Текст книги "День учителя"

Автор книги: Александр Изотчин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 38 страниц)

Они вернулись из Термополя как раз семнадцатого августа – доллар начало лихорадить, и страна следила, затаив дыхание, за его курсом: десять утра – семь с половиной рублей, двенадцать дня – уже девять рублей, через день – целых десять рублей, а в кое-каких обменниках выставили даже пятнадцать рублей. Народ бросился скупать все подряд. Сразу же закрылись магазины мебели и бытовой техники. Телевидение радостно рапортовало, что запасов мяса в Москве осталось на десять дней, масла – около того, соли – на сорок, сахара – на двадцать, муки – еще на сколько-то. Телезрителям теперь втолковывали: в Подмосковье рекордный урожай грибов, так что, в случае чего… Поддавшись общей панике, Мирошкины надумали тоже закупать продукты. Денег у них особенно не было, но решили потратить все – без остатка. На продуктовом рынке возле «Пражской» творилось безумие – давно забытые очереди, возбужденные люди, разве что не дравшиеся за еду. Большинство ларьков было вообще закрыто. Покупатели хватали заветренную «Докторскую» колбасу аж по тридцати рублей за батон вместо прежних десяти за свежую. Накупали хлеб на сухари, запасались водкой. Андрея Ивановича поразил мужик, тащивший под мышками две здоровые упаковки подсолнечного масла и выглядевший абсолютно счастливым человеком. Мирошкины поняли, что опоздали. По старым ценам уже практически ничего не было, а новые «кусались». Правда, повезло – удалось купить несколько баночек красной икры, все остальное из приобретенного – шариковые ручки, десяток банок килек в томатном соусе, горсть суповых кубиков – пришлось выбросить. Ручки не писали, кубики оказались сильно просроченными, а килькой Андрей Иванович отравился и, просидев сутки на унитазе, отправил консервы в помойное ведро – следом за кубиками и ручками. Удачей стала покупка еще через несколько дней десяти килограммов сахарного песка.

В сентябре в Москве началась эпидемия самоубийств. Открыл движение Игорь Сорин, в День знаний выпавший из окошка. Ну, с этим «Иванушкой» Андрею Ивановичу было все, в общем, понятно. Но затем в каждом номере «МК» он читал уже о людях вполне ординарных, у которых с Сориным не было ничего общего, зато их, ординарных, между собой объединяло одно – они все стали жертвами обвала рубля. И так из номера в номер: вот – старушка повесилась, 90 лет, а вот молодой парень – 25 лет, хотел жениться, но из-за кризиса свадьба накрылась, с невестой он поругался, сел в машину, вывел шланг от выхлопной трубы в салон и закрыл все окна… «У него хотя бы машина была», – подумал тогда, прочитав заметку, Андрей Иванович. Его поразила мысль: у него нет даже этого. Мирошкина все чаще охватывал страх, что жизнь пройдет мимо. Кругом столько всего – холодильники, стиральные машины, мебель. А многие по-прежнему живут, как будто не заметив изменений в технологиях, со стиральными машинами, купленными четверть века назад, старыми шторами, «застойными» цветными телевизорами… А у него-то у самого какой телевизор?! А стиральной машины и вовсе нет, приходится жене стирать на руках, а постельное белье он возит в Заболотск к родителям. И на фоне всей этой нищеты Андрея Ивановича выводили из равновесия сообщения в «Новостях» то о свадьбе дочери Кобзона, на которой резвилось около тысячи гостей, то о том, что внук Ельцина отказался учиться в МГИМО, предпочтя получать образование в Англии, то о том, как поживает фармацевтический магнат Брынцалов, то еще о ком-то «успешном». Андрею Ивановичу казалось, что все эти люди, преуспевшие в 90-х, будто запрыгнули в последний вагон отъезжающего поезда, оставив всех прочих прозябать в Богом забытом месте. А поезд, который они захватили, раньше ходил регулярно, может быть, не так быстро, но он позволял худо-бедно тащиться по жизни всем желающим. И вот теперь, угнав состав, кто-то поехал с комфортом, захватив вместо полки целый вагон и ничего не оставив тем, у кого были менее грубые манеры, кто не лез по головам остальных…

В середине сентября картина апокалипсиса перестала дополняться новыми мазками происходивших событий. Закончилось наконец бодание президента с Думой, премьером стал Примаков, доллар сбили с двадцати двух до десяти рублей, и он опять начал расти, но медленнее. Цены на продукты стабилизировались, хотя и не упали вслед за долларом. Теперь «Докторская» стоила 150 рублей за килограмм.

Летом Мирошкин получал в школе семьсот пятьдесят рублей в месяц, ему платили аспирантскую стипендию (500 рублей (!) – повышенную, спасибо Ирке) плюс полставки ассистента в Институте права и экономики (250 рублей), у Ирки зарплата лаборантки на кафедре (Андрей Иванович точно не знал, сколько получала его жена – что-то около 300 рублей) – всего с мелкими подработками выходило около двух тысяч на двоих. С осени их положение резко изменилось – зарплата Андрея Ивановича в школе, после потери статуса «молодого специалиста», упала до четырехсот пятидесяти рублей, стипендию с октября он получать перестал – закончился срок обучения в аспирантуре. И все это на фоне финансового кризиса! Они с женой, мягко говоря, не дотягивали даже до черты бедности, которая в октябре была определена в 1250 рублей на человека. А ведь оставались долги. Долги в долларах. И вот, на тебе – семнадцать рублей курс! Теперь их доход – менее шестидесяти долларов в месяц. «Да, хорошую свинью мне подложил Ароныч с разрядами. За квартиру у нас уходит рублей двести пятьдесят в месяц, проездные – сто восемь рублей, питались мы и так впроголодь – ох эти долги! – а что теперь будет – и представить страшно. Ирка, похоже, останется без зимних сапог. Кровь, что ли, пойти сдать, говорят, сто семьдесят рублей плюс пятьдесят – на обед? Но это один раз в два месяца. Не выход», – размышляя таким образом Андрей Иванович свернул в Старосадский переулок.

Вдалеке показалось кирпичное здание Исторической библиотеки. Выкрашенный в желтый цвет фасад давно требовал ремонта, но деньги у государства нашлись только на то, чтобы подправить пролет лестницы на третьем этаже – здесь весной обвалился потолок. Андрей Иванович тогда радовался, что он как аспирант занимается на втором – в научном зале. Потолок, правда, подлатали быстро, но главным изменением, произошедшим в библиотеке в ходе ремонта, было исчезновение огромных портретов Маркса и Ленина, дотоле висевших на лестнице и в читальном зале для студентов. Из открытого доступа в общем зале исчезло и пылившееся там «По-Са-Си» Ленина. Произошедшее таким образом «захоронение вождя» не помогло – библиотека едва выживала, ходили разговоры о введении платы за посещение, постоянные читатели нервничали. Попытка установить символическую оплату за пользование гардеробом и камерой хранения сразу вызвала гневную реакцию завсегдатаев – кто-то сообщил налоговикам, что «Историчка» получает необлагаемые налогами доходы. Раздеваться вновь можно было бесплатно, но начались перебои в работе раздевалки. Теперь читателей обслуживал только гардероб, камера хранения периодически закрывалась, и гардеробщица начинала выполнять еще и эту функцию. Работавшая здесь бабушка быстро выбивалась из сил, увольнялась, как раз тогда, когда находился сотрудник в камеру хранения. Его (новую бабушку) ставили сразу на гардероб, и все повторялось заново. Ежемесячно «Историчка» проводила распродажу списанной литературы, и среди читателей ходили слухи, будто в категорию ненужных попадают ценнейшие фолианты, которые, правда, не выставляются для покупки в открытую. Их по символическим ценам приобретают сотрудники библиотеки, а потом, вымарав библиотечные штампы, отправляют в букинистические магазины… Да что там эти игры с распродажей списанных фондов! Библиотека неоднократно испытала на себе и откровенное воровство хранителей…

«Так стекла и не вставили», – отметил Андрей Иванович, входя в здание. Около месяца назад возле библиотеки убили человека – расстреляли из автомата. Машина с киллерами промчалась мимо своей жертвы, стоявшей на тротуаре. Очередью скосило очередного банкира или криминального авторитета и выбило стекла в окнах первого этажа ни в чем не повинной «Исторички». Так она и стояла, кое-где вставив в старые рамы картонки, а где можно, заклеив трещины листами бумаги. «Как в войну», – Мирошкину и правда иногда казалось, что в Москве идет война. Весь последний год в столице кого-то постоянно «заказывали», потом взрывали, расстреливали, резали, пытали и даже травили.

Воспользовавшись своей привилегией читателя научного зала, Андрей Иванович обошел очередь, в общем-то, не очень большую, из студентов и получил на входе читательский листок, на котором сотрудниками зала должна была быть отмечена полученная им литература. Он перевернул листок – ему достался кусочек с декабрем месяцем. В последнее время из-за бедности библиотека печатала листки и требования на литературу на оборотной стороне старых календарей, выпущенных «Историчкой» к какому-то своему юбилею, да так и не разошедшихся. Мирошкин посмотрел в сторону буфета – хвост очереди торчал аж в коридоре. «Жаль все-таки, что здесь очередь для читателей общая. Надо перекусить, а потом уж думать, чем заняться», – решил учитель. В общем-то, решать было нечего, времени у него оставалось мало – только заказать книги из хранилища. Сотрудников в библиотеке не хватало, книги заказывались на следующий день и не всегда приходили даже в этот срок. «А теперь небось вообще работать будет некому. У них зарплата меньше даже, чем у меня. После кризиса выгоднее дома сидеть, не тратиться на проезд», – от этой мысли Мирошкину вдруг стало легче. Уж если у него ничего не вышло с диссертацией, так пусть тогда вообще все кругом валится. Кризис! Но эту мысль он не стал формулировать так откровенно. Между тем заказывать на другой день было глупо – приехать сможешь только в понедельник, а к чему ездить? Никакого смысла нет. В общем, было ясно, что после перекуса он поднимется минут на десять в периодику и полистает там обтрепанные подшивки «Крокодила», стабильно лежавшие в открытом доступе.

Когда минут через пять очередь Андрея Ивановича преодолела входную дверь буфета, Мирошкин, оглядев зал, обнаружил Куприянова, уминавшего пироги с чаем. В буфете стоял волнующий запах свежей выпечки, на подносах лежали три вида пиццы, пироги с яблоками, капустой, картошкой, брусникой и еще чем-то. В кастрюльках дымилось первое и второе нескольких видов. Андрей Иванович сглотнул слюну. Перемены в рационе библиотечного буфета, произошедшие года два назад, были, пожалуй, единственными безусловно приятными изменениями, которые пережили читатели Исторической библиотеки за последнее смутное время. Те мрачного вида тетки (маленькая худая и огромная толстая), которые заправляли буфетом и травили читателей последние два советских десятилетия, куда-то исчезли, и после пары лет «безвременья» «точку» взяли в аренду бойкие предприниматели. Последние привнесли в местное меню приятное разнообразие и подняли качество пищи на достойный уровень. Теперь человек со скромным вкусом мог даже получать удовольствие от обеда. Этим и занимался Куприянов, чей вид свидетельствовал о довольстве жизнью вообще. Глядя на него, Андрей Иванович удивлялся: «И что это за внутренний свет успеха такой – вроде человек как человек, той же человечьей породы, а вот поди ж ты – светится какой-то ореол вокруг него, что ли? Прическу поменял, теперь волосы не набок, а назад укладывает… Вроде все то же – джинсы, свитер, ботинки – все как на тебе, – а эффект другой. Нет, ну, конечно, видно, что все это дороже стоит, чем на мне, но все-таки… Все-таки есть еще что-то. И девкам он по-прежнему нравится». Последнее замечание точно не являлось фантазией Андрея Ивановича – стоявшая в очереди первой высокая брюнетка в длинном черном платье и тяжелых ботинках, получив свой пирожок и пластмассовый стаканчик с чайным пакетиком, оглядела зал и, встретившись глазами с Куприяновым, заняла ближайший к нему свободный столик. Мирошкин не сомневался, что между девицей и его однокурсником «проскочила искра». Уложив пирожок на столе на салфетку, девушка повернулась и направилась к самовару налить в стаканчик кипяток. Ее проход от стола к самовару и обратно привлек внимание практически всех присутствующих. Причиной тому было платье девушки – спереди все в горизонтальных разрезах, при этом получившиеся полосы материи смелый модельер стянул посредине, так что в образовавшихся ромбах глазам окружающих открывалось голое девичье тело. В области бедер, правда, материя осталась сплошной, но выше был виден пупок, частично грудь девушки, не защищенная бельем (фасон платья не предполагал его наличия), а ниже – также в разрезах, но уже вертикальных – стройные ноги в блестящих чулках. Рассыпавшиеся по плечам длинные кудрявые волосы дополняли образ. «И какого черта в таком виде являться в библиотеку? – думал Андрей Иванович, разглядывая девицу, принявшуюся за пирожок. – Хотя, кто знает, может быть, у нее вечером свидание, она из института поехала в библиотеку, а потом уж и… Черт, переглядывается с Куприяновым!» Мирошкин испытывал ревность – ведь были времена, когда он, как ему казалось, привлекал девиц никак не меньше Куприянова.

О личной жизни Сани после расставания с Сыроежкиной никто ничего толком не знал. Куприянов как-то заявил Андрею, что после истории с Галей он принял твердое решение не знакомиться с девушками ни в институте, ни в библиотеке – слишком хлопотно. Как мы знаем, Мирошкин был с ним в этом вопросе солидарен, и только в этом они и сходились. Куприянов продолжал активно заниматься политикой – аккуратно ходил на митинги оппозиции, участвовал практически во всех демонстрациях. Распад СССР, который Мирошкин почти не заметил, Куприянов воспринимал как личную трагедию. Общество «Память» он покинул, примерно тогда же, когда сбрил свои юношеские усы, зато вступил во Фронт патриотической молодежи. При такой общественной активности у Сани, казалось, могло вовсе не быть личной жизни, уж больно он выглядел нервным и напряженным. Какое-то время Мирошкин даже думал, что разговорами о нежелании сближаться с девушками по месту учебы Куприянов пытается обмануть однокурсников, создав иллюзию наличия хоть какой-то половой жизни вдали от института. Эта мысль, судя по всему, тешила самолюбие Сыроежкиной и питала надежды учившейся в их группе некрасивой армянки Махмурян, которая изо всех сил старалась подружиться со старостой. Куприянов и Махмурян часто ездили вместе из института в библиотеку, и Саня никогда не позволял себе называть девушку обидным для нее прозвищем Хмуря, придуманным, кстати, ее лучшей подругой Сыроежкиной.

Поведение Куприянова на сыроежкинской свадьбе смутило и невесту, и ее свидетельницу Махмурян, и Мирошкина, и прочих гостей. Правда, как потом выяснилось, обжимания на лестнице с подругой Галины продолжения не имели. Второго свидания девушке Куприянов не назначил, чем, надо сказать, разочаровал Сыроежкину. Ей очень хотелось, чтобы староста остановил свой выбор на той девице в лосинах, – она явно уступала Галине внешне. Не случилось. Хотя со свадьбы девушка ушла с Куприяновым…

Участие в политической жизни, кстати, не отвлекало Саню от учебы и библиотеки, где он всегда сидел в окружении жаждавших познакомиться с ним девушек, которых буквально завораживал этот атлетического сложения высокий брюнет с умными глазами, погруженный в чтение литературы, которой было завалено все близлежащее от него пространство. Политика в сравнении с наукой была все-таки вторичной, но эта ее роль в жизни старосты не помешала молодому человеку поучаствовать в приднестровских событиях, а после майского побоища 93-го года – в Москве Куприянов явился в институт с фингалом. Хмуря рассказывала Сыроежкиной (так все по привычке называли новоиспеченную Лещеву), что Куприянова даже «вызывали», но предъявить ему ничего конкретного не смогли и отпустили. Андрей тогда решил, что Саня плохо кончит, и эта мысль в какой-то мере успокоила его – «не жилец» Куприянов стал казаться менее интригующим. Но еще через какое-то время, уже летом, ближе к окончанию учебного года, ошеломленные сокурсники, покидая после пары учебную аудиторию, стали свидетелями бурной встречи Куприянова с некой девушкой, которая заявилась в институт и повисла на шее у старосты. Тот вел себя вполне спокойно, было видно, что подобные девичьи эмоции ему не в новинку. Девицы из группы, критически оценив внешние данные куприяновской избранницы, отметили ее «нехилый» наряд – шелковую белую рубашку, твидовый пиджак бирюзового цвета, юбку-шотландку и замшевые туфли – последние особенно их взволновали. Мирошкин решил, что девочка и правда средненькая, с такими ногами можно было бы надеть юбку подлиннее, но в целом ничего: мордашка симпатичная, глазки голубенькие, мокрая химия ей идет. Хмуря не ограничилась визуальным осмотром, но на правах друга подошла к паре, прервавшей наконец поцелуи, и познакомилась с пассией Куприянова. На другой день по линии Махмурян – Сыроежкина – Лещев вся группа знала подробности: девушку зовут Надя, она из крутых, папа у нее замминистра чего-то. К удивлению Мирошкина, появление в жизни Куприянова Нади не только не отвратило от него Махмурян, напротив, еще более стимулировало желание армянки общаться со старостой, а через полгода, ближе к зиме – когда ветреный националист расстался с дочерью замминистра, – и с оставленной им Надеждой. Кстати, связь с девушкой, отец которой служил «антинародному режиму», не изменила мировоззрение Куприянова – осенний кризис власти он встретил на баррикадах, а после расстрела Белого дома неделю не появлялся на занятиях.

В последующие три года Махмурян, которая, опять-таки на правах друга, была в курсе всех новых любовных похождений старосты, прилагала титанические усилия, направленные на примирение молодых людей, и, надо сказать, небезуспешно. Узнав о наступившей в половой жизни Надежды паузе и почувствовав, что Куприянов с кем-то там опять расстался, Хмуря сразу начинала усиленно «капать на мозги» молодым людям, внушая, что они созданы только друг для друга. Несколько раз она терпела неудачу – встретившись и даже позанимавшись сексом, Куприянов и Надежда расставались, пускаясь на поиски новых приключений. Но неутомимая армянка, кстати, при активной поддержке замминистра и его жены, не сдавалась и, как только вновь ощущала благоприятную конъюнктуру, заново принималась обхаживать своих ветреных друзей, так что в конце концов преуспела. После первого курса аспирантуры Куприянов окончательно сошелся с Надеждой, закончившей одновременно с ним какой-то факультет МГУ и служившей где-то во властных структурах. Они (или им?) сняли квартиру, а через год молодые люди поженились. Усилия Хмури были вознаграждены свежеиспеченным свекром – Махмурян пристроили на работу в Совет Федерации.

Ко времени свадьбы произошло окончательное перерождение Сани Куприянова. Он перестал заниматься политикой. Еще осенью 93-го года, вскоре после расстрела парламента, уцелев, Куприянов как-то, презрительно улыбаясь, заявил Мирошкину и Лещеву: «Теперь я твердо убежден, что наш народ – быдло». Он перестал бегать на митинги, благо Фронт патриотической молодежи попал под запрет властей, и, оказавшегося вне какой бы то ни было организации Куприянова некому было вовлекать в деятельность, интереса к которой он теперь не испытывал. С такой же презрительной усмешкой он молчал и когда все вокруг бурно обсуждали войну в Чечне. Нет, ему было не все равно – Саня считал, что «хороший чеченец – это мертвый чеченец», и его взгляды на чеченский вопрос в целом не шли в разрез с проводившейся властями политикой на Кавказе. Он занял позицию наблюдателя, и лишь весной-летом 1996-го, когда страна жила президентскими выборами, Куприянов вдруг оживился и принял активное участие в избирательной кампании Зюганова. Он даже явился на лекции по философии для аспирантов с подписными листами в поддержку выдвижения в президенты лидера КПРФ. Как хорошо помнил Мирошкин, ни одной подписи Куприянов тогда не получил. Сам-то Мирошкин голосовал за Явлинского, и потуги бывшего члена общества «Память» и бывшего антикоммуниста Куприянова были ему смешны. Но ради любопытства он согласился сходить на съезд некого общества «Возрождение», в котором теперь состоял Куприянов.

В начале лета Куприянов передал Мирошкину пригласительный билет, в котором было написано:

«ПРИГЛАСИТЕЛЬНЫЙ БИЛЕТ

Уважаемый Андрей Иванович!

Центральный совет

Всероссийского общественно-политического движения

«ВОЗРОЖДЕНИЕ»

приглашает Вас принять участие

в работе первого съезда движения.

В программе съезда намечено проведение широкой политической дискуссии по анализу ситуации в стране, деятельности оппозиции в современных политических условиях и консолидации самых широких общественных сил на основе идеи

ГОСУДАРСТВЕННОГО ПАТРИОТИЗМА.

В качестве гостей на съезд приглашены государственные, политические и общественные деятели, военнослужащие, предприниматели, деятели науки, культуры и образования, журналисты.

Съезд состоится 4 июня (вторник) в 10.00 в Парламентском центре

По адресу: г. Москва, Цветной бульвар, д. 2.

Начало регистрации в 9.00».

Мирошкин пошел на съезд главным образом для того, чтобы увидеть тех «деятелей науки, культуры и образования», которые решили поддержать на выборах не «интеллигентнейшего и умнейшего» Григория Явлинского, а «краснорожего и недалекого» Геннадия Зюганова. Последнего, кстати, он действительно увидел, как только, встречавший Андрея у входа в Парламентский центр Куприянов провел однокурсника в холл, записал у симпатичной девушки, сидевшей за специальным столиком регистрации, и проводил наконец в зал. Зюганов восседал в первом ряду и общался с каким-то полным молодым священником с жидкой козлиной бородкой. Присевший было в кресло рядом с Мирошкиным, Куприянов кому-то помахал рукой и отошел ненадолго, оставив Андрея рассматривать депутатов. Среди них действительно попадались знакомые лица – то были обещанные в приглашении деятели культуры. Почти никого из них он не знал по фамилиям – нельзя было упомнить всех актеров, игравших во времена его детства в картинах на производственные темы, а теперь, изрядно постарев, оказавшихся на обочине жизни. Куприянов вернулся с женщиной. Она была несколько старше их или казалась таковой – в отличие от одетых в джинсы и рубашки Мирошкина и Куприянова на ней был деловой брючный костюм. Впрочем, нет, не стиль одежды старил ее – было что-то – в глазах, в манере краситься или укладывать волосы, – что-то показывавшее, что она взрослее. «Это Татьяна Леонидовна Балакирева, – представил ее Куприянов, – художник, один из лидеров молодежного крыла «Возрождения». Она села рядом с Куприяновым, и Мирошкин подумал тогда, что между нею и Саней «что-то есть или по крайней мере было».

Съезд открывал лидер «Возрождения» Анатолий Боровиков – высокий тощий мужик лет пятидесяти, академического вида, в очках. Он начал зачитывать приветствия в адрес съезда, в основном поступившие почему-то от политических деятелей стран Азии и Южной Америки. Затем предложил избрать президиум. С подачи Боровикова туда ввели сначала Зюганова (бурные аплодисменты), затем какого-то старичка, проходившего по делу ГКЧП и занимавшего в те времена серьезную должность в аппарате ЦК КПСС, – Мирошкин пропустил мимо ушей его фамилию, для него советские лидеры и покрупнее, мелькавшие по телевидению рядом с Горбачевым, составляли некую безликую массу «зайковых, слюньковых, воротниковых и т. д.», регулярно перечислявшихся среди подписывавших газетные некрологи и в списках встречающих в аэропорту иностранные делегации высших лиц страны, следом за генсеком ЦК. Старичка, тут же после избрания и усаживания в президиуме начавшего что-то шептать на ухо лидеру КПРФ, также встретили аплодисментами, но пожиже. Еще меньше оваций досталось актрисе Анне Каборге, кандидатуру которой Боровиков предложил третьей, – люди устали хлопать. Каборгу Андрей вспомнил – она все время играла в кино роли второго плана – в основном каких-то погибающих на фронте комсомолок или оступившихся по молодости доярок. Последние лет десять он не видел актрису ни в одной ленте и даже забыл о ее существовании. Изрядно располневшая Каборга, щедро улыбаясь залу так, что ее маленькие глазки превратились в щелочки, тут же предложила в президиум еще и Анатолия Ивановича Боровикова, с чем зал также согласился, в четвертый раз дружно подняв вверх пригласительные билеты. Татьяна Леонидовна встала со своего места и, сказав Куприянову: «Увидимся в перерыве», начала пробираться в проход. Саня кивнул ей без всякого энтузиазма. Балакирева поднялась на сцену и, подойдя к Боровикову, усевшемуся, за стол между Зюгановым и старичком из ЦК, что-то прошептала ему на ухо. Тот кивнул и проводил уходившую за кулисы женщину задумчивым взглядом. «И с этим у нее чего-то происходит», – почему-то решил Мирошкин. Между тем Боровиков предложил присутствующим порядок работы, предоставил себе слово и вновь устремился к трибуне. Говорил он плохо, нудно, утомляя слушателей всевозможными отступлениями от темы и цитатами из Евангелия. Смысл его выступления сводился к тому, что Зюганов не может не победить – иного развития событий Бог не допустит! Особенно лидер «Возрождения» упирал на необходимость «мирного сценария». Было видно, что социальный взрыв в планы этого хорошо одетого человека не входит. Ему вторил выступавший далее Зюганов. Он также верил в победу «государственно-патриотических сил» мирным путем, в ходе предстоящих выборов, и авторитетно сообщал присутствующим, что «Россия исчерпала лимит революций».

– Правда, забавный тезис для коммуниста и марксиста вообще, – повернулся к Мирошкину Куприянов. – Это, кстати, главный тезис его докторской диссертации. Полный бред.

– Зачем же ты его поддерживаешь?

– А мне все равно кого, лишь бы Ельцин не остался.

– Но ведь есть же другие кандидаты… Лебедь, например…

– Хорошо, что хоть не за Явлинского хлопочешь.

– И чем тебе Явлинский не нравится?! Он, между прочим, всегда был в оппозиции к власти.

В ответ Куприянов только ядовито улыбнулся. На трибуне стали появляться представители с мест – коротко стриженные парни, которые, судя по всему, чувствовали себя не очень привычно в одетых на них костюмах. Многим из них костюмы и правда были малы – вероятно, хозяева не надевали их со времени выпускного в школе. Содержание их выступлений сводилось к убеждению присутствующих в том, что их-то город точно проголосует за Зюганова. Как пояснил присутствующим Боровиков, слово на съезде было предоставлено только тем «первичкам», которым удалось собрать больше всего подписей за лидера коммунистов. Не удержавшаяся Каборга подтянула к себе стоявший перед старичком из ЦК микрофон и своим пронзительно-бабьим голосом заявила залу: «Вы только посмотрите на эти лица! Какие молодые прекрасные лица! Как у нас много хорошей молодежи! И вся хорошая молодежь – за Зюганова!» Зал вяло похлопал.

В двенадцать дня объявили перерыв. Уставший от пустой говорильни выступавших Мирошкин попрощался и уехал в библиотеку. «Ну, конечно, езжай. Чего тебе тут делать. Я, может быть, попозже тоже подъеду», – в голосе Куприянова слышалась злая тоска – к ним подходила Татьяна Леонидовна. Члены «Возрождения» двинулись в сторону буфета, а Мирошкин – к метро. Саня приехал в библиотеку через три часа после Андрея. Съезд они не обсудили ни в тот день, и никогда позже. После победы Ельцина на вопрос Мирошкина, что теперь будет делать оппозиция, Куприянов скривил губы в уже знакомой Мирошкину ухмылке: «Что они будут делать, я не знаю. Мне кажется, что они не меньше Ельцина рады его победе. По крайней мере вожди. Что же касается меня… Мы пойдем другой дорогой». Весь следующий год Куприянов упорно занимался диссертацией. Ему удалось завершить свое исследование о славянофилах задолго до окончания срока аспирантуры и защитить его еще весной 98-го года. По факультету шептались, что работа получилась сырая, можно было бы так не спешить, и Меркурий Кузьмич недоволен прытью ученика (М.К. Еремин – научный руководитель Куприянова, профессор, когда-то испортивший себе карьеру антисионистскими статьями и имевший в научных кругах репутацию горячего русского патриота). Говорили, что Еремин был окончательно сбит с толку, когда, предложив новоиспеченному кандидату наук места работы, сначала в отделе рукописей Ленинки, потом в Институте истории РАН, оба раза натолкнулся на отказ ученика, который даже не утруждал себя сколько-нибудь внятными объяснениями. В конце концов между Ереминым и Куприяновым состоялся крупный разговор, в ходе которого профессор, надо сказать изрядно выпивший в тот день, послал своего ученика куда подальше. Ранний разрыв с научным руководителем – всегда крупная неприятность для ученого. Но Куприянова она совсем не смутила. У Андрея сложилось стойкое убеждение, что его однокурсник не горит желанием служить в каких-либо учебных или научных заведениях, а равно и заниматься наукой.

Его недоумение по поводу поведения Куприянова разрешила всезнающая Махмурян. Она также училась в аспирантуре, правда, на кафедре педагогики – в тот год конкурса не было, и в аспирантуру зачислили практически всех желающих. «А зачем ему наш педун?! – в словах Хмури чувствовалась некая обида за своего приятеля. – У него и так все отлично. Петр Иванович (так звали замминистра) им с Надей пробил двушку, у них дача на Рублевке. Слышал про такой поселок? Нет?! Ну, ладно. В общем, Саше незачем глупостями заниматься. Кстати, знаешь, зачем он так рано защитился? Только это тайна. Отец его пропихнул учиться на разведчика. Мне Надя сказала. Так что он теперь года два будет, как они говорят, «в лесу», а потом, может быть, вообще уедут за границу жить. Саша еще генералом станет».

Стоя в очереди в библиотечный буфет, Андрей Иванович представлял себе Саню Куприянова в генеральском мундире. Все-таки как странно устроен мир! Почему этому «фашисту» улыбнулась удача? Почему в него вцепились Надежда с ее папой? И почему так не получилось у него, у Мирошкина? Ведь в отличие от этого сытого сынка кагэбэшника, который себя даже работой не утруждал во все годы учебы и витал пять лет в своих националистических грезах, он, Андрей Мирошкин, сын кадрового военного, жил с какими-то курами и рассадой на Волгоградке, несколько раз в неделю ночевал в душном подвале и мечтал, мечтал закрепиться в Москве, вырваться куда-то наверх. И не просто мечтал, а прикидывал варианты, в том числе и варианты с выгодной женитьбой. И почему все так вышло?!. Куприянов оторвал взгляд от дырок на откровенном платье своей соседки и оглядел очередь, заметил Мирошкина и приветливо помахал ему рукой. «Теперь будет расспрашивать, что да как. Сочувствовать. И чего его сюда принесло?! Ведь защитился же! Ну и валил бы в свои леса?» – подумал Андрей Иванович, радостно помахав рукой в ответ. Еще минуту назад он надеялся, что Куприянов заметит его, только выходя из буфета, и общение с ним ограничится, таким образом, одним приветствием. Теперь не отвертишься от разговора. Ладно, в конце концов ведь именно благодаря этому человеку он получил работу в Институте права и экономики.