Текст книги "День учителя"

Автор книги: Александр Изотчин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 38 страниц)

– Да, иногда полезно полежать в больнице. – Ирина отвела глаза, лицо ее приобрело сосредоточенное выражение.

– В больнице?! А что с тобой было?

– Не знаю. И врачи не знают. Температура вдруг начала скакать. То тридцать четыре, то тридцать девять. Говорят, такое бывает на нервной почве или от переутомления. Но сейчас ничего – получше стало.

– Я рад.

Помолчали. Андрею хотелось получить свою книгу, но Завьялова как будто тянула время, чего-то ждала. Мирошкин еще раз окинул взглядом ее фигуру, казавшуюся теперь вполне аппетитной, вспомнил, что у него уже больше месяца не было секса, и вдруг сказал: «Я часто вспоминал о тебе». Зачем он это произнес, Андрей не понял. Позднее он объяснял все стечением обстоятельств – с Юлей у него не получилось, хотелось самоутвердиться, да и выглядела Завьялова недурно. Но девушка сразу же ухватилась за его слова: «Я тоже тебя не могу забыть. Подруги меня пытались познакомить… Но все не то». Андрей, сам себе удивляясь, взял Ирину за руку и потянул к себе. Она поддалась, и молодой человек обнял это знакомое, готовое выполнить любое его желание тело. Они поцеловались. Губы Ирины были сухие и горячие. «Нервничает», – решил Мирошкин. Они поднялись в город и пошли, держась за руки. Андрей вдруг начал понимать, что он «возвращается» к Завьяловой. «Что же это со мной происходит? Что же это я делаю, Господи?! Зачем?!» Завьялова заговорила, Андрей начал слушать: «Ты знаешь, Андрей, я много думала, почему мы расстались, и, кажется, поняла. Ты помнишь, как нам было хорошо вдвоем, когда мы жили у Кати?» Андрей вяло кивнул – он вспомнил квартиру с большой коллекцией порнофильмов. «Так вот, – продолжала Ирина, – я думаю, наши отношения переросли период влюбленности, а к свадьбе мы еще не готовы. Но когда мы вдвоем – нам ведь хорошо? Нам надо проверить себя еще. У тебя сейчас кто-нибудь есть?» Мирошкин отрицательно покачал головой. «Ну вот, и у меня никого нет, – в голосе девушки послышалось облегчение, она, как видно, боялась несовпадения, – а трахаться нам надо. Ведь воздержание после регулярного секса вредно. А старый друг лучше новых двух. Я предлагаю тебе попробовать все начать заново, но без всяких разговоров о любви и свадьбе. У меня есть однокомнатная квартира. Не знал? Ну, вот видишь, как ты мало обо мне знаешь. Я предлагаю попробовать вместе пожить. Получится – получится, а нет – ну, значит, нет». Цинизм девушки, пусть и наигранный, понравился Мирошкину, тем более что новый облик Завьяловой возбуждал. В конце концов в ее словах была логика. И, конечно, эта ее фраза про однокомнатную квартиру… Мирошкин предложил Ирине, а не хочет ли она «начать» прямо сейчас. Ну, конечно, она хотела. Они поехали к нему на Волгоградку, где изголодавшийся по женскому телу Мирошкин приятно поразил Завьялову…

Потом, утром, проводив до дверей Завьялову, которую распирало от женского счастья, Андрей снова лег в кровать и только тут сообразил: «Монографию Зимина так у Ирины и не забрал». И, что самое интересное, он не мог вспомнить, чтобы Завьялова за время свидания вообще держала в руках эту книгу. Может быть, она лежала у нее в сумке? А может быть, Ирина вовсе не взяла ее с собой? Тогда выходило, что это была ловушка. «Все рассчитала, – думал Андрей, – и книга, и короткое платье… Ну-ну, пусть думает, что победила. Еще неизвестно, кто кого перехитрил». Он ни о чем не жалел. Мирошкин уже понял, что проблема, которая мучила его все три дня до встречи с Завьяловой, решена. У девушки была своя однокомнатная квартира! Значит… Ох, как много это значит!

* * *

– Кто здесь жил? – спросил Андрей у Ирины, впервые входя в вожделенную «однушку».[2]2
  Читатель, вероятно, заметил, что действие книги развивается в двух временах: в «настоящем» (пятница 2 октября 1998 года, на которую выпало празднование в школе № 12… Дня учителя) и в «прошлом» (здесь мы следуем потоку сознания Андрея Ивановича Мирошкина). До настоящего момента автор старался чередовать эти два времени. Однако эта глава продолжает рассказ о «прошлом». Подобное отступление от избранной манеры изложения объясняется нежеланием автора вставлять в повествование слишком большую главу. Кроме того, с момента первого появления Мирошкина в квартире на улице Красного Маяка в его жизни начнется новый этап, что делает выделение этой главы вполне оправданным. – Автор.


[Закрыть]

– Мои бабушка и дедушка. Родители мамы. Дедушка давно умер, когда не стало бабушки, площадь сдавали, а деньги мама делила с дядей Колей. Дольше всех снимали два мужика. Бизнесмены. Им квартира была нужна, чтобы водить девок. Потом мужики поссорились… Последнее время в квартире жила девица на содержании у одного из тех бизнесменов. Но уже полгода спонсор почему-то перестал за нее платить, кажется, убили его конкуренты, может быть, тот, его бывший приятель. Девка пыталась удержаться здесь самостоятельно, не потянула. Съехала месяца два назад. Так что теперь жилплощадь в полном нашем распоряжении.

Андрей не стал расспрашивать, чего ради Татьяна Кирилловна и ее брат отказались от денег и каким образом Ирина объяснила родственникам, что она здесь будет жить со своим молодым человеком, – Мирошкин знал: иногда лучше ни о чем не спрашивать. Зачем перекладывать на себя чужие проблемы? Тем более что ты все равно не сможешь повлиять на их решение. Он с интересом оглядел квартиру. Одна большая комната, метров двадцать, прихожая, в которой свободно могут разойтись лишь двое, и кухня. Стены комнаты оклеены бежевыми обоями в цветочек, пожелтевшими от времени, из мебели имелись диван – вдоль стены у двери и большая угловая тумба под телевизор – у окна. В тумбе оказалась батарея пустых пивных и водочных бутылок. Создавалось впечатление, что середину комнаты от чего-то освободили.

– Здесь у них стояла большая двухспальная кровать – настоящий «сексодром», – пояснила Ирина, – ее вывезли, как и телевизор.

– А куда же она складывала вещи.

– Не знаю, в коридоре есть встроенный шкаф. Наверное, туда.

Зазвонил телефон. Завьялова сняла трубку: «Нет. Она здесь больше не живет». «Хачик какой-то, – пояснила она, закончив разговор. – Наташу просит. Так ту девку звали». Молодые люди перешли на кухню – так же голо, как и в комнате: грязная старая газовая плита, шаткий стол у окна, два едва живых стула, сушка над мойкой – вот и все. Стены были покрашены зеленой краской, на полу линолеум черными и белыми квадратами, выложенными в шахматном порядке, в углу кухни притулился большой полиэтиленовый пакет с мусором. Андрей зачем-то заглянул в него – упаковка от таблеток, использованные женские прокладки, пара тюбиков из-под кремов и несколько, разного размера, заготовок деревянных яиц, одна даже наполовину расписанная, с большим крестом на боку.

– Что это? – обратил Мирошкин внимание Ирины на яйца.

– А! Эта девка считала себя художницей и пыталась таким образом зарабатывать – расписывала пасхальные яйца. Видно, бизнес не пошел. Мама говорила, что Наташа вообще строила из себя творческую личность, хотя на самом деле – обычная проститутка.

Андрей огляделся, провел рукой по зеленой стене кухни.

– Ну, что? Начнем приводить жилище в порядок?

– А что ты собираешься делать? – Ирина явно ждала от посещения квартиры чего-то другого.

– Я думаю, если мы будем здесь жить, надо сделать хоть какой-нибудь ремонт, обои посимпатичнее поклеить, потолки покрасить, а то вон – на кухне – наверху все желтое…

– Ты, я смотрю, серьезно ко всему этому относишься. Неожиданно даже как-то… Но я только «за». С ремонтом, конечно, приятнее будет жить.

И они впряглись в ремонт: Ирина привезла из дома тазы и тряпки, молодые люди размыли потолок на кухне, сбили зеленую краску со стен (для этого уже Андрей доставил инструменты из Заболотска), отодрали старые обои, выбросили «шахматный» линолеум, вынесли на помойку сломанный диван и тумбу. О последнем предмете интерьера Андрей пожалел – ему нравилось усаживать голую Завьялову на тумбу и… Было в этом положении что-то залихватское, то, что придавало процессу соития дополнительную остроту ощущений. Надо сказать, во время ремонта их сексуальная жизнь стала интенсивной как никогда – не было ни одного дня пребывания на «Пражской», который бы прошел у пары без занятия еще и этим. Впрочем, с необходимостью расставания с тумбой Андрей смирился достаточно быстро – уж слишком она была засижена изнутри тараканами. А вот предложение Ирины выбросить диван Мирошкина даже удивило.

– А на чем же мы будем спать? – поинтересовался он.

– Да к чему тут эта старая рухлядь?! Я уже договорилась с моими – к нам перевезут стенку и мягкую мебель из моей комнаты. Кстати, родители отдают и свою кухню. Они будут новую покупать.

Щедрость Завьяловых-старших обрадовала их потенциального зятя, хотя его вновь поразила легкость, с которой родители шли навстречу пожеланиям Ирины. Валерий Петрович даже вызвался помогать ремонтировать, но после двух его приездов на улицу Красного Маяка, каждый раз вооруженного бутылкой водки, стало ясно – от него больше вреда, чем пользы. Являясь, Завьялов усаживался за столиком на кухне, «набирался» в одиночку – Андрей с ним пить отказывался, – предаваясь уже всем порядком поднадоевшим воспоминаниям о том, как он «ел-пил». Валерий Петрович никак не хотел прекращать свои появления, хотя Ирина и пыталась деликатно втолковать отцу, что они без него вполне обойдутся. Ей не нравилось то, что присутствие папаши мешало их ставшему наконец регулярным сексу. Мирошкин не без самодовольства отмечал: «его женщина» изнемогает от плотского желания – стоит только сделать в их отношениях паузу хотя бы на один день и… Ему казалось, что мысли Ирины только и заняты этим. Андрей объяснял себе это возрастом своей партнерши – все-таки «бабе» почти двадцать четыре года, не девочка уже. Но при всем цинизме определений, которые он давал чувствам Ирины, ему льстило то, как она к нему относилась: все-таки приятно идти по улице с женщиной, готовой для тебя на все, а потому периодически целующей плечо твоей куртки…

«Помощи» отца Ирина положила конец после того, как тот, вызвавшись подключить новый унитаз (купленный ею), едва не разбил хрупкий предмет, зачем-то таская его за собой по всей квартире из комнаты в туалет и обратно – в состоянии пьяного куража. Ирина, потратившая на унитаз почти все отпускные деньги – Андрей благоразумно воздерживался от трат на «чужую квартиру», – была в бешенстве. Состоялся крупный разговор, в ходе которого Мирошкин уяснил, что бутылки в тумбе – два пакета с ними они с Ириной вынесли на помойку – остались не от художницы по яйцам Наташи, а появились вскоре после ее выезда, когда Валерий Петрович ненадолго поселился в квартире, устроив себе отпуск от семьи. Андрея тогда несколько покоробило, что бизнесмен так проводит время, и вообще было непонятно, когда он работает, – была уже середина августа, а Завьялов все торчал на Пражской. После выяснения отношений с дочерью Валерий Петрович, надувшийся как индюк, исчез из квартиры и больше здесь не появлялся. Его уход пара отметила, сразу предавшись сексуальным утехам, при этом Ирина, стоявшая спиной к Андрею и лицом к стене – в позе, при отсутствии мебели ставшей уже для них привычной – стонала как никогда громко. И это Андрею тоже понравилось.

К моменту «устранения» Валерия Петровича их малоквалифицированные усилия довели квартиру до состояния полного разгрома – Завьялов, устанавливая унитаз, даже разворотил зачем-то сантехнический шкаф в туалете. Медленность производимого ремонта объяснялась не только нехваткой опыта у «мастеров» и их с каждым днем возрастающим желанием сделать все как можно лучше. Не были серьезными препятствиями и частые «сексуальные антракты», и то, что Андрей все же пытался выкроить время на занятия в библиотеке. Ломать было, в общем, не сложно, но, занимаясь разрушением, Андрей и Ирина понимали, что с каждым днем они постепенно приближаются к необходимости созидать – клеить, укладывать, закреплять, навешивать и даже что-нибудь расставлять. К сожалению, ничего из этого они не умели и не имели. Выход нашелся неожиданно просто – Андрей, посетив Заболотск и потаскавшись весь день по хозяйственным магазинам, прицениваясь к чему подешевле, вечером явился переночевать на дачу в Федоткино, где за распитой по случаю его приезда с родителями бутылочкой поведал о своих проблемах. К его удивлению, Иван Николаевич заявил о желании помочь сыну с «невестой» – при этих словах Андрей потупился – и показать им, как «все делается». Мирошкин-старший появился в квартире на улице Красного Маяка уже через несколько дней. За это время молодые люди, в результате трех поездок на славившуюся своими обойными магазинами станцию метро «Профсоюзная» (наругавшись там всласть по поводу цен и расцветок, несколько раз разругавшись вдрызг, а затем, конечно, помирившись), купили наконец обои и в комнату, и на кухню. С собой отец Андрея привез две большие хозяйственные сумки, в которых оказались бадьи с бустилатом для проклеивания углов квартиры, пачки обойного клея, ведерко белой водоэмульсионной краски для потолка, пачка газет и валик – все это было тут же подарено молодежи. Иван Николаевич познакомился с Ириной, осмотрел жилплощадь и, судя по всему, во всех отношениях остался доволен выбором, сделанным сыном. Так, кстати, он неожиданно еще более сблизил Андрея с его избранницей – неожиданно, поскольку сын уже давно считал себя свободным от влияния родителей. Как видно, уверенность Андрея в этом была иллюзией. Отец подивился выбору обоев – ему еще не приходилось иметь дело с совмещением двух цветов и бордюрами разной ширины – под потолок и посредине стены. Однако он уверенно разрезал рулоны и в качестве образца наклеил один кусок в нижний угол. Дальше дело не пошло – Иван Николаевич рекомендовал сначала все-таки покрасить потолки. Вместе попили чай и разъехались.

Сын отправился провожать отца на Ленинградский вокзал – к электричкам. По дороге Иван Николаевич молчал и чему-то улыбался, а уже на вокзале спросил:

– Что ж, неужели женишься?

Андрей помолчал.

– Не знаю, папа, наверное… Мы еще это не обсуждали. Пока думаем просто пожить вместе, – ответил он наконец.

– Что значит «пока»? Учти, у Ирины, судя по всему, на тебя серьезные виды. Опять же, этот ремонт…

– Ну, ремонт, положим, я инициировал. Надо же где-то будет жить. В октябре, как ты знаешь, я должен съехать с игнатовской квартиры.

– Так ты, что же?! Из-за этого девке голову задурил?

– Нет, конечно, – Андрею было неприятно, что он так глупо проговорился, а с другой стороны, ему почему-то не хотелось, чтобы отец решил, что он влюблен в Завьялову.

– А тогда, чего ж… Знаешь, Андрей, мне не хотелось бы думать, что в твоих действиях преобладает расчет, хотя не скрою, с точки зрения нас с мамой: Ирина – удачный выбор. Да и то, что на мне больше не будет висеть необходимость платить за квартиру в Кузьминках, – тоже приятно. Это я тебе как мужчина мужчине… Но все-таки…

Иван Николаевич замолчал. До подхода электрички оставались минуты.

– Андрюш, я тебе привез одну книгу. Хочу, чтобы ты ее прочитал, – отец полез в сумку.

«Неужели о технике секса? – подумал Андрей и улыбнулся. – Папа и мама видно до сих пор считают, что мы только целуемся». Но извлеченная из сумки книжка удивила его. То было старое, 1912 года, издание «Золотого горшка» Гофмана. Иван Николаевич любовно провел рукой по затертой обложке с изображением дерева, на листьях которого сидели несколько маленьких ящерок, а ствол обнимал молодой человек во фраке, с искаженным, будто от боли, лицом. Андрей не читал Гофмана, а этого издания вообще никогда не видел, хотя достаточно хорошо знал содержание родительской библиотеки. «Эту книгу, – пояснил Мирошкин-старший, – мне когда-то подарила одна девушка… Очень давно, я тогда еще не был знаком с мамой. Главный герой оказывается перед выбором – обычная девушка, довольно, правда, милая, карьера и обыденное, мещанское счастье, или роман с девушкой волшебной, связь с которой угрожает его репутации и даже здоровью, но сулит настоящее счастье. Я надеюсь, то чувство, которое ты испытываешь к Ирине, оно из разряда вторых. А иначе я тебе не советую жениться. Живешь один раз – подожди, а то упустишь настоящее счастье».

Электричка унесла Ивана Николаевича в направлении Заболотска, а Андрей направился к метро – ему надо было доехать до квартиры на Волгоградке, поесть и позвонить Завьяловой. Ее очень интересовало, какое впечатление она произвела на Мирошкина-старшего. «Скажу: «Хорошая ты девка, Ирочка, но нет в наших отношениях волшебства, а потому…» – далее Андрей не договорил, только усмехнулся. Все и так было ясно.

Родитель удивил его своим «подпольным» романтизмом. «Интересно, кто была та девушка, подарившая ему Гофмана? Господи, мой папа, подполковник в отставке, всю жизнь таящий от матери эту книжонку! Какая-то любовь двадцатипятилетней давности к какой-то «волшебной» девушке, которую он, как видно, до сих пор забыть не может! Бред! Тайны мадридского двора!» – размышляя таким образом, Андрей, впрочем, не сомневался, кто была девушка, одарившая Ивана Николаевича книгой. Ему вспомнился давнишний приезд в Заболотск, когда он собирался испрашивать у родителей благословения на брак с Лавровой – тоже «волшебной» девушкой! Как тогда мама выразилась про ее мать?! «Колдунья»! Да, наверняка дарительницей была мать Лавровой. В вагоне Андрей открыл книгу и принялся читать. По мере того как развивался сюжет «Золотого горшка», в молодом человеке крепла уверенность – он правильно угадал! Любовь к подобного сорта литературе была в духе Ирины Лавровой! Теперь понятно, кто ее прививал. Чтение продолжилось и дома. Нельзя сказать, чтобы сумасшедшая энергетика Гофмана не произвела на Андрея впечатления, – он дочитал книгу залпом, забыв ход времени. Дополнительным стимулом для него стало стремление разобраться в отношениях родителей, узнать что-то скрытое от него, всплывшее тогда, несколько лет назад, когда он первый раз собирался жениться. Так маленькие дети стремятся ворваться в спальню к родителям в самый неподходящий момент, надеясь понять, что же там такое запретное происходит и отчего они должны спать отдельно, а не вместе с папой и мамой. Конечно, вещь его взволновала, но выводы он сделал вовсе не те, о которых говорил отец. «Значит, по-твоему, папочка, надо бросить замечательную девушку, готовую посвятить мне всю свою жизнь, обеспечить мое счастье, и ждать какую-нибудь саламандру, при встрече с которой у меня сорвет голову? Ну, папаня! Ну, дает! Да ведь и Лаврова, и ее мамаша – не более чем потомственные бл… и! «Волшебные девушки»! Как там говорила Ильина? «Волшебник творит чудеса волшебной палочкой, а волшебница – волшебной дырочкой»! Вот-вот! Из этой серии… Моя мать, значит, «обыденная»! Да увидел бы он сейчас свою колдунью! Серая мышь! Господи, всю жизнь человек витал в своих иллюзиях, хранил эту книжонку! Нашел тоже суперкнигу!»

Андрей нарочито небрежно отбросил Гофмана на край дивана и пошел звонить Завьяловой.

– Чего так долго? Я вся извелась. Что сказал папа? – Ирина задавала вопросы один за другим.

– Да все нормально, не волнуйся. Ты отцу очень понравилась, – Андрей проговорил все это нарочито бодрым тоном, стараясь отделаться от гофмановской чертовщины. – А ты читала «Золотой горшок»?

– Гофмана? Конечно, да. А что?

– Нет, ничего. Ты тоже «волшебная» девушка.

– Тоже? А кто еще?

– Да никто. Героиня… Из семейства саламандр.

Однако, когда разговор закончился, бодрость куда-то ушла. Мирошкин взял с полки книгу Эккехарда Клюга, вернулся на диван и еще пару часов перебирал письма и стихи Лавровой, вспоминал их прогулки, феерический секс – то лето, пропитанное страстями и похотью. Да, так интересно он потом никогда не жил! И никогда не испытывал ничего подобного с Завьяловой. И не будет испытывать. По большому счету она его просто устраивает. И Завьялова это понимает, сама говорила во время ссоры, да только себе поверить почему-то не хочет, все держится за него. Зачем? Стало совсем грустно. Вспомнился отец, много лет тянувший военную лямку. Высокий, широкоплечий, сейчас уже совсем седой. Мирошкин не мог представить себе его молодым, восторженным, с книжкой Гофмана в руках. «Как же его опошлила жизнь», – промелькнуло в голове. Но потом ему стали вспоминаться финал своих собственных отношений с «саламандрой» Лавровой, его ревность, и по спине наконец пробежал давно отступивший, забытый в хлопотах ремонта страх: «А не заразила ли она меня чем-нибудь?» Андрей вскочил с дивана и запихнул «Княжество Тверское» на место. Туда же, на полку, следом был положен Гофман. «Ну ее к черту, эту Лаврову! Надо выкинуть все из головы, пока страх вновь не овладел мной, а то ведь тогда даже и ночью не уснешь. Фу-фу-фу! Все у тебя, Андрюша, хорошо! Тебя любит хорошая девушка, симпатичная… Нет, красивая! Ремонт за свои деньги делает! Так тебя хочет… Аты ее хочешь? Ага, понятно! Чего же ты хочешь? Вернее, кого? Фотомодель? Дочь генерала?! Еще одна саламандра! Так ты ведь деньгами и пропиской не вышел! Вот и довольствуйся тем, что имеешь!» В конце концов чтобы заглушить нехорошие мысли Андрей включил телевизор…

В середине сентября, когда они покрасили потолки, поклеили обои и настелили линолеум на кухне, Мирошкин перебрался жить на «Пражскую». Он съехал, не дожидаясь назначенного ему Ниной Ивановной срока, не желая больше видеть ни саму хозяйку, ни ее молодых родственников. Никакой ностальгии по Волгоградке Андрей не испытывал. И это его несколько удивило. Он даже вышел пройтись по району, надеясь пробудить в себе хоть какие-то чувства, как тогда – летом: «А то что же это получается?! Уехал из Заболотска, как будто отрезал, отсюда съехал – ноль эмоций. Одну бросил, вторую, тебя бросили, ты упустил, или тебя упустили – все равно. Неужели я настолько бесчувственный? И в кого я такой?» Прогулка не дала результата – в душе ничего не шевельнулось.

Впереди его ждала новая жизнь. И Андрей втягивался в нее постепенно. На «Пражскую» Мирошкин переехал один – ему удалось убедить Ирину пока пожить у родителей – в их квартире не было мебели, Мирошкин спал на полу, на тонком матрасе, но не заставлять же Ирочку идти на подобные испытания?! Здесь отсутствовал холодильник, Андрею, привыкшему к «спартанским условиям» (что он имел в виду, Мирошкин вряд ли бы смог объяснить), конечно, было не привыкать, но Ирочка… Да и на работу с «Пражской» Ирочке ездить гораздо дальше, чем от «Октябрьской». Завьялова согласилась, и жизнь пошла новым старым порядком – Андрей ездил в школу (начался учебный год), в библиотеку, архив, Ирина – в институт, когда ей хватало сил, она приезжала к нему, привозила поесть что-нибудь домашнее. Ремонт шел вяло – по выходным. Все это Мирошкина вполне устраивало. Правда, Ирина в какой-то момент попыталась взбунтоваться и все-таки въехать в квартиру. Помог случай – до начала отопительного сезона нужно было бы покрасить облезлые батареи, пара купила краску – белую для кухни и фиолетовую для комнаты, под цвет обоев. Последняя дала изумительный цвет, придавший огромной старой комнатной батарее особый шик, но при этом по квартире распространился такой ядовитый запах, что даже Мирошкин собрался было бежать в Заболотск, хотя в итоге остался – на кухне. Неделю у него болела голова, в квартире стоял холод собачий из-за открытых окон, но он выжил сам и выжил-таки Завьялову к родителям.

Теперь предстояли работы повышенной сложности – положить плитку на кухне (вокруг раковины и за плитой). В ванной, к счастью, несколько рядов кафеля имелось. Выбор строительных материалов дался непросто, но победа на этот раз осталась за Ириной – как женщина она собиралась проводить на кухне больше времени, чем он, а потому имела больше прав решать. Тем более что, как и во всех предыдущих случаях, платила Завьялова. Сумма более чем в семьсот тысяч, оставленная его подругой в тот день в магазине, потрясла Мирошкина. Плюс – такси-доставка. Сидя в машине, Мирошкин недоуменно рассматривал выхваченный им из пакета чек. Нет, ошибки не было: раствор, затирка, плитка (четыре коробки, какое-то мудреное итальянское название) и цена – «756000 руб.». Стена на кухне, к счастью, оказалась ровная, клали они кафель медленно, два выходных подряд, начав от раковины, с таким расчетом, чтобы, сведя кладку к газовой плите, ею и прикрыть огрехи. Намазывая «золотую» плитку раствором и приставляя к стене, Мирошкин почему-то вспоминал кума Тыкву из произведения Джанни Родари – тот так же бережно относился к покупаемым им кирпичикам, из которых в результате усилий всей жизни слепил себе конуру. За газовой плитой плитку действительно пришлось резать, но попытка распиливать ее ножовкой по металлу ничего не дала. Тогда Андрей, примерившись, расколол пять штук, каждый раз вздрагивая при ударе молотком от волнения и вскрика, который издавала стоявшая рядом Завьялова. Идеально, конечно, и не могло получиться, но плита действительно скрыла часть неровностей, а кое-какие острые углы сколов удалось замазать затиркой. В общем, они остались довольны своей работой.

Траты Завьяловой, которые Мирошкин вдруг посчитал, его поразили. Он не верил в то, что все деньги были накоплениями девушки. Следовательно, ей их давали родители. Эта мысль смутила Андрея. Зная характер Валерия Петровича, он был уверен – тот спросил у дочери о доле участия ее молодого человека. Но вся эта неприятная ситуация была настолько тщательна скрыта от него Ириной, что Андрей даже о ней и не задумывался. И хотя он успокаивал себя тем, что это-де их (Завьяловых) квартира (ее после ремонта, если что, дороже можно будет сдавать и т. д.), но себя было не обмануть – усилия Завьяловой его тронули. «Декабристка, – определил он, – на таких и женятся». Нервная работа с плиткой сблизила мужчину и женщину еще больше. Андрею хотелось что-нибудь сказать Ирине, что-нибудь такое, особенно ласковое, приятное ей… И он сказал. Условия для этого создали его родители. Иван Николаевич, как-то оказавшийся по делам в Москве, заехал проведать сына. Был будний день, Ирина находилась в институте, потому ее не ждали, у Андрея не было занятий в школе, в библиотеку же, зная о приезде отца, он также не пошел. Войдя в квартиру, Мирошкин-старший моментально вытаращил глаза от запаха не до конца выветрившейся краски. Дальше с таким выражением лица он и ходил по квартире, разглядывая условия жизни его сына. Напоследок, попив чаю, он пригласил в следующие выходные Андрея с Ириной приехать в гости в Заболотск. «Хоть с мамой ее познакомишь, – сказал он и, пристально взглянув в желтое лицо сына с темными кругами вокруг глаз, добавил: – Заодно поешь по-человечески и на свежем воздухе побываешь». Андрей отдал ему «Золотой горшок», Иван Николаевич смутился, стал говорить что-то бодрое: ты Андрей-де «сделал правильный выбор» и т. д. Но было заметно, как ему неудобно от мысли, что он слишком приоткрылся перед сыном, и, выходит, зря…

Когда, спустя несколько дней, Андрей и Ирина вошли в квартиру Мирошкиных, стало понятно, что родители встречают не девушку сына, а свою будущую сноху. Завьялова это поняла и оценила, а родители поняли, что она поняла это, и оценили то, что она, преисполненная благодарности за поддержку, постаралась им понравиться еще больше. Ленка тоже смотрела на Завьялову, как на что-то неизбежное, с чем придется сосуществовать. Этим она, в свою очередь, поддерживала родителей. За столом царило воодушевление, которое должно было сказать Андрею: «Смотри, как всем хорошо вместе! От тебя только и зависит, чтобы всем этим людям и тебе прежде всего было всегда так хорошо». И характер разговоров соответствовал обстановке, направляя мысли Андрея по определенному пути.

Вечером, уезжая из Заболотска, Андрей был настолько взвинчен родственниками, что даже думал, будто обожает Завьялову – такая она умница, такое между ними было тогда единение. На платформе неподалеку в ожидании электрички стояла пожилая интеллигентная пара – по виду муж с женой, а возможно – просто давнишние соседи по дому. Как и Андрей с Ириной, пожилые были слегка выпивши, что делало их еще более симпатичными для молодых. Андрей вслушался. Дама с чувством проговорила, как видно, продолжая давно начатый разговор: «Как жаль, что я не успела расспросить маму о том, как она жила, какая тогда была жизнь». И, помолчав, добавила: – «А представляешь, как тебе будет грустно, если я умру?» Мужчина вздохнул, у него видно также было элегическое настроение, и произнес в ответ: «Есть такие стихи: «Листья тополя падают с ясеня. Не х… я себе, не х… я себе…» И от этой бессмысленной фразы и от всего их разговора Мирошкину вдруг стало хорошо-хорошо и весело и все вокруг стали вдруг хорошие-хорошие, а Завьялова в особенности. Сказывался принятый у родителей алкоголь. И вот тут-то Андрею захотелось сказать Ирине приятное, то самое, чего она от него давно ждет. Мирошкин сказал это уже в электричке, когда они уселись на скамейках друг напротив друга. Он даже встал на одно колено. Ирина ответила согласием, в чем Андрей и не сомневался. Потом поехали на «Пражскую», в свой дом. По дороге (в то время Мирошкин еще не называл ее «дорогой жизни») он купил в ларьке дорогое импортное шампанское, именно тогда впервые, двигаясь по улице Красного Маяка, Андрей обратил внимание на «золотое дерево»… Бутылку распили на кухне, легли на матрас и, удовлетворившись одним «разом», уснули.

В следующие три месяца жизнь закрутилась с такой скоростью, что Андрею иногда казалось: он не успевает чего-то додумать, что-то сообразить, понять, а правильно ли он делает, совершая все эти поступки? Он даже и не управлял своими действиями – просто, встав на избранный путь, следовал по нему, подчиняясь некой логике событий: попросил у девушки руки – получил согласие, значит, следующий шаг – утрясти этот же вопрос с ее родителями. И вот Мирошкин, одевшись, как на вручение диплома, явился в квартиру на «Октябрьской», пред очи Валерия Петровича и Татьяны Кирилловны. В руках Андрей держал два букета цветов (Ирке – розы, Татьяне – гвоздики) и бутылку шампанского – все сватовство обошлось ему в полторы сотни тысяч. Он не был у Завьяловых уже несколько месяцев, и увиденные изменения его насторожили. Молодому человеку показалось, что вещей стало меньше, полки шкафов опустели, зато вдоль стен комнат выросли поставленные одна на одну коробки. Казалось, Завьяловы собираются переезжать, что было маловероятно, или делать ремонт, что казалось реальнее, – у них ведь ранее царило такое запустение. Андрей даже подумал, что его будущих родственников вдохновил их пример. Придумав это, он предпочел ни о чем не расспрашивать ни Ирину, ни ее родителей. В конце концов до них ему не было никакого дела. Жить с ними молодые не будут, вот если бы предстояла иная перспектива, тогда… Но, нет, иной перпективы не было – Мирошкин великолепно осознавал: не подвернись этот вариант с квартирой на Красном Маяке, хрен бы он сегодня распинался перед родителями Ирины и сидящим рядом с Завьяловыми Амиром, уговаривая их отдать за него свое «сокровище», а его с нынешнего дня считать еще одним сыном. Все его фразы были какие-то книжные – это он сам понимал, Завьяловы реагировали вяло, Андрей даже подумал, что слушатели не очень-то верят в его искренность, но также следуют установленному порядку действий.