Текст книги "День учителя"

Автор книги: Александр Изотчин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 38 страниц)

* * *

«Падение дома Завьяловых» началось задолго до бракосочетания Андрея и Ирины – еще летом, вскоре после того как молодые люди помирились. Однако о происходящем Андрея известили лишь через месяц после свадьбы. И этого он не собирался прощать жене. Мирошкину казалось, что, скрыв информацию о положении ее семьи, Ирина его обманула. И он женился! А обман прощать нельзя. А ведь как все, кажется, было хорошо: он живет в своей квартире, занимается научной работой, его новые родственники, хоть и не очень приятные, но состоявшиеся люди. Можно было в разговоре с коллегами ввернуть фразу про то, что «тесть у меня работал в ЦК…»

Тем памятным зимним вечером, «когда все открылось», Андрей приехал домой воодушевленный – весь день провел в библиотеке, было приятно ощущать тяжесть знаний, приобретенных за часы сидения над книгами. Хотелось многое сделать, чего-нибудь эдакого, творческого, что-нибудь сесть написать… А на Красном Маяке сидела заплаканная Ирка, давно уже приехавшая со своей кафедры. «Все плачет, – с неудовольствием отметил Андрей. – А чего плачет? Замуж вышла, квартира есть… Все это от нечего делать. Вон взяла бы плиту помыла. А то вечером завалится спать, а я сяду писать статью, и что же? Опять буду упираться взглядом в вонючий нагар. Да! Никаких условий для творчества». Но, подавив в себе раздражение, он все-таки спросил: «Что-нибудь, Ириш, случилось?» Ему казалось, он заранее знает ответ: опять какая-нибудь ерунда с кем-то из подруг. Но все оказалось серьезнее. «У моих родителей дела совсем плохи», – ответила жена и поведала Мирошкину шокирующие подробности.

Фирма, в которой работал Валерий Петрович, занималась оптовыми поставками товаров в магазины. Поставляли они все, что будет покупаться – продукты, бытовую химию, одежду… К своей работе Завьялов относился презрительно, местом особенно не дорожил. Его вполне устраивал тот образ жизни, который он вел в предыдущие годы – свел того-то и того-то с тем-то и тем-то, а дальше сиди, смотри телевизор, пей водку и всем ты нужен, все в тебе нуждаются, несмотря на твое беспробудное пьянство и ненадежность. Но постепенно связи начали иссякать, денег стало меньше, да и жена с дочерью насели – выходи на работу, да выходи… Они надеялись, что «регулярный» образ жизни хоть как-то остановит пьянство Валерия Петровича. Вот он и поддался на уговоры, но в фирме вел себя заносчиво, был всегда не прочь чего-нибудь «притащить» домой – Мирошкина еще во время первого визита поразили упаковки шампуня, расставленные по всем комнатам завьяловской квартиры. Шампунем здесь даже мыли руки вместо мыла. Потом в таких же количествах в доме появились сухие супы, а за ними – туалетная бумага… «Погореть» Завьялов не боялся, ему по-прежнему казалось, что происходящее вокруг временно. Крепко веря в «реставрацию», во время президентских выборов 96-го года он даже вложил семейные сбережения в предвыборную кампанию «одного из антиельцинских кандидатов» – до самого последнего тесть не признавался, что в Зюганова. Последнего Валерий Петрович презирал только за то, что во время существования ЦК Гена трудился в менее престижном отделе, нежели он. Вложенные деньги, разумеется, пропали, как пропали и завьяловские сбережения за пару лет до этого, вложенные в МММ. Неудивительно, что в квартире на «Октябрьской» не чувствовался достаток.

Наверное, рано или поздно Петровича бы тихо уволили, но он потерял работу при обстоятельствах поистине драматических, и исключительно по своей вине. Как раз тогда, когда его дочь начала встречаться с Мирошкиным, в личной жизни Валерия Петровича также произошли изменения. Он встретил женщину. Это была его коллега по новой работе, дважды разведенная, бездетная, а потому довольно хорошо сохранившаяся бабенка лет под сорок. С этого момента Завьялов практически перестал жить у себя дома, начал уезжать в длительные «командировки», на самом деле недалеко – в однокомнатное «гнездышко» своей зазнобы где-то около метро «Молодежная». Именно этим и объяснялась та легкость, с которой Валерий Петрович отнесся к доходившей до него информации о том, что молодой человек Ирины частенько ночует в ее комнате. «Взросление» дочери даже радовало отца. Оно снимало с него обязательства перед семьей – дети выросли, старшая, того гляди, сама замуж выйдет, младшие ребята вот-вот школу закончат, пора и о себе подумать, не доживать же век с этой руиной – Татьяной Кирилловной. Семья Завьяловых развалилась окончательно, это собственно и стало для Ирины дополнительным стимулом ухватиться за Мирошкина, особенно когда она познакомилась с Иваном Николаевичем – положительным, непьющим, приехавшим помогать делать ремонт. Ирина решила, что и сын такой же, как отец, – хорошо бы мужа из такой замечательной семьи…

В этом месте рассказа рыдающая Ирина немного забежала вперед, несколько удивив Андрея сообщением, что в своем выборе она учитывала и его семейные дела. Затем рассказ потек в хронологическом отношении более правильно. «Эта тварь Лилия Ивановна» – так Ирина называла любовницу отца – познакомила Валерия Петровича с каким-то азербайджанцем, с которым они втроем для начала хорошо погуляли в ресторане. Обаятельный Нариман очень понравился Валерию Петровичу. Пребывавшему в те дни в состоянии опьянения алкоголем и любимой женщиной Завьялову все люди казались милыми. Нариман долго восхищался деловыми качествами Валерия Петровича, его хваткой, связями, а затем предложил обделать одно взаимовыгодное дельце: Завьялов достает по своим каналам в Термополе фуру дешевого подсолнечного масла, пригоняет ее в Москву, а здесь масло покупает Нариман. Они обсудили цены, у Завьялова была возможность достать столько масла, но в Термополе за товар нужно было заплатить, а таких денег у Петровича не было. Тут в дело вступила Лилия Ивановна, которая обрадовала любовника сообщением, что у нее есть знакомые «ребята», которые могут ссудить Завьялову искомую сумму. «Ребята» оказались московскими чеченцами, деньги они дали, масло приехало в Москву и здесь исчезло. Как это произошло, Ирина точно не знала – Петрович, видно, стыдился раскрывать детали – получалось, что Завьялов с Лилией Ивановной понадеялись друг на друга и при передаче Нариману товара не взяли с него ни денег, ни расписки. В результате Нариман испарился, а Завьялов остался должен чеченцам четырнадцать тысяч долларов – сумму, показавшуюся Мирошкину астрономической. Случайно или нет, все это как раз совпало с увольнением Петровича с работы. В тех условиях счет времени шел на дни, но Завьялов вместо того, чтобы искать деньги, запил. А между тем появились чеченцы-кредиторы – Ирина была почему-то уверена, что они изначально были в сговоре с Нариманом. Впрочем, в том возбужденном состоянии, в котором она пребывала во время рассказа, она была склонна записать в заговорщики даже Лилию Ивановну… Так вот: чеченцы насели на Петровича и пригрозили, что в случае неотдачи денег они для начала изнасилуют Ирину. Петрович, сразу «вернувшийся в семью», а заодно в «сознание», заметался. Ирина, которую отец просил не выходить на улицу, а лучше вообще уехать на время в Термополь к бабушке и дедушке, посоветовала обратиться в милицию. Но Завьялов побоялся – что-то там было темное, в истории с происхождением этого проклятого масла, – и поступил иначе.

В Термополе жил «хороший чеченец» лет тридцати пяти по имени Шамиль, давно знакомый и с Петровичем, и его родителями. Чем занимался этот Шамиль, никто толком не знал, у него был диплом Тернопольского педагогического института, хотя вряд ли он когда-то работал учителем. Узнав о неприятностях Завьялова, Шамиль приехал в Москву и предложил разобраться с рэкетирами, используя поддержку каких-то третьих московских чеченцев. Однако он обещал защиту только Завьяловым, на Лилию Ивановну свое покровительство чеченец распространять не собирался. Было ясно, отстав от Завьялова, чеченцы направят усилия на его любовницу. И «ради этой твари», чья роль в истории исчезнувшей фуры с маслом была неясна, Валерий Петрович отверг план Шамиля и согласился платить. Надо ли говорить, что Завьялов отказался даже обсуждать идею взыскания с Лилии Ивановны хотя бы части долга, все взяв на себя. Шамиль, покачав головой, согласился помочь в сборе денег и добиться отсрочки. По его сведениям, теперь бандиты намеревались убить Завьялова – Ирина, в тот момент очутившаяся в больнице из-за всего комплекса переживаний (как оказалось, Мирошкин являлся только одной из составляющих этого комплекса), была для них труднодоступна.

Хлопоты чеченца увенчались успехом, бандиты временно отстали, а деньги Шамиль занял у друзей. В результате инцидент был исчерпан, после чего Лилия Ивановна тут же прекратила с Завьяловым всякие отношения. Теперь требовалось найти четырнадцать тысяч долларов, чтобы рассчитаться с кредиторами Шамиля, которые, судя по всему, были не менее опасные люди, чем те, от которых чеченец спас Валерия Петровича. Выход был найден в продаже квартиры на «Октябрьской». Даже потеряв Лилию Ивановну, Валерий Петрович вовсе не собирался возвращаться к семейному очагу, возле которого его ждала странная Татьяна Кирилловна. Он рассчитывал, продав их огромную, полученную в год Олимпиады сталинскую «трешку» с высокими потолками, купить себе и жене две квартиры в районах попроще и разъехаться. Он мечтал об «однушке» для себя и «двушке» для Татьяны и мальчиков. Что же касается Ирины, то тут Петрович был спокоен – она будет жить на «Пражской», с мужем или без – другой вопрос. Начались поиски вариантов, сборы вещей, которые Мирошкин принял за подготовку к ремонту. Наконец квартиру продали. Покупателем оказался армянин – владелец магазина меховых и кожаных изделий. Он дал хорошую цену – сто тысяч долларов. «Сразу было видно – денег у человека много. Между прочим, одна дубленка на «Южном» вещевом рынке стоит три миллиона шестьсот тысяч рублей», – не преминула вставить ремарку Ирка. Андрей не понял, почему это «между прочим», но, переведя названную цену на дубленку в доллары, получил почти семьсот у. е…

Дальше события понеслись с головокружительной быстротой. Шамиль, как оказалось, занял деньги под проценты, о чем Завьялову ничего не сказал, и, пока шла продажа квартиры, долг увеличился вдвое. Так сказал Шамиль, хотя никаких расписок Петрович не видел. Что ж, делать было нечего: из ста тысяч «хороший чеченец» забрал двадцать восемь, еще восемь потратили на расчеты с маклером, которого нашел Шамиль, и на расчеты с самим Шамилем – тот одолжил денег Петровичу, который сидел без работы. В результате на руки Завьялову досталось тридцать две тысячи долларов – еще тридцать Шамиль взял, пообещав «пустить в оборот» и вернуть вдвое больше. Завьялов, убедившийся, как быстро можно делать деньги на процентах, согласился. Теперь он мечтал купить себе «двушку», жене – «трешку», а для дочери выкупить половину стоимости квартиры на «Пражской» у дяди Коли. И подождать-то надо было всего пару месяцев! На две тысячи долларов Валерий Петрович помог сделать ремонт на Красном Маяке, организовал свадьбу (передав, кстати, молодоженам в конверте пятьсот тысяч рублей в качестве подарка) и снял трехкомнатную квартиру на «Тульской». Прописались все Завьяловы на «Пражской». Для хранения вещей и мебели Валерий Петрович, не собиравшийся таскать нажитое за собой и думавший после покупки квартир и развода все сразу поделить, арендовал место на складе. Туда в горячке переезда он зачем-то отправил и стенку, которую изначально планировал вывезти в квартиру дочери.

– Завтра папа перевезет сюда коробки с некоторыми ценными вещами, которые он не хочет оставлять на складе, – закончила свой рассказ Ирина.

– А когда же нам теперь привезут стенку?

– Господи, Андрей, как ты можешь сейчас об этом говорить?! Неужели тебе не понятно, что завтра мои родители навсегда покинут квартиру, в которой прожили полтора десятка лет, где выросла я и мои братья? А ты все о шкафах хлопочешь?! Неужели в тебе нет ни капли сочувствия ко мне и моим близким?

Андрей попытался ей посочувствовать, но вышло это как-то неуклюже и формально. Ему действительно не было жаль Завьяловых, а их квартиру на «Октябрьской» он в глаза Ирине называл «сараем» и не понимал, как можно ее любить. Из всей этой истории он понял, что мебели пока не будет, следовательно, будет продолжаться жизнь на коробках, к которым прибавится еще какое-то их количество – от родственников жены.

На следующий день Ирина отпросилась с работы и поехала на «Октябрьскую» – прощаться с отчим домом. На «Пражскую» они с Петровичем приехали часам к пяти, на грузовике, на котором и привезли коробки, их Мирошкины засунули на антресоли, не открывая. Ирина была заплаканная, Петрович бодрился, но было заметно, что даже он подавлен происходящим. Из квартиры дочери он поехал на метро уже к новому месту жительства – на «Тульскую». «Это какая-то нора, – оценила пристанище родных Ирина, – почему-то все комнаты темные, лампочек что ли мало, грязь какая-то». Она успокаивала себя тем, что там родители и братья будут жить временно, пока не будет денег на покупку квартиры. Ирина почему-то надеялась, что трудности сблизят Валерия Петровича и Татьяну Кирилловну и у них опять будет одна большая квартира.

В марте в Москве вновь появился Шамиль, приехал на «Тульскую» и сообщил страшную весть – человек, который взял тридцать тысяч в долг умер, и теперь взыскать с него ничего не получится. Но он сразу предложил решение проблемы – начать собственное дело! Тем более что Петровичу чем-то же нужно заниматься! Так зачем работать на других?! Чеченец предложил открыть производство соевого масла и пообещал гигантские прибыли. Оказалось, все у Шамиля уже готово – и связи, и поставщики, и потенциальные клиенты. Не хватало малости – денег. И Завьялов согласился ссудить ему последние тридцать тысяч долларов. «Вот только у меня совсем денег больше не останется, – пожаловался он Шамилю, – на что я буду квартиру снимать, пока ты производство развернешь?» Шамиль пообещал не только оплачивать квартиру, но даже присылать деньги на продукты, и в подтверждение своих слов тут же передал Валерию Петровичу тысячу долларов, отсчитав ее от тех тридцати, которые ему за минуту до того передал Завьялов.

Все это очень встревожило родителей Валерия Петровича. Его мать Ирина Алексеевна начала регулярно ходить в гости к Шамилю, который между тем купил на какие-то деньги дом в Термополе. Сначала Шамиль вежливо встречал пожилую женщину, поил чаем и кормил обещаниями. Но в середине апреля Алла, жена Шамиля, открыв Ирине Алексеевне дверь, сообщила, что муж в сумасшедшем доме. Рассудок у Шамиля помутился в связи с тем, что он потерпел неудачу в своем соевом бизнесе и потерял на этом деле кучу денег. Ирина Алексеевна еще надеялась на чудо, но Алла была неумолима: «Он потерял все деньги, в том числе и те, которые ему дал Валера». От дома Шамиля Ирину Алексеевну увезли на «Скорой помощи». Для Завьяловых настали черные дни – не было денег на оплату жилья, их не хватало на саму жизнь. Старший из братьев Ирины работал сторожем, Татьяна Кирилловна устроилась расклеивать афишы и объявления. Лишь Валерий Петрович казался спокойным и не суетился – он вновь лежал на диване и ждал чуда – исцеления Шамиля. Все это было смешно и горько – для Андрея только смешно. Он тогда не считал проблемы Завьяловых своими – ведь у него-то самого все было нормально. Вот только Ирина все чаще рыдала и устраивала истерики, что Мирошкину совсем не нравилось.

Его более-менее спокойная жизнь созерцателя была нарушена с появлением нового персонажа разворачивавшейся вокруг драмы. Как-то вечером, было уже часов десять, в том же апреле, в дверь квартиры позвонили. Андрей читал в комнате, Ирина копалась на кухне – дело шло к ужину. Она и открыла дверь.

– Ой, здравствуйте, дядя Коля, – услышал Андрей растерянный голос жены.

– Здравствуй, Ирочка, вот пришел посмотреть, как живут молодые. Не прогоните? Заходи, Леша.

В следующее мгновение двое вошли в комнату и предстали перед глазами Мирошкина, зрительно оказавшись в пространстве между ступнями его ног, которые Андрей, лежа на диване, вытянул в сторону двери. Первый был крупный старик лет шестидесяти – высокий, толстый, в поношенном пальто. В лице его было что-то неприятное и одновременно знакомое. «Глаза», – понял Мирошкин. Да, такие же мутные глаза, помещавшиеся у вошедшего поверх красного мясистого носа, Андрей уже видел. «Как у тещи, – понял Андрей. – Вот он какой – дядя Коля». Из-за его спины выглядывал второй гость – несколько старше дяди Коли, но значительно меньше ростом, в матерчатой засаленной куртке. Пришлось встать и отложить книгу.

– А это, как я понимаю, твой муж, Ирочка. Ну, что же, давайте знакомиться. Николай Кирилыч.

– Андрей. Я…

– А это мой друг – Алексей Петрович, – перебил Андрея Николай Кириллович, – он живет в вашем подъезде.

Мирошкин вспомнил – жена как-то рассказывала про Алексея Петровича: не вполне адекватный старик, десять кошек в квартире… Этого соседа Мирошкин еще не встречал ни разу. Взгляд Андрея опустился к ногам гостей – оба, как были с улицы, вперлись в грязных ботинках на ковролин. Этот агрессивный жест не обещал ничего хорошего, хотя начал дядя Коля вполне миролюбиво:

– Ну, я смотрю, вы ремонт сделали. Красота! И правильно – у молодых все должно быть хорошо! Не как у некоторых…

– Дядя Коля, я попросила бы вас воздержаться от подобного рода высказываний по адресу моих родителей, – неожиданно и безапелляционно заявила Ирина.

«Зачем она с ним так? – подумал Мирошкин. – Можно было промолчать, не заметить. Истеричка! Что-то у них не то с этим дядей. И на свадьбе его не было. Мне уже тогда показалось странным – все ее друзья есть, а родственников нет. А ведь ему принадлежит половина нашей квартиры. Или Ирина забыла?» Но если даже Ирина и забыла об этом, дядя Коля не преминул напомнить: «Я буду говорить то, что я думаю, кому угодно и где угодно. А уж тем более тебе и здесь. Я, между прочим, уже десять месяцев теряю по сто долларов, которые получал с этой квартиры. Сколько получается? Тысяча! Кто мне их возместит?» «Эге! – сообразил Андрей. – Такой же псих, как Ирка. Стоп! Да эти же пьяные оба». Он еще раз вгляделся в лица дяди Коли и робко жавшегося к нему Алексея Петровича. Последний, как и Андрей, в следующие пять минут оказался в роли немого зрителя словесной перепалки, вспыхнувшей между дядей и племянницей.

Ирина: «Дядя Коля, мой отец, кажется, обещал, что выплатит вам половину стоимости квартиры и рассчитается за те месяцы, в которые мы здесь живем? Зачем вы затеяли этот разговор?»

Дядя Коля: «Да, что он мне заплатит?! Знаю я все. Всю жизнь испортил моей сестре – пьянь, бл… ун – а теперь еще и деньги просрал. Теперь ищи-свищи».

Ирина: «Я еще раз прошу вас прекратить оскорблять моего отца. В отличие от других он человек слова, если сказал, что заплатит, значит, заплатит. Подождите немного».

Дядя Коля: «Подождать! Сколько же можно ждать?! Засели тут в квартире моей матери…»

Ирина: «Я хочу напомнить… Помолчите немного! Так вот, я хочу напомнить, что, когда умерла бабушка, вы решили с мамой квартиру пока сдавать, до тех пор пока кто-нибудь из внуков не вступит в брак. Вы, дядя Коля, не сомневались, что первым женится ваш Сережа. Все-таки он старше меня почти на десять лет. И мама на это согласилась. Но вы испортили своему единственному сыну жизнь, не позволив ему жениться на женщине, которую он любил. Ему теперь тридцать четыре, а семьи у него нет. Так что в квартире этой должна жить я. И то, что мой отец вообще согласился вам заплатить четыре тысячи долларов, так на то была исключительно его добрая воля. Не перебивайте! А что касается фразы по поводу «квартиры вашей матери», то мне даже удивительно это слышать от вас. Вы ведь последние два года жизни бабушки ни разу ее не навестили, все моя мама ездила, ухаживала за ней. Вы, как моему отцу объяснил один наш знакомый юрист, недостойный наследник».

Дядю Колю взорвало: «Это я-то недостойный наследник! Юрист им объяснил! А юрист вам не объяснил, что без согласия собственника прописывать кого бы то ни было в квартиру нельзя? А вы, когда этот бл… ун потерял свою площадь, все прописались сюда, а мою подпись Таня просто подделала! Вас всех тут надо посадить! Матерью меня попрекает! Сопля! А ты вообще не лезь! (Последняя фраза была обращена к Андрею.) Приехал из своего Заборозадрищенска и стой теперь молча! Разговоры какие-то мне припоминают! Да я после смерти матери в таком горе был, что вообще не помню, о чем мы говорили и какие обещания с меня брали. «Кто раньше женится»! Сволочи! Радуйтесь, что я с самого начала в суд не обратился, сразу после смерти мамы, когда Таня с этим своим ее до смерти довели».

Ирина и дядя Коля стояли друг напротив друга, лица у обоих были пунцовыми от бешенства. Они, казалось, были готовы броситься друг на друга с кулаками. Наконец Ирина выдавила из себя: «Я прошу вас уйти немедленно». Глаза ее мрачно бегали по комнате, пока наконец не остановились на утюге. Алексей Петрович опасливо потянул дядю Колю за рукав. Тот раздраженно отдернул руку: «Отстань, Леша! Хорошо, я уйду! Но учти! Я говорю это тебе, Ирина. С твоим папашей я больше общаться не намерен! Так вот, мне нужно десять тысяч долларов! Если через месяц их у меня не будет, я обращусь в суд и всех отсюда выпишу. Все поедете в Термополь!» Старики вышли из квартиры. Ирина в изнеможении рухнула на диван и зарыдала. Андрей подошел к ней, сел рядом и попытался привлечь жену к своей груди. Но это не помогло. Тело Ирины сотрясалось как в конвульсиях, она стонала. «Как бы не померла, – опасливо подумал Андрей. – Что в таких случаях делают? Кажется, надо воды принести». Он поднялся, чтобы сходить на кухню. «Побудь со мной», – попросила жена. Андрей покорно сел на диван и участливо посмотрел на плачущую женщину. Потом, устав от этого положения, перевел взгляд на пол, на стены, на потолок. «Какая все-таки потолочная плита у нас кривая, – подумал он, вглядевшись в белую поверхность, – и вся в каких-то неровностях. Но это еще ничего. Бывает и хуже. У родителей вон всю жизнь из потолка куски цемента выпадают – отец постоянно замазывает». Задумавшись, Мирошкин забыл про жену. «Если хочешь, – вдруг услышал он голос Ирины, – иди на кухню, поешь. Я там все уже приготовила». Андрей взглянул на нее и поразился перемене. Ирина смотрела на него сухими, хотя и красными от слез глазами, и было в выражении ее лица что-то такое… В общем, недоброе и презрительное. Андрей послушно покинул комнату.

Когда через минут пятнадцать, поев, он вновь уселся на диване близ жены, та разговаривала по телефону: «… Да, мама, конечно, я понимаю – ненормальный человек. Но он ведь тебя обвиняет Бог знает в чем… Вот и я говорю… А что ему отец сказал?.. Что, так и сказал: «Еще раз появишься, засуну морковь в жопу?» Ха-ха-ха. А он не объяснил вам, зачем ему эти десять тысяч? Ведь он же сначала хотел пять. Нет, он хотел именно пять. Это мы соглашались на четыре… Вот как?! Все, значит, есть – трехкомнатная квартира, дача, машина, а гаража нет?! Ах, ему нужен гараж для второй машины?! Ну, все понятно. Хотя это и стоит гораздо дешевле. Если, конечно, гараж не из золота… И что вы намерены делать? Ждать Шамиля?! А вы уверены, что это стоит делать?.. Нет, ну понятно, что больше ничего не остается, но все-таки… А, ну ладно, пока». Андрей робко заметил: «Знаешь, мне тоже кажется, что вариант с Шамилем безнадежный». Но Ирина вдруг окрысилась:

– Ну, почему же безнадежный. У него временное помутнение на нервной почве. Мозги на место встанут – тогда посмотрим. А потом, у тебя что? Есть другие варианты?

Нет, вариантов у него не было. Но у него оставались вопросы к жене.

– А что у вас всегда были такие плохие отношения с дядей?

– Нет, до того, как начались неприятности с фурой, все было хорошо. Ну, они нам, конечно, завидовали – мы все-таки столько лет в Венгрии прожили, квартиру нам дали практически сразу, как обратно приехали, потом, когда первый брат родился, ту, на «Октябрьской», получили… Хотя я не понимаю – дядя всю жизнь работал в системе озеленения Москвы, хорошую должность занимал, до того как вышел на пенсию… Мама ему зачем-то позвонила, рассказала о ситуации с отцом. Денег хотела занять. Не дали… А до этого все было нормально… Знаешь, я даже у них на даче часто бывала в Валентиновке. Последний раз осенью. Они как раз дачный сезон закрывали. Как сейчас помню – дядя все меня отговаривал за тебя замуж выходить: бесперспективный и так далее, сейчас время другое, надо бизнесмена суметь отхватить. А когда он нашел очередного квартиросъемщика, а мы ему сказали, что я замуж все-таки выхожу и буду тут жить, его как подменили. Стал требовать, чтобы мы ему платили. Мы отказались – ведь была же договоренность: квартира тому, кто первый женится. Поругались. Мы его даже на свадьбу не пригласили. А когда он узнал, что мы свою квартиру продали, тут же приехал, деньги начал просить, потом уже требовать стал… Вот так, все из-за этой квартиры.

Помолчали.

– Ириш, а что он такое тут говорил по поводу твоей бабушки? «Уморили» и все такое…

– Видишь ли, – Ирина замялась, – как бы тебе сказать?.. Бабушка не совсем нормально умерла… В общем, она покончила с собой. Повесилась на крюке для люстры. Да-да, на этом самом, ты правильно смотришь, на комнатном.

– Почему же она повесилась? – Андрей испугался, что обвинения дяди Коли окажутся справедливыми.

– Ну, как почему? Да ни почему! У нее с возрастом начались проблемы – склероз и все-такое… Могла обвинить, что ее голодом морят уже неделю, а сама ела как слон. Или вдруг могла собраться и попытаться уйти куда-то, решив, что здесь она в гостях. При этом говорила что-нибудь вроде: «На два дня всего приехала, а уже прогоняют». Мама практически отсюда не вылезала, ухаживала. И так года четыре. А дядя Коля виделся с ней последний раз за два года до смерти. Она ему всякой ерунды про голодовку и про то, как ее выгоняют, и наговорила.

– Ах, вот с чего он все это взял!

– Да ни с чего он это не взял. Он и ездить-то перестал, потому что видел – мать не в себе. Она его даже и не узнала последний раз. Он как вошел, бабушка спрашивает у мамы: «Кто это?» Ей отвечают: «Это сын твой – Коля» – «Нет, – говорит, – это не Коля, Коля маленький мальчик, а это какой-то здоровый». А потом говорит маме: «Таня, гони его, не то он вас обворует». Кстати, как в воду глядела… Да, а дядя Коля ей говорит: «Мама, я сын твой Николай». А бабушка ему: «Не ври, Коля другой». С тем и уехал. Потом маму перестала узнавать, чтобы войти в квартиру, той каждый раз чего-нибудь надо было придумывать. Совсем переехать мама к ней не могла – у самой двое маленьких детей. А бабушка ей каждый раз рассказывала, что сын и дочь ее бросили, не ездят, никому она не нужна. А потом решила, что раз она никому не нужна, то и жить не нужно. Хотела повеситься. От нее все веревки попрятали, но не уследили, она все равно нашла – по-моему, какой-то ремень или пояс от плаща, а может быть, все же веревку… В общем, мама приезжает, а бабушка висит…

История про бабушку произвела на Мирошкина огромное впечатление. Прежде всего он еще раз усомнился в правильности своего выбора – выходит, и мать у Ирины не вполне в себе, и бабушка была точно не в себе! Как с ней детей заводить?! Мысль про детей была новая – Мирошкин даже удивился тому, что у них с Завьяловой могут быть дети. Ему их совсем не хотелось: «Надо диссертацию защитить, с квартирой разобраться, а потом уже о ребенке думать… А после того, что я узнал про их наследственность, крепко думать». Так им были практически сразу сформулированы причины, по которым детей у них с Ириной не могло быть… С другой стороны, история про самоубийство, произошедшее в квартире на улице Красного Маяка, воздействовала на него эмоционально. Он сам не ожидал, что такое возможно. Раньше казалось – через все могу перешагнуть ради квартиры в Москве. Ан нет! Оказался слабее, чем думал! Андрей теперь часто, сидя на диване, смотрел на люстру и представлял, как на этом месте висела бабушка. А однажды ему приснилось – он ясно увидел седую старуху, с затуманенным взором мутных глаз, как у Николая Кирилловича и Татьяны Кирилловны, которая ходила по коридору между комнатой и кухней туда-сюда. И хотя утром Андрей сразу сообразил, что в образе бабушки ему во сне являлась актриса Лидия Казимировна Цеховская, его рассказ поразил и Ирину, и тещу. Через несколько дней, придя вечером из библиотеки, Андрей обнаружил в разных местах квартиры, на стенах странные рисунки – кресты, а вокруг письмена. «Это мама священника приводила – квартиру освятили, – пояснила Ирина, – А еще мы в церковь сходили и по бабушке свечи поставили. Теперь все должно быть нормально».

Но нормально не стало. Бабушка, правда, больше не приходила, но Мирошкин ясно осознавал, что квартира «нехорошая» и добра в ней не будет. И через месяц после того, как истек срок поставленного дядей Колей ультиматума, неприятные предчувствия как будто стали оправдываться. Первым сигналом стал конверт, извлеченный Мирошкиным из почтового ящика, адресованный Коростелеву Н. К. (дяде Коле), также прописанному в доме на улице Красного Маяка. Отправителем значилось УВД Южного административного округа. Андрей и Ирина, не задумываясь, вскрыли конверт и прочли: «21.05.97 г. На Ваше заявление от 8.05.97 года сообщаю, что Ваша сестра Завьялова Татьяна Кирилловна и ее дети по адресу: г. Москва, ул. Красного Маяка, дом 8, кв. 308 зарегистрированы постоянно на основании п.2.11 постановления Правительства Москвы и Правительства Московской области № 1030—43 от 26.12.96 года, т. к. Завьялова Т. К. по свидетельству о праве на наследство по закону, зарегистрированном в департаменте жилья № 1—227941 от 5.10.91 года, является, так же как и Вы, собственником данной квартиры и на основании Вашего заявления о регистрации по месту жительства сестры Завьяловой Т. К. и ее детей. По вопросу выписки Завьяловой Т. К. и других лиц, проживающих по вышеуказанному адресу, компетенция народного суда, а не начальника паспортного стола. Данный ответ также дан в Народный дом МОУ. Начальник ОВД «Чертаново-Центральное» ЮАО г. Москвы A. Л. Саргсян».

Из содержания письма следовало, что дядя Коля пошел-таки «по инстанциям», хотя без особого, как видно, успеха. Андрей почему-то был твердо уверен – до суда дело не дойдет, не решится старик судиться, не принято это в России. Но для Ирины послание за подписью начальника ОВД стало поводом для целой серии истерик и, как следствие, скандалов с мужем, от которого она все время требовала какого-то особо бережного отношения к себе, но каждый раз нарывалась лишь на скупые слова фальшивого сочувствия. О, если бы она только знала, чего стоили Мирошкину даже эти слова, как трудно ему было во время очередного ее срыва владеть собой и не высказать напрямую, что он думает о ней, ее родственниках и о том положении, в котором они все оказались! «В конце концов, – успокаивал себя Андрей, – в Заболотск отъехать я всегда успею, а пока поживу, погляжу. Может быть, и вправду все образуется, выйдет этот Шамиль из психушки и хоть десять тысяч долларов им вернет. Вряд ли, конечно, но чего на свете не бывает. Ведь отмазал же он Петровича от бандитов». Запасной аэродром Андрей себе все-таки начал готовить, сообщив родителям о положении, в котором оказались Завьяловы. Особенно он упирал на то, что Ирина его обманула, не сообщив до свадьбы о неприятностях, выпавших на долю ее семьи. Ольга Михайловна поняла все «как надо» только наполовину. С одной стороны, она с каким-то удовлетворением поругала «придурка» Валерия Петровича, но с другой предложила сыну, «если что, бросать все и ехать с Ирочкой к ним в Заболотск, а там видно будет». Эта идея Андрею совсем не понравилась. «Что за глупость, – оценил он про себя слова матери, – ну, на худой конец, могли бы предложить помочь снимать квартиру, но вернуться в Заболотск вместе с Иркой?! А зачем мне Ирка-то, если я все равно поеду в Заболотск?»