Текст книги "Проклятый Лекарь (СИ)"

Автор книги: Александр Лиманский

Соавторы: Виктор Молотов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

В споре побеждает не тот, кто громче кричит, а тот, кто сохраняет хладнокровие. К тому же, было полезно дать ему высказаться.

В потоке гнева люди часто говорят лишнее, раскрывая свои истинные страхи и мотивы. А я внимательно слушал, отсеивая эмоциональную шелуху и вычленяя главное.

Когда он наконец выдохся и замолчал, переводя дух, я позволил себе лёгкую, едва заметную усмешку.

– Вы закончили, Александр Борисович? Тогда я продолжу. То есть то, что я сегодня спас от верной смерти графиню Воронцову, известную на весь город меценатку, и поставил ей сложнейший диагноз, уже не считается? – спросил я.

Сомов, до этого сидевший как истукан, оживился:

– Поставили все-таки? Что с Воронцовой в итоге?

– Октреотид подействовал. Почки заработали. Анализы на метаболиты серотонина уже в лаборатории. Это карциноидный синдром. Можете поздравить своё отделение с блестящей диагностикой.

– Александр Борисович, – Сомов повернулся к Морозову. – Пирогов действительно ценный специалист… И графиня Золотова от него в восторге, её муж сегодня уже звонил…

Морозов на мгновение заколебался. Я видел, как в его глазах промелькнуло сомнение. Мои слова попали в цель. Упоминание графини Воронцовой, спасённой от верной смерти, и намёк на восторг графини Золотовой, жены главного спонсора – это были два мощных удара по его административной броне.

Я видел, как он мысленно взвешивает на весах. На одной чаше – деньги, репутация клиники в глазах аристократии и два спасённых ВИП-пациента. А на другой – что? Жалоба одного обиженного ординатора с подмоченной репутацией. Выбор был очевиден, и он это понимал.

– И кстати, – продолжил я, пользуясь его замешательством. – Хотите знать, почему я «избил» вашего ценного кадра? Он чуть не убил моего пациента.

– Что за бред! – взвизгнул Волков из своего кресла. – Он всё врёт!

– Доказательства есть, Пирогов? – холодно спросил Морозов.

– Конечно. Ваша хвалёная электронная система. В ней сохраняются все назначения, сделанные врачами. Посмотрите назначения, которые сделал доктор Волков для пациента Синявина вчера утром.

Морозов кивнул Сомову. Тот подошёл к терминалу на столе главврача, быстро нашёл нужную запись в истории болезни. Я видел, как его лицо вытягивается, как он бледнеет.

– Интерферон-альфа при… – он посмотрел на меня с ужасом, – … при подозрении на аллергический альвеолит? Это же…

– Верная смерть, – закончил я за него. – Цитокиновый шторм за считанные часы. Если бы я не остановил медсестру, которая уже набрала шприц, пациент был бы мёртв. И это была бы ваша ответственность, Александр Борисович. Как главврача, который допустил к работе некомпетентного специалиста.

Все повернулись к Волкову. Тот съёжился в кресле, его ухмылка сползла, как дешёвая маска.

– Я… я думал, это суперинфекция… Иммунитет надо было поддержать… – начал оправдываться он.

– Идиот, – процедил Сомов с презрением. – Это же первый курс иммунологии! При аутоиммунных и гипериммунных процессах стимуляция иммунитета – это смертный приговор!

Морозов медленно, очень медленно, опустился в своё кресло. Ситуация в корне изменилась.

– Погодите, – прошептал Сомов, продолжая изучать назначения Волкова. – А зачем вы назначили пациенту Аксенову промедол? Это же второй день после рядовой аппендэктомии. Ему даже ненаркотические анальгетики не требовались, медсестра записала «боли незначительные». Зачем ему опиоиды, Егор⁈

Глава 23

Волков побледнел так, что стал похож на одного из моих подопечных в морге. Его рот открывался и закрывался, как у выброшенной на берег рыбы, но слова не шли.

– Это… это недоразумение! – выдавил он наконец. – Я просто… просто перепутал…

Я мысленно усмехнулся. Какая жалкая, предсказуемая ложь. Но я молчал. Потому что Сомов, сам того не зная, только что наткнулся на настоящую золотую жилу. На компромат, по сравнению с которым врачебная ошибка с Синявиным – просто детская шалость.

Промедол.

В этом мире, как и в моём старом, это слово было синонимом проблем.

Сильнейший опиоидный анальгетик, наркотик, способный и снять адскую боль, и подарить короткое, липкое забвение. И именно поэтому он находился под строжайшим имперским контролем.

Каждая ампула – на учёте. Каждый рецепт – на специальном бланке в трёх экземплярах. Каждый миллилитр – подпись пациента, медсестры и лечащего врача.

В прошлой жизни, в Тёмных Землях, я активно использовал его аналоги. Не для лечения, конечно.

Концентрированный раствор, введённый в сонную артерию, идеально подавлял волю и сопротивление особо упрямых пленных лордов Света перед допросами.

Они выкладывали всё – военные тайны, секреты своих орденов, имена любовниц. А после их ждало сладкое небытие. Очень эффективный инструмент.

И я прекрасно знал, что бывает за его нелегальный оборот. За подделку рецептов. За «потерю» ампул. В Империи за такое не сажали в тюрьму. За такое вешали. Быстро, публично и без лишних разговоров. Похоже, наш амбициозный Егор влип.

И влип по-крупному.

– Волков? Промедол? – Морозов покачал головой с видом полного недоумения. – Да он прекрасно знает все правила учёта и назначения наркотических препаратов! Он у нас ответственный сотрудник. Тут явно какая-то ошибка.

– Ошибки здесь нет, Александр Борисович, – я достал из кармана свой планшет. – Есть система.

Сомов только что дал мне в руки ключ. Я уже знал по опыту, и не только из этого мира: где есть один такой «случайный» рецепт, там, скорее всего, есть и второй, и третий. Нужно только внимательно посмотреть.

Я достал из кармана свой планшет и быстро вошёл в систему учёта назначений.

– Давайте проверим, каким образом наш доктор Волков помогал доблестным хирургам. Просто ради интереса.

Я открыл список пациентов, которых вёл Волков за последний месяц, и начал быстро просматривать его назначения. Мои глаза цеплялись за знакомое слово «промедол».

– Так… Пациентка Иванова, три дня назад. Перелом лучевой кости без смещения. В карте отмечена «умеренная боль». Назначен промедол.

Сомов также судорожно листал свой планшет. Его глаза бегали по строчкам, а лицо мрачнело с каждой секундой.

– Пожилой мужчина, фамилия Зайцев, после планового удаления желчного пузыря. Третьи сутки, состояние стабильное. И снова – промедол! – я зачитал приписку. – С формулировкой «на ночь, чтобы лучше спал».

– Твою мать… – прошептал Сомов, продолжая пролистывать данные на экране. – Он же раздаёт его как аскорбинку.

– Молодая женщина, Кольцова, после диагностической лапароскопии, – я нашёл ещё один случай. – Минимальный болевой синдром. И опять – промедол.

– Пятнадцатое марта… – Сомов замер, его глаза расширились. – Так, а вот это уже интересно. Пациентка Ложкина. Запись медсестры: «Промедол введён внутримышечно согласно назначению доктора Волкова». А подписи самой пациентки в листе учёта наркотических препаратов… нет.

Морозов медленно, очень медленно поднялся из-за стола. Его лицо из бледного стало багровым. Он обошёл стол и подошёл к Волкову. Его голос был тихим, почти перешедший на шёпот, и от этого он пугал гораздо больше, чем любой крик.

– Волков. Ты. Торговал. Наркотиками. В моей клинике?

– Нет! Я… пациенты просили… у них были сильные боли… они умоляли… – лепетал Волков, вжимаясь в кресло.

– Боли от растяжения связок, которые лечатся промедолом⁈ – Морозов почти рычал. – Ты хоть понимаешь, что это значит⁈ Это не просто увольнение! Это проверка из Департамента по контролю за оборотом наркотиков! Уголовное дело! Скандал на всю Империю! Закрытие клиники!

Он резко повернулся ко мне, и его взгляд смягчился.

– Пирогов. Идите. Занимайтесь своими делами. А с вами, – он снова посмотрел на съёжившегося в кресле Волкова, – мы ещё поговорим. Очень долго. И очень обстоятельно. С привлечением службы безопасности.

Я вышел из кабинета, оставив за спиной начало конца карьеры доктора Волкова, с трудом сдерживая довольную улыбку.

Всё вышло даже лучше, чем я планировал. Волков не просто некомпетентен – он криминально некомпетентен.

И глуп.

Дело, конечно, замнут. Не станут доводить до казни. Но после такого пятна в биографии он не то что в нашей клинике – ни в одной больнице этого города работать не сможет. А Морозов… теперь он мне даже обязан. Враг моего врага, как говорится…

Но расслабляться было рано. Старый лис непредсказуем. И то, что он избавился от одной проблемы с моей помощью, не значит, что он не попытается избавиться и от меня, как только я стану ему не нужен.

А сейчас – пора было собирать урожай.

Я направился в палату к тому парню, которого утром вытащил с того света. Он должен был уже очнуться и созреть для того, чтобы щедро поделиться своей благодарностью.

Я вошёл в палату и замер. Парень лежал на кровати, опутанный проводами, подключенный к капельнице, но он… не пришёл в себя. Он был в глубоком, неестественном сне, его грудь мерно вздымалась в такт работе аппарата искусственной вентиляции лёгких.

И ни одна душа не удосужилась мне об этом сообщить. Ну что за людишки. Спасаешь им пациента, а они даже не могут отправить короткое сообщение, чтобы ввести в курс дела.

Я открыл его электронную карту на своём планшете. И всё понял.

Статус: «Постреанимационная болезнь. Гипоксическое поражение ЦНС. Запущен протокол терапевтической гипотермии и нейропротекции». Утверждено: зав. отделением Сомов П. А.

Картина сложилась. После моего ухода парню, очевидно, стало хуже. Нарастала заторможенность, зрачки начали «плавать» – классические признаки отёка мозга после кислородного голодания.

Медсёстры запаниковали и, разумеется, позвонили не мне, стажёру из морга, а его фактическому лечащему врачу. А юридически, по всем бумагам, им был Сомов, как заведующий, принявший пациента в своё отделение.

Он в искусственной коме.

Его мозг целенаправленно охлаждают, чтобы спасти от дальнейшего разрушения. Шансы – пятьдесят на пятьдесят. А это означало одно: Живы мне не видать ещё как минимум несколько дней. Если он вообще очнётся в здравом уме.

Прекрасно…

Я пролистал карту дальше. И наткнулся ещё на одну странность. В графе «контактные лица» – пусто. Ниже – запись дежурной медсестры: «Многочисленные попытки связаться с родителями по указанному в карте номеру не увенчались успехом. Абонент не отвечает».

Странно. Их сын при смерти, а они просто пропали? Я отметил это про себя. Ещё одна загадка в копилку этого безумного дня.

Ладно. С этим парнем пока всё ясно. Нужно ждать результатов его обследования, которые будут только завтра. По Воронцовой – то же самое, результаты её специфических анализов придут не раньше утра. А это значит, что в терапии на сегодня ловить больше нечего.

Значит, можно со спокойной душой отправляться на своё основное место работы. В морг.

Там, по крайней мере, пациенты предсказуемы. И не вводят себя в искусственную кому без предупреждения.

Что ж, доктор Мёртвый, я иду. Надеюсь, сегодня у нас снова будут интересные вскрытия.

Я спустился в морг. Тишина.

Непривычная, полная тишина. Обычно в это время доктор Мёртвый сидел за своим столом, листая какой-нибудь древний фолиант, и бормотал себе под нос проклятия в адрес живых. Но сегодня его кабинет пустовал. Только лампа на столе горела, освещая раскрытую книгу.

Где же он? Впрочем, неважно. Сейчас мне нужна была тишина. И ещё кое-кто…

Я оглядел секционную. Пусто. Холодильная камера? Тоже. Я начал беспокоиться. После моего «отключения» в палате Воронцовой он исчез. Куда он мог деться?

И тут я заметил его. За массивной, гудящей холодильной установкой, в самом тёмном и пыльном углу морга я увидел знакомое, слабое зелёное мерцание. Он прятался.

– Нюхль? – тихо позвал я. – Иди сюда.

Из-за установки медленно, неуверенно высунулась его костяная морда. Он посмотрел на меня, и его зелёные огоньки были тусклыми, полными страха и неуверенности. Он сделал один крошечный шаг и замер, ожидая моей реакции.

– Ко мне, – повторил я, на этот раз твёрже, но не со злобой. – Это приказ.

И тут его словно прорвало. Он издал радостный, скрипучий щелчок, подпрыгнул до самого потолка от счастья и в два молниеносных прыжка оказался у моих ног. Он ловко, как белка, забрался по моей штанине на плечо и с силой уткнулся своей холодной костяной мордой мне в шею.

Я почувствовал, как он мелко дрожит.

Когда мне стало плохо в палате, когда моя Жива упала до нуля, он почувствовал разрыв нашей связи. И испугался.

Испугался, что остался один в этом чужом, враждебном мире. И побежал туда, где ему было безопаснее всего – к мёртвым, в морг. Логично. Вполне логично для создания, сотканного из костей и тёмной магии.

Я осторожно, чтобы не спугнуть, потрепал его по костяному гребню на спине. Твёрдо, но не грубо. Жест, который он понимал лучше любых слов.

– Всё в порядке, малыш, – прошептал я. – Я не умер. Пока что. Ты же знаешь, меня так просто не убьёшь.

И в ответ Нюхль довольно заурчал. Тихий, вибрирующий, абсолютно невозможный звук, который не должна была издавать костяная ящерица. Но мой фамильяр всегда был полон сюрпризов. И я был рад, что он снова со мной. Кажется, в этом проклятом мире у меня всё-таки был один настоящий друг.

– Ладно, хватит нежностей, – я осторожно снял его с плеча и посадил на стол. – Пора работать.

Я сел за стол доктора Мёртвого и принялся разбирать накопившиеся за день бумаги. Рядом, свернувшись калачиком на стопке старых журналов, устроился Нюхль.

В морге царила благодатная тишина.

В журнале поступлений я увидел новую запись, сделанную аккуратным, каллиграфическим почерком Мёртвого: «Иванов И. И., 56 лет, причина смерти – ОКС (острый коронарный синдром), подготовить ко вскрытию. Камера №7».

Я направился к холодильной камере номер семь. Открыл тяжёлую, обитую металлом дверь. Пусто. Проверил соседнюю, восьмую. Тоже. Перепроверил запись в журнале. Камера номер семь. Всё верно.

Странно. Запись есть, а тела нет. Неужели украли? Бред. В морге не воруют покойников. Перепутали бирки? Возможно, но Мёртвый – педант до мозга костей, он таких ошибок не делает.

– Потеряли кого-то, докторишка? – раздался за спиной мерзкий, насмешливый голос.

Семёныч стоял в дверях, уперев руки в бока и ухмыляясь во весь свой беззубый рот.

– А, вот же он! – санитар театрально хлопнул себя по лбу. – Совсем память дырявая стала!

Он прошёл в дальний угол технического помещения за массивный, гудящий компрессор холодильной установки. Сдёрнул старую, грязную простыню – под ней, на ржавой каталке, лежало тело.

– Вот ваш Иванов! Я его временно сюда закатил, пока полы в основном зале мыл. Чтобы не мешался. Совсем из головы вылетело, забыл предупредить!

Семёныч мерзко расхохотался, довольный своей «гениальной» шуткой.

– Не смешно, – устало выдохнул я.

Я молча взялся за каталку и покатил её к рабочему месту. Молчание растягивалось, становилось тяжёлым, как свинец. Я чувствовал спиной, как его веселье сменяется недоумением, а затем – тревогой.

– Поаккуратнее надо с такими шуточками, Семёныч, – сказал я, не оборачиваясь.

– А что ты имеешь в виду? – голос санитара потерял всю свою весёлость.

Я молчал, продолжая катить каталку.

– Эй, я тебя спрашиваю! – в его голосе появились откровенно панические нотки.

Я остановился у секционного стола и очень медленно повернулся к нему. Я смотрел на него не со злостью, а с профессиональным, холодным интересом, как на нового, сложного пациента.

– Тише, Семёныч, не нервничай так. Садись. А то упадёшь, – посоветовал я.

– С чего бы это мне падать⁈

– Садись, я говорю. У меня глаз намётан на такие вещи. Ты же не хочешь, чтобы у тебя случился приступ прямо здесь, среди собственных клиентов?

Семёныч, что-то бормоча себе под нос, опустился на ближайший стул.

– У тебя ведь давление повышенное? Давно? – я активировал лёгкое некро-зрение. – Сегодня где-то сто пятьдесят на девяносто, не меньше. Левый желудочек сердца уже барахлит – гипертрофия миокарда, утолщение стенки. Экстрасистолы – внеочередные сокращения – в последнее время участились, правда? Чувствуешь иногда, как сердце «спотыкается», особенно после нагрузки?

Семёныч побледнел и молча кивнул.

– А ещё у тебя небольшой кальцинат – отложение солей кальция – в восходящей аорте, – я ткнул пальцем в свою грудь. – Вот здесь. Пока маленький, но он растёт. Если не займёшься своим здоровьем, Семёныч, то через пару лет окажешься на этом столе. Только уже в качестве моего клиента.

Санитар смотрел на меня как на призрака. Его лицо из красного стало землисто-серым.

– Как… как ты это… видишь? Ты что, рентген?

– Я многое вижу, Семёныч. Поэтому мой тебе добрый совет: больше так не шути. Стресс тебе категорически противопоказан. А теперь, будь добр, принеси мне крепкого чаю. С двумя ложками сахара. Мне нужно восстановить силы после всех этих розыгрышей.

Семёныч вскочил и, спотыкаясь о собственные ноги, умчался выполнять приказ.

Суеверный страх – лучший и самый надёжный мотиватор для таких простых душ. Теперь он будет смотреть на меня как на провидца и бояться даже косо взглянуть в мою сторону. Полезное приобретение. Свои глаза, уши и личный чайный сомелье в морге.

Семёныч принёс дымящийся чай, поставил его на стол с поклоном, достойным императора, и тут же исчез, бормоча что-то о неотложных делах. Кажется, я приобрёл себе личного раба.

Что ж, неплохо.

Я отпил сладкий чай и приступил к работе. Мёртвый оставил мне три тела для подготовки к выдаче родственникам. Рутинная, почти медитативная работа – обмыть, зашить разрезы после вскрытия, придать лицу умиротворённое выражение…

Но что-то было не так. Работая с первым телом, телом того самого Иванова, я почувствовал… отклик. Слабый, едва уловимый, как вибрация далёкой, натянутой струны, но определённо – отклик.

Раньше мёртвая плоть была для меня просто глиной. Инертной, холодной, послушной, но абсолютно мёртвой. А сейчас… сейчас в ней что-то было.

Не эхо жизни, нет. Это была моя собственная сила, которая начинала входить с ней в резонанс.

Картина складывалась.

Моя некромантская сила действительно выросла. И толчком к этому послужил именно тот случай в палате Воронцовой, когда я балансировал на самой грани, когда мой Сосуд был почти пуст.

Приближение к собственной смерти, это пограничное состояние, обострило мою связь с ней. Это был опасный, но, как оказалось, очень эффективный метод «прокачки».

Я сосредоточился, направив тонкую, почти невидимую струйку Живы в мёртвое тело. Раньше это было как лить воду в песок – энергия просто бесследно уходила в никуда.

Теперь… теперь было иначе. Я чувствовал, как ткани откликаются, хоть и вяло. Они не оживали – до этого было как до луны. Но они реагировали. Нервные окончания слабо вибрировали, мышцы подрагивали на микроуровне.

– Ну давай же, – пробормотал я, усиливая поток и концентрируясь на руке покойника. – Хоть пальцем пошевели! Покажи мне, что ты меня слышишь!

Ничего. Тело оставалось абсолютно мёртвым.

– Тьма! – выругался я вслух от досады. Почти получилось, но не хватило сил. Или сноровки в этом новом теле.

И тут Нюхль, который до этого с интересом наблюдал за моими манипуляциями, решил помочь. Он спрыгнул с моего плеча прямо на голову трупа и начал на ней подпрыгивать, словно пытаясь его расшевелить.

– Нюхль, прекрати дурака валять, ты мне мешаешь… – велел я.

И тут я увидел это. Глаз трупа. Правый. Он дёрнулся. Один раз, едва заметно, но я это видел! Мышца века сократилась!

Вот это да. Вот это прорыв.

Раньше максимум, чего я мог добиться в этом теле – это замедлить процесс разложения на пару часов. А теперь… мышечная реакция! Конечно, до полноценной некромантии, до поднятия легионов из могил было ещё очень далеко. Но это был не просто шаг. Это был гигантский скачок.

Проклятье, которое заставляло меня спасать живых, которое питалось жизнью, парадоксальным образом стало усиливать мою связь с мёртвыми. Чем больше Живы проходило через меня, тем сильнее стала становиться моя тёмная сторона. Какая извращённая, но прекрасная ирония.

Чтобы стать лучшим некромантом, мне нужно стать лучшим лекарем. Мой враг, сам того не желая, дал мне в руки ключ к невиданному доселе могуществу.

Домой я возвращался в редком для себя приподнятом настроении. День выдался на удивление продуктивным. Враг повержен и унижен, потенциальный союзник в лице Варвары приобретён, а главное – мои истинные, некромантские силы начали пробуждаться.

Впервые за долгое время я почувствовал не просто надежду на выживание, а предвкушение возвращения былого могущества.

Но у подъезда меня ждал сюрприз.

Двор гудел, как растревоженный улей. Дюжина крепких парней, бойцов Паши, загружала в два массивных чёрных внедорожника какие-то длинные, завёрнутые в брезент свёртки. Оружие – рунические пистолеты и короткоствольные автоматы – неприкрыто проглядывало из-под полов их длинных плащей. В воздухе пахло озоном, порохом и злой, холодной решимостью.

Паша, он же Чёрный Пёс, стоял у головной машины, отдавая последние распоряжения. Увидев меня, он кивнул.

Я подошёл.

– Что происходит? Переезжаете?

– Война, док, – мрачно ответил он, захлопывая дверцу внедорожника. – «Серые Волки» совсем оборзели. Сегодня днём напали на наш склад на Пресне. Троих наших положили.

– И?

– И мне нужна твоя помощь, – он сделал шаг ко мне. – Поедешь с нами.

– Я не боевой медик, Паша, – я поднял бровь. – Я патологоанатом и терапевт. Латать пулевые ранения на ходу, под огнём – не совсем моя специализация.

– Знаю, – его голос стал тихим, но настойчивым. – Но ты – лучший док в этом городе. Мои ребята тебе верят. Они видели, как ты Серого с того света вытащил. Одно твоё присутствие придаст им уверенности. Поехали. Прошу.