась выбрать между двумя бриллиантовыми колье! Это же верный признак сердечной недостаточности!

Она продолжала перечислять свои «симптомы» – от мнимой аритмии до воображаемой одышки после подъёма с кровати. Я кивал, делая вид, что внимательно слушаю и глубоко сопереживаю, пока Нюхль, невидимый и неугомонный, не начал новое представление.

Он снова показал наверх, отчаянно замахал всеми четырьмя конечностями и с драматическим стуком рухнул «замертво» на шёлковую подушку, изображая самую мучительную агонию, на которую был способен скелет ящерицы.

И тут меня осенило. Мне нужно было убрать её из палаты. Под любым предлогом. Мне нужно было наверх.

– Вам определенно нужен свежий воздух, – перебил я её поток жалоб. – Прямо сейчас.

– О! – глаза Золотовой загорелись. – Вы хотите прогуляться со мной по саду? Как мило! Но я так слаба, я едва могу подняться с кровати…

– Каталка, – быстро нашёлся я. – Это новая терапевтическая методика из Швейцарии. Динамическая оксигенация. Перемещение пациента на свежем воздухе в горизонтальном положении улучшает циркуляцию крови и… стимулирует выработку эндорфинов, гормонов радости.

– Каталка? – она приподняла идеально выщипанную бровь. – Как необычно! Обожаю авангардные методы лечения! Все мои подруги будут в шоке, когда я им расскажу! Скорее, доктор, везите меня!

Кажется, я нашёл способ попасть наверх.

Я с самым серьёзным и профессиональным видом помог Золотовой пересесть с кровати на каталку, аккуратно укрыв её ноги пледом.

– Очень важно, Елизавета Аркадьевна, чтобы ваше тело находилось в строго горизонтальном положении, – вещал я с авторитетом в голосе. – Это обеспечивает равномерный приток кислорода ко всем органам и способствует гармонизации потоков Живы.

– О, как интересно! – проворковала она, с восторгом глядя на меня.

Как только мы выехали в коридор, вся моя врачебная солидность испарилась. Я припустил со скоростью курьерского поезда. Колёса каталки взвизгнули на повороте, а пациенты в полосатых пижамах и медсёстры в накрахмаленных халатах в ужасе шарахались к стенам, провожая нас ошарашенными взглядами.

Золотова, вместо того чтобы испугаться, пришла в полный восторг.

– Быстрее, доктор! Ещё быстрее! – визжала она, придерживая свои растрепавшиеся локоны. – Я чувствую, как жизненные силы возвращаются ко мне! Это лучше любого шампанского!

Нюхль был моим личным призрачным штурманом. Он не просто указывал путь. Он появлялся на мгновение у нужного поворота, отчаянно махал когтистой лапой, а затем исчезал, чтобы материализоваться уже у следующей лестницы. Мы работали как слаженная, безумная команда: он – навигатор, я – тягловая сила, а Золотова – драгоценный, но совершенно бесполезный балласт.

– Осторожно! – взвыл санитар, выкатывая из-за угла тележку с грязным бельём. Он едва успел отскочить, уронив полное судно, которое с грохотом покатилось по кафельному полу. – Психов везёте⁈

– Это часть терапии! – бросил я через плечо, не сбавляя скорости. – Инновационный метод стрессовой оксигенации!

Резкий поворот к лифтам – Золотова снова взвизгнула и вцепилась в поручни каталки.

– Обожаю нестандартные подходы! – кричала она, её голос эхом разносился по коридору. – Это как катание на тройке, только лучше!

Катание на тройке. Если бы моя некромантская тройка из призрачных коней была здесь, мы бы долетели за секунды, проскакав сквозь стены. Но нет – приходится изображать извозчика для скучающей аристократки, которая визжит от восторга, пока я пытаюсь спасти свою собственную шкуру.

Лифт, к счастью, оказался пустым. Мы поднялись на нужный этаж. Нюхль привёл нас к операционному блоку. Я сбавил скорость, и каталка медленно, почти бесшумно, подкатилась к двери с табличкой «Операционная № 3». Моё сердце – вернее, сердце этого тела – колотилось от предвкушения. Вот он. Шанс.

Через круглое, как иллюминатор, стеклянное окошко в двери была видна драма жизни и смерти. Яркий свет мощных операционных ламп, холодный блеск стали, зелёные халаты хирургов.

Команда из пяти человек склонилась над открытой грудной клеткой пациента. На столе лежал пожилой мужчина с густыми седыми усами. На тумбочке рядом с ним лежала его больничная одежда, к которой были приколоты орденские ленты – явно важная персона.

Я активировал зрение.

Жива утекала из него, как вода сквозь пальцы. Потоки энергии в его теле были слабыми, прерывистыми. Серебристые нити истончались и рвались одна за другой. Ещё немного, и наступит точка невозврата.

Хирурги явно не справлялись. Но я мог бы… я мог бы стабилизировать его даже отсюда. Просто направив поток своей энергии, укрепив его ауру, дав им те драгоценные минуты, которых им не хватало…

И тут в окне появилось лицо в хирургической маске. Волконский.

Его глаза над маской сначала сузились в узнавании, а затем расширились в выражении чистого, незамутнённого, торжествующего злорадства. Он понял, зачем я здесь.

Он не просто постучал по табличке «Посторонним вход воспрещён». Он демонстративно, медленно поднял руку с зажатым в ней хирургическим зажимом. Злорадствовал.

Затем он холодно улыбнулся глазами и дёрнул за шнурок.

Штора с резким, сухим шорохом закрылась, отрезая меня от так необходимой мне благодарности.

– Зачем вы привезли меня к этому ужасу? – голос Золотовой за спиной прозвучал как скрип стекла по металлу. Она приподнялась на локтях, заглядывая в теперь уже закрытое окно. – Кровь, скальпели… Мне дурно! Доктор, у меня снова колет сердце! Отвезите меня обратно, немедленно!

– Это часть шоковой терапии, – я развернул каталку, и шум оживлённого коридора теперь не просто раздражал – он бил по нервам. – Контраст эмоций, понимаете ли, стимулирует вегетативную нервную систему. Вам ведь уже лучше, да?

– Пожалуй… – Золотова задумчиво коснулась своей груди. – Сердце и правда перестало колоть! Вы гений, доктор! Но теперь я хочу в сад, к цветам. И кофе. С пирожными.

Я посмотрел на закрытую дверь операционной, слушая восторженные визги Золотовой о «нестандартных подходах», но все мои мысли были там, за круглым стеклянным окошком.

Прислонился лбом к холодному стеклу, игнорируя брезгливые взгляды проходящих мимо медсестёр, и активировал некро-зрение на полную мощность. Я пробивался взглядом сквозь стену, сквозь металл, сквозь ткань зелёных халатов, фокусируясь на пациенте.

Нужно было разобраться, в чём дело. Почему Жива из него уходит прямо на операционном столе?

И то, что я увидел, заставило меня выругаться про себя самым грязным ругательством из моего старого мира.

Они резали не там! Их скальпели и зажимы ковырялись в грудной аорте, пока настоящая проблема, словно ядовитая змея, притаилась выше – в подключичной артерии.

Я видел, как стенка сосуда истончилась, раздулась, превратившись в уродливый, пульсирующий мешок, готовый вот-вот лопнуть и устроить в грудной клетке кровавый потоп. Они искали тигра в поле, когда он сидел на дереве прямо у них над головой!

Жива пациента таяла на глазах. Ещё три минуты таких бессмысленных поисков – и всё, точка невозврата.

В моём Сосуде – двадцать два процента. Этот пациент – это минимум пятнадцать процентов чистой, концентрированной Живы. Я не могу его упустить. К чёрту правила. К чёрту субординацию.

– Подождите здесь, – бросил я Золотовой, не заботясь о её реакции.

Я рванул вперед в чистую комнату перед операционной. Тридцать секунд на полноценную хирургическую дезинфекцию рук – роскошь, которую я не мог себе позволить. Я просто яростно растёр ладони спиртовым гелем из настенного дозатора. Сорвал со стены запасной стерильный халат, натянул его поверх своего, на ходу надевая маску.

Нарушил все возможные правила, но мне было плевать. На операционном столе умирал человек!

Дверь операционной распахнулась от моего толчка с такой силой, что ударилась о стену. Вся хирургическая бригада вздрогнула и обернулась.

– Стоп! – мой голос прозвучал как удар грома в стерильной тишине. – Вы убиваете его! Аневризма в подключичной артерии!