Текст книги "День учителя"

Автор книги: Александр Изотчин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 38 страниц)

Мирошкин понимающе кивнул. В квартире его родителей это издание по-прежнему стояло на видном месте. Куприянов продолжал:

– Так вот. Мне этот дед рассказал одну занятную историю про Б-С-Э. Они выпускали том, где была такая важная статья, как «КПСС». И допустили досадную опечатку. Статья большая, и где-то в самом конце имелась фраза о том, что ныне-де благодаря деятельности компартии в нашей стране невозможна реставрация «капиталистических порядков». А они ошиблись и напечатали – «социалистических порядков». Представляешь, какая крамола! Том уже вышел колоссальным тиражом, поступил в продажу, и тут только этот редактор и обнаружил страшную опечатку. Побежал к директору издательства. Что делать?! Надо изымать том! Всем дадут по шапке! Директор его выслушал и говорит: «Если сейчас начать изымать – точно дадут. Так что мы ничего делать не будем. Все равно никто ничего не заметит». И правда – ни одной жалобы издательство не получило! Он когда рассказал, я, придя домой, специально открыл тот том и нашел все, о чем старик мне говорил. И был поражен. Ведь я эту статью перечитывал раз пять – сначала, когда в школе вступал в комсомол, готовил доклады, потом перед вступительными экзаменами в вуз, затем когда сдавали «совок», тоже пролистал. И ни разу не обратил внимания. Мне, как и всем остальным читателям, было все равно. Люди выбирали факты, а всякую такую дребедень идеологическую пропускали. Том вышел лет за пятнадцать-двадцать до распада СССР! Представляешь, никому уже это было неинтересно, никто в это не верил! Социалистические порядки – капиталистические порядки… А что за такую опечатку было бы при Сталине?! Или, вот помнишь, в эпоху застоя все упивались декабристами? «Кавалергардов век недолог» и так далее? Тоже интересный момент! Советскую интеллигенцию волновали судьбы людей, бросивших вызов системе, при этом без малейшей надежды победить! Вот с кем себя человек того поколения ассоциировал, вот кому он сочувствовал! А при Сталине какая любимая историческая тема? Петр Первый! Если бы власть только могла все это просчитывать…

– А что ты думаешь о нынешних литературных предпочтениях наших людей?

– Да ничего я не думаю. У нас мало читают, и с каждым годом будут читать все меньше и меньше. Быть начитанным не в моде. Люди заняты зарабатыванием денег, мечтать некогда и незачем. Ну а те, кто интересуется историей, часто читают всякую дрянь – какого-нибудь Гумилева, или, того хуже – Фоменко, или какое-нибудь фэнтези. Это, кстати, тоже показатель нынешнего времени, точнее – безвременья. Человеку хочется уйти от реальности. Так что только лет через двадцать у нас будет поколение, которому вновь захочется острых ощущений, – завершив свою мысль, Куприянов вновь попил чайку.

– Забавная теория. Только, Саня, боюсь, мы не дотянем. Уж больно быстро Россия вымирает и деградирует. Неужели ты думаешь, что нам позволят падать еще столько времени?

– А кто это нам может не позволить?

– Соседи, Китай, например.

Мирошкин решил выложить Куприянову свой прогноз на будущее – то, что он обдумывал давно, но пока не имел слушателей, которым бы это было интересно. Жена не в счет. И Куприянов поощрил его вопросом:

– Китай? И что ты думаешь про Китай?

– Не столько про Китай, сколько про Россию, Европу и Америку в целом. С нами, русскими, все понятно – любая большая империя рано или поздно разрушается и исчезает. России и осталось-то, может, несколько месяцев. Вон Лебедь победил на выборах в Красноярске, в соседней Хакассии его брат заправляет – вместе это одна пятая территории России, почти посередке. Вот возьмут и расколят нас на три части – как минимум. Все уже готово к распаду, губернаторы всякие «уральские» и «сибирские» соглашения заключают, торопятся. И ничего не изменишь… На вещи надо смотреть шире. Мне кажется, вся наша нынешняя цивилизация обречена. Заметил, скатываемся к большей простоте, примитивизму? Музыка становится примитивнее, одежда – оголеннее и проще, безвкуснее, живопись катится к чему-то пещерному. Где гениальные пейзажисты, портретисты? Один абстракционизм! Точно – как в пещере. Все ухудшается, деградирует. И происходят эти изменения от пресыщения и нас, и европейцев, и американцев. Наша цивилизация подходит к концу. Все идет по кругу! Рим – варвары, варвары – Рим. А в Европе, как в Риме, – пресыщение, разврат, паразитизм. И падение рождаемости. Я перестал верить в прогресс. Точнее, в бесконечность прогресса!

– Печально. И по-твоему, китайцы – это те варвары, которые нас всех накроют? – Куприянов улыбался, и Мирошкину было это неприятно, начинало раздражать. К тому же та горячность, с которой он произнес свою речь, не пошла Андрею Ивановичу на пользу – он вдруг ощутил какие-то неприятные потуги в желудке. Подумалось: «Газы, что ли?» Стараясь отвлечься от беспокоившего дискомфорта, он ответил Куприянову немного нервно:

– Да. Проглотят и не подавятся. Так что гибель России станет только одним из частных случаев надвигающейся глобальной драмы. Растворимся в потоке китайцев совсем и будем жить только на страницах учебников, как римляне и египтяне, или останемся в реальности, как курды и евреи до середины двадцатого века.

– Как ты интересно смотришь на нашу страну… «Частный случай» всего лишь, «курды», «евреи»… – Куприянов продолжал чему-то улыбаться.

– Ну, уж извини! В обществе «Память» я не состоял, – Мирошкин огляделся, желая определить, не слишком ли громко они говорят.

Буфет привычно гудел голосами. Никому до них не было дела. За соседним столиком худой, небритый студент в обтрепанном джемпере, одетом поверх клетчатой несвежей рубашки, веселил рассказами двух страшненьких девиц. Все трое громко смеялись. Андрей Иванович не видел, но был уверен – брюки и ботинки на парне такие же обтрепанные, как и свитер. «Сменяются поколения историков, а ничего не меняется, – подумал он, – ребята черти как одеты, девки убогие…»

– Ладно, ладно, к чему это ты начал мое почти детство вспоминать? – голос Куприянова звучал примиряюще, ему, видно, было интересно. – А что ты скажешь про американцев? Они-то далеко от Китая.

– И там тоже пресыщение. Вот я одно время смотрел много американского кино. В их фантастике обязательно присутствует образ разрушения существующего вокруг них мира. Неважно, из-за чего это разрушение происходит – от инопланетян, монстров или терминаторов. Они на подсознательном уровне мечтают увидеть то, чего мы боимся, поскольку в русской истории подобные катаклизмы происходили неоднократно. А варвары… В США все держится на рабочих с других континентов. Кроме того, в Америке есть негры. Чем не варвары, которых становится все больше и больше и которые размывают их цивилизацию изнутри? Необязательно разрушителями должны выступать внешние силы.

– Тебе не кажется, что судить о перспективах США по продукции Голливуда не совсем правильно?

– Мне кажется, это также верно, как и предрекать крушение СССР по опечатке в энциклопедии.

Мирошкин был доволен тем, что «уел» однокурсника. Даже желудок отпустило! Куприянов молчал. Губы его кривились в знакомой усмешке, взгляд уперся в грудь девицы в смелом наряде, которая сидела за столиком позади Мирошкина. Но Андрей видел – его собеседник смотрит сквозь девичью плоть куда-то вдаль. Наконец Куприянов заговорил:

– Нет, меня такой прогноз не устраивает. И я не верю в то, что Россия обречена.

– Верю – не верю. Это, извини, Саня, из другой оперы. Твой прогноз о том, что нынешний режим продержится еще двадцать, если не тридцать, лет вообще ни в какие ворота…

– А я и не говорил, что он продержится двадцать лет. Я сказал, что революции не стоит ждать раньше, чем в следующем поколении. И это самое раннее – можем ведь и лет на семьдесят зависнуть! Глобальная смута при смене поколений не всегда случается. Но это не значит, что все так у нас и будет, как сейчас, еще двадцать лет.

– Так! У нас сегодня вечер прогнозов! И что же с нами будет в ближайшее десятилетие? – Происходящее Мирошкина забавляло.

– Все как обычно. Произойдет вытеснение детей перестройки новым поколением. Ну, назовем этот процесс «контрреволюцией», – тон Куприянова был серьезен, он произнес эту фразу, будучи, как видно, абсолютно уверен в том, о чем говорит.

– И кто же осуществит эту «контрреволюцию»?

– Ты не торопишься?

– Нет, минут двадцать у меня еще есть точно, – сказав это, Андрей Иванович прислушался к организму, подумав: «Не погорячился ли?» Но нет, газы не давили.

– Ну, что же, если тебе интересно, я расскажу, что думаю по этому поводу. У меня есть примерно столько же времени.

Сказав это, Куприянов отодвинул пустой стаканчик, посмотрел на часы, висевшие над входом в буфет, потом перевел взгляд на девицу в черном платье. Мирошкин понял, что на этот раз его собеседник смотрит именно на девушку. Судя по всему, она также смотрела на него. Затем он опять посмотрел на часы и обратился к Андрею Ивановичу. По первым услышанным фразам тому показалось, что речь Куприянова не дебют, где-то и кому-то он уже все это говорил. Уж больно четко Саня начал излагать.

– Ты, Андрюш, прекрасно знаешь, что я всегда ненавидел те изменения, которые происходят в нашей стране последние лет десять. И я долгое время ждал чего-то такого, к чему теперь стремятся Ходзицкий и ему подобные. Но несколько лет назад окончательно утвердился в мысли, что никакой революции у нас не будет. Лидеров нет, народ разложен и пассивен, у него нет иммунитета против мрази. Коммунисты к власти не придут, националисты – тоже. Да это и к лучшему. Распад России нам не нужен. Так что же дальше? Чем больше я наблюдал то, что творили с Россией Ельцин и компания, тем более устойчивая у меня возникала параллель между ними и большевиками 1917 года. По своей тяге к разрушению они действительно большевики. Мне иногда кажется, что независимо от того, под какими лозунгами подобные люди ставят свои общественные эксперименты, им всем присуща одна общая черта – в них сидит ген беспокойства, разрушения. Родись нынешние Чубайс, Немцов, Собчак, Старовойтова и прочие в начале века, они обязательно стали бы под красные знамена. Есть такой автор Григорий Климов, он считает людей подобного сорта одержимыми – бесами. Этим людям всегда хочется что-то разрушать. Часто это наследственное – ведь у всяких Лацисов и Гайдаров предки были ярые большевики. Говорят, и у Немцова дед – чекист. Действительно, что-то генетическое… И вот в семнадцатом году такие же большевики пришли к власти, разрушили государство, армию, флот, экономику, свели престиж России к нулю, превратили русских в людей второго сорта. Благородные белогвардейцы выступили против них, многие их поддержали, но они все равно проиграли – большинство пошло за большевиками. Они же обещали рай земной. И все погубили. Свалить большевиков наш народ не смог. Но после смерти Ленина и перерождения большевиков к власти пришел Сталин и под слегка скорректированными лозунгами восстановил страну и выполнил программу царской власти, победив немцев и японцев. И многие бывшие белогвардейцы примирились с Советской Россией. И сейчас, как ни крути, но большинство в силу разных причин поддерживает режим Ельцина. Психология у народа такая же, как и в семнадцатом, – вера в светлое, только теперь капиталистическое, будущее. И при этом до многих пока не дошло, что их обманули, так же как обманули народ большевики в Октябре 17-го.

В голосе Куприянова появилась «поясняющая» интонация:

– Да-да. Именно обманули. Перестройка началась под призывом поднять экономику, за мир, бороться с привилегиями, за законность. Где все это теперь?! Чего мы добились?! Экономика? Еще хуже. Ее просто нет! Мир? Даже говорить неохота. Мы проиграли холодную войну из-за своей глупости. А Чечня?! Что там еще? Привилегии! Теперь их еще больше. Власти больше и беззащитности больше. Законность? Люди в милицию-то обращаться боятся. Ни одна революция в истории, ни одно восстание ничего хорошего народу не дали. Многих сейчас все по большому счету устраивает – они боятся худшего, а потому возврата к старому не будет. И они уверены, что живут при демократии! Конечно, демократия, если их мнение совпадает с государственным и с ними не спорят. И при большевиках была такая же демократия выражать мнение власти, диктатуры пролетариата. На самом деле демократии сейчас нет никакой, у оппозиции – ни одного канала на ТВ, Ельцин спокойно может делать все, что угодно. Ясно: цивилизованным путем оппозиция в 2000 году к власти не придет. Выборы сфальсифицируют, а на организацию народного восстания КПРФ не пойдет. Значит, мы останемся с демократами до тех пор, пока Ельцин сам не умрет. Но любой его ближайший преемник, не первый, так второй президент после него, поймет – для того чтобы выжить, нужно восстановление. Вокруг Ельцина сейчас много таких. Время «климовских пациентов» – бесноватых – прошло. Пришло время Лужковых, Примаковых и Куликовых. Мне, например, очень симпатичен Лукашенко… Так вот: постепенно, вынужденный восстанавливать страну этот преемник станет Сталиным-Два. Будет такая же метаморфоза, что и после Октябрьской революции, в тридцатые. Этот Сталин-Два (все равно кто – Лужков, Куликов или еще кто-то, пока нам неизвестный, незаметный, как Сталин поначалу – сам бывший большевик и разрушитель) станет прикрываться идеями демократии, хотя демократом будет не большим, чем Сталин большевиком.

Мирошкин чувствовал, что газообразование в желудке возобновилось. Он даже поелозил на стуле – так его теперь распирало. Но встать и уйти было неудобно – ведь Куприянов ему в какой-то степени исповедовался. Надеясь перебороть неприятные физиологические процессы сменой деятельности – хватит сидеть молча, – Андрей Иванович попытался вклиниться:

– Маловероятно, что идеи нашей демократии смогут так долго обслуживать политический режим. Все-таки идеи большевиков продолжали оставаться популярными гораздо позднее революции, а то, что вдохновляло народ в августе 1991 года, теперь мало кого греет, – сказав, он слегка привстал с места и снова сел – давление газов усилилось настолько, что сидя сжимать руки в кулаки было мало – уже не помогало.

– Ну, что же, возможно, придется придумать новую идеологию, которая будет способна сплотить весь многонациональный народ России, – Куприянов откинулся на спинку стула, чем напугал Андрея Ивановича – казалось, собеседник приготовился к долгому разговору.

– Неужели такая идея возможна?! Надеюсь, это не марксизм?! – Мирошкин нервничал по одному ему известной причине, но Куприянову могло казаться, что тема всерьез волнует однокурсника.

– Нет, конечно, – у Сани как будто на все вопросы были готовы ответы, – зачем так повторяться. Хотя ты напрасно недооцениваешь коммунистическую идею. Она, как и всякая мечта о социальной справедливости, очень близка нам, русским. Как вспомогательная она еще может послужить. Такую же вспомогательную роль может сыграть популярное ныне евразийство. Но на роль суперидеи, способной сплотить и мобилизовать нацию, которая касалась бы всех рас, вероисповеданий, систем и убеждений, они не подходят. Это должна быть идея, которая бы волновала человека не на уровне потребности порассуждать о ней за праздничным столом. Она должна волновать постоянно, не давать спокойно спать, будоражить его воображение страшными картинами, сидеть в мозгу на уровне животного страха за свою жизнь и жизнь близких. Дать народу такую идею несложно. Да, да, несложно! Вот, например, экология! Точнее – идея неуклонно надвигающейся на человечество экологической катастрофы. Начать говорить об этом постоянно, везде и всюду. Два-три дня зомбирования по телевизору, и все – готово! «У человечества иссякают природные ресурсы, все покушаются на наши богатства, кто так не считает – враг». А раз все хотят захватить наши земли – необходимо мощное государство, враги те, кто вывозит сырье и капитал за границу. Так давайте вернем все, что они украли у народа! Самое главное – идея эта и безопасная, и привлекательная. Мало кто догадается, что из борьбы за зеленые листочки может вырасти нечто подобное.

Куприянов выдохнул и завершил:

– Ты знаешь, я даже рад, что Зюганов не победил тогда на выборах, – коммунисту пришлось бы все время оглядываться на Запад, комплексуя по поводу своего прошлого, доказывать, что он «хороший», с их точки зрения. А Сталину-Два не надо будет этого делать. У него развязаны руки, и он сможет творить все что угодно.

Он тоже выглядел возбужденным. «Какой бред», – думал, слушая его, страдающий Мирошкин. Собеседник прочел в глазах Андрея Ивановича что-то такое, что заставило его несколько смягчиться:

– Но это все так – на крайний случай. Я думаю, мы сумеем обойтись без такой экологической мобилизации. Начнутся восстановление промышленности, повторная индустриализация, и люди, получившие работу и надежду на будущее для своих детей, не будут требовать, чтобы их еще как-то идеологически развлекали. Так что, может быть, достаточно будет продолжать махать перед ними демократическими трехцветными тряпками.

– Ты сказал: «враги». Значит, репрессии при втором Сталине будут? – Этот вопрос Андрей Иванович задал почти спокойно, волнение в животе вдруг стихло – наверное, ненадолго. «Надо говорить, говорить, не молчать, может быть, совсем полегчает», – решил он.

– Неизбежно, как еще один способ мобилизации населения, – веско произнес Куприянов. – Надо удовлетворить желание людей увидеть на скамье подсудимых прорабов перестройки, политиков и дельцов периода приватизации. При этом осудить их будет несложно по чисто уголовным статьям. Кое-кому можно будет добавить и «политику». Ты, я думаю, со мной согласишься, у большинства россиян не возникнет сомнений в том, что Чубайс и ему подобные – американские шпионы?

– И ты думаешь, эти люди так легко сдадутся?

– Им ничего не остается делать. Как и большевикам-ленинцам после крушения идеи мировой революции, демократам нечего предложить стране. Нынешнее время по развалу экономики и коррупции напоминает мне НЭП. Демократы так же разложились, как и большевики в 20-е. Помнишь, мы изучали письмо Бухарина к другу за границу, написанное после смерти Ленина? Как там: «все полюбили особняки», «жены носят бриллианты» и, главное, – «мы в пустыне и без вождя».

– И тебе будет не жалко этих людей вот так, просто, пустить под нож?

– Смеешься? Ты еще расскажи, как у нас принято говорить, что это все энергичные молодцы, «не усидевшие на печке». Мне тут в одной статье попалось любопытное сравнение. Во время блокады в Ленинграде были такие подлецы, которые за кусок хлеба выменивали у голодающих ценности, картины, вещи. Наверное, они тоже считали, что «не сидят на печке». Вон какие энергичные! Я согласен с автором, нынешние дельцы – такие же гады, как и те – блокадные суки. Так же все отняли у слабых и беззащитных.

– Я с тобой не спорю. Мне славословия в адрес этих… – Мирошкин пару секунд подбирал для этих определение, – отказавшихся от печного тепла, тоже надоели. Но ведь речь не только о них. При пересмотре итогов приватизации – ты ведь об этом говоришь? – пострадает куча людей ни в чем не повинных – клерки, охранники, юристы…

– И бандиты. А еще проститутки и официанты. Ладно, я не буду утрировать. Нет, и этих мне тоже не жаль. У всей этой обслуги – халдеев в широком смысле – какая психология? Крутись, и будешь получать! Так? Так! Но ведь есть еще и сферы некоммерческие – учителя, военные, врачи, ученые. Это мы с тобой, Андрюша! Их, то есть нас, куда девать, по мнению клерков-юристов? Мы обывателю не нужны. Лишние люди. Что же, всех некоммерческих уничтожать, что ли? Нет, клерки-юристы не столь кровожадны. Нас достаточно морить голодом. Обыватель жесток в отношении ученого и врача. Почему же мы должны быть гуманны в отношении обывателя? Мы нужнее нормальному государству! А отсюда следует, что ученый – союзник государства в деле уничтожения обывателя. И нам выбора не оставляют – государство должно уничтожать обывателя, чтобы прокормить ученого. Я тебе больше скажу! Для восстановления страны придется взять под контроль внешнюю торговлю, а всех челноков направить работать на вновь открывающиеся предприятия. Представляешь, какую они продукцию поначалу дадут?! Так, чтобы лучше работали, придется ввести репрессии за брак на производстве. Так тоже было и дало свои результаты. Так что пострадавших будет больше, чем ты думаешь! Надо же кому-то БАМ восстанавливать.

– Сколько же это народу?!

– Ну, и не очень много, с другой стороны! Я тут заинтересовался, сколько сидело при Сталине в лагерях? Оказалось, в тридцать седьмом – всего миллион двести тысяч человек.

– Всего?! – в голосе Мирошкина слышался сарказм.

– Да, всего! Из них, кстати, политических – несколько процентов! Так вот, сейчас в Российской Федерации сидит тоже миллион двести тысяч! То есть столько же. А мы и по численности населения, и по размерам территории меньше СССР. Так что при желании можно доказать, что и сейчас – репрессии. А вымирает у нас в год по миллиону! И кстати, только такие, как мы с тобой, сидим и ужасаемся! Миллион двести тысяч! Да наш народ сейчас готов к большему! Людям десять лет втолковывали – Сталин плохой, он сажал. И приводили фантастические цифры посаженных – десять миллионов, двадцать миллионов, тридцать миллионов. Наконец: все сидели! И что в результате? Сегодня обычный среднестатистический человек готов посадить и тридцать миллионов, если у него при этом будет стабильная работа, бесплатная медицина, а у его детей – бесплатное образование! А реально при Сталине по политическим делам было осуждено три с половиной миллиона…

– Значит, ты, Санечка, будешь служить новому Сталину?

– Буду. Как известно, свобода – это осознанная необходимость. Диалектика, Андрюша! То, о чем я говорю, мне кажется неизбежным. В дураках окажутся те, кто, как тогда, в начале века, ждал возвращения прежних порядков, эдакие новые «белогвардейцы». Они, как и белогвардейцы времен Гражданской войны, свою задачу выполнили. Удержали большевиков от крайностей, а то тех совсем неизвестно куда занесло бы с их мечтами о мировой революции. Знаешь, что сказал Врангель, покидая Крым, захваченный красными? Он сказал: «Я теперь спокоен за Россию, раз у нее есть такая армия». Вот так. Впрочем, это, возможно, миф. Я думаю, что те, кто был убит в октябре 1993 года, сыграли роль, подобную белогвардейцам – напугали и отрезвили «демократов». И в этом их высокая историческая миссия. И она уже выполнена. Большего не сделать. И мне не хочется быть таким же дураком, как белоэмигранты, прожившие на чемоданах в Париже десятки лет, ожидая падения большевиков. Режим не свалить. Прошло слишком много времени. Старого не воротишь. Дети, которые сейчас учатся в школе, уже не помнят прошлого. Это все равно, что в 1930-м грезить о 1913-м. Все! Поезд ушел. Надо приноравливаться, стараясь по максимуму помогать Сталину-Два. Пройдут еще несколько десятков лет, и, когда страна будет восстановлена, это будет сделано с сохранением лозунгов сегодняшней демократии, хотя демократии никакой не будет. И я буду восхвалять демократию нового образца. Ты не представляешь, как это тяжело – лет десять прожить без веры в настоящее и будущее, – в словах Куприянова чувствовалась горечь, – устал. Устал мечтать, что какие-нибудь идиоты, подобные Руцкому или Зюганову, придут к власти. Все заканчивается диктатурой и восстановлением. И в этом смысле я согласен с тобой – прогресс сомнителен.

– А что ты предлагаешь делать при той, новой власти таким, как я? – Мирошкин опять начинал «нервничать». Последние рассуждения Куприянова заставили Андрея Ивановича довольно долго сидеть молча, отсюда, как результат, его состояние ухудшилось.

– Ничего. Работать – заниматься наукой.

«Каменная жопа», – подумал про собеседника Мирошкин.

– Сомневаюсь, что в обществе, которое ты мне тут описал, это будет возможно. При таком идеологическом прессинге недолго и загреметь в места не столь отдаленные. Да ты сам вспомни историков времен Сталина – Тарле побывал в ссылке, Черепнин – в каменоломнях. А Греков – всю жизнь прожил в страхе, – это Андрей Иванович произнес уже вслух.

– Ну, этому не нужно было Деникина встречать хлебом-солью. И все трое в конце концов неплохо себя чувствовали. А потом – подобные меры к ним были применены только потому, что их деятельность являлась общественно значимой, а книги выходили стотысячными тиражами. Вряд ли продукция, которая ныне выходит из-под пера историков, сохранит какую-то значимость в будущем. Историки сейчас выпускают книжки тиражом в пятьсот экземпляров. Перед тобой сидит яркий пример. Узок наш круг, страшно далеки мы от народа, читающего всякую чушь. И в последующем, если так пойдет, историческая правда не будет никому мешать. Кстати, то, что тенденция к уменьшению числа читающих серьезную литературу в России будет сохраняться, даже к лучшему. Если бы в СССР имелось меньше образованных людей, то было бы меньше и отвлеченных от хлеба насущного мечтаний. Глядишь, Советский Союз и по сей день стоял.

– И ты считаешь, что режим, который ты мне только что описал, продержится долго? – у Мирошкина скривилось лицо, и Куприянов, наверное, принял его мимику за проявление недоверия к своим словам.

– По крайней мере до очередной смены поколений точно, – определил он тоном, не допускающим возражений.

– А потом?

– Потом, как я уже говорил, будет новая смута. Если, конечно, не удастся Россию вовремя «подморозить»… Наш человек иначе не может. Русским надо периодически все разрушать. Это, в общем, закономерно. Нестабильные мы. Все идет от отношения к государству, к закону, к частной собственности, наконец. Нет у нас к ним уважения. Западный человек другой. Он собственность холит и лелеет, воспевает ее даже. Я тут недавно к родителям заехал в гости, полистал свои старые детские книжки – интересные сделал наблюдения. Как Андерсен поэтизировал обычные вещи, стоящие в комнате! А немецкая сказка о трех медведях! Там девочка, забравшаяся в дом к медведям и все загадившая, – отрицательный персонаж. А медведи – добрые бюргеры – будят ее не для того, чтобы сожрать. Нет, они хотят отдать ей корзинку и показать дорогу! А у нас?! Маша – молодец, медведи, возмущенные вторжением к ним в дом, – злые! Кстати, о медведях! Винни-Пух! Помнишь, что с ним сталось после того, как Кристофер Робин перестал с ним играть? Нет?! Так вот, этого плюшевого медведя посвятили в рыцари и отправили на пенсию! Каково! Даже об игрушках заботятся! Отношение к собственности закладывается с детства! А наш человек! Он ценит только то, что принадлежит ему, да и тем распорядиться зачастую не умеет. И нет у него уважения ни к чужой собственности, ни к чужой жизни, ни к закону, их защищающему, а как следствие, к государству также нет у него симпатии. И, надо сказать, государство человека тоже не любит. А потому оно его всегда душит, а русские в ответ периодически разрушают это государство до основания! Потому и Октябрь 17-го у нас был! Так что я не обольщаюсь. Но помнишь, чем окончилась Смута в начале семнадцатого века? Пришли Минин и Пожарский и сказали: «Пусть все будет по-старому». Пожарский, кстати, служил всем, кто сидел на царстве в те времена, а потом вдруг опомнился. Да чего я тебе-то рассказываю! Ты о Смуте и сам все знаешь. Минин и Пожарский предложили вернуться к системе Ивана Грозного, и все согласились! Так?! Так! Не будем спорить о деталях! А потом многие чувствовали себя некомфортно и ныли, вспоминая, как они были свободны во времена самозванцев. И сейчас, даже если все наладить и восстановить, таких будет много. А если представить только, сколько мути накопилось в головах у людей за последние годы! Это тоже естественно для любой смуты. Вот в годы Октябрьской революции и Гражданской войны – чего только не было. И красные, и белые, и зеленые, и всякие местечковые националисты. И свободная любовь! А потом опомнились, порядка захотелось, и до времени затаились – лет на семьдесят, чтобы все это могло вновь вылезти наружу в перестройку. Зато сколько всего прибавилось к этому багажу в наши дни! Потом опять затаятся до нового кризиса, и если самим не удастся дотянуть до него – детей и внуков научат, если не сами, то посредством книжек – будь они прокляты. А там пошло-поехало! Так что любая стабильность у нас временная. От ловкости правительства зависит только, насколько временная. Вот такой у меня прогноз.

Он наконец замолчал. Мирошкин уже, кажется, был не в состоянии спорить, разговор ему хотелось поскорее свернуть или хотя бы прервать, чтобы удалиться в туалет. Кроме того, услышанное требовало осмысления. И все-таки соглашаться Андрей Иванович не собирался:

– Не знаю, Саня, что и сказать? Чего-то ты меня не убедил. И этот Сталин-2… История, конечно, повторяется как фарс, но все-таки… Ты, кстати, мне о Смуте напомнил, и я тебе хочу сказать, что твои рассуждения о неизвестном человеке, который спасет Россию, мне напомнили веру в доброго царя у крестьян России в семнадцатом-восемнадцатом веках. Народ имел некий абстрактный идеал правителя и ассоциировал его с умершими – возможными претендентами на престол. Получалось, действующий монарх – плохой, а претендент – хороший. Борис Годунов – плохой, а царевич Дмитрий – хороший и жаль, что он не может править, царь Алексей Михайлович – плохой, а его безвременно скончавшийся сын Алексей – хороший, Петр Первый плохой, а убитый им сын Алексей Петрович – хороший, Екатерина Вторая – плохая, а Петр Третий – хороший. И роль этих, так сказать, «хороших» выполняли многочисленные самозванцы, которыми наводнены те два века. Своеобразный массовый психоз. Так вот, твои грезы о неком представителе правящей элиты, который «хороший» и ждет своего часа, чтобы спасти Россию, – извини, из той же оперы. Наивно это. И с чего этому твоему «серому человеку» выступать радетелем за Россию, восстанавливать промышленность, если он из той же тусовки?

– Я знаю, о чем ты говоришь, – читал монографию Чистова о народных утопиях в России. Кстати, если помнишь, ожидания такого «сказочного принца» продолжались и в девятнадцатом веке вплоть до отмены крепостного права. И мне представляется, что кое-какие рецидивы подобного, как ты говоришь, «психоза» имеют место и в наши дни. Вспомнить хотя бы Ельцина. Есть плохой ЦК, погрязший в коррупции и привилегиях, а есть хороший Борис Николаевич, который готов и порядок навести, и в обычную поликлинику ходит, и на автобусе на работу ездит. Получили в итоге самозванца. Что же касается моих, как ты выразился, «грез»… Есть исторический опыт двадцатого века, и то, о чем я говорю, – явление несколько другого порядка. Так что посмотрим. Тем более осталось немного – умрет Ельцин, и все станет ясно.