Текст книги "Поздние вечера"

Автор книги: Александр Гладков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)

Перечитываю Шиллера, и в первую очередь то, что меньше знаю и хуже помню. «Валленштейн» великолепен. Замысел «Дмитрия» очень интересен. Искренний самозванец, только потом узнающий о своем обмане, который одновременно и самообман, – прекраснейшая и богатейшая трагическая коллизия. А сюжет «Ивиковых журавлей» просто удивителен. Это образцовая схема того «высокого детектива», которым не погнушался бы и Достоевский.

1960

Прочел чудесную книгу жены знаменитого итальянского физика Э. Ферми – его биографию «Атомы у нас дома». Это интереснее всякого романа!

Прочел умнейшую и содержательнейшую книгу Винера «Кибернетика и общество». Бездна идей! Просто золотые россыпи какие-то!

Для М. Цветаевой вспоминать о других – это значит рассказывать о себе. Расположив ее мемуарные очерки в определенном хронологическом (вдоль ее жизни) порядке, можно получить довольно подробную и связную автобиографию. Пробелы, конечно, есть, но разве нет их в классических жизнеописаниях? Пожалуй, нет другого такого русского поэта, так хорошо рассказавшего о самом себе. А если к этому прибавить еще письма ее и некоторые воспоминания близких людей, то целое ее жизни будет почти исчерпывающим. Можно только позавидовать ее будущим биографам.

18 октября 1961

Дочитал только что вышедший роман С. Цвейга «Нетерпение сердца». Старомодная, но мастерски построенная вещь. По манере похожа на замечательный «Доминик» Фромантена, но горячей и искренней. Далее эта традиция через «Ученика» Бурже идет, конечно, прямо к Стендалю. Местами читал почти с трудом: тема романа слишком близка тому, о чем все последнее время напряженно размышлял и я… По-моему, это лучше ранней прозы Цвейга, составившей ему репутацию утонченного психолога: чище, прозрачней, острее, горче…

2 июня 1963

…Читал историка Соловьева о Смутном времени. В характеристике Годунова есть психологически тонкие вещи, заставляющие думать: контраст его благих намерений и государственного ума с мелкостью характера, растленного придворными нравами Грозного.

6 июня 1963

Читаю только что вышедший интереснейший новый том «Литературного наследства» – переписка Горького с советскими писателями. Есть замечательные вещи. Горький трогателен, по-хорошему наивен, часто глубок и очень широк и разнообразен. Много новых штрихов литературной жизни 20—30-х годов.

26 августа 1963

Снова читаю 9-й том Т. Манна – его эссе и автопризнания. Эта книга была моим спутником прошлую зиму, и я ее очень полюбил. Томас Манн эссеист для меня выше романиста.

18 февраля 1964

…Прочел «Превращение» Кафки. Написано это хорошо, но как-то здорово надоели иносказания. Если даже прав Б. в своей трактовке сюжета, то на хрена, чтобы это выразить, все это выдумывать: ведь эта простая мысль не нуждается в такой хитроумной зашифровке. И вообще ребусы принято печатать в отделе «Смесь» на последней полосе. Надо иметь вокруг себя очень благополучный и устойчивый быт, чтобы возникла потребность в таком искусстве… И потом всегда подозрительно отношусь к моде. Первый рассказ еще не прочитал, и как-то не тянет. В целом Кафка – это, видимо, хороший Леонид Андреев. Но мне лично это искусство не нужно – ни высшего, ни третьего сорта. Пруст – другое дело! И почему их ставят рядом – не понимаю.

Мне кажется, что Л. несправедлив к книге о Экзюпери[5]5
  Речь идет о книге М. Мижо. (Прим. ред.)


[Закрыть]. В ней так много навалено материала, что уже за одно это ей благодарен. Черта ли мне с концепциями автора! Я всегда предпочту книгу, где нет концепции, но много фактов, худосочному, но со строго выдержанной мыслью труду. Такие книги располагают думать самому: поэтому-то их так и не терпят те, кто считают, что книга, в которой автор не убедил читателя, не имеет ценности. Нужно не убеждать, а толкать к самостоятельному мышлению, хотя спорящему с автором. В этой книге просторно для собственных мыслей, спасибо за это!

11 июля, 12 июля, 17 июля 1964

…Перечитываю (чтобы заразиться красками эпохи) Гоголя. Взял и Герцена, но увлекся и перешел границы необходимого – стал читать вдоль и поперек. Уж в который раз сижу над «Былым и думами» и все вычерпываю новое, незамеченное.

Нет! Не назад к Герцену нам надо идти, а вперед к нему: вот уж кто ничуть не старомоден, а неслыханно остер, умен, безгранично всепонимающ… У Герцена есть догадки и прозрения, которые раньше нашего времени не могли быть поняты, а есть и такие, думаю, которые будут поняты только при конце нашей эпохи. Снова стало мечтаться о книге «Дневник читателя», то есть о комментированном перечитывании книг, подобных «Б. и д.». Вру, «подобных» книг больше нет и не будет – это книга-уникум, книга-чудо. Если бы я был редактором журнала, то рядом с рецензиями на новинки книжного рынка поместил бы отдел под названием «Перечитывая…» – и он мог бы стать самым захватывающе современным и острейшим.

Я все никак не доберусь до писем Герцена: знаю их плохо и слишком выборочно, а пора бы узнать. Представляю – чем был разговор А. И.! Ведь в его время класс разговора был на высоте, многие всё выговаривали, ничего не написав, но Герцен должен был быть и разговорщиком поразительным. Любопытно, что мемуары о нем по большей части малоинтересны. Может быть, потому, что вспоминателей интересует домашняя, личная жизнь Г., а не жизнь его ума, которая, в сущности, была его подлинной личной жизнью…

Любая проза рядом с герценовской кажется монотонной: читая Толстого, Достоевского, Чехова, часто угадываешь и ход мысли и дыхание фразы. Это даже становится своеобразной силой – действует психологический закон метра, рифмы, эффект рефрена. И движение мысли и структура фразы у Герцена неожиданны. Не хочется назвать это естественностью: для этого мысль Герцена слишком ярка, выразительна, броска. Но ведь и окраска павлина естественна для него, и павлин ничуть не является менее самим собой, чем скромный и непритязательный воробей.

…Продолжаю читать Герцена. Он удивителен и не может ни приесться, ни надоесть. Наоборот – каждый раз заново поражает. Есть в нем и предрассудки – и высокомерие барства, и упоенность собственным остроумием, и наивный эгоцентризм. Есть и иногда (когда дело касается кровно его самого) и непонятная психологическая слепота (как в истории с Гервегом). Но все это искупается широтой взгляда, блестящим умом, пластичностью рассказа. Никто из писателей не сумел быть в литературе так самим собой, как он.

…Читал воспоминания Тучковой-Огаревой. Жалко Герцена. Это удивительно, до чего такие большие, умные, блестящие люди не умеют устраивать себе личную жизнь.

30 августа 1964

…Повесть Домбровского[6]6
  Речь идет о «Хранителе древностей». (Прим. ред.)


[Закрыть] превосходна. Она достоверна, как документ, – это то время; умна, прекрасно написана, хотя и без каких бы то ни было усилий казаться оригинальным, и так как она естественна и искренна, то ни на что не похожа. Ее не с чем даже сравнить… ищу параллелей и подобий и не нахожу.

18 декабря 1964

Начал читать «Детство Марселя» М. Паньоля. Высокоумные снобы были бы шокированы признанием, что мне это нравится куда больше, чем повесть о детстве Сартра, но это так. Сартра я еле дочитал, а тут не могу оторваться.

17 марта 1965

…Читаю Стендаля. Он неисчерпаем. Особый редкий дар страстного любопытства к самому себе, без всякой любви к себе. Насколько чаще бывает наоборот. А. Виноградов написал о нем плохо, иногда просто врал. Даже еще ничего не смыслящим юнцом я это понимал и не мог его читать, предпочитая ему всегда Тынянова.

31 марта, 1 апреля 1965

…Читаю новое издание «Дневника» Ренара. Много нового. Долгие годы эта книга была моей любимейшей, и я знал ее почти наизусть. …Ж. Ренар прав: романы дружбы сложнее романов любви.

23 апреля 1965

…Читаю Стендаля о Наполеоне (второй раз). Это, конечно, не книга, а материалы для книги, но многие места блестящи, и все умно, хотя и бегло и небрежно. По существу, это блестящий план биографии Наполеона, и иначе, чем по этим вехам, писать ее и не стоит. Его отношение к Наполеону сложно, но за этой сложностью духовная драма современника показана чрезвычайно искренне. Историзм Стендаля мне очень близок (может, потому, что я пристально читал его в свои решающие годы внутреннего формирования: 1936—1940 гг.), и у него есть совпадения с Герценом. Точное сочетание психологии и волевых движений истории, истории души и мускулатуры века.

26 января 1966

…Прочитал впервые в жизни «Волшебную гору». Удивительное произведение, с длиннотами и немецким педантизмом, но и с глубиной, красотой и острым умом. Сначала многое казалось лишним, потом, ближе к концу первого тома, стал виден сложный чертеж постройки, где нет ничего случайного и все необходимо. И – вот что такое искусство: настоящее оно всегда светло – при тяжести и патологичности темы и материала и обилии страшных подробностей, книга не подавляет. Почему я не прочитал ее до сих пор? Не знаю. Что-то отпугивало, вернее, ничто не завлекало.

3 февраля 1966

…И еще одно огорченье. Набравшись терпения, прочитал наконец до конца, пользуясь болезнью, «Лотту в Веймаре». Странная вещь: насколько захватывающе интересны эссе Т. Манна о Гёте, настолько это скучно и безжизненно. Роман скучнее критики: нонсенс. Но это так. Сравнивать можно, ибо это и один автор, и тот же материал. Это любопытный случай, который можно было бы поучительно разобрать. В романе есть какая-то ошибка. Может быть, в неимоверно длинных и тягучих диалогах. Лучшее место – бессонница Гёте и его внутренний монолог.

30 ноября 1966

Ночью прочитал первую часть романа Булгакова «Мастер и Маргарита». Разочарован. Ждал большего и другого. Кроме хорошо написанной вставной новеллы о Пилате, – книга та же «дьяволиада», с которой Булгаков начал свой литературный путь, условная и как бы многозначительная фантасмагория со смещением планов, произволом в монтаже разнообразных сцен, лишенная глубокой мысли и истинной веселости. Я читал это со скукой и усилием. Нет уж, лучше любой ползучий реализм: в нем хоть есть крохи правды, а где правда, там и мысль. А тут многозначительная претенциозная жестикуляция: вещь, лишенная своего внутреннего закона, расширяющая как бы возможности прозы, но примерно так же, как расширяет возможности шахмат стоклеточная доска: искусство при этом проигрывает. Конечно, снобы будут ликовать, вернее – делать вид, что ликуют, но это тупиковый путь в искусстве: нечто претенциозно-старомодное.

14 июня 1967

Прочитал напечатанный в «Севере» роман Ремарка «Возлюби ближнего своего». Местами это инерционно по манере и почти «беллетристично», но все-таки сильно и трогательно. И что ни говори, а Ремарк в серии своих романов создал огромную и яркую историческую фреску – трагическая Европа от первой мировой войны до конца второй. Никто другой этого не сделал. Да, кое-где это беллетристическая скоропись, кое-где утилизация собственных творческих находок, уже теряющих свежесть первооткрытия, кое-где подражание Хемингуэю, кое-где чувствуется усталая рука писателя, – и все же огромно, впечатляюще, и просто-напросто нет ничего подобного. Все большое в литературе создается только долгим, непрерывным и последовательным усилием, а не наскоками импровизационного порядка. Ремарк, кажется, прожил жизнь (после своей первой славы) гурмана и сибарита, но на его лице есть отпечаток чего-то, роднящего его психологически с Моэмом и Вертинским,– может быть, пресыщенность лакомки. Но это не помешало его писательской одержимости так полно и крупно выявить себя…

17 июня, 21 июня 1967

Читаю «Жорж Санд» Моруа. Хорошо. Семейная и личная жизнь исследована подробно, но книга написана так, словно все читатели превосходно знают все написанное писательницей и об этом можно почти не говорить или говорить попутно. Но это не так, и, думаю, даже для французских читателей новых поколений.

…Дочитал биографию «Жорж Санд» Моруа. Это мило и неглупо, но не больше. Иногда изящно. И все же разочаровывает, и, вероятно, потому, что автор слишком отделил литературную биографию от личной жизни. Не вторая объясняет первую, как этого можно было ждать, а первая – вторую.

1 января, 9 января 1968

Моруа («Жизнь Бальзака») нравится мне все больше и больше. Книга располагает к себе, во-первых, тем, что автор любит своего героя, видит в нем лучшее и главное и умеет показать это документально и достоверно. Он не ищет дешевых контрастов и противопоставлений величия художника и ничтожества человека, чем грешит даже такой умный биограф, как С. Цвейг, не говоря уже о Р. Бенжамене. Отлично приводятся (и без перегрузки) цитаты: это книга о писателе Бальзаке, и биограф по праву щеголяет великолепным знанием его текстов.

…Дочитал ночью книгу Моруа. Как страшна смерть Бальзака. Моруа снисходителен к Ганской, думаю, что это справедливо. Все серьезно, весомо, достоверно: никакой уступки эффектам, выгодным контрастам, игре светотени. Но сама жизнь здесь удивительный романист.

5 января 1968

Вышло новое 4-томное собрание Гиляровского огромным тиражом, и все мгновенно расходится. Думал ли старый репортер, что в России будущего его станут больше любить читатели, чем Глеба Успенского, Салтыкова-Щедрина и Белинского, собрания которых не распроданы? По современной ему табели о литературных рангах он по отношению к ним был как лейтенант – к генералам армии. Это кажется парадоксальным, но в этом есть некая таинственная справедливость: его очерки полны жизни, бодры, сочно изображают быт, историчны, занимательны и лишены назойливой наставительности.

1 марта 1968

Купил только что вышедшие мемуары М. О. Кнебель. В книге многое отлично. Бросил все, и лежу на кровати, и читаю. Собственно, это всегда в жизни у меня самые счастливые минуты – когда читаю хорошую книгу в первый раз. Что может сравниться с этим? Ничто!

4 июля 1968

Подчитывая переписку Чехова (для книги), не могу сдержать нового наплыва чувств восхищения перед этим человеком: это лучший человек конца и начала века, лучший ум, лучший психолог, лучший художник. Он то для своей эпохи, что Пушкин для своей: он воплощение лучшего в ней в человеческом облике.

13 октября 1968

Перечитываю Зощенко. Если бы можно было судить о нем, отвлекшись от его литературной судьбы, то следовало бы признать, что все свое лучшее он создал еще в двадцатые годы или позднее, но в манере созданного в эти годы. «Сентиментальные повести», написанные на рубеже 30-х годов, вялы и малоинтересны. И далее – тоже. Документированные рассказы-пересказы и записи неинтересны. «Перед восходом солнца» – сильнее всего, но болезненный субъективизм тут уже совсем охватил его. С чисто литературной стороны – он жертва успеха своей «первой манеры» и неумения отойти от нее. Но, разумеется, и сделанного в двадцатых годах достаточно для почетного места в истории русской литературы, – так это оригинально, свежо, умно, ярко.

Зощенко одновременно и недооценен и преувеличен.

27 ноября 1968

Умер Эптон Синклер – 90 лет от роду. А я и не думал, что он жив. Впервые я прочитал его, вероятно, летом 1926 года, перед поступлением в 9-ю школу и до переезда на Б. Знаменский. Помню, после окончания «Джунглей», которые я читал, наверно, в Тургеневской читальне, я бродил по Александровскому саду в необычайном волнении – такое огромное впечатление произвела на меня эта книга – и чуть ли не давал какие-то клятвы жить для освобождения трудящихся. Это было наивно и восторженно, но я испытал какой-то особый подъем тогда. Потом я даже написал ему в Пасадену какой-то вздор, и он мне ответил через Госиздат. Письмо это потерялось. Прочитал я его в те годы все, что у нас было издано, но помню, что меньше других мне понравились знаменитый «Джимми Хиггинс», «Сто процентов» и «Король уголь». Зато «Испытания любви», «Сильвию» и «Замужество Сильвии», романы о Манхэттене, сборники о литературе «Искусство маммоны» и «Деньги пишут» помню хорошо и сейчас…

17 марта 1969

…Как всегда в дни внутреннего разброда и хаоса, берусь за Герцена. Читаю письма, и «С того берега», и некоторые статьи позднего периода. Удивительно: что-то туманится, собирается, скапливается в мыслях, еще без слов, а откроешь Герцена – и оказывается, что почти все нужное уже сказано, да не сказано, а отлито в такие чудесные и богатые словесные формулы, что только диву даешься. Первая мысль: стало быть, все повторяется, раз уже и Герцен об этом говорил; но в том-то и дело, что Герцен о многом говорил «на вырост», он предвидел и размышлял о будущем, он видел будущее в настоящем. И многое, чего он опасался, увы, сбылось…

И все же чтение это приносит радость. Нельзя не любоваться гордым и смелым умом, не терпящим поблажек и условностей, проницательным и всепонимающим. У Герцена необыкновенно развита историческая интуиция. Он гениально догадывается. Его оценки иногда кажутся преувеличенными по отношению к текущей данности, превосходящими повод, по которому они высказаны, но, примененные к большему отрезку истории, поражают точностью.

25 августа 1969

Прочитал премированный «гонкуровский» роман «Забыть Палермо». В нем есть очень умные и хорошо написанные страницы, но все растекается, не выстроено, и многое неинтересно. Это кажется импровизацией талантливого (впрочем, по-женски, то есть поверхностно) человека. Может быть, так задумано? Современная манера? Но если книга вяло и скучно читается и ее можно оставить почти на любой странице, то не лучше ли консервативный сюжет, от которого нельзя оторваться?

2 декабря 1969

…Прочитал роман А. Труайя «Семья Эглетьер». Во-первых, это гораздо талантливее часто переводимых у нас Ф. Эриа и Э. Базена – кажется, романистов того же поколения и типа (традиционалистов). О романе можно бы интересно написать: он весь как бы «внутри традиции», и это не мешает изображению современности, а помогает. В нем сложное сочетание, если воспользоваться терминологией биологов, «генотипа» (традиции) и «фенотипа» (элементов, лично присущих индивидуальности автора).

21 февраля 1970

…Продолжаю читать мемуары Витте. Очень интересно. Я их читал и раньше – и даже в первом издании, – но как-то полностью оценил только теперь. Они далеко не объективны, автором владеют многие страсти, но он очень умный человек и лучше других понимал историческую ситуацию. Недооценивал он революционное движение (из-за бюрократической ограниченности) и Столыпина, видимо, из элементарной ревности. Впрочем, острие столыпинского плана по крестьянскому вопросу (который В. называет «детским») стало ощутимо во всем значении только в исторической перспективе.

8 марта, 10 марта 1970

Прочитал «Чуму». Это умно и хорошо, но в последней части напряжение ослабевает; кажется, что рассказчик стал скучать. Видимо, сила Камю в том, что он «никак» не пишет: то есть – вернее – в том, что точность рассказа превалирует надо всем: важно не то, что художник видит, а то, что думает и знает. Манера эта, идущая в XIX веке от Стендаля, суховато-протокольная, с как бы несуществующим «стилем», совершенно незаметно переходит от драматической сцены к отчету. Стилистически Камю – это реакция на стилистику красноречия и стилистику «ви́дения».

…Как это иногда бывает с хорошими (но не гениальными) книгами, о которых давно слышал и читал, «Чума» почти ничего не прибавила к моему заочному представлению об этой книге. Именно то, чего ждал. Ни разочарования, ни удивления. Примерно так же было с испанским романом Хемингуэя («Колоколом»).

22 марта 1970

Перечитываю «Историю моего современника» Короленко, раз в третий, вероятно. Удивительная книга: читаю – нравится, но как-то забываю ее и снова читаю, словно новую. И опять нравится. Видимо, читая, я сквозь нее думаю о своем – бывают такие книги.

20 декабря 1970

С ленью и неохотой читаю в «Иностр. лит-ре» посмертный роман Хемингуэя «Острова в океане». В нем все инерционно и похоже на автопародию. Я в этом не одинок. Странно представить, что так могло быть: печатается новый роман Хемингуэя – и его не читают с прежней жадностью, не говорят о нем. Болезнь болезнью, но творческий тупик пострашнее болезни. Наверно, он сам это чувствовал и это ускорило его решение.

29 июня, 30 июня 1970

Взял с полки первый том писем Чехова и хохочу на каждой странице. Это смешно, умно, талантливо удивительно… Мне кажется, что Чехов был лучшим русским человеком за несколько веков. Все в нем было. Но всем своим биографам он не по плечу.

…Не могу выбраться из писем Чехова. Как это необыкновенно увлекательно!

13 июля 1970

Читаю дневники, письма, разговоры Кафки… В Кафке много чужого мне, и меня это раздражает при чтении. Читаю и мысленно составляю критику на него, но вдруг нахожу все, что имею сказать против, в самом дневнике, сказанным про себя. Но это значит, что дневник настоящий и автор не так односторонен.

29 сентября 1971

Прочитал роман Ф. Мориака «Фарисейка». Удивительный писатель: казалось бы, что может быть дальше от нас, чем его сюжеты, а захватывает и волнует. Какой это вздор, что он «невольно разоблачает»! Его сила не в разоблачении, а в утверждении азов духовности, совестливости, человеческой подлинности. А они одни и те же для всех меридианов и широт. А какое искусство рассказа!

23 декабря 1971

…Дочитал Вулфа[7]7
  Речь идет о романе «Взгляни на дом свой, ангел». (Прим. ред.)


[Закрыть]. Хорошо, а местами великолепно. Какие бы книги писал этот человек, проживи он дольше. Может быть, он самый «настоящий» из всех писателей своего поколения.

27 января 1972

С интересом прочитал в «Новом мире» и повесть[8]8
  Речь идет о повести В. Быкова «Обелиск». (Прим. ред.)


[Закрыть] Быкова и воспоминания М. Шагинян… Шагинян, конечно, уникальный человек. Какая свежесть ума, острая память, точность письма. Очень смешно, что она пишет о поцелуях прежней молодежи и нынешней, и о собственном опыте…

Сейчас начал читать «Воспоминания» А. Цветаевой. При всей нежности к сестре, в книге очень сложный подтекст психологический. А все-таки удивительно, что, при всей бурности и трагичности судеб Цветаевых, они оставили подробные и почти исчерпывающие описания своих жизней. А Ахматова всю жизнь жила в трех квартирах в одном городе, и ее автобиографическое наследие ничтожно. Дело не в «возможностях» и «обстоятельствах», а в силе инстинкта запечатлевать, сохранять, то есть продлить жизнь.

Сестры многое оценивают по-разному. Например, автор «Воспоминаний» совсем иначе пишет об Анатолии Виноградове, то есть дружески, а М. Ц. резко отрицательно.

30 октября 1972

Вдруг, ни с того ни с сего стал читать воспоминания С. Т. Аксакова о Гоголе. Как это хорошо! Ум, тонкость и умилительное простодушие. Это, бесспорно, из числа лучших русских мемуаров.

11 декабря 1972

За эти дни прочитал Соловьева от Алексея Михайловича до Екатерины II. Он замечательный историк, хотя у него есть длинноты в описаниях разных дипломатических событий. Часто внешняя история России излагается более подробно, чем история внутренняя. Но такого многостороннего рассказа о России после него уже не было. По сравнению с ним Ключевский конспективен. Кажется, в отличие от Ключевского, и Платонова, и других, Соловьев писал свою историю, в то время как другие издавали записанные учениками лекции.

30 января 1973

…Перечитал «Тени в раю» Ремарка, вышедшие отдельным изданием. В целом книга хорошая, но явно не завершенная: отдельные главы просто конспективны. Но все же она умно завершает гигантскую романную фреску, созданную Ремарком.

11 июня 1974

В последние дни прочитал посмертную книгу рассказов В. Козина «Привязанный к седлу». Книга талантливая. В предвоенные годы я увлекался его рассказами о Туркмении. Потом он печатался мало и был как-то в стороне от литературной жизни. Но он крупнее и оригинальнее многих, о которых писали и говорили. У него есть вещи на уровне лучшего в нашей новеллистике.

20 октября 1974

Как-то так случилось, что я не прочитал работу Гранина «Эта странная жизнь», напечатанную в двух первых номерах «Авроры» за этот год. То есть отложил, чтобы прочесть, и забыл. И только теперь прочел. Замечательно! Не все мне у Гранина (и в Гранине) нравилось, но это эссе (как же иначе назвать?) превосходно. Молодец Гранин, что выволок судьбу Любищева из-под спуда! Есть тонкие, острые мысли. Самые острые он высказывает как бы мимоходом…

1 ноября 1974

Читаю блестящий роман Айрис Мердок «Черный принц», напечатанный в четырех номерах «Иностранной литературы». Это похоже немного на И. Во (трагикомедия) и, может быть, на Г. Грина. Умно, занимательно, отлично написано… Это один из лучших переводных романов последних лет.

7 ноября, 9 ноября 1974

Перечитываю «Бесы», преодолевая раздраженье за беллетристические трюки и парадоксальные заострения (вроде пощечины Шатова). Фальшиво все в Ставрогине. Замечателен Степан Трофимович и неплох Петр Верховенский. Но все же слишком много литературной липы. Как этого не замечают поклонники. Вся история брака Ставрогина и Лебядкиной – плохое сочинение, и все, что вокруг. Монологи Шатова – вздор. Это читать даже как-то неловко. Неровная книга.

…Дочитал «Бесы». Многое забыл и читал с удивлением. Сколько нагромождено эффектов. Лиза написана совсем слабо. Не мотивировано, зачем ей нужно было смотреть зарезанных. Только чтобы попасть в самосуд. Степан Трофимович хорош везде. Кармазинов – жалкий шарж. И так все. Как много болтает перед смертью Кириллов!

3 декабря 1974

Перечитал роман А. Доде «Бессмертный». Случайно попался на глаза, открыл, стал читать и читал, пока не кончил. Вот искусство – искусство романа, которое утрачено почти. Неужели создание и нарастание интереса – это нечто старомодное и уже ненужное? Но сколько всего у Доде и помимо человеческих драм и комедий: история Академии, Париж в какие-то годы. Историчность соседствует с памфлетом, и все в меру, всего как раз. Такие романы теперь почти не пишутся. Почему? Да уж не потому, что от них отвернулся читатель. Из снобизма критики, которой чужды читательские интересы и которая устанавливает новую табель о рангах независимо от них. А писатели этому подчиняются из боязни «отстать».

12 августа 1975

Бруссон не стареет. Боюсь, что раньше постареет сам Франс. Он уже кажется скучноватым (кроме «Боги жаждут»). Бывает, что с течением времени жизнь писателя становится интереснее написанных им книг.