Текст книги "Проклятый Лекарь (СИ)"

Автор книги: Александр Лиманский

Соавторы: Виктор Молотов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Глава 9

Холодный металл давил на висок. Комната, казалось, сжалась до этого маленького пространства между стволом револьвера и моей головой.

В комнате повисла тяжёлая, вязкая тишина, нарушаемая только хриплым, булькающим дыханием раненого на столе. Этот звук был саундтреком к нашему маленькому спектаклю.

– Восемь минут до необратимого геморрагического шока, – сказал я спокойно, не обращая внимания на пистолет и глядя на раненого. – Семь минут пятьдесят секунд. Судя по цвету кожи и скорости падения давления, у него внутреннее кровотечение. Скорее всего, задета печень или селезёнка.

Я потянулся к своей медицинской сумке, которую поставил на стул, и начал доставать стерильные инструменты, раскладывая их на чистой салфетке. Скальпель, зажимы, иглодержатель.

Ствол сильнее вдавился мне в кожу.

– Стой! – рявкнул бандит, его голос сорвался на визг. – Ещё одно движение, и я стреляю!

– Семь минут сорок секунд, – продолжил я ледяным голосом, раскладывая инструменты. – Кровопотеря критическая. Внутреннее кровотечение усиливается с каждой секундой.

– Валера, ты что, глухой⁈ – Паша Чёрный сделал шаг вперёд, его массивное тело, казалось, заполнило собой всё пространство. Голос его был тихим, но угрожающим. – Док работает! Я последний раз повторяю. Опусти ствол. Ты мешаешь доктору спасать твоего же друга.

– Нет! – новичок Валера явно был на взводе, его глаза дико блестели. – Он специально тянул! Я видел, как он внизу болтал! Может, он с Серыми Волками заодно!

– Семь минут двадцать секунд, – я взял в руки зажим. – Повреждена печёночная артерия. Если не пережать её сейчас, начнётся обширный некроз тканей. Его будет уже не спасти.

– Я сказал, стой! – взвизгнул Валера. – Сейчас нажму!

Я наконец повернул голову и посмотрел ему прямо в глаза. Мой взгляд был абсолютно пустым, лишённым страха, гнева или любой другой эмоции.

Это был взгляд патологоанатома, смотрящего на интересный, но уже мёртвый образец. Кажется, это напугало его больше, чем любая угроза.

– Стреляй, – сказал я. – И тогда ты не просто позволишь Серому умереть. Ты станешь тем, кто его убил. Я единственный в этой комнате, кто может его спасти. У тебя тридцать секунд, чтобы решить, кем ты будешь сегодня – спасителем или палачом.

– Ты… ты блефуешь!

– Двадцать пять секунд, – я вернулся к инструментам, давая ему понять, что разговор окончен. – И запомни – я не ИХ врач. Я вообще ничей. Я просто делаю свою работу.

– Врёшь! – он ещё сильнее дёрнул затвор, и я услышал щелчок взведённого курка.

Идиот.

Ладно, Нюхль, твой выход.

Я подал едва уловимый мысленный сигнал. Нюхль, всё это время сидевший невидимой тенью под столом, метнулся к ноге бандита. Никто не видел его движения, но все услышали результат.

– А-А-А-А! – бандит взвыл, подпрыгнув так, словно его ударило током. – Что за?!.

В тот момент, когда он инстинктивно дёрнулся от укуса Нюхля, я резко отклонил голову в сторону. Пистолет в его руке дрогнул, и Паша не упустил этот момент.

Его кулак, тяжёлый, как молот, с сухим, отвратительным хрустом врезался в челюсть новичка. Тот даже не вскрикнул, просто обмяк и рухнул на пол, как мешок с картошкой. Пистолет со стуком выпал из его безвольной руки.

Я почувствовал, как Сосуд неприятно кольнуло. Минус пять процентов. Просто так. Проклятие среагировало на причинённый вред, пусть и косвенно, через фамильяра. Я вспомнил, как вывернул руку Косте и тоже заплатил за это своей жизненной силой.

Принцип «не навреди», похоже, был абсолютным. Никаких драк, никаких увечий. Слишком дорогое удовольствие.

– Извини, док, – Паша поднял оружие и засунул его за пояс. – Новенький. Горячий. Не в курсе правил.

– Правила простые, – сказал я, поворачиваясь к раненому и полностью игнорируя тело на полу. – Не мешать мне работать. Теперь тишина. У меня осталось шесть минут.

Кухонный стол, наспех протёртый водкой, был далёк от идеала операционной.

Обычная настольная лампа, повёрнутая к столу, била мне в глаза. Митька-Косой, назначенный ассистентом, стоял рядом, бледный, но старающийся держаться. Это была пародия на операционную, но для меня, привыкшего работать в полях, среди грязи и стонов, это были почти стерильные условия.

Скальпель легко вошёл в брюшную полость. Кровь. Много крови. Я работал быстро, методично, осушая полость тампонами, которые мне дрожащими руками подавал Митька.

– Зажим, – скомандовал я.

Он подал инструмент.

– Вижу источник, – пробормотал я, больше для себя. – Вот он. Пуля, пройдя навылет, разорвала край печени и задела печёночную артерию.

Кровотечение было не сильным, но постоянным. Как протекающий кран, который медленно, но верно опустошает резервуар жизни. Повезло – селезёнка и кишечник целы.

Работа заняла сорок минут. Сорок минут напряжённой, абсолютной концентрации, когда малейшая ошибка означала смерть. Но я не ошибался. Пятьсот лет практики в тёмных лабораториях научили меня работать в любых, даже самых немыслимых условиях.

– Готово, – объявил я, накладывая последний шов. – Выживет. Но ему нужны антибиотики и покой. И никакого алкоголя в ближайший год.

Серый лежал бледный, но его дыхание было ровным, а пульс, который я нащупал на его запястье, стал уверенным.

Я почувствовал, как тёплая, почти горячая волна благодарности вливается в мой Сосуд. Двенадцать процентов. Чистой, концентрированной благодарности от человека, которого я буквально вытащил из объятий смерти. Холод в груди отступил, сменившись приятной тяжестью. Силы возвращались.

– Следующий, – скомандовал я, отходя от стола.

Остальные раненые были проще. У одного было сквозное ранение плеча. Пуля прошла чисто, не задев кость и крупные сосуды. Повезло. Я промыл рану, зашил. Плюс два процента.

У другого – длинный, но неглубокий порез на боку. Видимо, чиркнули ножом. Пара хирургических скоб решила проблему. Ещё пять процентов. Третий отделался разбитой бровью и лёгким сотрясением. Пару швов и рекомендация поспать. Плюс два процента.

Итого двадцать один процент за вечер.

– Док, ты гений, – выдохнул Митька-Косой, когда всё было закончено. – Мы Серого вообще списали уже. Думали, всё.

– Я просто делаю свою работу, – пожал я плечами.

Двадцать один процент за один вечер. Отлично. Это не просто выживание, это уже накопление. Кажется, я нашёл свою золотую жилу. Она пахнет порохом, страхом и дешёвым антисептиком, но платит исправно.

Собирая инструменты, я заметил движение. Там, привязанный к тяжёлому деревянному стулу, сидел человек с грубым мешком на голове. Судя по хриплому дыханию и слабому движению, он был в сознании.

Я бросил на него беглый взгляд, но моё особое зрение тут же подсветило картину внутренних разрушений. Потоки Живы в его теле были как река, в которую бросили бомбу. Рваные, хаотичные всплески, смешанные с угасающими потоками.

Сломаны минимум три ребра. В брюшной полости – тёмное, медленно расползающееся пятно внутреннего кровотечения от разрыва селезёнки. Этот парень медленно тонул в собственной крови. Часов восемь до конца. Десять, а то и все двенадцать процентов Живы просто сидят на стуле и ждут, когда их заберёт смерть.

– Этому тоже нужна помощь, – сказал я, и мой голос прозвучал как констатация факта. Я сделал шаг к пленнику.

– Стой! – Паша Чёрный Пёс, до этого молча наблюдавший за моей работой, преградил мне путь. Он не угрожал, просто встал передо мной, как гора. – Не трогай. Это крыса из Серых Волков.

– У него внутреннее кровотечение, – возразил я. – К утру будет труп.

– Вот и славно, – хмыкнул Митька-Косой, перевязывая себе царапину на руке. – Одной крысой меньше.

– Живой пленник полезнее мёртвого, – заметил я, обращаясь к Паше. Это был не просто совет, а консультация специалиста по «человеческому ресурсу». – Информация, возможность обмена, рычаг давления. Мёртвый язык вам ничего не расскажет.

Паша на мгновение задумался, а затем положил мне на плечо свою тяжёлую, как медвежья лапа, руку.

– Док, я ценю твой ум. Но в этом деле есть правила. Этот – не просто враг. Он… особый случай. Мы его не трогаем. И ты его не трогаешь. Это не обсуждается.

Я кивнул.

Десять процентов Живы гниют на стуле, а эти идиоты даже не понимают, что теряют ценный актив. Ладно. Не хотите по-хорошему – будет по-моему. Раз уж днём нельзя, придётся работать в ночную смену. Дождёмся, пока все уснут.

– Как скажете, – произнёс я, закрывая сумку.

Сейчас прям, отдам я вам столько Живы. Держите карман шире!

Три часа ночи. В доме, который «Чёрные Псы» использовали как свою временную штаб-квартиру, царила тишина. Все спали – кто в кроватях, кто прямо на диванах в гостиной. Я бесшумно, как тень, выскользнул из своей комнаты.

В руке – медицинская сумка. Рядом, невидимый и беззвучный, семенил Нюхль, его зелёные огоньки горели в темноте от предвкушения.

Спуск в подвал был похож на погружение в склеп. Сырость, запах плесени и застарелой грязи. Внизу, в небольшой комнатке, было тихо. Пленник всё так же сидел на стуле, но теперь его голова безвольно свисала на грудь. Дыхание было едва уловимым, поверхностным.

Странно. Его же не трогали. Я бы почувствовал ауру чужой агрессии, если бы его допрашивали. Значит, его состояние ухудшилось само по себе. Не от побоев… а от чего-то другого.

Я подошёл и одним резким движением сорвал с его головы грязный мешок.

И замер.

Под мешком оказалось лицо девушки. Молодой, лет двадцати.

Аристократические черты, высокие скулы, тёмные волосы, спутавшиеся и прилипшие ко лбу от пота. Даже в таком состоянии, с бледным, почти прозрачным лицом и синими кругами под глазами, было видно, что она из другого мира, из мира балов и светских раутов.

Но главное – не это. Главное – на её боку, под дорогой, но уже порванной блузкой, темнело огромное кровавое пятно. Рана, которую я не видел раньше. Рана, которая не имела никакого отношения к побоям «Чёрных Псов».

Я снова активировал магическое зрение. Так вот почему Нюхль так настаивал! Её аура была не просто повреждена – она была отравлена. Старое, уже несколько дней как полученное, плохо обработанное огнестрельное ранение.

Начинался сепсис. Потоки Живы были слабыми, прерывистыми, как умирающий пульс. Это были не десять процентов. Это были все двадцать, а то и двадцать пять! Это был джекпот!

Я работал в гулкой тишине подвала, при тусклом свете своего телефона, который положил на ближайшую бочку. Скальпель, зажим, антисептик. Я вычистил рану от грязи и обрывков ткани, остановил начинающийся некроз, вливая в неё свою собственную, драгоценную Живу, и наложил несколько аккуратных швов. Это была ювелирная работа в абсолютно антисанитарных условиях.

Она застонала и открыла глаза. Взгляд был испуганным, но уже осмысленным.

– Кто… вы? – прошептала она.

– Лекарь, – ответил я, убирая инструменты. – Как вас зовут?

– Аглая… – она с трудом сглотнула. – Аглая Ливенталь.

Дочь графа Ливенталя? У «Чёрных Псов»? С пулевым ранением, которое они не наносили? Интересно. Очень интересно. Кажется, я нашёл не только источник Живы, но и клубок очень опасных тайн.

– Вам нужно в больницу, – сказал я, заканчивая накладывать последний шов. Мой голос в гулкой тишине подвала прозвучал как приговор. – Инфекцию я предотвратил, но рана серьёзная. Без нормальных условий и курса антибиотиков начнётся гангрена.

– Нет, – она покачала головой, её тёмные волосы прилипли к бледному лбу. – Никаких больниц.

– Без полноценного лечения умрёте через пару дней, – я констатировал факт, а не угрожал.

– Пусть, – прошептала она.

Её голос был слабым, но в нём была стальная решимость. Она не боялась смерти. И она не была благодарна.

А это означало две вещи. Во-первых, она – не обычная кисейная барышня. Во-вторых, и это куда важнее, моё проклятие не засчитает это спасение. Лечение не завершено, пока пациент не будет в безопасности и не испытает осознанную благодарность.

А эта упрямица, похоже, благодарить меня не собиралась. Значит, нужно было довести дело до конца. По моим правилам, а не по её.

– Пойдёмте, – я закрыл свою медицинскую сумку, и щелчок замка прозвучал в тишине подвала как выстрел. – Я заберу вас отсюда.

Она удивлённо подняла брови. В её серых, как грозовое небо, глазах мелькнуло недоумение.

– Куда? Обратно к этим… «Чёрным Псам»? Они же продолжат допрос.

– К себе, – коротко ответил я, перерезая верёвки на её запястьях. – Я живу этажом выше.

– Вы с ума сошли? – её голос окреп от изумления. – Так близко… Это же первое место, где они будут искать!

– Нет, – я покачал головой, помогая ей встать. Она пошатнулась, и мне пришлось её придержать. – Это последнее место. Никто не ищет пропажу в кармане у вора. Чем ближе к врагу, тем безопаснее. Прописная истина. Идём.

Хотя мою комнату тоже могут проверить, когда будут искать девушку. Но к этому легко подготовиться. Спрятать её.

Нюхль, до этого тихо сидевший в углу и наблюдавший за нашим диалогом, коротко и по-деловому клацнул челюстями, одобряя рациональность моего плана.

Я без труда подхватил её на руки. Она оказалась почти невесомой, как птица с полыми костями. Пока мы поднимались по тёмной, скрипучей лестнице, она молчала, но я чувствовал на себе её пристальный, изучающий взгляд. Она пыталась понять, кто я такой – спаситель, тюремщик или просто сумасшедший.

Пусть думает. Главное, что она жива и находится под моим контролем. А значит, мои двадцать два процента Живы не были потрачены впустую. Я их ещё верну.

В своей квартире я уложил её на старую, скрипучую раскладушку. Она оглядела мою спартанскую обстановку – стол, стул, шкаф, горы книг. Контраст между её аристократическим миром и моей безликой берлогой был разительным.

Я обработал её рану ещё раз, используя остатки антисептиков из своей сумки. Этого было мало. До утра продержится, а после работы я принесу из клиники нормальные медикаменты и пару ампул антибиотиков.

– Я спас вашу жизнь, – сказал я, затягивая последнюю повязку. Я не хвастался, а просто констатировал факт, который давал мне определённые права. – Потратил на это значительные ресурсы. И теперь я имею право знать, во что ввязался. Как вы, аристократка из рода Ливенталь, попали в подвал к «Чёрным Псам»? Что им было нужно?

Она молчала, упрямо отвернувшись к стене. Её профиль в тусклом свете ночника был резким и гордым.

– Могли и не спасать, – наконец ответила она, и её голос был холодным, как лёд. – Я вас об этом не просила.

Я усмехнулся про себя.

Значит, по-хорошему она не хочет. Упрямая. Что ж, это даже интересно. Ладно. У меня есть время. Она в моей квартире, слаба и полностью зависит от меня. Рано или поздно плотина её гордости даст трещину.

А пока – она просто пациент, которого нужно долечить. И который, в конечном счёте, заплатит по моим счетам. Просто она об этом ещё не знает.

Я оставил её и ушёл в другую комнату, рухнув на кровать. Сон был коротким и поверхностным.

Утро я встретил разбитым, но с чувством выполненной работы. Проверил Сосуд – двадцать два процента. Упрямая пигалица не стала меня благодарить. Только зря Живу на неё потратил!

Аглая выглядела значительно лучше. Лихорадочный румянец спал, на щеках даже появился лёгкий цвет. Дыхание стало ровным и глубоким. Когда я вошёл в комнату с двумя чашками дешёвого чая, она как раз сидела на раскладушке, пытаясь привести в порядок свои спутанные волосы.

– Можно мне остаться? – спросила она тихо, когда я протянул ей чашку. Она смотрела на меня уже не с вызовом, а с чем-то похожим на уязвимость, смешанную с осторожностью. – Мне… пока некуда идти.

Рассказывать, кто она и что с ней случилось, она не хочет. А остаться в квартире у незнакомого мужчины, который нашёл её истекающей кровью и вылечил – это пожалуйста. Ох, женщины! Логика, достойная безумного бога. Впрочем, мне это только на руку.

Оставить её здесь – значит контролировать ситуацию, процесс её лечения и, в конечном итоге, получение моей «оплаты». Отпустить её, недолеченную и напуганную, – значит потерять контроль и потенциально провалить «задание» от проклятия. Выбор был очевиден.

– Оставайтесь, – кивнул я. – Столько, сколько потребуется для вашего полного выздоровления. Но с одним условием. Вы не выходите из этой квартиры и никому не открываете дверь.

Я вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь, и направился в прихожую. Аглая осталась сидеть на раскладушке, провожая меня задумчивым взглядом.

Уже в коридоре, убедившись, что она меня не видит, я достал из кармана маленький, почти стершийся кусочек мела. Я не стал чертить сложных печатей на полу – это было бы слишком заметно.

Вместо этого я провёл пальцем, смоченным слюной и смешанным с меловой пылью, по внутренней стороне дверного косяка, начертав всего одну, но очень эффективную руну удержания.

Она вспыхнула на мгновение тусклым, почти невидимым фиолетовым светом и тут же погасла, впитавшись в старое дерево и став абсолютно незаметной. Расход энергии был минимальным. Теперь, если Аглая попытается открыть входную дверь, та просто не поддастся, словно заперта на десяток дополнительных замков.

– Это удержит вас внутри. Для вашей же безопасности, – сказал я в пустоту, поднимаясь на ноги. – И для моего спокойствия.

Всё равно красть здесь нечего, кроме стопки медицинских учебников. А те, судя по всему, её вряд ли заинтересуют.

Утреннее метро было похоже на реку из человеческих тел, несущуюся по венам города. Я стоял, прижавшись к двери, и пытался отгородиться от этого хаоса, листая свежий номер медицинского журнала, страницы которого я на самом деле даже не видел.

И тут я почувствовал его. Тот же самый пристальный, профессионально-пустой взгляд.

Я поднял глаза. Тот же человек в сером, непримечательном плаще. Второй день подряд в одном и том же вагоне.

Значит, моя вчерашняя уловка с отрывом дала лишь временную передышку. Морозов всё-таки выяснил, где я живу. Очевидно, его люди просто дождались меня сегодня утром у выхода из дома. Профессионально.

Я на мгновение прикрыл глаза, сканируя себя толикой некромантской силы на предмет магических маячков. Пусто. Никакой чужеродной магии.

Странно. Если он знает мой адрес, зачем продолжать эту демонстративную слежку в метро? Это неэффективно. Он мог бы просто поставить стационарный пост у дома.

Значит, он не просто следил.

Тот человек стоял в трёх метрах от меня, держась за поручень, и открыто, не отводя взгляда, наблюдал. Когда наши глаза встретились, он даже не дрогнул.

Это не слежка. Это психологическое давление. Морозов показывает, что он знает, где я, что я делаю, и что я никуда от него не денусь. Он ждёт моей ошибки, ждёт, когда я сломаюсь под этим прессом.

Я медленно закрыл журнал.

Пусть знают, что я в курсе. И что я не боюсь. Иногда лучшая защита – это наглое, демонстративное нападение. Так я заставлю их играть по моим правилам.

Я начал медленно двигаться сквозь толпу, протискиваясь мимо сонных тел. Все взгляды в этой части вагона обратились на меня, а затем на того, к кому я шёл. Человек в сером напрягся.

– Доброе утро, – сказал я, остановившись прямо перед ним. Мой голос был спокойным, почти дружелюбным. – Вон там освободилось место. Не желаете присесть? Стоять в такой духоте утомительно.

Мужчина дёрнулся, как от удара. Он явно не ожидал прямого контакта. Он уронил газету, которую до этого сжимал в руке.

– Я… нет, спасибо, – пробормотал он, его лицо начало заливаться краской.

– Как пожелаете, – я пожал плечами и с той же неспешностью вернулся на своё место у дверей. А затем, достаточно громко, чтобы он услышал, добавил: – Кстати, передайте Александру Сергеевичу, что слежка более эффективна, когда объект о ней не знает. А когда она становится такой очевидной, это уже называется эскортом. Приятно чувствовать себя важной персоной.

Лицо следящего стало пунцовым. На следующей станции, как только двери открылись, он вылетел из вагона, едва не сбив с ног мужчину в полицейской форме.

Я усмехнулся.

Ординаторская встретила меня напряжённой, наэлектризованной атмосферой. Волков сидел в дальнем углу, как разъярённый бык, и сверлил меня взглядом.

Костя-подхалим, ещё вчера готовый носить меня на руках, сегодня демонстративно отодвинул свой стул, когда я сел рядом. Варвара и Ольга, мои «спасительницы» из ночной смены, уткнулись в истории болезней с таким усердием, будто готовились к экзамену на звание академика.

– Доброе утро, коллеги, – начал Сомов, входя в ординаторскую с чашкой дымящегося чая. Он окинул всех быстрым взглядом. – Начнём с проблемных случаев. Егор, как там ваша пациентка из седьмой палаты? Третью неделю не можете поставить точный диагноз.

Волков напрягся, встал. Он явно не был готов к такому началу.

– Сложный случай, Пётр Александрович, – промямлил он. – Симптомы… они не складываются в единую клиническую картину.

– Перечислите, – потребовал Сомов, отпивая чай.

– Слабость, периодическая лихорадка, боли в суставах… мигрирующие, – он листал историю болезни. – Анализы на ревматоидный фактор и волчанку отрицательные. СОЭ повышена, но это неспецифичный маркер…

– Болезнь Уиппла? – выдвинул я теорию.

Мой голос прозвучал в наступившей тишине как гром. Все взгляды, даже взгляды Варвары и Ольги, обратились ко мне.

– Бред! – Волков фыркнул. – Это редчайшее заболевание, один случай на миллион! К тому же, анализы на все распространённые инфекции чистые!

– А биопсию тонкой кишки вы делали? – спокойно уточнил я.

– Нет, но это инвазивная процедура, для неё нужны веские основания… – фырчал Волков.

– А ПЦР-диагностику на Троферима Уиппла делали? – продолжил я.

– Я же сказал, это редчайшее заболевание! – почти взорвался Волков.

– Продолжайте, Пирогов, – вмешался Сомов, заинтересованно наклонившись вперёд. На его лице играла лёгкая улыбка. Он наслаждался представлением.