Текст книги "Проклятый Лекарь (СИ)"

Автор книги: Александр Лиманский

Соавторы: Виктор Молотов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

– Доктор Пирогов! – она обрадовалась моему появлению. – Как хорошо, что вы пришли. Я тут носочки вяжу для малышей из приюта. Зима, как всегда, внезапно наступит, нужно утепляться.

Я сел на стул напротив, открывая на планшете результаты её анализов.

– Давайте посмотрим, что показало ваше обследование.

Биохимия крови – идеальная. Все показатели в норме. С-реактивный белок, главный маркер воспаления, не повышен, электролиты в идеальном балансе.

Организм не болен в классическом понимании этого слова. Он не борется с инфекцией. Его что-то систематически травит изнутри, но что?

ЭхоКГ – УЗИ сердца – было почти в норме. Почти. Мой взгляд зацепился за короткую, написанную мелким шрифтом приписку врача-диагноста: «Незначительное фиброзное утолщение створок трикуспидального клапана, гемодинамически незначимо».

Для обычного врача – пустяк, возрастные изменения, на которые не стоит обращать внимания. Но для меня, знающего биохимию некромантии, это был огромный, красный, мигающий флаг.

Серотонин. Избыток серотонина первым делом бьёт именно по правым отделам сердца, вызывая фиброз клапанов.

Но УЗИ брюшной полости было чистым. Нужно повторить этот момент в учебниках. Он плохо отложился у меня в памяти.

Холтер – суточный мониторинг ЭКГ – показал несколько эпизодов синусовой тахикардии, которые идеально совпадали по времени с её «приливами».

Значит, это не психосоматика. Что-то реально провоцирует эти приступы.

– Марина Сергеевна, – начал я, не отрываясь от планшета. – Судя по всему, ваше тело реагирует на какой-то очень сильный, постоянный стрессовый фактор. Вы ведёте очень напряжённую жизнь?

– У меня есть небольшой бизнес, – пожала плечами Воронцова. – Консалтинговая компания, от покойного мужа осталась.

– И вы наверняка там пропадаете целыми днями, – проговорил я.

– Именно так, – сказала Воронцова, не отрываясь от вязания. – Но я очень слежу за здоровьем. Не только своим, но и чужим.

– Это очень правильно, – кивнул я, продолжая изучать результаты.

– Всем своим сотрудникам оплачиваю ежегодное полное медицинское обследование!

– Весьма щедро с вашей стороны.

– Особенно я настаиваю на онкомаркерах, – она грустно улыбнулась, и её руки на мгновение замерли. – Мой Серёжа… мой муж… он умер от рака. Запущенного. А ведь если бы вовремя обнаружили, его можно было спасти. Теперь я буквально заставляю всех своих сотрудников проходить обследование. А они ещё и не хотят! Представляете? Жалуются на потерянное время!

– Да уж, – согласился я. – В наше время сложно заставить человека пойти в больницу. Все думают, что беда обойдёт их стороной.

– Вот именно! А я им говорю: «Хотите у меня работать – будьте добры раз в год…»

Она не договорила. Её лицо вдруг исказилось гримасой нечеловеческой боли, спицы выпали из рук и со звоном покатились по полу.

– А-а-ах! – она схватилась за поясницу. – Спина! Как будто раскалённый нож в почку воткнули!

Следующий крик был ещё громче. Воронцова сползла с кресла, корчась от боли на полу.

Я бросился к ней, пытаясь понять, что происходит. И тут, словно по команде, рядом со мной материализовался Нюхль.

Он не смотрел на Воронцову. Он отчаянно жестикулировал, указывая своей когтистой лапой в сторону коридора.

Умирающий. Совсем рядом кто-то был на самом краю.

Воронцова кричала от боли. Нюхль дёргал меня за рукав, безмолвно умоляя идти за ним. В коридоре уже слышались встревоженные голоса и торопливые шаги медсестёр, привлечённые её криками.

Да что мне, разорваться, что ли⁈

Один пациент корчится от приступа. Другой, неизвестный, умирает, обещая огромный куш Живы. Проклятье не даёт права выбора – спасать надо всех, до кого можешь дотянуться.

Воронцова кричала всё громче. Нюхль становился всё настойчивее. В палату вбежала медсестра.

– Доктор, что с ней⁈ – воскликнула она.

Глава 20

Я руководствовался логикой. Воронцова – здесь и сейчас. Она в сознании. Её боль реальна. Неизвестный умирающий – это пока лишь сигнал. Сначала – то, что перед глазами.

Я бросился к корчащейся на кушетке женщине.

Быстрый осмотр, пальпация поясничной области – Воронцова взвыла от боли так, что у меня заложило уши. Одновременно я активировал некро-зрение, пытаясь нащупать причину этого внезапного приступа, и параллельно начал вливать в неё свою Живу, чтобы просто не дать ей умереть от болевого шока.

– Медсестра! – рявкнул я, и мой голос, усиленный адреналином, прозвучал как рёв, заставив всех в коридоре замереть. – Срочно! Реанимационный набор!

В палату, бледная как полотно, влетела Лизочка. Она увидела меня, склонившегося над Воронцовой, и в её глазах мелькнул не страх, а какая-то странная, почти фанатичная решимость.

– Срочно! – рявкнул я, не отнимая рук от пациентки. – Спазмолитик – дротаверин, две ампулы внутримышечно, сейчас же! Обезболивающее – кеторолак, тридцать миллиграмм, тоже внутримышечно!

Пока медсестра, действуя с поразительной скоростью и профессионализмом, готовила препараты, я бросил взгляд на мочеприёмник, висевший у её кровати. Пустой.

Я мельком глянул на шкалу сбоку. Дежурная медсестра поставила отметку фломастером четыре часа назад – на нулевой линии. И с тех пор мешок так и не наполнился. Ни на каплю.

Чёрт. Похоже, анурия. Полный отказ почек.

Но почему? В её анализах не было и намёка на почечную недостаточность. Это не могло развиться так стремительно. Если только… если только это не острая обструкция.

– Елизавета Сергеевна, – я наклонился к ней. – Сейчас мы снимем боль. Просто дышите. Я разберусь, что происходит. Я вам обещаю.

Она кивнула, стиснув зубы до скрипа. Слёзы текли по её щекам. Моя Жива едва справлялась, чтобы удержать её на грани сознания.

Инъекции подействовали почти мгновенно. Через пять минут адские спазмы начали отступать. Воронцова уже могла говорить, хоть и слабым, прерывающимся голосом:

– Что… что со мной?

– Проблемы с почками. Временные. Мы справимся, – сказал я ей. И тут же отдал приказ Лизочке. – Катетер проходим? Проверьте! Может, он забился?

Нужно проверять любую возможность, чтобы ничего не упустить. Даже если она кажется призрачной на первый взгляд.

Если проблема в простом засоре трубки, все решится за секунду. Лизочка взяла большой шприц с физраствором, присоединила его к порту катетера и попыталась промыть систему.

– Идет туго, доктор… но жидкость проходит. Засора нет, – констатировала она.

Лизочка отсоединила шприц. Из катетера не вылилось ни капли – ни введенного физраствора, ни мочи. Он был абсолютно сухим.

Значит, дело не в катетере. Проблема выше. Моча просто не поступает в мочевой пузырь. Мои худшие опасения подтвердились. Анурия.

Я снова активировал некро-зрение. Потоки Живы вокруг её почек были не просто спутанными. Они были завязаны в тугой, мёртвый узел, словно кто-то перетянул невидимой верёвкой её мочеточники – трубки, по которым моча отходит от почек.

Что-то блокировало их работу. Но что? Камень? Опухоль? Этого не было на УЗИ!

– Срочно! – приказал я Лизочке. – Биохимию крови на цито! Креатинин, мочевина, калий! И готовьте капельницу – физраствор с фуросемидом. Начнём стимуляцию с малых доз.

Лизочка кивала, быстро и точно записывая каждое моё слово в электронный планшет. В её движениях больше не было утренней растерянности – только чёткое исполнение приказов.

В этот момент я почувствовал её. Слабую, измученную, но отчаянно-искреннюю волну благодарности от Воронцовой. Она была благодарна не за будущее исцеление, а за то, что я избавил её от адской, невыносимой боли, которая разрывала её на части.

Я мысленно проверил Сосуд. Приход – три процента. Всего три.

Смешно. А потратил я на снятие болевого шока и поддержание её на грани жизни чуть больше пяти. Итог – минус два процента за одно «спасибо». Великолепная арифметика. Я снова ухожу в минус, спасая очередную аристократку.

А до её объемной благодарности еще ой как далеко.

– Я вернусь, – пообещал я Воронцовой. – Отдыхайте. Боль больше не должна вас побеспокоить.

Я вышел в коридор, оставляя её на попечение Лизочки. Там меня уже ждал нетерпеливый Нюхль. Костяная ящерица подпрыгивала на месте от возбуждения и нетерпения.

Он смотрел на меня с немым укором: «Хозяин, мы теряем драгоценное время!»

– Веди, – бросил я, и мы побежали по коридору. – Показывай, где твой умирающий.

Мы неслись по коридорам, как два призрака.

Нюхль – невидимый, я – почти не замечающий ничего вокруг, кроме цели. Я игнорировал удивлённые взгляды медсестёр и ворчание пациентов. Время было против нас.

Приёмный покой встретил нас своей обычной, хаотичной суетой – стоны, крики, запах крови и дезинфекции. Но Нюхль уверенно повёл меня в дальний, самый тихий угол, к молодому парню, сидевшему на кушетке у окна.

Парень выглядел абсолютно, почти оскорбительно здоровым.

Лет двадцать пять, крепкого телосложения, лёгкий загар, модная стрижка. Он лениво листал какой-то дешёвый глянцевый журнал. Никаких признаков болезни.

Я посмотрел на Нюхля с немым вопросом: «Ты уверен?»

Ящерица встала на задние лапы, трагически закинула голову назад и с артистизмом изобразила повешение – высунула язык, дёрнулась всем телом и замерла.

Он умрёт. И очень скоро.

Я подошёл ближе, делая вид, что ищу кого-то в другом конце зала. Активировал зрение.

И… ничего.

Потоки Живы текли ровно, органы светились здоровым, уверенным свечением. Всё в норме…

Стоп. Не всё.

Я пригляделся к его сердцу… И увидел её. Рябь.

Едва заметная, хаотичная дрожь в самой энергетической структуре, в «программном коде» его сердечного ритма. Это была не болезнь, не физическое повреждение.

Это был врождённый, тикающий дефект. Словно в идеальном часовом механизме одна крошечная шестерёнка была с изъяном и вот-вот должна была соскочить со своей оси.

Синдром удлинённого интервала QT. Врождённая электрическая аномалия сердца. Одно неверное движение, один резкий всплеск адреналина – и фибрилляция желудочков. Фатальная аритмия.

Мгновенная смерть.

Я смотрел на него и удивлялся. Он ведь сидел, листал журнал, улыбался своим мыслям, совершенно не подозревая, что живёт на пороховой бочке, и фитиль уже догорел почти до конца.

Парень отложил журнал на кушетку, встал. Лениво, с наслаждением потянулся так, что хрустнули суставы. Сладко, во весь рот зевнул, прикрыв рот ладонью.

А затем, насвистывая незамысловатую мелодию, направился к старому автомату с газировкой, который стоял у стены.

Он сделал шаг. Второй.

И на третьем шаге его тело просто выключилось.

Никакого крика. Никакого стона. Никакой агонии.

Он просто рухнул на кафельный пол, как подкошенный мешок с песком. Глухой, тяжёлый удар тела о плитку разнёсся по приёмному покою, заставив всех обернуться.

Был человек – и нет человека.

Я был рядом через секунду, расталкивая замерших в недоумении медсестёр. Опустился на колени.

Пальцы на сонную артерию – пусто. Ни единого толчка.

Ухо к груди – тишина. Зрачки, до этого живые и ясные, на моих глазах начали стремительно, неестественно расширяться, заполняя собой всю радужку.

Своим некро-зрением я видел, что фибрилляция желудочков все-таки возникла, и наступила клиническая смерть с отсутствием пульса. Таймер был запущен. У меня было не больше пяти минут, чтобы вернуть его обратно.

– Дефибриллятор! – заорал я так, что весь приёмный покой замер. – Быстро!

Мои руки двигались на автомате. Расстегнул его рубашку, начал непрямой массаж сердца. Тридцать сильных, ритмичных нажатий, два быстрых вдоха «рот в рот».

И параллельно – тонкая, почти невидимая струйка моей Живы, направленная прямо в его остановившееся сердце.

Давай, работай! Ты молодой, сильный! Не время умирать из-за заводского брака!

Подоспевшая медсестра подкатила дребезжащий дефибриллятор и начала прикреплять электроды к груди парня. На маленьком экране дефибриллятора появилась почти идеально ровная, едва подрагивающая линия.

– Доктор… там асистолия… почти прямая линия… – констатировала она.

– Я вижу не то, что видишь ты! – ответил я. – Там фибрилляция, мелковолновая! Готовьте разряд! Двести джоулей!

Медсестра с сомнением посмотрела на меня, но все же подчинилась. Я нарушал протокол, но видел истинную картину электрического хаоса в умирающем сердце.

Я схватил электроды, смазывая их гелем. Вокруг нас стал образовываться кружок из пациентов и персонала больницы. Они загораживали свет. Давили на меня со всех сторон.

– Всем отойти! – рявкнул я.

Разряд. Тело дёрнулось, выгнулось дугой. На мониторе – прямая, безразличная линия.

– Ещё! Разряд двести джоулей!

Второй разряд. Снова ничего.

Я вернулся к компрессиям, вливая в него всё больше и больше Живы. Пот заливал мне глаза, руки, давившие на его грудину, начинали неметь от напряжения.

– Триста шестьдесят джоулей! Максимум! – прокричал я.

Третий, самый мощный разряд.

И – чудо.

Хаотичные, предсмертные всплески на мониторе вдруг начали выстраиваться в ритм. Слабый, неровный, как у раненой птицы, но это был ритм! Жизнь возвращалась.

Парень судорожно, с хрипом вдохнул. Его тело выгнулось, а затем обмякло. Он не открыл глаза. Не закашлялся. Он просто снова начал дышать. Пульс на сонной артерии забился слабой, но упрямой ниточкой.

Он был жив. Но всё ещё без сознания.

– Он дышит! – выдохнула медсестра.

– Дышит, – подтвердил я, вытирая пот со лба рукавом халата. – Но мозг был три минуты без кислорода. Он может и не прийти в себя.

Я обернулся к ней.

– В моё отделение, в терапию. Под наблюдение. Срочно. Холтер на сутки, кардиолога на консультацию. И немедленно сообщите родителям – у их сына очень серьёзные проблемы с сердцем.

Я посмотрел на бледное, безмятежное лицо парня на полу. Так было даже лучше. Пусть поспит. Осознание того, что ты только что вернулся с того света, придёт позже. А вместе с ним – и моя оплата.

Фух, это было круто. Как на американских горках – сначала отвесное падение вниз, потом резкий, головокружительный взлёт вверх.

Я проверил Сосуд.

Семнадцать процентов. Реанимация сожрала двенадцать процентов разом – колоссальная физическая нагрузка плюс прямое, концентрированное вливание Живы. Дорого. Но когда этот парень поправится и осознает, что я буквально вытащил его душу с того света… это будет щедрая плата.

А теперь можно вернуться к учебникам. К тихой, спокойной аналитической работе. Нужно было разобраться, что, чёрт возьми, происходит с почками Воронцовой. Мне нужна её благодарность.

* * *

Пётр Александрович Сомов сидел в своём аскетичном кабинете, устало массируя виски. День начался не лучшим образом.

Сначала этот Пирогов со своими требованиями, потом странная выходка Глафиры Степановны с карандашом, а теперь – необъяснимое, возмутительное отсутствие Волкова на работе.

Это выбивало из привычной, налаженной колеи. А Сомов ненавидел, когда что-то идёт не по плану.

Он взял тяжёлую трубку стационарного телефона и решительно набрал номер.

– Алло, Волков? Ты где, чёрт возьми⁈

– Пётр Александрович? – голос в трубке был незнакомым. Вроде бы Волков, но… тон был другим. Приглушённым, лишённым привычных заискивающих ноток, словно он говорил, с трудом разжимая челюсти. – Я уже еду. Скоро буду.

– Почему не предупредил об отсутствии? – Сомов начал терять терпение. – У нас здесь клиника, а не проходной двор! У нас дисциплина! Порядок! Ты не можешь просто взять и не прийти на работу!

– Были… неотложные личные обстоятельства.

– Какие ещё «личные обстоятельства» могут быть важнее утренней планёрки⁈ Ты врач или студент-прогульщик? Знаешь, сколько у меня теперь проблем из-за твоего отсутствия? Мне пришлось перекраивать всё расписание!

В трубке послышался странный, булькающий звук – не то сдавленный смешок, не то попытка откашляться. И этот звук заставил Сомова похолодеть.

– Не переживайте, Пётр Александрович, – голос Волкова вдруг стал наглым и самоуверенным. – Сейчас я приеду, и всё встанет на свои места. Уверяю вас.

Сомов опешил. «Встанет на свои места»? Что это значит?

– Волков, ты в своём уме? Что за тон? – спросил он.

– В полном. До встречи.

Ответом стали короткие, отрывистые гудки.

Сомов смотрел на замолчавшую трубку, не веря своим ушам. Волков, который всегда лебезил перед ним, который боялся сказать лишнее слово, только что… послал его? Завуалированно, но совершенно недвусмысленно?

Что происходит в его отделении? Что-то изменилось. Что-то неуловимое, но фундаментальное. С появлением этого Пирогова всё пошло наперекосяк.

– Да что ж такое творится! – рявкнул он в пустоту, с силой швыряя трубку на рычаг. – Сначала этот бастард Пирогов с наглостью требует себе умирающих пациентов, теперь Волков, мой самый преданный подхалим, начинает хамить по телефону! Молодёжь совсем оборзела! Потеряли всякий страх и уважение к старшим!

Нужно было срочно наводить порядок. И начать, пожалуй, стоило с первопричины всего этого хаоса. С Пирогова. Но сначала – дождаться Волкова.

И посмотреть ему в глаза. Очень, очень внимательно.

* * *

Ординаторская после утренней планёрки встретила меня напряжённой тишиной. Варя сидела у окна, делая вид, что поглощена изучением каких-то бумаг.

Ольга устроилась в противоположном, самом тёмном углу, уткнувшись в экран планшета. Они разделили комнату на два враждующих лагеря. Классика женских конфликтов. Забавно было наблюдать за этим со стороны.

Я прошёл к большому книжному шкафу, выискивая нужный мне том. Так… «Инфекционные болезни», «Редкие патологии»… Вот оно. «Редкие синдромы в терапевтической практике» под редакцией академика Воронцова. Забавно – фамилии совпадают.

Я сел за свободный стол, который находился ровно посередине между «лагерями», и углубился в чтение. Карциноидный синдром, феохромоцитома, синдром Иценко-Кушинга…

– Святослав…

Голос за спиной был тихим, но с бархатными, тщательно выверенными нотками. Варя стояла рядом, улыбаясь той особенной, чуть загадочной улыбкой, которую женщины, как я знал, приберегают для особых случаев.

Она говорила чуть громче, чем было необходимо, явно для того, чтобы её услышала соперница в углу.

– Да, Варвара?

– Я хотела ещё раз поблагодарить тебя за вчерашний вечер, – она сделала акцент на последнем слове. – Это было… просто незабываемо.

Краем глаза я видел, как Ольга подняла голову от планшета. Её лицо выражало целую гамму чувств: от шока до ревности и обиды. Она даже приоткрыла рот, но ничего не сказала, снова уставившись в экран.

Ах, вот ты какую игру затеяла. Не просто благодаришь, а метишь территорию прямо на глазах у соперницы. Тонко, по-женски жестоко. Мне это нравилось.

– Рад, что тебе понравилось, – ответил я абсолютно нейтрально, не давая ей явного преимущества.

Варя, бросив победный взгляд на Ольгу, вернулась на своё место у окна.

Интересно, что будет выгоднее в долгосрочной перспективе? Выбрать одну из них и получить преданного, но ревнивого союзника?

Или сохранить нейтралитет и поддерживать их соперничество?

Интуиция подсказывает второе. Определённо второе. Конкуренция заставит их обеих стараться сильнее, быть более… полезными.

Прошло не больше пяти минут. Ольга решительно встала и направилась прямо ко мне, игнорируя Варвару.

– Святослав, не поможешь с одним сложным диагнозом? – она положила передо мной историю болезни. – Никак не могу разобраться. А ты у нас в этом лучший.

Контратака. Предсказуемо.

– Конечно, помогу, Ольга, – я взял папку. – Давай посмотрим.

Ольга присела на стул рядом – гораздо ближе, чем того требовал профессиональный этикет. Я чувствовал запах её духов – что-то цветочное, сладкое и навязчивое.

Всё это я уже проходил. И не раз.

В моей прошлой жизни придворные дамы и жрицы тёмных культов устраивали куда более изощрённые интриги за моё внимание.

Правда, там ставки были выше – земли, титулы, вечная жизнь. А здесь? Внимание провинциального врача-бастарда?

Хотя… нужно отдать им должное. Ещё пару дней назад они обе дрались за этого идиота Волкова, а сегодня уже переключились на меня. Впрочем, женское непостоянство – это аксиома, не требующая доказательств.

Я быстро пробежался по анализам.

– Банальный холецистит, – сказал я, показывая ей на показатели билирубина. – Воспаление желчного пузыря. Вот, смотрите, УЗИ подтверждает. Ничего сложного. Диета, спазмолитики, и через неделю будет как новенькая.

Она слушала, глядя мне прямо в глаза и кивая чаще, чем было необходимо.

– Спасибо, ты так хорошо всё объясняешь! – проворковала она, возвращаясь на своё место и бросая победный взгляд на Варвару.

Теперь уже Варя смотрела на неё с плохо скрываемой злостью. Её пальцы сжали ручку так, что побелели костяшки.

Я вернулся к своему учебнику, к загадке Воронцовой.

Карциноидный синдром… Приливы, диарея, бронхоспазм… поражение сердца… Всё сходилось. Но почему, чёрт возьми, у неё был острый почечный криз? Это не вписывалось в классическую картину.

Я перелистнул страницу, потом ещё одну. И вот оно. Мелким шрифтом, в разделе «Редкие осложнения».