Текст книги "День учителя"

Автор книги: Александр Изотчин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 38 страниц)

– И больше у тебя ничего с ним не было?

– Ни разу. А зачем? К тому же когда? Мы скоро поехали с мамой отдыхать к морю, там на меня мужики обращали такое внимание, что я об этом Саше даже и думать забыла. Вот посмотри.

Она извлекла из сумочки несколько цветных фотографий. На них красовалась Юля в раздельном купальнике.

– Посмотри, какая у меня попка. Как орешек!

Попка, действительно, была замечательная, ее форму и упругость подчеркивал смелый низ купальника, полностью утонувший между ягодиц своей хозяйки. Как показалось Мирошкину, Юля слишком навязчиво стремилась запечатлеть на всех фотографиях филейную часть своего тела, как видно, таким способом, компенсируя «единичку» бюста. «Надо же, с собой притащила похвалиться», – промелькнуло в голове.

– А вот – моя мамочка, – девушка указала на фото на женщину несколько старше тридцати, еще неплохо смотревшуюся рядом с дочерью.

– А у тебя молодая мама.

– Да, она меня рано родила.

– А где же твой отец?

– У меня нет отца. Вернее, тут его нет. Он никогда с нами не жил.

– Вот как…

– Да, когда мама залетела, они почти сразу расстались. Бабушка уговаривала ее сделать аборт, но она не стала. Так я и появилась. А отец, кстати, недавно позвонил. Он, оказывается, теперь в Америке живет, так что я к нему скоро поеду пожить. Он у меня еврей, – последняя фраза была сказана так, словно папа Юли был президентом США.

– И мама никогда не была замужем?

– Почему не была? Была. За Борисовым. Он меня удочерил, я его фамилию ношу. Они с мамой развелись. Мама говорит, он теперь почти совсем спился, – Юля убрала фотки в сумку.

– А чем мама занимается?

– Она бухгалтер в строительной фирме. Тут недавно был такой прикол: я заехала к маме на работу, а у них делегация была немецкая – фирма совместная – и один молодой немец увидел меня и тут же «запал», познакомился, стал звать приехать к нему в гости в Германию. Я маме сказала, а она: «Юленька, ты что, он же захочет с тобой переспать, он же старше». Такая наивная. Она даже не поняла, что я на море с нашим соседом за столиком трахнулась, а ему вообще тридцать было. Мама даже думала, что он на нее глаз положил, а он…

– Это был второй твой мужчина?

– Ну да. Мама пошла в номер, а я осталась на дискотеке, он меня пригласил танцевать… В общем, на пляжном лежаке все и произошло. А на другой день мы в Москву улетели, – Юля сняла очки и засунула их в сумочку следом за фотографиями.

– А потом еще кто-нибудь был?

– Ну конечно, у меня еще был секс в Санкт-Петербурге – мы там были с классом на экскурсии, он в нашей гостинице жил в номере напротив. Все поехали в Павловск, а я притворилась больной, осталась и к нему – в номер.

– О, Господи! Вот так сразу!

– А чего время-то тянуть, – девушка была шокирующе откровенна, Андрею показалось, что она гордится своими приключениями и как будто таким образом пытается привлечь его внимание, как бы говоря: «Можно, потрогай!»

Помолчав минуту, Юля продолжала, словно отвечая на предсказуемый вопрос, который мог ей задать Андрей.

– И еще у меня было трое. Один на седьмое ноября – в клубе. Я ему прямо в туалете дала. Другой – на Новый год. У подруги отмечали. И еще восьмого марта – тоже в клубе познакомились.

– У тебя прямо все по праздникам. И так спонтанно… Не боишься – случайные связи и все такое…

– Честно говоря, очень боюсь. Но ничего с собой поделать не могу. Хочется же! Я, наверное, очень чувственная, все время думаю о мужиках, даже дрожь пробирает. Постоянно хочется, – она выразительно посмотрела на Мирошкина. – Но я стараюсь сдерживаться. Вот уже несколько месяцев у меня никого не было. Сейчас совсем не до этого. Мама сказала, что для меня сейчас самое главное – поступить, а там я могу делать чего захочу. Так что мне немного осталось. Но я твердо решила – поступлю и сразу найду себе кого-нибудь постоянного. Я теперь очень хорошо знаю, что такое СПИД. У меня одна знакомая девочка заразилась. Она узнала и решила покончить с собой, напилась таблеток. А что бы не страшно было, уговорила подругу за компанию отравиться. Сама-то выжила, только зачем – непонятно, а подруга умерла. Вот так… А я всегда пользовалась презервативами. Даже тогда – на пляже. Так что на девяносто девять процентов я себя защищала от риска подхватить заболевания, передающиеся половым путем.

Последняя фраза в стиле телевизионной рекламы показалась Юле забавной, и она рассмеялась. Андрей криво усмехнулся. Он чувствовал, что ему плюнули в душу. Все представления Мирошкина о том, как будут развиваться их отношения с выпускницей средней школы, оказались миражом. Она сама была миражом. «Я-то, дурак, думал – нашел свое чистое счастье. Какая-де славная девушка, за ней придется долго ухаживать, добиваться. И вот на тебе! Все-таки когда же я научусь разбираться в бабах? После Лавровой уже можно было, кажется, не испытывать иллюзий. А история ее чем-то на историю Ильиной смахивает. Отец, отчим пьющий… Как будто по кругу иду! И она также рано начала. Просто я Ильину встретил в более зрелом возрасте. Банально все как! Маленькая потаскушка. «Растить» ее хотел! А теперь чего уж…» – решив это самое «чего уж», Мирошкин больше не церемонился с Юлей. Выйдя на улицу, он обхватил рукой ее талию, она как-то сразу поддалась, также обняла Андрея, так что ничего не было удивительного в том, что вечер продолжился на уличной скамейке, где пара, укрытая от людей скудной уличной растительностью, процеловалась больше часа. Мирошкин уверенно обследовал тело Борисовой, убедившись, что груди у девушки, действительно почти нет, зато попа правда славная – круглая и твердая. Когда они наконец расцепили объятия и встали на дрожащие ноги, Юля, возвращая приличный вид своей, приведенной Мирошкиным в беспорядок одежде, смеялась, повторяя: «Эх, мужики!» Бессмысленная эта фраза, напомнившая Андрею то, как дурно он когда-то обошелся с Сашей Серковой, покоробила его. «Банально, все банально», – опять пронеслось у него в мозгу. «Ну, я пошла, – сообщила ему Юля, – мне как раз надо к репетитору. И так опоздаю. А ведь я думала еще заехать домой перекусить». В планы Андрея, конечно, входило покормить девушку в неизменном Макдоналдсе, но, узнав, что подобных трат удастся избежать, он расчувствовался и по дороге, в подземном переходе метро, купил Юле свежий номер Cosmopolitan, чем привел девушку в восторг.

Репетитор жил где-то на «Юго-Западной». Прощаясь у метро, Андрей и Юля минут пятнадцать шокировали прохожих чувственно-откровенными поцелуями, и все это время Мирошкин страшно нервничал, опасаясь, что его могут увидеть за столь неприличным занятием знакомые – все-таки они целовались взасос в опасной близости от педуна, пусть учебное заведение и отделял от молодых людей проспект Вернадского. «Чего же это она не спешит к своему преподавателю?» – беспокоился он. Наконец Юля его отпустила, одарив на прощание номером телефона, который написала Андрею почему-то на руке. «Не стирай до нашей следующей встречи, – постановила она. – И вот еще что…» Девушка наклонилась и подняла с асфальта брошенную кем-то сломанную красную гвоздику, оторвала болтавшийся цветочный хвост, а бутон прикрепила к груди Андрея, засунув остатки стебелька в нагрудный карман. «Вот, чтобы так и ехал домой! Чтобы все видели. Позвони мне послезавтра, я назначу тебе свидание и… В общем, тогда исполнятся твои самые заветные желания. Но при встрече ты должен предъявить этот цветок. Поставь его в воду и ухаживай», – выпалив весь этот бред, Юля, надо сказать, очень довольная собой, пошла, не оглядываясь, к близлежащим домам.

Спускаясь в метро, Андрей вынул из кармана гвоздику и бросил на ступени. Ему и в голову не пришло ехать в таком идиотском виде домой, а уж хранить цветок до следующей встречи, на которой Юля собиралась исполнять его «самые заветные желания», тем более. «Вот так, Андрей Иванович, попал ты», – думал мужчина, разглядывая в вагоне свою руку, исписанную цифрами телефона. Словами «попал ты» Мирошкин выражал свое отношение к происходящему – к обжиманиям со школьницей, оказавшейся совсем не девочкой, наивные его мечты… «И ведь не мальчик уже. Неужели сразу не понял, что она из себя представляет? – корил он себя вновь. – «Мускулистые тела» ее интересуют. Тьфу! Ну, какая же испорченная девка! Ох, в какое гадкое время мы живем! Сколько грязи кругом… СПИДа она не боится – предохраняется. Идиотка! Да столько сейчас вокруг всякой-разной дряни, что презерватив и не спасет. Тоже мне – «девяносто девять процентов». А что если?.. Ведь я с ней целовался!» Знакомый страх влез в самое сердце, сжал виски тисками: «Ох, Лаврова, Лаврова! И эта малолетка такая же бл… ь, как та. Скорее домой! Скорее мыться».

Добравшись до Волгоградки, Андрей не только целый час простоял под душем, где, кстати, тщательно отмыл руку от девичьих каракуль, но затем и прополоскал рот уже знакомой мерзкой водкой из запасов Нины Ивановны. После поцелуев с юной «нимфоманкой» на скамейке, в вагонах и на эскалаторе метро, а еще у входа в подземку, действуя в состоянии «крайней необходимости» (так определил свое восприятие действительности Андрей), он не пожалел почти половину бутылки. Юридический термин, смысл которого помнился смутно, Мирошкин почерпнул из краткого курса права, который ему как будущему учителю не только истории, но и обществознания прочитали в университетские годы. Но, несмотря на принятые экстраординарные меры, ощущение нечистоты не проходило. «Патологическое в ней что-то, – продолжал «накручивать» себя Андрей. – Хотя все, в общем, прозрачно. Отца нет, вот отсюда и неуемная тяга к мужикам. Плюс возраст, элементарные озабоченность и распущенность. Вот они какие сегодня школьницы! А по виду – приличная девочка, не шалава, учиться хочет… Чего-то я уже не понимаю в этой жизни. Все-таки в мое время был романтизм. И «гулящие» были исключением. По крайней мере на первом курсе, после поступления, у нас, наверное, все девушки еще были «девочками». Нет, нет, звонить ей нельзя ни в коем случае. Что мне? Семнадцать, что ли. Уж лучше от секса отказаться, чем потом расхлебывать. Она через несколько лет и Ильиной, и Лавровой сто очков вперед даст! Пусть даже эта Юля и здорова, но мозги явно набекрень у девки». Неожиданно вспомнилась Завьялова с ее, в общем, незапятнанной репутацией. «Да, удобная была женщина», – решил Андрей, но тут же забыл о ней. Как видно, усиленно полоская рот, он слегка перестарался и много проглотил. Почувствовав опьянение, Мирошкин лег на диван. «Ну и пусть, – думал он, – пусть другие рискуют, а я не хочу. У меня работа стоит. Надо диссертацию делать».

В последующие дни он не подходил к телефону, несмотря на то что в один вечер тот звонил практически непрерывно. «Пусть звонит, – решил Андрей о Юле, – позвонит и перестанет. Одной проблемой будет меньше». Перезванивать ему даже в голову не пришло, хотя на всякий случай перед тем, как залезть в душ, он все же переписал номер с руки в записную книжку.

Телефон, действительно, перестал звонить, через неделю. Юля, как видно, отметила семнадцатилетие и, не получив от Андрея поздравлений, наконец решила, что «все кончено». Избежав таким образом неприятного выяснения отношений с выпускницей-96, Мирошкин вскоре столкнулся с новой проблемой, решить которую ему оказалось уже не под силу. В конце первой недели июля, вернувшись вечером на Волгоградку, Андрей понял, что не может открыть дверь. Он еще и еще вставлял ключ в замок – все было бестолку до тех пор, пока дверь перед ним не открыли изнутри. На пороге его квартиры – именно, «его», иначе Андрей в летние месяцы уже и не воспринимал квартиру Нины Ивановны – стояла незнакомая девушка примерно двадцати лет. «Гегемон, – решил, ощупав ее глазами Мирошкин, – лодыжки какие на ногах толстые. Рабочая лошадь. Хотя в целом – ничего. Лицо знакомое. На кого-то она похожа?» Разрешить его недоумение девушка не успела, позади нее возникла Нина Ивановна, и сразу выяснилось, на кого похожа незнакомка.

– Ой, Андрюша, здравствуй! А я вот в кои-то веки решила с дачи выбраться летом – посмотреть, как ты тут живешь. Ну, проходи, проходи. Знакомься – это Света. Моя внучка. А это Дима – ее жених», – Нина Ивановна потянула Андрея в его комнату.

На его диване сидел Дима – толстый парень с простым лицом, одетый в черные джинсы и футболку (на груди – изображение молодого человека и девушки, сидящих на мотоцикле) – и листал монографию Скрынникова. На полке рядом со Скрынниковым стоял заветный томик Эккехарда Клюга, но до него руки Димы, кажется, пока не дошли. Андрей и Дима подержали друг друга за правые ладони. Мирошкин не понимал, что происходит. В комнате стоял густой запах пота – как видно, или Света, или Дима, или сразу оба не подозревали о существовании в природе дезодорантов. В голове Андрея крутилось: «И чего их принесло сюда. Вот был бы номер, если бы я начал «сезон» и пришел сюда сегодня, предположим, с Юлей или еще с кем-то? Внучка у нее… Что-то я слышал про эту кобылу? Ах, да…» Андрей вспомнил, как давно, еще в первые годы жизни под крылышком Нины Ивановны, квартирная хозяйка, несколько увлекшись своей ролью опекуна молодого провинциала, рассказала, что есть-де у нее внучка – умница, красавица пятнадцати лет, и вот бабушка беспокоится о качестве нынешних молодых людей, а Андрюша ей сразу приглянулся, и семья у него хорошая, так что лет через пять, когда Светочка подрастет, а жилец закончит вуз, их можно будет познакомить. Еще пару раз Нина Ивановна возвращалась к этому проекту, но в последние годы перестала. Разглядывая Свету и ее избранника, Мирошкин соображал, почему в последнее время Игнатова прекратила предлагать ему свою внучку: «Отчего бы это? Или бабка узнала от соседей о моих девках, или у ее непромытой деревни появился этот дурнопахнущий Дима? А может быть, и то и другое? И чем же ее Светочка занимается? Не помню. В каком-то вузе учится техническом. Да уж – выросла. Вон платье на сиськах трещит». Андрей обратил внимание на то, что и его внимательно изучали – при этом в глазах Светы и во всем ее лице угадывалось выражение некого пренебрежения, а у Димы – даже торжества. Судя по всему, Нина Ивановна поднимала вопрос о сведении внучки с симпатичным парнем из Заболотска не только в разговорах с Андреем, и вот теперь его, Заболотского дурня, «упустившего свое счастье», могли видеть и само это «счастье», и тот, кто сумел за него ухватиться. «И чего они так надулись», – размышлял Андрей, предчувствуя недоброе.

«А тебе, Андрюша, какая-то девушка звонила. Представилась Юлей. Просила позвонить обязательно. Чего-то ей от тебя очень нужно – голос был встревоженный. Наверное, у нее случилось что-нибудь», – Нина Ивановна была сама доброта. Дима и Света еще раз глянули на Андрея, кинули взгляды на диван, переглянулись и понимающе улыбнулись. Эти оба, как решил Андрей, однокурсники, судя по всему, недавно познавшие радости секса, после обретения друг друга строили из себя специалистов. Но он никак не мог понять, чего ради вся эта компания приперлась сюда… На кухне засвистел чайник, и Нина Ивановна упорхнула из комнаты. Вскоре Андрей услышал, как она звенит чашками, расставляя их на кухонном столе, – готовилось чаепитие. Пока бабушки не было, Дима достал из кармана рулетку и, не стесняясь жильца, быстро перемерил длину стен обеих комнат, называя их величину для Светы, которая записывала данные в блокнотик. Происходящее озадачило Мирошкина и даже напугало. Зачем они меряют его квартиру? Позвали пить чай, и вот тогда-то, оказавшись за одним столом с Игнатовой и ее родственниками, поглощая горячий напиток с большим куском кремового торта, Андрей узнал наконец что происходит. «Видишь ли, Андрюша, какое дело, – Нине Ивановне, казалось, было неудобно говорить, она выдавливала из себя фразы, не глядя на своего постояльца, – видишь ли… В общем, Дима и Светочка решили пожениться, а жить они будут здесь. Я перееду к Томке – Светиной матери, а они сюда. Все равно я большую часть времени на даче живу… В общем, свадьба у них в ноябре, поэтому к первому октября тебе придется съехать».

Поймав на себе удовлетворенные взгляды жениха и невесты, Мирошкин понял, что ему не удалось скрыть чувства, которые его захватили – все отразилось на лице. Он был раздавлен. Его квартира перестала быть его. Заломило под правым плечом, кухня, пропитавшаяся запахом пота, исходящего от пары игнатовских родственников, сами эти неприятные ребята, как оказалось, специализирующиеся на информатике, чужие во всех смыслах, горячий чай, июльская жара, мерзкий торт с большим количеством крема – все, казалось, было призвано усугубить смысл слов, произнесенных Ниной Ивановной. Он не будет здесь жить! О, Господи, а где же он тогда будет жить? Куда ему съехать? Адрей сразу отупел и оставшееся время чаепития просидел молча, ковыряясь в куске торта, развалившемся на блюдечке. К счастью, ребята быстро ушли, а Нина Ивановна, утомленная дорогой с дачи, тяжелым разговором и разомлевшая от кипятка, удалилась в свою комнату почивать.

Андрею не спалось. Он шатался по остававшейся пока в его распоряжении квартире, укладывался на диван, лежал, вставал, сидел на кухне, посещал туалет, усаживался на унитаз, глядел на вибрировавшую, готовую наскочить на него стиральную машину – Нина Ивановна привезла с дачи какую-то постирушку и зарядила свой адский агрегат. «Куда же мне теперь?» – вопрос этот, на который при нынешнем финансовом положении Мирошкина мог быть лишь один ответ, крутился в голове, не получая разрешения только потому, что у Андрея не хватало духу назвать решение даже самому себе. Назвать – значило согласиться, а соглашаться с этим не хотелось. «Да, в Заболотск!» – «созрел» он к середине ночи, когда не смог додуматься, как уговорить родителей снимать для него другую квартиру в Москве. Они никогда не обсуждали вопросы квартплаты, хотя обе стороны – и Мирошкины-старшие, и их сын – помнили, что комната на Волгоградке снималась только на время учебы в институте. Учеба кончилась, а процесс проживания как-то продолжился. Родители платили будто по привычке. Но вот теперь все и разрешилось. Он человек взрослый, должен сам решать свои проблемы. А в школу два раза в неделю можно ездить и из Заболотска. Так могут сказать родители. Их можно понять – Ленка в этом году окончила школу, собирается на юридический факультет какой-то Мировой академии финансов и права (заболотский филиал). Подозрительная шарага. Поступит, конечно, туда всех берут – только деньги плати за учебу. Так что лишних денег на Андрея у родителей точно нет. Надо на себя рассчитывать. А если пытаться самому выкрутиться, то где сыскать в Москве такую же комнату, на таких же условиях и за столь же символические деньги? С чего начать поиски и сколько времени они займут? Ну, положим, какие-никакие деньги у него сейчас есть, но надолго ли их хватит. Голодать, во всем себе отказывая, чтобы удержаться в Москве, не хотелось, а идти зарабатывать означало полностью поменять привычный образ жизни – архив, библиотека, «сезонный» секс… Да и не умел он это самое – «зарабатывать»! «Значит, в Заболотск!»

Андрей попытался успокоиться, следуя совету Дейла Карнеги, то есть представить самое страшное, что с ним могло произойти в случае возвращения в родной город. И тут же с ужасом понял, что и возвращаться ему, в общем, некуда. Комната, которую они в детстве занимали с сестрой, теперь безраздельно принадлежала обжившейся там, сильно подросшей в его отсутствие и ставшей чужой девочке. Да, конечно, когда Мирошкин приезжал к родителям, его пускали на старую кровать, но именно «пускали». Андрей почему-то вспомнил своих старшеклассниц из школы Гордона, ровесницу сестры Борисову и младшую сестру Костюк… Нет, подвинуть Ленку не удастся, скорее его «подвинут» на кухню. Такие они сейчас. Активные! «Да ведь она небось тоже трахается», – сообразил Андрей, вспомнив сетования родителей, что вот теперь-де и Лена перестала ездить на дачу… Но даже если ему удастся отстоять свои законные квадратные метры в Заболотской квартире («двушку-то родители получали вместе со мной, Ленка позже родилась»), все равно. Какая это будет жизнь?! Он и сам привык жить в отдельной комнате. «И куда я книги дену?» – думал Андрей. За последние годы книги Нины Ивановны, извлеченные из полок и уложенные в коробки, переехали в кладовку, а частично – на дачу. Их место заняла историческая литература, накупленная Мирошкиным, да и то места не хватало – у пианино стояли четыре водочные коробки, почти доверху забитые мирошкинской библиотекой. «По букинистам ездил, по магазинам… Книжки собирал, деньги на них откладывал. Как же – «будущий профессор»! И куда их теперь?» – с горечью подумал Андрей, в очередной раз выключив свет в туалете, войдя в комнату и бросив взгляд на полки и коробки. Тяжкие думы не отпускали почти до утра. Наконец Андрей забылся сном.

Утром Нина Ивановна развесила на балконе белье, вынула из кладовки два чемодана, сумку и начала выкладывать на свой диван вещи. «Вот, Андрюш, собираюсь, – пояснила она, – раз уж приехала в Москву, надо вещи кое-какие сложить – к Томке переправить. Все равно в октябре съезжать. Так уж я сразу с дачи поеду. Вечером Дима заедет – ему отец машину отдал – он и перевезет. Они со Светой у Томки живут. Уже полгода. Света его привела, а матери с отцом заявила: «Это Дима. Он будет жить у меня в комнате». А те пустили. Я попыталась им мозги вправить – как они такое позволяют – мне в ответ: «Лучше так, чем по подворотням». А теперь вижу – все нормально, женятся. Ну, что же. Теперь, наверное, так принято… Сейчас они деньги копят – на свадьбу, на ремонт. А я вот так – пару раз туда-сюда – все и вывезу. Немного нажила, как видно. Вечером, как белье просохнет, сама на дачу поеду». Андрей не стал ждать, пока высохнет белье. Он собрался и уехал в библиотеку. Слова Нины Ивановны его задели. Возможно, сама домохозяйка преследовала эту цель, сообщая про то, что Дима владеет автомобилем, – все-таки жених побогаче Андрея, который ничем не владел. «Да, наверное, пусть и на подсознательном уровне, хотела меня уколоть, – думал Андрей в метро, – упустил дурак свое счастье – девка с квартирой и в перспективе с дачей – а мы, дескать, не растерялись, пока ты клювом щелкал, вон какого молодца нашли, еще почище тебя – с машиной, в компьютерах разбирается. Но и Дима, конечно, молодец, взял и поселился у этих. А я…» Это самое «а я» не давало покоя. «Что же это я, выходит, «пробросался»? Да нет, все правильно, так оно и должно было быть. Ребята встретили друг друга, полюбили, съехались, ее родителей не побоялись. В конце концов я даже и Свету-то в глаза не видел и видеть не хотел. А так, если бы встретил на улице, даже внимание, наверное, не обратил. Колхоз! Где-то это было, в дневниках у Николая Второго что ли, когда он в молодости снимал сексуальное напряжение в обществе доступных девушек? Что-то вроде «полакомиться картофелем», такая фраза? Вот Света – тот же картофель. Не очень яркая, но крепенькая, свеженькая, с ней, конечно, можно переспать без перспективы развития отношений во что-нибудь серьезное. Были у меня девочки такого типа: Сергеева и Крылова, с которыми я трахался в 93-м году, – «никакие» девочки из среднестатистических советских семей, как-то удержавшихся на плаву. Легко забываемые. Наверное, к этой категории можно причислить и Мешковскую, и Тенитилову, будь она из Москвы… Ох, как это все давно было! Нет, мне нисколько не стыдно за то, что у меня с ними было. Есть и более худшая категория – Вера с хлебозавода, или Серкова, даже при ее длинных ногах. Эти даже не картофель – так, картофельные очистки. С голодухи можно подобрать на помойке, помыть и сожрать… Возможно, и не подохнешь, хотя пропоносит точно. Интересно, а к какой категории отнести Ильину? Все-таки интересная была девка. Хотя с точки зрения своего социального положения – тот же картофель. Ну, пусть, учитывая размер сисек, – помидор. Только уже помятый, порченый. Тоже не ахти какая редкость. А жизнь прожить хочется, употребляя что-нибудь поэкзотичнее, послаще». На положении «фруктов» у Андрея стояли лишь Лаврова, Костюк и Лариса. Но последнюю он всерьез не рассматривал – не было ничего. «Лаврова, конечно, «фрукт», – продолжал Андрей плодо-овощные изыскания, – но тоже порченный. Битый абрикос. Нет, свежий фрукт был только один – Костюк. Но она оказалась мне не по зубам». Мирошкин вдруг вспомнил Завьялову. А эта кто? Картофель или что-то другое. Определить категорию Ирины Андрей не смог: «Конечно, она ближе к фруктам. По крайней мере по социальному положению. Но если она и была фруктом, то это что-то приевшееся такое, вроде яблока или сливы. То, что, кажется, везде растет. Конечно, если бы на моем месте был человек, который всю жизнь питался картошкой или никогда слив не пробовал, тогда, конечно, Ирка стала бы для него редкостным лакомством. Но я-то ее наблюдаю давно, а угощаться мне довелось кое-чем поинтереснее. Вот так все и получилось». И все-таки, подводя «садово-огородные» итоги, Андрей понимал – за годы московской жизни что-то он сделал не то и, как результат, в общем и целом, «пробросался»…

На Волгоградку Андрей вернулся поздно, когда Нина Ивановна уже точно должна была уехать. Ее действительно дома не оказалось. Жильца поразило то, что дверь в игнатовскую комнату была открыта настежь. Хозяйка как будто уже и не дорожила тем, что там находилось, – то ли вывезла все ценное, то ли уже попрощалась с прежним своим домом. Андрей вошел в маленькую комнату и сел на диван. «Здесь Дима и Света наверняка сделают спальню, будут трахаться, наполняя атмосферу своими специфическими запахами, – он представил, как это будет, поморщился. – Наверное, они оба сильно потеют… Все они отсюда выкинут или вывезут на дачу. Сделают ремонт. В большой комнате будут принимать гостей… А потом, когда у них пойдут дети, сделают в этой комнате детскую, а там будут жить сами. Хотя нет. Скорее, наоборот, эта комната изолированная, здесь им будет удобнее и привычнее – спальню-то они в этой комнате сделают – а там, в проходной, у них будут жить дети. Так и пройдет их жизнь, как прошла она у Нины Ивановны, если, конечно, эта хрущоба не развалится». Стало совсем темно, а Андрей все также сидел на диване Нины Ивановны не зажигая свет. Потом чувство голода все-таки заставило его выйти на кухню. В холодильнике лежали остатки торта, при виде которого у Мирошкина случился рвотный спазм – наверное, сказался пустой желудок. Поев сосисок и допив остатки водки из заветной бутылки, Андрей лег спать в комнате Нины Ивановны, решив, что, раз ему теперь оставили в распоряжение всю квартиру, надо сделать из этой комнатки спальню. Но заснуть никак не удавалось – от мысли, что он спит на постели хозяйки, Мирошкин испытывал чувство гадливости. И в конце концов он перебрался в «свою» комнату, где наконец и уснул.

Наутро он решил никуда не ездить, собрался и отправился гулять по району. Когда-то они все здесь прошли и изучили вместе с Лавровой, и теперь Андрей решил попрощаться с этими местами. Промелькнула мысль: «А что если вот так взять и прямо сейчас уехать в Заболотск. Родители на даче, там поживу. Все равно рано или поздно придется съезжать, так уж лучше сейчас – хоть привыкну. И Ленка привыкнет к мысли, что брат возвращается. Пока отпуск… Впрочем, нет, пока отпуск и меня отсюда никто не гонит, надо, наоборот, как можно больше посидеть в библиотеке. Потом из Заболотска ездить будет сложнее». Андрей остановился посреди улицы. «Да что же это я, – возмутился он про себя, – сразу сдался?! «В Заболотск». Еще целых три месяца. Да за это время можно горы своротить. И комнату найти подходящую. Нет, нет, нельзя из Москвы уезжать. Сразу перейдешь в другую категорию». Вспомнил свои вчерашние размышления и рассмеялся: «Целую систему стратификации разработал. Фрукты-овощи». Мирошкин хотел было тут же пойти к киоску и скупить все газеты с объявлениями о сдаче квартир, но передумал: «Сейчас это ни к чему. Съезжать надо будет в конце сентября, вот в сентябре и займусь поисками. Кто же это снимает квартиру, чтобы въехать в нее через пару месяцев. А сейчас надо работать». Он вернулся домой и остаток дня провалялся на диване, смотря телевизор.

Вечером зазвонил телефон, Мирошкин взял трубку, тут же пожалев об этом: «А вдруг это Юля? Она же ведь недавно звонила – Нина Ивановна сказала. М-да, здорово меня эти квартирные изменения потрясли, даже забыл об осторожности. А с другой стороны, нельзя же все время прятаться. Кстати, интересно, к какой категории фруктов-овощей относится эта девочка-скороспелочка?» – Да.

– Здравствуй, Андрей. Это я, – сказал робко женский голос.

Нет, то была не Борисова… Завьялова!

– А, здравствуй, Ира. Как твои дела?

– Нормально. У меня осталась твоя книга – Зимин «Витязь на распутье». Помнишь, ты мне давал почитать?

Конечно, Мирошкин помнил, как, пустившись однажды в рассуждения о русской феодальной войне второй четверти пятнадцатого века и сравнив ее с войной Алой и Белой Розы в Англии, почти навязал Завьяловой эту книгу в качестве чтения. Ирина, в общем, весьма далекая от русского феодализма – она занималась в семинаре по истории кинематографа, а диплом писала на своей кафедре по методике преподавания истории, – вдруг «загорелась» или сделала вид, чтобы польстить своему молодому человеку, взяла почитать «Витязя», да так и зачитала. Она вообще поражала Андрея своей манерой чтения – сразу несколько книжек лежали у нее на нижней широкой тумбе стенки в комнате, все она одновременно читала, ни одной, как правило, не дочитывала, зато «мурыжила» их в этом положении по полгода. Книгу Зимина Мирошкин жалел – ему нравился автор, да и выпущена она была давно – теперь не достать. А потому предложение Завьяловой встретиться его, конечно, заинтересовало. Согласился он и с тем, что тянуть до начала учебного года в институте не стоит – Мирошкину не хотелось забирать книгу при свидетелях, в педуне ведь никто так и не знал о связи аспиранта и лаборантки, а если и догадывался, то до конца не был уверен. Так зачем же давать людям пищу для ума?

Встретились бывшие любовники через два дня на «Таганской»-кольцевой. Так показалось справедливее всего – на пол пути, между «Кузьминками» и «Октябрьской». Вид Завьяловой поразил Андрея – она сильно похудела, изменила прическу (и ей очень пошло каре), была одета в довольно короткое платье, улыбалась. «А у нее, оказывается, ничего ноги. Как это я раньше не замечал», – подумал Мирошкин.

– А ты хорошо выглядишь, – сделал он комплимент девушке, – расставание со мной явно пошло тебе на пользу.