Текст книги "День учителя"

Автор книги: Александр Изотчин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 38 страниц)

Наконец воцарилось спокойствие, и Андрей Иванович смог приступить к доказательству того, что опричнина Ивана Грозного не могла привести к большему объединению страны, не была она направлена и против бояр, а породила политику кровавого царя исключительно его тяга к самовластию. На тридцатой минуте дверь открылась и вошла растерянная Купина с журналом.

– Ой, Андрей Иванович, а где вы были? – бесцеремонно перебила она Мирошкина.

– Мы-то, Даша, были здесь. А вот вы, опаздывая на столько, могли бы вести себя тише.

– Я опоздала, так как не знала, что вы поменяли аудиторию.

– Мы оставили запись на доске. Если приходить вовремя – будете в курсе.

Глаза девушки метнули молнии, но она молча села на свое место. Когда пара завершилась, лаборантка, решив сменить гнев на милость, подошла к преподавателю. Судя по всему, страх получить низкую оценку оказался сильнее гордости.

– Андрей Иванович, простите меня, пожалуйста! Я сидела на кафедре, ждала вас, а потом, когда пара началась, пошла уже сама. Прихожу – никого нет, я обратно. Думаю, вас нет. А тут Ольга Сергеевна…

– Богомолова?

– Ну да! Я немного расстроилась из-за того, что пробегала туда-сюда по коридорам… В общем, сказала Ольге Сергеевне. А она начала волноваться: «Не пришел – сорвал занятие!» Домой вам звонила, спрашивала у жены, где вы, сказала, что на работе вас нет.

Теперь пришла очередь «метать молнии» Мирошкину. Он с трудом погасил в себе желание сказать Купиной все, что он о ней думает, – лаборантка была в фаворе не только у Богомоловой, но и у Краснощекова – конфликтом с ней преподаватель мог только повредить себе. Вздохнув, Андрей Иванович пошел на кафедру, чтобы позвонить домой и, если получится, объясниться с Богомоловой, пока она не начала названивать Краснощекову. «Вот так, тратишь время на всякую бессмыслицу, – думал Мирошкин, – а дело стоит. Одна молодая дура сказала другой дуре – старой, та позвонила третьей – моей жене. Та начнет нервничать, и, пока я доеду до дома, Ирка уже будет биться в психозе, я получу очередную истерику. Придется позвонить – успокоить. Нет, так положительно ничего невозможно делать – одни идиоты кругом. Приходится распутывать еще и то, что они напутали. А тут… Какая-то у меня была мысль интересная до пары?.. Да, в туалете… И я ее не додумал. Что-то по Густаву? Нет, нет, другое… Ах да! Во всем Костюк виновата». Продолжения мысль опять не имела – Андрей Иванович подошел к кафедре.

* * *

За то время, пока сходил на нет их роман с Костюк, в жизни Андрея произошли серьезные изменения – его зачислили в аспирантуру, сократили из «Роситала», и он по протекции Завьяловой поступил работать в школу Гордона. Как и обещала Маша, переезд фирмы на новое место затянулся до середины сентября. «Ребята, – сказала она Мирошкину и Поляничко, – нет ли у вас кого на примете, помочь переехать? Лучше, если перевозить будут свои, так спокойнее». Помолчав секунду-другую, Серега предложил Куприянова, и в назначенный день они вчетвером (к делу привлекли еще Андрея – сменщика Мирошкина) принялись забрасывать в крытый грузовик тюки с тканями. Когда машина совершила уже две ездки до завода и обратно, Куприянов поинтересовался у крутившейся вокруг машины Маши, сколько она намерена им платить.

– Ну, не знаю. Я, честно говоря, пока еще не думала, – замялась хозяйка.

– Я тут вчера уточнил расценки. Грузчики получают шестьдесят тысяч за один час работы.

Маша посерела лицом – была половина третьего дня, ребята трудились уже более пяти часов, а еще оставалось перевозить часть склада, станки и офис. За один день они явно не управятся. Она взглянула на Поляничко и Мирошкина. Те были смущены наглостью Куприянова, но молчали. Сменщик Андрей стоял, открыв рот. Маша отчаянно кивнула головой: «Хорошо, будем исходить из этих расценок. Только сегодня нужно обязательно перевезти станки и тюки. Коробки с документацией оставим на завтра». Куприянов понимающе улыбнулся: «Как скажете». Они корячились до восьми вечера, а потом хмурая Тамара Геннадьевна выдала им на троих шестьсот тысяч рублей – грустный Андрей, под строгим взглядом тетки, отказался от денег, пролепетав, что он-де «просто приехал помочь, «Роситал» – это почти семья» и так далее. «Ну, как знаешь, – спокойно произнес Куприянов, – семья так семья».

Когда они делили деньги, Поляничко с уважением сказал Куприянову: «Ну, Саня, не знал я, что ты сможешь вот так с ней… Надо же, за один день половину обычной месячной зарплаты получил. А Машка небось нам ничего вообще платить не хотела. То-то я смотрю, когда рассчитывала нас, накинула лишних пятьдесят тысяч. А Андрей этот – хитрая жопа, ему пообещали место экспедитора, вот он и запел: «семья», «просто так». Она и девок из цеха заставит на халяву пахать – они уже неделю как с работы на два часа позже обычного уходят. А завтра еще и коробки будут из офиса таскать – нас-то вряд ли позовут».

– Куда ты теперь, Серега? – Мирошкина мучил вполне шкурный интерес.

– Предложили место в охране на цементном заводе. – Поляничко поглядел на Андрея и с особым выражением в голосе добавил: – Одно.

Так Мирошкин остался безработным, имея в кармане чуть более миллиона. Впереди была бедность. Во время собеседования в конце августа в школе ему посулили для начала девятый разряд, что давало чуть более двухсот тысяч за восемь уроков в неделю – по средам и пятницам. В общем, негусто, и даже с учетом стипендии аспиранта выходило меньше его доходов в студенческие годы. Но директор пообещал ему скорое повышение до одиннадцатого разряда и предложил с будущего года взять в школе полную ставку. Мирошкин, не очень веря в возможность этого, все же обещал подумать и тут же выторговал себе отпуск в первые три недели сентября и справку о том, что работает в школе с июля. Последнюю его надоумила взять все та же Завьялова:

– Если получится, когда тебя зачислят на учебу, подадим в отдел аспирантуры, там у меня знакомые. Получишь стипендию за три месяца.

– Почему?

– Потому, что получишь. Ты не спрашивай, принеси справку, а дальше уж я сама схожу куда надо…

Кстати, идея с учебным отпуском также принадлежала ей. Теперь общение с Завьяловой стало казаться Мирошкину очень полезным. А еще после вступительных экзаменов в аспирантуру она поила его чаем у себя на кафедре и ни на что, казалось, уже не претендовала, хотя никогда не упускала возможности проходя мимо коснуться мирошкинского плеча или во время чаепития как бы невзначай положить руку на его колено. «Хорошо иметь такого советчика, – подумал Андрей о Завьяловой, когда прочел в глазах подписывавшего ему требуемую справку Гордона восхищение наглостью молодого коллеги. – Даже этого жука поразил». То, что Гордон – жук, Мирошкину открыла тоже Завьялова: «Да он взяточник! Об этом у нас на кафедре говорили. Пару лет назад взял с одного родителя два миллиона за то, чтобы его дочурку из школы не выгнали. У той сорвало крышу… В общем – «бойз, бойз, бойз». Она целую четверть прогуляла, вот и пришлось ее папе раскошелиться. Правда, говорят, если Гордону попадется действительно талантливый ребенок, то его в школе и холят, и лелеют, и причем совершенно бесплатно. Он считает, что платить должны богатые дураки». Ну, что ж, эта позиция даже вызвала тогда у Мирошкина невольное уважение. Два миллиона за такой пустяк! Еще два года назад! Сейчас это, в общем, не так чтобы и очень много.

Свой миллион Андрей почти потратил за одну неделю – купил новый свитер, осенние ботинки на тяжелой подошве и еще одну пару левайсовских джинсов – надо же приодеться к началу карьеры учителя. Осталась какая-то мелочь – хорошо, родители подарили Андрею пару сотен тысяч в честь зачисления в аспирантуру. Никакого послабления Мирошкины-старшие после окончания их сыном университета в итоге не ощутили. Они знали, что зарплата учителя низкая, стипендия аспиранта тем более, а жить Андрей будет в Москве, – в общем, все осталось по-прежнему: они оплачивали комнату в квартире Игнатовой и изредка подкидывали сыну денег на питание. Впрочем, финансовое положение родителей к тому времени стабилизировалось. С сахаром, правда, было покончено – теперь Иван Николаевич занялся издательским бизнесом, они с компаньонами открыли типографию, нашли парня, который мог делать макеты… Слегка помучившись по поводу своего «паразитарного существования», Андрей Иванович, так теперь звали вчерашнего студента его ученики в школе, успокоился, решив, что он обязательно найдет дополнительные источники дохода и наконец слезет с родительской шеи. Учительствовать он тогда планировал максимум год.

Стремление зарабатывать стимулировалось еще и желанием вернуть Костюк. Она не выходила у него из головы. Проезжая в метро, Мирошкин высматривал Настю среди пассажиров, мечтал случайно встретить на улице, один раз даже приезжал к ее дому и допоздна сидел у подъезда. А еще пару раз она ему снилась, и это только были те два раза, когда он смог запомнить сны, и потом под впечатлением увиденного грезил о ней уже наяву, перебирая в памяти подробности приснившегося еще несколько дней. Думал он о Костюк, казалось, беспрестанно: «Где же она? Что с ней? Не передумала ли? Почему она меня бросила? Потому что я беден и бесперспективен? Потому что у меня были бабы до нее и я ей рассказал про Лаврову? Ох, какой дурак! Или потому, что она до сих пор любит другого, того, который обращался с ней по-свински? Ах да, она же сама сказала. Ну, почему по-свински? Просто не замечал ее, и все! Еще один дурак! Нет, не бывает такой любви. Не может она его так долго любить! Возможно, я ей просто надоел! А вдруг она передумала и теперь боится позвонить? Стесняется. Вчера по телевизору показали «Утомленные солнцем», а мы его смотрели в кинотеатре вместе. Может быть, она вспомнила обо мне? Позвонит ли? Каждый борется за свое счастье, и если человек по-настоящему этого желает, он обязательно позвонит. Тем более что она сама виновата. А может быть, она этого не делает из гордости? Но почему тогда я еще больше должен унижаться и звонить ей сам? Господи, как же было бы хорошо, если бы она позвонила! А может быть, она ищет повод? Мой день рождения? Она знает, когда он. Но до него еще так долго. А так ли она мне нужна? Нет, нужна, нужна! Она – лучшая! Как жаль, что она сегодня не со мной! Как жаль! Почти как у «Браво»? «Как жаль, что ты сегодня не со мной». Как жаль! Как жаль! Как жаль! Как я был счастлив с ней! Как плохо без нее!»

Решив повысить свое благосостояние, Андрей надумал заняться репетиторством, съездил в Заболотск и на родительской «Ятрани» набил объявления: «Квалифицированная подготовка к вступительным экзаменам в высшие учебные заведения по предметам: «история» и «основы современной (мировой) цивилизации». Обращаться по телефону…» Вернувшись в Москву, отправился расклеивать, но полил дождь, и пришлось возвратиться на Волгоградку. Только через несколько дней Мирошкину удалось облепить своими обращениями заборы и остановки общественного транспорта близ метро «Кропоткинская», «Парк культуры», «Фрунзенская», «Университет», «Проспект Вернадского» и «Юго-Западная». Выбор станций метро объяснялся двумя факторами – через них Мирошкин возвращался из педуна, где ему теперь приходилось слушать лекции по философии, и, самое главное, он слышал, что районы близ них относятся к категории престижных. В мечтах Андрей рисовал, как он носится по Москве от ученика к ученику, собирая с них по двадцать долларов за занятие – как англичанка. Он даже задумался над тем, где ему при таком напряженном ритме жизни стоит обедать, ведь заезжать на Волгоградку будет не всегда удобно. Макдоналдс представлялся наиболее подходящим местом для быстрого принятия пищи, и не только потому, что эти закусочные были единственным подобием ресторана, с которым Мирошкин познакомился за годы студенчества. Нет, главным было то, что жующими гамбургеры и потягивающими на ходу из больших стаканов газированные напитки ему виделись все занятые и деловые люди. Так по крайней мере было в американских фильмах.

Не желая предаваться пассивному ожиданию, он принялся читать газеты с предложениями работы и даже съездил в гостиницу «Космос» на собеседование в некое турагентство, проводившее отбор персонала. Его устроила бы предложенная зарплата в сто пятьдесят долларов, но работать предлагалось ежедневно с часу до девяти. «А как же писать? – думал Мирошкин. – Когда собирать материал? Да что же, я из-за сотни баксов науку задвину?! Я же аспирант! Учитель!» В конце концов за место в турагентстве еще предлагалось побороться и результат борьбы был весьма и весьма призрачным. Так что от ее продолжения Андрей Иванович отказался достаточно спокойно. Он ждал реакции на свои объявления, но звонок был всего один – узнав, что Мирошкин собирается готовить абитуриентов в педагогический университет и намеревается брать за свои услуги пятнадцать долларов (желая привлечь клиента, Андрей сразу назвал меньшую сумму), звонивший мужчина вежливо обещал подумать и распрощался, чтобы больше не позвонить никогда. А проехав через неделю по местам расклейки объявлений, Андрей не обнаружил ни одного – все они уже были сорваны дворниками…

Выпал и растаял первый снег, с дачи вернулась Игнатова, и Мирошкин вдруг остро ощутил, что «сезон» прошел, а он, в общем, остался ни с чем. Вроде бы ничего ужасного – к этому времени он обычно даже планировал оставаться «ни с чем». Но тут речь шла о другом, о том, что пропало лето. «Все время убил на ожидание, – думал Андрей, – даже не потрахался толком». Он начал опять знакомиться с девушками в метро, но все было не то и не так, да и, в общем-то, смысла в этом не было – куда их теперь приводить? Что-то изменилось и в нем самом, подходя к очередной незнакомке, он не искрил остроумием и не стремился поразить интеллектом при поддержке неплохо развитых бицепсов, которыми молодой человек раньше неизменно играл под свитером. Андрей не чувствовал куража, а это уж было совсем плохо. Девушке казалось, что, подступая к ней, он делает над собой усилие, оказывает ей одолжение, что ли. И если разобраться, это было действительно так – Мирошкиным владела скука, он не искал любви. В голове у него по-прежнему царила Костюк. Все встречавшиеся девицы рассматривались им в качестве претенденток на роль некого сексуального тренажера – не более. При этом полового голода у него тоже отчего-то не было. При той душевной вялости, которая им владела, Мирошкина вполне удовлетворял онанизм, где героиней его грез неизменно выступала нагая и осыпанная золотом волос генеральская дочка. А новая девушка ему была теперь нужна скорее для «галочки», для успокоения по поводу того, что лето не пропало. И потому после общения с ним у девиц оставалось чувство недоумения. Пару раз его «отшили», и Андрей лениво решил, что теперь он будет знакомиться только с теми, которые первыми дадут ему повод. В условиях подступавшего безденежья такие «активистки» казались ему «выгоднее». То, что таким образом он «сокращает количество» и «ухудшает ассортимент», не смущало – ведь в глубине души Мирошкину вообще ничего не хотелось. «Знакомство наверняка произойдет тогда, – думал теперь Андрей, – когда ты этого не ждешь. Ты сам поймешь, что эта женщина предназначена для тебя. Она даст тебе это понять. Так было всегда».

Наконец Мирошкину попался «подходящий экземпляр». Это произошло на «Лубянке» – Андрей собирался выходить из метро, чтобы, изучив новинки в «Книжном мире», далее направить свои стопы к Исторической библиотеке. В вестибюле станции он встретился глазами с девушкой, довольно симпатичной, но несколько ярко, не по-московски, накрашенной и одетой не по погоде – в плащ, который изначально и привлек внимание молодого человека, – в таком же ходила в незабвенную осень 90-го года Мешковская. «Или небогата – донашивает старую одежду, или провинциалка, – решил Мирошкин, – у них в моде всегда такой же раскрас и одежда, которую в Москве не носят уже несколько лет». Девушка ему улыбнулась, и Андрей решил попытать счастье. Она зашла в поезд, который отъезжал в сторону, откуда Мирошкин прибыл только что, – в сторону «Юго-Западной». Никуда не спешивший аспирант направился следом за ней в вагон и, не теряя времени на «игру в гляделки», подступил к незнакомке: «Здравствуйте, может быть, познакомимся?» За секунды, которые прошли между тем, как девица заняла свое место в вагоне, взявшись рукой за поручень, а Мирошкин обратился к ней, ему стало ясно, что отказа не будет. Это читалось в напряженной фигуре девушки, во взгляде, которым она следила за ним все с той же улыбкой на лице. Так же он познакомился с Костюк, может быть, и на этот раз повезет? Да, отказа не последовало. Ее зовут Саша. Чем она занимается? Учится, но на вечернем отделении. Что сейчас намеревается делать? Ничего. У нее случилось несчастье – только что в метро вытащили из сумки кошелек и ключи. Как быть? Она не знает. Сейчас у нее дома никого нет, так что два часа ей предстоит гулять по метро, пока там кто-нибудь не появится. И еще ей страшно – будут ругать. Он предлагает провести эти два часа вместе? Развлечь ее? О, она, право, не знает… Может быть. А куда они пойдут? Да, она голодна.

Он повел ее в Макдоналдс. Там за большими стаканами колы, парой «Биг-Маков» и картошкой фри – «Хорошо, что хоть деньги с собой были» – беседа продолжилась. Откуда она? Из Тувы. А как он догадался, что она не москвичка? Андрей окинул взглядом ее лицо, в котором читалось пусть отдаленное, но присутствие восточных черт, темные, распущенные по плечам волосы и подумал: «Вот попал!» Но вслух он только заметил, что не знает, как понял, что она приезжая. Давно ли она в Москве? Уже два месяца. Снимает квартиру. Ходит на курсы менеджеров-референтов. Как называется столица Тувы? Кызыл, но она не оттуда, а из городка неподалеку – Саша назвала странное нерусское название, которое совсем не отложилось в памяти у Андрея. Что? А, нет, она не тувинка. Ее фамилия Серкова. Сколько ей лет? Двадцать. Чем занималась дома? Училась. В школе и училище. Она, между прочим, закончила курсы массажистов и вышла в финал республиканского конкурса красоты. «Хороший набор, – подумал Мирошкин, – как раз для покорения Москвы». Саша, в свою очередь, перешла в наступление. Что это они все о ней и о ней?! А он чем занимается? А он, оказывается, потомственный москвич, закончил исторический факультет МГУ, сейчас учится в аспирантуре. Работает? Нет, пока не работает. Правда, во время учебы работал в совместной российско-итальянской фирме менеджером. Его даже хотели направить на годовую стажировку в Италию, но это означало бросить науку, а он без нее не может. Поэтому, поступив в аспирантуру, он решил вообще уволиться. Жалеет? Нет, не жалеет. А сейчас тем более. Ведь он бы уже месяца три как жил в Риме, и тогда они точно не познакомились. Саша смущенно потупила глаза. Андрей подумал, что он в жизни никогда так самозабвенно не врал, но останавливаться не собирался. Он решил, что знакомство с финалисткой тувинского конкурса красоты закончится сегодня же, причем там же, где и началось, – в метро. Поэтому можно было не смущаться и дальше. Чем там она интересуется? Ах, да… Что он собирается делать потом? Ну, он видит себя в политике. Уже сейчас является руководителем молодежного крыла общества «Обновление» и по совместительству – помощником Зюганова. Как к его увольнению отнеслись родители? Спокойно. Папа у Андрея вообще считает, что надо заниматься в жизни тем, к чему лежит душа. Недаром он генерал-майор. А мама… Тут Саша пришла ему на помощь:

– Ну, мама есть мама.

– Да, именно так. У нас все в семье решают мужчины. А потом, я от родителей уже давно мало завишу. С первого курса живу, можно сказать, самостоятельно – с бабушкой. А бабушка предпочитает проводить время на даче – там у нас домик.

– Представляю, какой там домик…

– Ну, у соседей круче… Так что приходится самому себя обслуживать и поддерживать нашу с бабушкой двухкомнатную квартиру.

Саша смотрела на него во все глаза.

– Ну что, пойдем? У тебя, наверное, дома кто-то уже появился, – Мирошкин решил, что пришло время прощаться.

Она посмотрела на часы.

– Да, наверное. Ох, как не хочется с тобой расставаться. Спасибо тебе. Сейчас приду, и мне устроят… Даже страшно возвращаться.

– Кто устроит? Ты снимаешь комнату? – Андрей про себя считал, сколько раз за время их разговора его собеседница впала в противоречие. Получалось, не менее двух: не «вечерка», а какие-то «курсы», не «квартира», а «комната». Наверное, как он у Игнатовой. На секунду ему стало стыдно перед девушкой. Ведь она такая же, как и он. Но он быстро взял себя в руки. Она кивнула.

– Да, комнату. Можно так сказать.

– Давай я тебя провожу. Не так страшно будет возвращаться.

– Проводи.

Дорога от «Пушкинской» до «Кропоткинской» заняла немного времени. «А неплохой она райончик выбрала», – подумал Андрей, когда увидел, что в вестибюле станции Саша повернула в сторону Гоголевского бульвара. Они вышли на улицу и некоторое время шли молча. Лицо девушки с каждым шагом становилось напряженнее. «Не бойся, – Андрей взял ее за руку, – ничего она тебе не сделает». Девушка ответила вялой улыбкой, но руку у него не отняла. «Почему именно «она ничего не сделает», а не «он», – промелькнуло в голове у молодого человека. У поворота в Сивцев Вражек она остановилась.

– Ну, Андрюша, вот мы и пришли. Дальше меня провожать не нужно. Дашь мне свой телефон? Я позвоню. Свой я пока дать не могу. Не хочу смущать хозяев, – она выжидательно смотрела на него, Мирошкин хотел было уже надиктовать какую-то абракадабру из цифр, по которым Серкова могла звонить до посинения, но тут у него возник новый план. Ему захотелось посмотреть, в каких условиях обитает девушка.

– Я провожу тебя до дверей. Если надо, объясню хозяйке про ключи и деньги. Скажешь, что мы вместе ходим на курсы и все такое.

Он вновь взял девушку за руку и повлек в переулок. Нехотя, как показалось Андрею, она поддалась.

– Вот здесь я живу, – Саша указала на открытую дверь подъезда. Дом был старый, как, впрочем, и все дома в этом районе. Андрей чего-то ждал, но чего, он не мог сформулировать. В первый день знакомства ждать прощального поцелуя глупо, но Саша вдруг улыбнулась и потянулась к его щеке. Наверное, она бы его чмокнула, но подъездная дверь открылась, и девушка отстранилась. На улицу вышла женщина лет пятидесяти с сигаретой руках. «А, Саша, ну, наконец-то, – услышал Андрей. – Где ты ходишь? Я прихожу, все закрыто. Владимира Николаевича тоже нет. Я даже в туалет отлучиться из магазина не могу. Здравствуйте, молодой человек». Мирошкин поздоровался, он не понимал, что происходит. Серкова стояла с лицом белее бумаги. Закурив, ее знакомая продолжала: «Что же ты стоишь, пригласи молодого человека в лавку. Пусть посмотрит нашу продукцию, может быть, что-нибудь и приобретет». Саша взяла руку Андрея в свою ледяную ладонь и повела в подъезд. Женщина осталась на улице. Молодые люди поднялись по подъездным ступенькам и вошли в первую квартирную дверь.

– Вот здесь я и живу, – глаза девушки буравили лицо Андрея.

– Что это?

– Это детский развивающий клуб «Носорог». Там – помещение для обучения игре на гитаре и балалайке, дальше комната театрального кружка, потом – изостудия, а тут – книжная лавка. Книжки любишь? Вот, можешь что-то у нас купить. Дальше по этой стене – кабинет директора Владимира Николаевича, комната для отдыха сотрудников, кухня, ванная и туалет.

– Так ты здесь и живешь?

– Живу.

– Где?

– А везде, – в голосе Саши появилась злость, – тебя детали интересуют?

Она потащила его по обшарпанному коридору, со стенами, покрашенными зеленой краской. «А линолеум какой истертый», – пришло в голову Андрею.

– Вот здесь живу, и здесь, – Саша открывала двери в помещения и указывала на стоявшие в них диваны, – а иногда еще и здесь.

В кухне она вынула из-за холодильника раскладушку с засунутым в нее постельным бельем: «Тоже показать?! Да, я здесь живу. Мою полы, торгую в лавке, охраняю – за ночлег и еду». Андрей растерянно забормотал: «Ну, что ты, Сашенька? Зачем ты так? Чем я тебя обидел?» – «Прости меня. Конечно, ничем. Ты мне так понравился. Ты такой классный. Ну, не могла я тебе всей правды сказать. Боялась, ты со мной и разговаривать-то дальше не станешь…» Она стояла перед ним, опустив голову. Мирошкин подошел к ней и взял руками за плечи: «Ну, зачем ты так? Лучше было всю правду сразу сказать. Неужели ты думаешь, что главное в человеке – московская прописка. Ты ведь такая красивая. Я как увидел тебя в метро – обомлел. А все остальное – неважно». Он прижал девушку к груди и, вдохнув запах недорогого парфюма, поцеловал в голову. Она подняла к нему свое заплаканное лицо и потянулась к лицу Андрея губами. И он поцеловал ее…

В коридоре хлопнула дверь. Саша отстранила его и с какой-то покровительственной истомой в голосе прошептала: «Ох, мужики, мужики… Посиди здесь. Я постараюсь эту старую мегеру уговорить». Она выбежала из кухни. «Что я делаю? – Мирошкин тупо уставился на торчавшую из раскладушки простенькую ночную рубашку. – Надо бежать, бежать. О, Господи! У нее еще и веснушки». В дверях возникла Саша: «Пойдем. Я сказала, что мы вместе учимся и ты зашел мне кое-что объяснить по курсам. У нас есть минут двадцать, пока директор не пришел». Лицо у нее было торжествующее. Они прошли в комнату отдыха. Усаживаясь на драный на подлокотниках диван, Мирошкин спросил: «А директор – это кто?» – «Ну, Владимир Николаевич. Алексеев его фамилия. Прекрасный человек. Он знаком с моей старшей сестрой, она теперь живет в Петербурге и работает моделью. А я решила в Москву ехать. Вот она меня к нему и направила. Он меня и на курсы устроил, и деньги заплатил. А здесь поселил с условием – работай и живи, но чтобы никаких парней. А я вот, видишь, как поступила. Главное, чтобы Валентина ему ничего не рассказала», – Саша кивнула головой по направлению книжной лавки. Она сняла с себя плащ, под которым оказалось желтое вязаное платье – фактически чуть удлиненный шерстяной свитер, он едва прикрывал попу девушки. «Самодельный», – оценил Андрей. Нет, ничего не скажешь, эта самоделка, не скрывая длинные красивые ноги своей хозяйки, в то же время удачно подчеркивала симпатичные округлости ее тела. «Троечка», как минимум! Мой размерчик», – определил молодой человек размер девичьей груди. Увиденное заставило Андрея изменить свои планы в отношении девушки. Он встал с дивана и подошел к Саше: «Только давай договоримся – впредь говорить друг другу только правду». Он потянул ее за руку к себе и попытался поцеловать. На этот раз она вывернулась, вновь произнеся это свое игриво-бабье: «Ох, мужики!» Андрей засмеялся и сел на место.

– Так зачем же ты приехала в Москву? Чего ты хочешь добиться?

– Пока не знаю… Владимир Николаевич сказал, чтобы я думала и присматривалась.

– А почему он запрещает тебе встречаться с молодыми людьми? Может быть – ха-ха – ты ему самому нравишься. Для себя бережет?

– Ты что! Ему лет шестьдесят. Он очень хороший человек…

Когда Саша пресекла вторую попытку Мирошкина поближе изучить ее тело, он засобирался домой.

– Ты обиделся?

– Нет, что ты. Просто у меня тоже есть дела. Давай встретимся завтра. Когда ты сможешь освободиться?

– Завтра… Завтра у меня курсы в шесть вечера… Я думаю, что смогу отпроситься где-нибудь в два. Приходи в книжную лавку и будь там. Я оденусь, зайду попрощаться с продавцом – завтра Валентины не будет – а ты иди за мной на улицу.

– Хорошо. Только я приду в половине третьего. – Мирошкин прикинул время, необходимое ему на дорогу от школы, и заложил в него небольшой запас.

Остаток дня Андрей убеждал себя не связываться с этой «шалашовкой» – так он почему-то называл Сашу – пугал себя хваткими провинциалками (в сравнении с Серковой он казался себе москвичом), но в половине третьего следующего дня уже копался в скудном книжном развале клуба «Носорог». «В конце концов, – думал молодой человек, – мне ничего не грозит. Ничего она про меня не знает, а если не буду дураком, то и не узнает. А в остальном… Личико, конечно, простенькое – девушка, видно, «из народа», но фигурка точеная, ножки… Чего я?! Ищу какую-то безумную страсть. Вот Поляничко сколько баб за эти годы в подвал перетаскал! А я все в мечтах витаю. Надо проще подходить к вопросу. Главное, всегда носить при себе презервативы». Презервативы, кстати, лежали в боковом кармане куртки. Из дальних комнат клуба слышалось треньканье на балалайке.

– Андрей, пойдем со мной.

Он оглянулся. Перед ним стояла Саша, одетая в белую футболку, старые джинсы и тапочки. «Точно, «троечка», – определил Мирошкин, ощупав ее глазами. – Ой какое лицо колхозное». Волосы девушки были убраны в хвостик, и теперь в глаза особенно бросались ее полуазиатский разрез глаз и курносый нос в веснушках. Такая прическа ее явно простила и портила.

– Куда пойдем? – Андрей был удивлен тем, что девушка не одета для уличной прогулки.

– Владимир Николаевич хочет с тобой поговорить.

«О, Господи, – подумал Мирошкин, – только этого мне еще не хватало». Они двинулись на звук балалайки. Владимир Николаевич оказался атлетически сложенным мужчиной – стариком его нельзя было назвать, слишком он был крепок – со строгим лицом и большой седой шевелюрой. «Чем-то похож на сердитого льва», – определил Андрей. Директор клуба восседал на стуле, а перед ним терзал балалайку сидевший на табурете мальчик лет десяти. «Вот-вот, – сурово ободрял его страдания Владимир Николаевич, – уже лучше». Появившимся в дверях молодым людям он бросил только: «Обождите», – и Саша повела Андрея на уже знакомую кухню. На его вопросы о содержании предстоящей беседы с директором она отвечала незнанием и с таким напряженным вниманием всматривалась в лицо Мирошкина, как будто ждала от него по меньшей мере внезапного обращения в упыря. Наконец балалайка смолкла, и раздался громкий призыв благодетеля Серковой: «Зайдите». Владимир Николаевич усадил Андрея на ту же ученическую табуретку и выставил из комнаты Сашу, которая с перекошенным от волнения лицом и со скрещенными на груди руками встала было около дверей.

– Ну-с, молодой человек, давайте знакомиться: Алексеев Владимир Николаевич – директор клуба, человек, на которого волей случая возложена ответственность за судьбу Саши. А вы…

– Андрей Мирошкин, историк…

– А также политик, аспирант, предприниматель и сын генерала. Видите, как всего у вас много. Зачем вам еще и Саша?

– Это странный вопрос…

– Я поясню. Вы довольно привлекательный молодой человек с хорошими возможностями. Вижу, спортом занимаетесь. Чем, если не секрет?