Текст книги "Честь воеводы. Алексей Басманов"

Автор книги: Александр Антонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 38 страниц)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
ПАДЕНИЕ СТАРИЦ

Лето 1537 года выдалось знойное, сухое. И год не Касьянов, а выгорели сенокосы, задымили торфяники, хлеб наливался скупо, зерно у ржи и пшеницы вызревало меньше просяного. В июле уже голодала скотина на пастбищах, лишь по болотным местам, по лесным полянам удавалось накормить животину, накосить малость сена. Мелкие речки пересохли. Волга, что напротив Стариц, всегда несла полные воды, а в этот год обмелела, и её можно было перейти вброд. Грозы, кои часто полыхали над державой, приносили малую толику дождя-ливня, лишь вольготные молнии поджигали леса, деревни, починки. Многие селяне видели в колеснице не Илью-громовержца, милосердного к неимущим, а подручных сатаны. Находили в том россияне кару Божью и его допущение порезвиться нечистым силам. А вот за какие грехи Всевышний проявил к православным такую немилость, никто того не ведал.

И в государевом дворце не ведали, почему Господь Бог рассердился на россиян. Ан придворные напрасно винили Бога: он воздавал людям по делам их. И как-то жарким, душным полднем во время трапезы в великокняжеских покоях Елена Глинская спросила митрополита Даниила:

   – Владыка, ты ближе всех к Господу Богу, скажи, почему он прогневался на нас и наслал великие напасти?

Однако митрополит не поспешил с ответом, и его опередила Анна Глинская. Она, будучи тайной противницей дочери, и благословив князя Михаила на заговор против Елены, теперь состояла при ней второй после Ивана Овчины советницей. Сказала немного, но словно пророчествовала:

   – Виною всем князь Старицкий Андрей. В его уделе колдунам и волхвам вольно живётся. Они толкают князя на междоусобицу, обещая скорую победу над великим князем. Сами же рушат устои жизни в державе.

   – Что же нам делать, матушка? – спросила Елена.

   – О том спроси у конюшего. Ему печься о покое в государстве.

   – Иван Фёдорович, отвечай, коль жребий на тебя пал, – попросила Елена. – Сколько ни зову князя Андрея в Москву, он не едет...

Старицы, как считал Иван Овчина, сидели у него в печёнках. Его бы воля, не мешкая послал бы рать. Да чувствовал, что тому близок час и Елена сама пошлёт его порушить мятежное гнездо. Он знал о всех побуждениях князя Старицкого, перехватил его многие послания к россиянам. Послухи князя Василия Голубого-Ростовского питали Овчину вестями из Стариц день и ночь. Он и сказал бы о том, но в последнее время между ним и княгиней пробежала чёрная кошка. И сейчас Овчине хотелось позлить правительницу, а с нею и её мать.

   – Полно вам поминать князя Андрея всуе. Он ноне для нас не вреден и вскоре в Москву явится. Вот тогда уж и спросите его, замышлял ли он против вас крамолу. Коль замышлял, в железа возьмёте.

Эти слова князя Ивана Овчины его же происками оказались вещими. Пройдёт не так уж много времени, как Елена и Иван вновь воспылают любовью и коварная княгиня уговорит прелюбодея выполнить её волю, доставить князя Андрея Старицкого в Москву.

Князь Старицкий, не ведая о коварных замыслах Елены Глинской, продолжал слать в города грамоты, призывая россиян под своё знамя. Города, казалось, оглохли, остыли от страстей и упивались мирной жизнью. Лишь Новгород от богатства своего проявил щедрость, нанял чуть больше сотни воинов в прибалтийской земле и прислал их в Старицы, вдобавок к той сотне новгородцев, коя уже стояла близ князя Андрея. Ещё из ближних к Старицам земель пришли доброхоты – человек двести ремесленников: оружейников, кузнецов, – в коих у князя Андрея была большая нужда. Но пока всё складывалось для удельного князя очень плохо. Не мог он с такой силой не только одолеть Глинских, но и выстоять перед их полчищами. Питал князь Андрей надежду на то, что полк князя Оболенского-Большого вырвется, наконец, из Коломны. И тогда князь Андрей отважился бы выступить на Москву. Но полку старицких воинов не суждено было встать под знамя своего удельного князя. Ему перекрыли все пути-дороги, и ни один гонец, сколько князь Андрей ни посылал, не добрался до воеводы Юрия Оболенского-Большого.

Смутная жизнь наступила в Старицах. Князь Андрей совсем растерялся. За день до праздника апостолов Петра и Павла зашёл к нему в покой дворецкий Юрий Оболенский и сказал:

   – Князь-батюшка, снял бы маету, сходил на моление в наш монастырь. Возросший в мужественные лета отрок Иов новые псалмы поёт, а ещё многие молитвы читает с языка. Акафисты и каноны распевает аки дивная труба, всех прихожан ввергая в душевное вдохновение.

   – Завтра же в воскресный день и схожу, – внял совету дворецкого князь Андрей. – Ты же побуди всех бояр и князей идти со мной, ежели пожелают заутреню отстоять.

Воскресная служба в Покровском монастыре удалась на славу. Никогда в храме не было такого стечения горожан. Молодой инок Иов не знал, что лишь благодаря ему сошлись в монастырь столько христиан. Но перед началом богослужения князь Оболенский-Меньшой зашёл-таки в ризницу и сказал архимандриту Паисию:

   – Святой отец, попроси, чтобы постарался ноне инок Иов. А в пении – особо. Князь-батюшка услышит его новые псалмы впервые. – И с сожалением добавил: – А в другой раз и некогда будет.

Иов в этот день покорил сердца верующих. Среднего роста, с красивым и благородным лицом, голубоглазый россиянин очаровал своим голосом всех. Он пел, и души верующих возносились под купол храма вместе со словами канона молебного к Пресвятой Богородице.

   – Спаси от бед рабы Твоя, Богородице, яко вси по Бозе к Тебе прибегаем, ко нерушимой стене и предстательству...

Фёдор Колычев с женой Ульяной стояли возле амвона. Он видел юное и чистое лицо так близко, что захотелось протянуть руку и убедиться, что это смертный человек, а не ангел, сошедший на землю. Борясь с искушением, Фёдор отступил от амвона и закрыл глаза. Так и слушал пение. Но лик Иова пред ним не исчез. Правда, перед Фёдором был другой храм – Успенский собор Кремля. И также на амвоне стоял Иов, но другой – зрелого возраста. В руках он держал посох патриарха из животворящего древа, и на Иове была патриаршая митра. «Господи, да это же святейший! Откуда сие?» – мелькнуло у Фёдора. И голос из-под купола храма ответил: «Тому быть!» Фёдор открыл глаза и посмотрел на Ульяшу. Она улыбалась и плакала от умиления. И князь Андрей плакал, истово молясь. И у многих верующих, на коих глянул Фёдор, сверкали на глазах слёзы. Они плакали, и их души очищались от грехов и от нечисти.

А к монастырю в этот час из последних сил мчался всадник, сотский Донат, побратим Фёдора Колычева из сторожевого полка князя Оболенского-Большого. Донат вымок до нитки: его конь споткнулся в Волге и измученный всадник упал из седла, выкупался, да и во благо. В Старицах Донату сказали, где искать князя Андрея, и он примчал во двор монастыря, остановился у паперти храма, спросил сирых:

   – Тут ли князь Старицкий?

Во вратах храма стоял пономарь, он подошёл к Донату.

   – Князь-батюшка здесь, воитель. Наберись терпения и жди.

Донат спешился и тихо сказал пономарю:

   – Ждать некогда. С государевым делом я.

Молодой пономарь с реденькой бородкой и умными хитрыми глазами согласно кивнул головой и позвал:

   – Иди следом.

Он повёл Доната к малой двери. Они скрылись в храме и оказались в ризнице.

   – Жди тут. – Пономарь усадил Доната на скамью и ушёл.

В храме по-прежнему звучал голос Иова: «Исполни, чистая веселия сердце моё...» И верующие всё ещё пребывали в благостном упоении, витая в горних высях. Потому никто не заметил, как пономарь подошёл к князю Андрею и негромко сказал:

   – Князь-батюшка, сеунщик примчал с государевым делом.

   – Иду, – ответил князь Андрей и сделал знак Фёдору Колычеву.

Воин, привалившись к стене, спал. Увидев его, Фёдор воскликнул:

   – Это же сотский Донат из нашего полка!

   – Ишь, как умаялся, – произнёс князь. – Да что уж, буди.

Донат проснулся мгновенно, лишь рука Колычева коснулась его плеча. Он схватился за меч, но, увидев Фёдора, улыбнулся.

   – Боярин Федяша, радость-то какая! – Но, заметив князя, встал. – С вестью к тебе, княже, от воеводы Юрия Оболенского.

   – Говори, – велел князь Андрей.

   – Велено мне передать, что на Старицы ползёт большая беда. Наш воевода был в Москве и вызнал там, что два полка готовы к походу на Старицы. И поведут их князь Никита Оболенский и сам конюший Иван Овчина.

   – А что же князь Юрий? Сколько звал в Старицы, не идёт.

   – Мы, князь-батюшка, в облоге. Воевода Фёдор Лопата сказал: «Как тронетесь с рубежа, всех вас порубим». А под его рукой три полка. И гонцы на облогу натыкались.

   – Ты вот дошёл, – заметил Фёдор, на что Донат только плечами пожал:

   – Я же охотник. Ты сие знаешь, Федяша.

   – Что ещё тебе велено передать? – спросил князь Андрей.

   – Сказано князем Юрием, что Никита Оболенский пойдёт на Волок Ламский, там – на Ржев, дабы перекрыть тебе пути к королю Жигмонду и на Новгород.

Князь Андрей задумался, да в голове кружила сумятица. Спросил:

   – Когда московские полки выступают?

   – Ноне Пётр и Павел. Так завтра, поди, и покинут стольный град. Спешат они, чтобы ты, княже, не успел оглянуться.

С минуту в ризнице было тихо, лишь из храма доносилось пение хора на клиросе. «Как тут боголепно! А в мире пауки и волки милосерднее», – подумал князь Андрей и посмотрел на Фёдора.

   – Ты, боярин, собирайся в Новгород. На сборы тебе до полудня. Побуди вольных людей помочь нам. Знаешь, что сказать. А как придём под стены града, пусть откроют ворота, потому как в Старицах нам не устоять против московских дружин. С Новгородом мы защитим Рюриков корень. Новгородцам ли не помнить Рюрика! Иди же, собирайся в путь.

   – Иду, князь-батюшка. Исполню, что посильно, – молвил Фёдор. И спросил Доната: – Пойдёшь ли со мной, побратим?

   – Нужен и пойду, – ответил Донат. – Вот только переодеться да прикорнуть малость...

Уже к полудню Старицы были похожи на растревоженную пасеку, словно пчёлы были в ожидании нашествия медведей. Князь Андрей проехал с глашатаями по городу. Они созывали горожан, а князь коротко повторял:

   – Люди старицкие, готовьтесь к походу на Новгород! Готовьтесь к походу! Идут московские каты!

И наступили переполох и суета, начались стенания, полились слёзы, потому что старичане знали, что их ждёт, когда придут государевы каты с полками. Помнили многие, как при Василии Третьем перебирали людишек в покорённой Рязани. Лужи крови, головы на кольях по-ордынски, изгнание в гиблые места.

К вечеру на улицах Стариц было тесно от повозок и колымаг. В них горожане грузили скарб, все продукты питания – брашно, – ибо знали, что идут не в гости. Люди выводили из хлевов коров, овец, выгоняли молодняк, прятали в корзины птицу. Всё подбиралось под метлу, дабы не оставлять врагу. Всем горожанам было ясно, что обороняться за дырявой стеной из полусгнившего остроколья можно только от татарской ватажки, но никак не от московской рати. Ведали же россияне, что ей посильно брать и такие мощные крепости, как Смоленск. И слово князя Андрея в одночасье повернуло жизнь старицких удельщиков от мирного покоя к походным тревогам. Всем уже казалось, что ежели дойдут до господина Новгорода, то там за высокими каменными стенами можно будет отсидеться и выдержать осаду до лучших времён.

С утра в понедельник под плачевный звон всех колоколов потянулись из Стариц несколько тысяч горожан с обозом и тысячи полторы ратников. До Новгорода путь был неблизкий, и у старицких удельщиков, пребывающих в полном неведении, не раз возникали сомнения: примет ли такую ораву господин Новгород? Знали старичане, что на призыв князя Андрея встать единой силой против Глинских и малолетнего государя новгородцы откликнулись слабо: торговый народ всегда скуповат на гостеприимство и траты.

Фёдор Колычев умчал с Донатом из Стариц раньше горожан почти на сутки. Перед выездом у него был серьёзный разговор с отцом. Боярин Степан хорошо знал, что Новгород уже не тот, который звали Великим вольным городом. Там прочно сидели московские наместники, властно держали бразды правления. И, памятуя всё, что не могло пойти на пользу князю Андрею, боярин Степан сказал сыну:

   – Ты, Федяша, исполняй волю князя Андрея с прилежанием, но не тешь себя надеждами на то, что новгородцы распахнут руки и обнимут тебя и старичан с почтением. Нет, того не будет. Жди худшего. Тому причины веские. Знай, что церковь новгородская в цепких и твёрдых руках архиепископа Макария. Он же свояк митрополита Даниила, потому слово Макария на вече никому не дано осилить. Скажет, что не надо пускать старицких в град, и не пустят. То первое. А более важная, неодолимая для тебя препона в том, что наместник князь Борис Горбатый в родстве с конюшим Овчиной-Телепнёвым. Вот и подумай, что тебя ждёт.

   – А ежели, батюшка, идти к воеводе Бутурлину на поклон? Он же новгородский и, говорят, Москву не чтит. Да и с Глинскими есть старые счёты. Поди, отзовётся.

   – Тут иная стать, сын мой. Воевода Иван Бутурлин, как истинный воин, верен чести. Она для него превыше всего. Он целовал клятвенную запись верно служить великому князю. Потому не нарушит её даже под пытками. Одно слово, не человек, а кремень.

   – Как же теперь быть, батюшка?

   – Исполняй волю князя. А иного тебе не дано. Но поступай во всём по-разумному. Да помни: как доведётся сказать слово князя Андрея новгородцам, там уж сам поберегись. А на рожон не лезь. Может случиться и так, что князь Овчина-Телепнёв пошустрее, чем князь Андрей проявил прыть и в граде уже стоят возле вельмож его опекуны. Будь зорче и не ищи себе острога.

   – Ой, батюшка, не кривая ли дорожка от того пойдёт? – возразил Фёдор. – Я служу князю Андрею не щадя живота и не за страх. Потому говорю: чему быть, того не миновать.

   – Горяч ты, сын мой. На иудин грех, Боже упаси, я тебя не толкаю. То будет честное бережение. Уйдёшь от новгородцев, подайся в сторону Кижей, на Онегу. Там на отшибе в тайге живёт охотник Игнат Суббота. Примет тебя, как родного сына. У него и поживи. Туда же и Ульяшу с сыном отошлю, ежели что. Теперь отправляйся в путь не мешкая, да хранит тебя Господь Бог.

Фёдор простился с близкими. К матушке Варваре прижался, княгиню Ульяну трижды в плачущие глаза поцеловал, сынка Степу, ещё несмышлёныша, приласкал и покинул с Донатом подворье. В Старицах в этот час ещё было спокойно.

Фёдор и Донат помчались по накатанной дороге на Торжок. Но путь по ней оказался опасен. Едва старицкая дорога влилась в тверскую, как гонцы увидели на ней непрерывное движение. От Твери к Торжку двигались десятки подвод с грузами, шли конные, пешие, и среди путников было много ратников, словно торопились куда-то на сборы. Фёдор рискнул-таки продолжать путь по дороге. Кони были ещё свежие, сильные, и гонцы ехали хорошей рысью. В сумерках где-то недалеко от Торжка они нагнали конный отряд из десяти воинов и обошли его. Да тут же услышали окрик: «Стой, стой! Именем государя, стой!» Побратимы лишь ударили коней плетьми и с рыси перешли на галоп. За спиной они различили конский топот, крики. Над Колычевым пролетела стрела. Но у преследователей кони были усталые, и вскоре они отстали. А Фёдор и Донат промчались по дороге ещё версты две, свернули в сосновый бор, забрались в него поглубже и не покидали до самого Торжка. Его обошли ночью.

В Новгород старицкие гонцы добрались лишь на седьмой день. Оставив коней на постоялом дворе Торговой стороны, близ Ярославова дворища, они отправились на Софийскую сторону. Миновав Ярославово дворище, они поднялись на мост, с моста в крепость через открытые ворота. В тот миг, как они вышли на площадь, в городе затрезвонили колокола. Это был набат. Вместе с церковными бил и вечевой колокол, сзывая новгородцев на вечевую площадь. И вскоре сотни, тысячи горожан заполонили вечевое дворище. Многие из них были вооружены. Да и ратники среди горожан были.

Донат и Фёдор остановились у стены, возле восточных ворот, выходящих на Волхов. Они поняли, что пока не следует двигаться дальше, и теперь соображали, как лучше донести слово князя Андрея до новгородцев. И Фёдор почувствовал, что именно сейчас он должен выбежать на помост пред вечевым колоколом и кликнуть клич, призывающий на борьбу против Глинских. Если же промедлит, то этот клич вовсе не прозвучит. И Фёдор двинулся вперёд, к помосту. Вот он продирается меж новгородцев, до помоста уже несколько сажен, и он пуст. Ещё несколько мгновений, и клич князя Андрея Старицкого раздастся из уст Фёдора.

Но этих нескольких мгновений Фёдору не хватило, чтобы добраться до помоста. Под одобрительные крики толпы на помост, где когда-то стояли языческие боги, взошёл новгородский архиепископ Макарий. Фёдор ещё рвался вперёд, но сильная рука Доната задержала его.

   – Остановись, боярин. То дерзко и безрассудно, – прошептал Донат Фёдору на ухо.

Той минутой владыка Макарий поднял руку и попросил тишины. Лишь только страсти улеглись, он сказал:

   – Люди новгородские, дети мои, глагольте едино: что бывает за измену крестному целованию? Еди-но! – Макарий вскинул вверх руку.

И под это движение славные новгородцы выдохнули трижды:

   – Смерть! Смерть! Смерть!

Гул, словно небесный гром, прокатился над Софийской площадью, над собором Софии Премудрости, поднял тучи ворон и галок, валом переместился за Волхов. И снова Макарий, ещё полный сил, властный и величественный, в расшитой золотом ризе, вскинул руку.

   – То клятвопреступление совершил князь Андрей Старицкий! Он, удельщик, жаждет Мономахова трона, ищет гибели нашего юного государя Иоанна Васильевича. Теперь же идёт к нам, чтобы мы, христолюбивые государевы дети, предали, как Иуды, нашего царя и вошли в сговор с клятвопреступником. Куда подвигнетесь, славные новгородцы?

В сей миг из толпы выбрался высокий, статный купец с русой бородкой, в алом суконном кафтане. Крикнул звонко и задорно:

   – К оружию, новгородцы! К оружию, браты! Да не посрамим чести, не пощадим живота! Сойдёмся впритык с изменниками!

Молодого купца сменил воевода Иван Бутурлин, муж зрелый и могучий, с мечом на поясе.

   – Люди новгородские вольные, сказанное вами достойно великого града. Но моя рать крепка, и я закрою путь старицким воям в наш град. Скажу однако: крови не будет. Судить клятвопреступников не нам, а государю. Так ли?

   – Так! Так! Так! – ответили новгородцы.

Архиепископ Макарий нахмурился – поперёк его слова пошёл воевода, – но, поняв, что сказал Бутурлин по справедливости, согласился с ним. Да и как перечить, ежели Бутурлин свояк посчитай для половины новгородцев.

   – Аминь! – вознёс Макарий. И осенил крестным знамением людское море и воеводу Бутурлина.

Над вечевой площадью катились возгласы одобрения. Однако никто не мог предполагать, как поведут себя горожане, когда услышат слово государева наместника князя Бориса Горбатого. Он уже поднялся на помост, и тут Макарий и Бутурлин проявили единомыслие. Они не хотели, чтобы с помоста вновь прозвучали слова, призывающие к кровопролитию. Подспудно Бутурлин и Макарий понимали, что князь Андрей Старицкий не клятвопреступник, а человек, ищущий справедливости: Юрию Дмитровскому быть на троне, а ежели он убиен, то Андрею Старицкому. И они остановили князя Бориса Горбатого.

   – Любезный князь Борис, не нужно метать молнии в старичан. Они ни в чём не грешны перед государем и уже достаточно наказаны, – сказал наместнику воевода Иван Бутурлин.

Властители Новгорода о чём-то заспорили. А Донат тронул за руку Фёдора и тихо произнёс:

   – Уходить надо, боярин. Не будем искать себе худа. Твоё слово утонет в море гнева.

   – Верно молвишь, Донат.

Фёдор ещё смотрел на помост и видел, с какой страстью князь Борис Горбатый доказывал что-то воеводе Ивану Бутурлину. Он подумал: «И батюшка истинно предупреждал». Однако вопрос Фёдора к себе: «Что же теперь делать?» – оставался без ответа.

Донат и Фёдор вернулись на Торговую сторону, перекусили на постоялом дворе, рассчитались за постой лошадей, зашли на торжище, купили в дорогу разной снеди и хлеба, ещё по новгородскому кафтану, кои известны на Руси своей добротностью и особым покроем, нарядились в них, свои же отдали нищей братии и покинули Новгород.

   – Нам бы теперь перехватить нашего князя, – поделился своими думами Фёдор.

   – Однако вести у нас с тобой, Федяша, плачевные, – отозвался Донат.

   – Других и взять негде, – тяжело вздохнув, согласился Фёдор.

Так, в грустных разговорах и ещё более грустных размышлениях, возвращались незадачливые послы в Старицы, ещё не ведая о том, что на московской дороге, между Торжком и Старой Руссой, завершилось противостояние Стариц и Москвы.

В Новгороде у князя Старицкого всегда были свои люди. Один из них, боярин Игнат Колычев-Петухов, был даже в родстве со Степаном Колычевым, в давние времена жил в Старицах и исправно служил князю. Зная, как новгородские властители дрожат перед Глинскими, как верны Москве, он ещё за день до вечера ведал о тайном совете архиепископа Макария с воеводой и наместником, где было решено не иметь дела со старичанами, не пускать их в город в случае опалы из Москвы. И он послал своего человека к Андрею Старицкому, дабы уведомить его, что правители Новгорода не впустят старичан в крепость, более того – встретят их с оружием.

Встреча гонца и князя Андрея случилась в ста вёрстах от Новгорода. Князь Андрей уже знал, что его преследует и вот-вот нагонит московская рать. Он торопил своих ратников, чтобы поскорее достичь Новгорода и укрыться за его стенами. Появление в стане гонца Игната Колычева-Петухова всё изменило и вовсе лишило князя Андрея воли к сопротивлению, к борьбе. Гонец застал старицких воинов на коротком привале. Выслушав его, князь Андрей долго не мог прийти в себя. «Господи, за какие грехи возложил на нас наказание сие?» – роптал он. Наконец, собравшись с духом, он позвал воевод и молвил:

   – Вот гонец. Он примчал сказать слово боярина Игната Колычева-Петухова – вы его знаете. Игнат говорит, что новгородцы нас предали. Ежели придём к ним, не пустят нас в город и будут защищать его. Как нам теперь быть?

Среди старицких воевод день назад появился князь Юрий Оболенский-Большой. Он сумел-таки уйти из Коломны с личной полусотней воинов, вырвался из облоги благодаря тысяцкому Алексею Басманову. Шёл Юрий на Старицы окружным путём, не застав в городе князя Андрея, без устали пошёл за ним следом, нагнал близ Торжка. Была радость встречи, ещё горькая беседа обо всём, чем жило удельное княжество. Оставаясь воином, князь Оболенский сказал:

   – Нам терять нечего. И был бы со мною полк, мы бы силой взяли Новгород, а там встали бы против Москвы. Но полка у меня нет. И ноне Новгород-орешек нам не по зубам. К тому же сзади Овчина с ратью. Потому говорю: нам следует идти на Старую Руссу и закрыться в той крепости. Она надёжна. И мы там выстоим, пока не соберём силы для одоления Новгорода.

Князь Андрей выслушал и других воевод, голосу Фёдора Пронского внял. А тот был вполне согласен с князем Юрием Оболенским-Большим. На том и сошлись: идти на Старую Руссу, там сидеть за крепостной стеной. Отдых был прерван, и рать Андрея Старицкого, а за нею и огромный обоз беженцев свернули с московского пути и топкой, малоезженной дорогой двинулись в старую крепость, которая стояла на берегу озера Ильмень не один век против разных врагов, пытавшихся захватить её.

Движение замедлилось. С каждой верстой дорога становилась всё хуже. Она проходила через мрачные еловые леса и была покрыта торфяной жижей, которую и жаркое лето не одолело. Кони с повозками выбивались из сил. Да и верховым и пешим было тяжело. С полудня до полуночи беженцы прошли не больше пятнадцати вёрст. Отдохнув до рассвета, люди упорно продолжали идти, надеясь успеть укрыться за стенами крепости от преследовавшей их московской рати.

Однако судьбе было угодно распорядиться иначе. Оставалось полдня пути до Старой Руссы, когда проворный Иван Овчина, ведя за собой лишь тысячу воинов, догнал Андрея Старицкого. Его ратники, увидев московских воинов, ощетинились копьями, на тетиву луков положили стрелы, дабы встретить противников достойно. Но воевода Овчина не хотел крови. Он остановил своих воинов, сам же с десятью рындами поскакал вперёд и сошёлся с ратниками Андрея мирно.

   – Не будем драться, русичи! – крикнул он. – Зачем проливать братскую кровь, коль полюбовно можно сойтись? Видите, со мною всего горстка воинов. Пропустите нас к князю Андрею.

Хвост обоза прикрывал воевода Фёдор Пронский с сотней воинов. Он понимал, что Овчине ничего не стоит смять его ратников и двинуться вперёд по трупам беженцев. И Пронский сказал Овчине:

   – Иди, воевода, коль без крови свару прекратишь.

Воины Пронского расступились, и Овчина с рындами, миновав хвостовой дозор, поспешил в голову обоза. Но повозки и колымаги не могли уступить конникам дорогу: справа и слева к ней вплотную подступал лес. Пришлось спешиться и продираться через густой ельник, ведя коней на поводу. Наконец Овчина догнал ратников Андрея, половина из которых были простые крестьяне. «Господи, уж не лишил ли ты разума князя Андрея? – удивился Овчина. – Как можно с таким воинством против бывалых полков выступать?»

Вскоре конюший Иван Овчина догнал и удельного князя Андрея Старицкого. Встреча была настолько неожиданной, что князь Андрей схватился за меч.

   – Я с миром, князь-батюшка, с миром! – успел крикнуть Овчина.

   – Ты дерзок, боярин! Как смел примчать в мой стан?! – гневно закричал князь Андрей. – Зачем не щадишь себя? Вот велю схватить и голову отрублю! – разошёлся Старицкий.

   – Князь-батюшка, смени гнев на милость, – без страха в голосе произнёс Овчина. – Я пекусь больше о твоей жизни, чем о своей. Потому выслушай, а там вели казнить или миловать.

   – Что тебе нужно?

   – Мне – ничего. Я исполняю волю твоего племянника, великого князя всея Руси. Он просит тебя отказаться от междоусобной брани. Остановись, поговорим, вкупе подумаем, как быть.

   – Полно, боярин! Как можно говорить с тобой, ежели ты тоже повинен в судьбе моего брата? Не без твоего злочинства убит Юрий.

Овчине было не занимать дерзости и выдержки. Он без смущения проглотил горькую пилюлю и продолжал увещевать князя Андрея:

   – Я раб государя, я присягал ему на целовальной записи. В чём же моя вина? И на тебе её доныне нет. Не зарься на великокняжеский трон, отданный Всевышним истинному престолонаследнику, и ты тихо доживёшь свой век в Старицах. И мой тебе совет не лезть дальше в болото, не подвергать мукам невинных горожан, а вернуться на удел.

Князь Андрей словно и не слышал Ивана Овчину, продолжал путь, намереваясь в Старой Руссе довести разговор с конюшим до нужного исхода.

   – Благодатные Старицы, жизнь тихая, мирная. А что Москва? Короб с пауками. И нет в Москве такого певчего, как ваш инок Иов, – гнул свою линию Иван Овчина.

   – Теперь у меня нет ни Стариц, ни Иова. Тебе же в Старой Руссе будет ведомо о моей воле, – ответил князь Андрей и, позвав Юрия Оболенского-Большого, сказал ему: – Князь, возьми сотню воинов и поспеши в Старую Руссу, займи её моим именем.

Иван Овчина приотстал от удельного князя. Он думал о своём. Вспомнил час отъезда из Москвы. Тогда он спросил великую княгиню:

   – Свет мой Елена, как догоню князя Андрея, вступать ли с ним в битву?

   – Сделай как лучше.

   – Но как?

   – Я хочу видеть князя Андрея в Москве. Напомни ему, что мы дали клятву не чинить ему зла.

   – Напомню, голубушка. Но тогда зачем мне десять тысяч воинов?

   – Чтобы знал нашу силу. Только и всего. – Елена смотрела на Ивана Овчину с улыбкой, и выражение её лица вызывало доверие.

С тем и уехал Иван Овчина из Москвы, увёл десять тысяч воинов уговаривать под их давлением князя Андрея, чтобы он явился в Москву. Но вот он сошёлся с князем и понял, что никакие уговоры не заставят его предстать перед Глинской и её окружением. Не доверял удельный князь великокняжескому двору, знал его коварство. Иван Овчина понимал, что оснований для того у князя Андрея много. Жестокое заточение князя Юрия Дмитровского, его неведомая смерть, расправа с дмитровскими вельможами – вот главная тому причина. В том повинен и он, конюший. Потому Овчина решил действовать на свой страх и риск. Он приблизился к одному из своих воинов и произнёс:

   – Афанасий, притворись, что маешься животом, отстань от княжьей рати. Скажи воеводе Ивану Воротынскому, чтобы послал гонца к Никите Оболенскому, дабы тот повернул на Старую Руссу. Сам же Воротынский со своими ратниками пусть лесом поспешит ко мне на помощь. Ему сидеть близ города в нём и ждать нужного часа.

   – Исполню, батюшка-воевода, как велено, – ответил Афанасий. Вскоре он спешился и, охая, держась за живот и удерживая за повод коня, скрылся за придорожными деревьями.

К вечеру рать князя Андрея добралась до Старой Руссы. Ворота крепости были распахнуты, и воевода Юрий Оболенский-Большой встретил его.

   – Входи, князь-батюшка, горожане рады тебе. – И Оболенский показал на человека, стоявшего у него за спиной. – Вот и наместник боярин Тит Кротов тебя встречает.

Однако князь Старицкий не увидел на лице худощавого тверского боярина Тита Кротова радости встречи и благожелательности. Страх исказил его лицо, да не перед Андреем Старицким и его воеводой. Знал Кротов, что отдал город клятвопреступнику и в Москве сочтут сей шаг наместника изменой.

Князь Андрей въехал в тихий город вместе с воеводой Иваном Овчиной. За ним потянулись и ратники, обоз с беженцами заполонил улицы. Среди них была и жена Андрея Старицкого княгиня Ефросинья с малолетним сыном Владимиром. Старая Русса, коя жалась своими кварталами в стенах крепости, была не больше Стариц, и потому вскоре на её улицах было ни пройти ни проехать. Беженцы заняли все пустоши, луговину вдоль реки, потеснили горожан во дворах, в домах. Князь Андрей со своими воеводами и с Иваном Овчиной ушёл в палаты наместника. Едва воеводы сошлись в трапезной, Андрей сказал им:

   – Ноне нам не спать, други. Все пойдём на стены и будем готовиться к битве. Ты, воевода Юрий, – обратился князь к Оболенскому-Большому, – проверь стены и укрепи их, где нужно.

Князь Андрей не скрывал от конюшего Овчины своего намерения вступить в борьбу с московской ратью. А тот про себя посмеивался. Умный и хитрый, он рассчитал всё до последнего шага, был весел, разговорчив и наместника Кротова ободрил-приласкал:

   – Нет твоей вины, боярин, что впустил старицких. Радуйся: скажу государю, что моей волей открыл ворота.

В поздних сумерках долгого летнего дня князь Андрей вместе с Иваном Овчиной обошли крепостные стены. Овчина горестно качал головой и сочувствовал Старицкому: