Текст книги "Честь воеводы. Алексей Басманов"

Автор книги: Александр Антонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 38 страниц)

Фёдор Колычев не спускал глаз с лица великого книжника Вассиана и видел, что он не дрогнул, выслушав приговор, он взирал на судей гордо и с презрением. Но Фёдор всё-таки жалел Вассиана, молил, чтобы Всевышний проявил милость к судьбе осуждённого. Знал он, что такое «крепость безысходная» и насколько жестоки те старцы, кои по слухам были явными катами. И Фёдор с нетерпением ждал, что вот-вот откроется дверь в Среднюю палату и появится великий князь, скажет в защиту своего бывшего любимца милосердное слово, повелит отправить его в иной монастырь, в Ростов Великий или в Суздаль, где не истязали опальных. Но великий князь не внял мольбе Фёдора и не появился. Осуждённого увели. К Фёдору подошёл конюший Овчина-Телепнёв и проговорил:

   – Волею государя тебе, боярин, сопровождать в Волоцкий монастырь Вассиана Патрикеева.

   – Не могу, батюшка-конюший. Я же не из числа катов, – решительно ответил Колычев.

   – Должен. Велено государем сказать слово игумену Нифонту и грамоту передать о бережении Вассиана.

«Господи, – вздохнул Фёдор с облегчением, – как тут отказаться!»

Но Фёдор не добился у игумена Нифонта милости к узнику, не помогла и грамота государя. Нифонт отдал её на хранение старцу Флегонту и забыл о ней. Вассиана, как было велено митрополитом, бросили в сырую и холодную подвальную камору на гнилую солому. Вскоре Вассиан заболел грудью и истекал кровью до исхода души. А перед тем как ему преставиться, в монастырь приехал великий князь. Василий тоже был безнадёжно болен и просил друга юности о том, чтобы тот простил ему все содеянные злочинства.

   – Ты меня прости и помилуй, друг мой Вассиан. Сошёл я с пути милосердия, толкаемый слугами сатаны. Это они заставили лишить тебя княжеского звания, по их воле я отдал тебя в монашество, был послушником, когда судили тебя. Прости меня, грешного, – молил великий князь со слезами.

Лёжа на гнилой соломе под дерюгой, умирающий Вассиан поднял голову и, увидев освещённое свечой лицо Василия, сказал:

   – Ты не с тем пришёл. Имеющие власть от Бога так не приходят. Ты пришёл к покаянию от сатаны.

Василий задыхался от смрада нечистот, произнёс с трудом, прикрывая рот рукавом кафтана:

   – Я пришёл с миром. Близок исход, боль неизлечимая одолела меня. Потому прими моё покаяние во имя моих малолетних детей, дабы не несли они проклятие за грехи отцов своих. Да не падёт на них твоё проклятие за грехи мои.

   – Зачем же не вывел меня из хлевины, прежде чем каяться? Господь давно от тебя отвернулся. Ты окружил себя злодеями и слугами дьявола. Твои Даниил, Досифей, Нифонт и Феогност не есть слуги Божии, но аки звери из геенны огненной и адовой. Потому нет тебе от меня ни милости, ни прощения. – И Вассиан спрятал голову под дерюгу.

Великий князь понял, что уйдёт из подземелья без покаяния. Гнев опалил его грудь. Он хотел пнуть ногой распростёртого на соломе узника, но острая боль под левой лопаткой пронзила его, и он едва нашёл силы крикнуть:

   – Эй, хранители, помогите мне!

В камору вбежали Фёдор Колычев и Дмитрий Палецкий, сплели из рук крестовину, усадили на неё великого князя и вынесли из подвала. Стоявший у выхода Феогност ринулся было замкнуть дверь подвала, но Василий грозно остановил его:

   – Стой, кат! Отдай ключ! Сам иди в хлевину, там и сгниёшь!

Когда государя уложили на медвежью шкуру в каптане, он повелел Палецкому:

   – Иди и замкни Феогноста. – И лишь только Дмитрий ушёл, сказал Фёдору: – Явись к Нифонту с моим повелением: Вассиана перевести в чистую келью, вымыть в бане и чисто одеть. Да останешься здесь, пока жив святой отец.

Больше месяца прожил Фёдор в Волочком монастыре. И все дни его прошли в близком общении со старцем Вассианом. Он медленно угасал, и у него мало осталось сил для беседы с полюбившимся ему молодым боярином. Однако всё поведанное богословом прочно оседало в памяти Фёдора, питало его душу благостью. Однажды, близко к исходу души, Вассиан призвал к себе Фёдора и весь вечер рассказывал ему, как уподобиться быть учеником Нила Сорского[28]28
  Нил Сорский (1433-1508) – русский церковный политический деятель и писатель; переписчик книг, монах, путешественник; основал первый русский скит (на р. Соре); нестяжатель, в 1503 г. выступил на церковном соборе за изъятие земель у монастырей.


[Закрыть]. Вассиан говорил так увлечённо и живо, что Фёдору это показалось невероятным. Было похоже на то, что больной пошёл на поправку.

   – Не знаю мужа ноне здравствующего, который бы житием своим был выше похвалы святому отцу Нилу Сорскому. С той первой встречи с ним я и живу по его заветам. Он был чист и правдив, как родник, не чтил стяжателей и корыстолюбцев, живущих кривдой, угодничеством, упивающихся властью. Завещаю тебе, Федяша, прикоснуться к его сочинениям, к его слову о жизни и тлении. У него найдёшь защиту от тиранов и врагов, и тебя никогда и ничто не устрашит. «Дым есть житие сие, а исход, завершающий жизнь, подобен сну, который приходит ко всем, кто устал», – сказал Нил мне однажды. Будет час, сходи поклониться Нилу в Кириллов-Белозерский монастырь. То завещаю тебе.

Вассиан говорил всё тише. Слова любви и преклонения перед своим учителем звучали всё глуше, глаза мученика затухали, лицо светлело. И на вечерней заре ноябрьским морозным днём в миру князь Василий Патрикеев, в иночестве Вассиан, покинул сей мир, который без безмерно жесток и несправедлив к этому благородному и умному россиянину. Он ушёл из жизни без покаяния, не подпуская к себе никого из монастырской братии. А священника из ближней деревни игумен Нифонт запретил Фёдору приводить. Он даже не разрешил Колычеву похоронить Вассиана на монастырском кладбище. И Фёдор был вынужден увезти тело покойного из монастыря в деревню. Мужики сделали домовину, помогли выкопать на погосте могилу и вместе с Фёдором победовали, пролили слезу над гробом великомученика.

И пришёл час возвращаться в Москву. На душе у Фёдора было горько от сознания того, что Вассиан умер по воле чтимого им государя. Колычев приехал в стольный град с большой неохотой. Но, ещё не придя в себя от переживаний, он окунулся в новые страсти-потрясения. В Кремле на пятьдесят четвёртом году жизни умирал великий князь всея Руси Василий Третий Иванович, один из последних Рюриковичей. На его долю выпала мученическая смерть. Многие дни и ночи его терзали страшные боли, от которых он не находил спасения. От его ног и тела исходил смрад, не сравнимый ни с чем. И никакие благовония не помогали от него избавиться.

В ночь со второго на третье декабря принявший за несколько часов до смерти монашество, нареченный именем Варлаам, великий князь всея Руси преставился.

Фёдор Колычев счёл себя свободным от государственной службы и через девять дней после кончины Василия Ивановича оставил стольный град. Уезжал он вместе с князем Андреем Старицким и отныне считал себя его служилым человеком. В день выезда из Москвы для Фёдора не было ничего дороже Стариц, ничего он с такой страстью не желал на свете, как только увидеть, прижать к сердцу любимую княжну Ульяну. Он рвался к ней, чтобы как можно скорее привести её в собор и скрепить любовь венчанием. Фёдор шептал в пути: «Ульяша, милая, если бы у меня были крылья...»

Декабрь показал свой нрав жестокими морозами и обжигающими ветрами, но ничто не могло остановить Фёдора, и он готов был покинуть свиту князя Андрея и мчать в Старицы без устали.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
БОРЬБА ЗА ТРОН

Великий князь Василий Иванович, умирая, назвал имя престолонаследника твёрдо и ясно. Он хотел, чтобы на Мономахов трон взошёл сын великой княгини Елены Васильевны Иван. Но никому из близких бояр, князей и прочих вельмож не было ведомо, о чём думал в сей последний час государь всея Руси. А думал он, уходя из бренного мира, с горечью о том, что судьба не наградила его истинным наследником Рюрикова корня – кровинушкой. На смертном одре он признался, но только лишь себе, что всю жизнь страдал бесплодием и ни одна россиянка не понесла от него дитя. И княжич Иван, коего он назвал своим сыном, не был таковым по плоти и крови. Прошептали ему однажды о каком-то отшельнике, обитающем в лесах за Боровском. Да был он, сказали ему, крещёным кавказским князем Ибрагимом, а в монашестве Ипатом, и творил он чудеса по чадородию. Слух этот пошёл от воинов, кои сопровождали княгинь Елену и Анну. Те воины были послухами князя Ивана Овчины. Он внял им и с батюшкой поделился. А батюшка Фёдор, конюший при великом князе, донёс печальную тайну государю. Вот и замкнулась цепочка. «Да что с того теперь, – устало подумал Василий, – пусть властвует на Руси сей прелюбодеич, лишь бы любезен был своим подданным». Подумал как-то вскользь Василий и о втором сыне, Юрии, родившемся спустя два года после Ивана. О его появлении было доподлинно ведомо, что он – плод прелюбодейства великой княгини Елены с молодым боярином Иваном Овчиной. Василий знал о любовной связи Елены с князем Овчиной, но не казнил их, будучи безнадёжно болен и не прощён за многие грехи. Потому и не взял на душу ещё один тяжкий грех. Василий отмахнулся от размышлений о судьбе второго сына. Он спешил, ему ещё надо было подобрать малолетнему Ивану опекунов. И государь уже на смертном одре досадил-таки великой княгине, не отдал ей опекунство над сыном. Он назвал опекунами будущего государя Ивана князей Дмитрия Бельского и Михаила Глинского.

Елена осталась недовольна изъявлением воли великого князя и не смирилась. Она сочла, что супруг уязвил её умышленно. Нашлись и другие, кто был недоволен решением Василия, лишённого болью ума. И они имели право перечить государю, но Всевышний убрал его вовремя.

Москва ещё печалилась, проводные колокольные звоны ещё не угасли над стольным градом. И поминальные столы не опустели, и слёзы лились у добросердых горожан. А на московском подворье удельного князя Юрия Дмитровского шла развесёлая игра и пированье. И подданные князя Юрия, приехавшие из Дмитрова подставить в трудный час своему государю плечо, а то и меч в защиту поднять, права утвердить, хватив не в меру хмельного, кричали:

   – Слава нашему князю, слава! – Правда, добавить при этом «великому» ещё ни у кого не хватало духу.

Однако все, кто был на пированье, и без того осознавали, что Юрий Дмитровский взялся торить себе дорогу к трону. Митрополит Даниил ещё в тот час, когда принимал крестное целование и клятву от Юрия в пользу малолетнего княжича Ивана, понял, что князь дмитровский не с чистой душой читал клятвенную запись и она для него была не крепче мыльного пузыря. Потугам Юрия невольно потворствовал его брат Андрей Старицкий.

Сам князь Андрей не лелеял мысли о престоле. Он искренне горевал, потеряв старшего брата, непритворно давал клятву не идти встречь престолонаследнику Ивану, а быть ему опорой. И в Старицы он уехал полный скорби. Но он всё-таки остался доволен тем, что Василий вспомнил о нём перед самой смертью и прибавил к его княжеству Волоколамск с сёлами, деревнями и починками. А то ведь он совсем уподобился нагому нищему в своём старицком лоскуте. В пути князь Андрей сказал Фёдору Колычеву:

   – Ты побудь недельку дома да поедешь в Волоколамский уезд моим наместником.

Фёдор Колычев, покружившись в придворной жизни, считал, что князь Андрей прежде времени забогател мыслями, и предупредил:

   – Готов ехать, князь-батюшка, но пока указа не получишь, лучше туда не ездить.

   – Ишь ты, как рассудил. А поди и верно, – отозвался князь Андрей. На том и кончился разговор да больше и не возникал.

Великая княгиня Елена, вопреки воле покойного супруга, запретила Разрядному приказу выдать князю Андрею Старицкому грамоту на владение Волоколамским уездом. «Обойдётся и без него», – сказала она. И потому Фёдор Колычев остался в Старицах.

Старицы встретили князя Андрея сонной тишиной. Стоял жестокий мороз, от которого лопались деревья. Горожане не показывали на улицы носа. Всюду было пустынно. Однако звонари ради встречи князя поиграли на колоколах собора и церквей. Лишь на княжеском дворе Андрея встретили вельможи хлебом-солью и свечи зажгли. Старицкий епископ Мефодий вышел со священниками навстречу князю, дабы благословить его образом чудотворной Смоленской Божьей Матери. Княгиня Ефросинья что-то замешкалась встретить супруга. Но потом выяснилось, что обряжала сынка Владимира, двухлетнего княжича. Князь Андрей порадовался сыну, словно после долгой разлуки.

   – Ишь как растёт он у тебя, матушка, – сердечно сказал князь Андрей, обняв княгиню и взяв княжича на руки.

Был среди встречающих и боярин Степан Колычев. Фёдор как увидел отца, так птицей из седла вылетел, побежал к нему. Встретились, обнялись, облобызались трижды. Да пора было осмотреть друг друга. Фёдор и вовсе не заметил перемен в отце: не пошёл вширь – охабень сидел на нём плоско, лицо сухощавое, как прежде, и борода ровно пострижена, и глаза ясные. Отец же углядел в сыне перемены.

   – Эко возмужал, сынок! Лик-то как у воителя Михаила-архангела, а плечи-то – палицу в руки – как у витязя! – радовался Степан. О тяжёлом ранении сына он знал, но пока не хотел бередить рану.

На дворе пошумели, здравицу князю прокричали, да все в палаты потянулись следом за ним: быть застолью. А Колычевы от всей суеты в сторонку отошли, и отец сказал сыну:

   – Иди домой, Федяша, отдохни, матушку поздравь. Она нам сынка-братика принесла. Пока недомогает, да уж на поправку пошла.

Фёдор слушал и радовался: растёт, ветвится древо рода Колычевых. Вот и второй братец появился у него. И не ведал он того, что этого братика Александра в двадцать семь лет достанет звериная рука царя-лиходея и лишит живота лютой смертью. Род бояр Колычевых ветвился мощно, уходил корнями вглубь и вширь земли русской. Но то, что довелось ему пережить при царе Иване Грозном, и сам сатана не допустил бы. Сей царь подрубил древо Колычевых, и оно упало прахом.

Остаток дня Фёдор провёл дома, среди близких, дорогих сердцу людей: матушки, отца, брата Степана, сестры Аннушки, няньки Панкратовны, многих дворовых холопов, коим жилось у бояр Колычевых вольготно и сытно. Много старицких новинок услышал Фёдор за прошедшие полдня. Но ничто не интересовало его так, как то, чем жили минувший год князья Оболенские-Меньшие, а прежде всего княжна Ульяна, невеста Фёдора. И знал он, что лучше всего расспросить о том матушку. Лишь сели за стол, за трапезу, как Фёдор попросил:

   – Родимая, поведай словечко про Ульяшу.

Боярыня Варвара и правда знала о жизни князей Оболенских-Меньших всё до мелочи. Год у них выдался трудный. В Костромской земле село у них сгорело, князь Юрий там лето провёл, заболел тяжело, были и другие невзгоды. Но сказала коротко:

   – Жизнь Ульяши в ожидании тебя, ангела-спасителя. Ещё в рукоделии. Её пелены и парсуны красотой сказочной сияют. За ними и из Москвы приезжают люди добрые, покупают.

   – Сбегаю я к ней, матушка и батюшка, – попросился Фёдор.

В это время на дворе заскрипели ворота, послышалось ржание лошадей, лай собаки, голоса людей. Степан остановил сына:

   – Подожди, Федяша, я тебе подарок приготовил. – Он встал из-за стола и направился к двери.

Не прошло и минуты, как на пороге трапезной появились князь Юрий, княгиня Елена, а с ними и княжна Ульяна. Пока родители жениха и невесты раскланивались друг с другом, Фёдор подлетел к Ульяне и, забыв о приличии, обнял и поцеловал её в трепетные губы. Да тут же окинул её взором и обомлел: стояла перед ним царственная Ульяна в расцвете своей девичьей красы, повзрослевшая и полная величия. Такой Ульяшу Фёдор не видывал и готов был вновь поцеловать её в губы, но оробел. Он снял с неё беличью шубку и Горностаеву шапочку. Румянец на щеках Ульяши разгорелся ярче, золотистая коса упала до пояса, бархатные глаза засверкали от радости.

   – Федяша, мой ангел, как долго я тебя ждала! – жарко прошептала княжна и сама прижалась к любимому.

К ним подошла княгиня Елена, взяла дочь за плечо.

   – Охладись, Ульяна. Негоже прилюдно тебе... – Отстранив дочь от Фёдора, Елена осенила его крестным знамением и трижды поцеловала. – Страдали мы, как узнали, что был ранен и лежал на смертном одре.

   – Бог миловал, матушка-княгиня, – отозвался Фёдор. – Спасибо деду Захару и матушке Анне, выходили. Теперь я прежде басурмана свалю, а сам не дамся.

   – Так-то вернее, – согласилась княгиня Елена.

Хозяева пригласили гостей к столу. И все выпили медов за возвращение сына с государевой службы и за его выздоровление. Ещё выпили за всех близких усопших, потому как близилась Радоница, когда покойных призывают к живым на радость Пресветлого Воскресения. У родителей Фёдора и Ульяны состоялся особый разговор. Пришли они к согласию, что пора молодым идти под венец, пора свадебный обряд совершить.

   – Вот и прошу у вас, Еленушка и Юрий, милости справить торжества на Красную горку, – подвёл черту под беседой боярин Степан.

   – Славное времечко, – согласился князь Юрий.

Однако же верно говорят в народе, что человек предполагает, а Господь Бог всё по-своему расставляет. Не было у Фёдора и Ульяны ни пышной свадьбы, ни свадебного поезда с подругами и дружками, с князьями-боярами и многими иными гостями. Не прошло и недели с памятного дня, как примчал в Старицы гонец к князю Андрею и привёз повеление великого князя Ивана Четвёртого явиться в Москву воеводе Фёдору Колычеву с полусотней воинов в распоряжение Разрядного приказа. И срок обозначили: быть в стольном граде в первую седмицу Великого поста.

Весть о том дошла до Колычевых в тот же день. В доме загоревали. И подумать не знали на что: ведь идти на порубежные с Диким полем земли было ещё рано.

Князь Андрей вызвал Фёдора к себе. Но не только для того, чтобы сказать о воле Москвы. Был у Андрея с Фёдором тайный разговор о князе Юрии Дмитровском.

   – Взят мой любезный братец под стражу вместе со своими боярами. Голову потерял, не знаю, что делать, как ему помочь. Потому на тебя вся надежда, боярин Федяша.

Они сидели в приёмном покое за столом, и лицо князя Андрея, скорбное и безвольное, удивило и опечалило Фёдора. «Право же, ничем ты ему не поможешь», – мелькнуло у Фёдора. А князь продолжал выкладывать грустные вести:

   – Брат мой затеял искать великокняжеский престол, нарушил крестное целование и полез в драку с Глинскими. Да говорят, что Глинские ордой налетели на подворье Юрия, ворвались в палаты, связали братца по рукам и ногам, его бояр-князей тоже. Что с ними будет теперь? – Князь замолчал, ждал, как отзовётся сказанное в Фёдоре.

Тот лишь спросил:

   – Тому причина должна быть, чтобы князь Юрий нарушил крестное целование. Есть ли она?

   – Явилась. И вельми важная. – На столе высилась Красивая глиняная сулея, рядом стояли два серебряных кубка. Князь налил в них вина. – Пригуби. – Сам выпил до дна, повёл речь дальше: – Сказывают, что в Москве объявился человек, который назвал себя истинным отцом князя Ивана.

   – Может ли быть подобное? – удивился Фёдор.

   – Сомнений у меня нет. Да мне ли не знать, что наш старший братец к чадородию был неспособен. Потому князь Юрий схвачен без вины, и жажда его взять престол – законная. А от меня – благословение. Потому прошу тебя ехать в Москву не мешкая, не ждать указанного срока. Скажешь моим верным людям, что я не оставлю брата в беде. Скажешь и то, что я посылаю служилых в Новгород Великий, в Тверь, Ярославль, Псков и Рязань. Вот и спрашиваю тебя, боярин Фёдор: готов ли ты бескорыстно и не щадя живота своего послужить роду Рюриковичей?

   – Отвечаю, князь-батюшка: готов, – ответил Фёдор, глядя прямо в глаза Андрея Старицкого. А спустя мгновение он опустил голову и тихо добавил: – Токмо дозволь мне побыть в Старицах ещё три дня.

   – В чём дело?

   – Князь-батюшка, лишь Господу Богу ведомо, что меня ждёт в стольном граде. Мы с княжной Ульяной думали обвенчаться на Красную горку. Кто знает, как скоро вернусь я в Старицы?

   – Сие так, – заметил князь. А подумав, сказал: – Быть по-твоему, ежели возьмёшь меня посаженным отцом.

   – Спасибо, батюшка. Оттого моя служба тебе будет только крепче и надёжней. – И Фёдор осушил свой кубок.

В покой вошла княгиня Ефросинья и принесла на руках сына Владимира, посадила его на колени отцу.

   – Ты бы мне поведал, родимый, что Москве нужно от нас? – Она была худа и неказиста, но умна и сердечна, к тому же знатного княжеского рода Курбских. Чтобы жениться на ней, князь Андрей должен был дождаться, пока у его брата Василия не появится наследник.

Князь Андрей встал, давая понять Фёдору, что их разговор завершён. И молодой боярин покинул княжеские палаты да, минуя своё подворье, отправился к палатам князя Оболенского-Меньшого. Князь Юрий и княгиня Елена были в своих покоях, и кстати. Они встретили Фёдора приветливо, но с удивлением. Княгиня отложила рукоделие, а князь – «Божественное писание». Они встали навстречу Фёдору.

   – Вижу, молодец, чем-то обеспокоен. Не беда ли какая привела? – спросил князь Юрий.

   – Князь-батюшка и княгиня-матушка, беда пока не грянула, но нужда у меня крайняя. – И Фёдор опустился на колени. – Прошу вас, родимые, благословить нас венчаться завтра.

   – Господи милостивый! – в один голос воскликнули князь и княгиня. На лице Юрия вспыхнул румянец, Елена побледнела. – Да почто такая спешка возникла? – спросила она.

   – Великий князь зовёт на службу. И воли у меня три дня, – ответил Фёдор.

   – Но что скажет Ульяша? – обратилась Елена к супругу.

   – Иди и позови её, а мы тут словом перемолвимся, – ответил тот.

Княгиня ушла в светлицу, князь помог Фёдору встать на ноги.

   – Говори, любезный, только ли служба тебя зовёт?

   – Не одна служба, батюшка. Глинские взяли под стражу князя Юрия Дмитровского. Сие всё, что могу сказать.

Князь Оболенский, покачивая головой, заходил по покою и больше ни о чём не спрашивал Фёдора. Тут прибежала княжна Ульяна спросила жениха:

   – Федяша, правда, что ты уезжаешь?

   – Правда, Ульяша.

Вошла княгиня Елена. Ульяна взяла Фёдора за руку.

   – Батюшка и матушка, благословите нас ноне же идти в храм. Да святых отцов побудите обряд исполнить, – твёрдо заявила княжна.

Княгиня Елена переглянулась с мужем, и они подошли к дочери и будущему зятю. Ульяна и Фёдор опустились на колени.

   – Благословляем вас, дети, ноне же идти под венец, – сказал князь Юрий. Княгиня Елена взяла с поставца перед иконостасом крест и подала его мужу. Он осенил жениха и невесту крестным знамением. – Благословляем исполнить начертанное судьбой и Всевышним.

   – Матушка и батюшка, дозвольте мне домой сбегать, уведомить родимых, – вставая сам и помогая подняться Ульяне, попросил Фёдор.

   – Беги, сын, беги. А мы тут невесту к венцу соберём, – ответил князь.

И всё закружилось в доме Оболенских.

В доме Колычевых – тоже. И хотя заявление Фёдора свалилось как снег на голову, оторопь была недолгой. Боярин Степан приказал подать к крыльцу коня под седлом, оделся и умчался в старицкий собор. Он не ждал, не гадал увидеть близ собора князя Юрия, встретил его удивлённо, но обрадовался.

   – Ишь ты, как согласно мы с тобой, – сказал Степан.

   – Так свёкру без тестя и пути нет. Идём же за милостью к епископу, – ответил Юрий.

Совсем немного времени понадобилось, чтобы все от мала до велика в Старицах узнали о скоропалительном венчании княжны Ульяны и боярина Фёдора. И вскоре в палатах невесты появились свадебные подружки, а в доме жениха – свадебные дружки. Они уже знали, что на сборы жениха и невесты отведено совсем немного времени, потому всё делалось споро. Подружки поднялись к Ульяне в светлицу и с песнями, с наговорами и шутками взялись собирать невесту к венцу. Зная, что у невесты ещё нет подвенечного платья, нашли в её сундуке-укладке шёлковое византийское платье-далматик, ленты, кисею, венец-корону. Девичью косу Ульяны подружки разделили стрелою на две – знак любви обоюдной, а гребень, которым расчёсывали косу, обмакивали в мёд, дабы жизнь невесты была сладкой. Нашлась и кичка, украшенная жемчугами. Всё это сказочно преобразило Ульяну.

Вот она уже и подвенечная, и в храм можно. И отец Ульяны вернулся ко времени. На дворе успели приготовить несколько саней, коней разукрасили лентами. Вскоре же на княжеский двор примчался жених с дружками – все в сёдлах, на боевых конях. Суета в палатах Оболенских вдруг стихла, и оторопь охватила многих: Господи, так пора уже в храм! Отец и мать взяли дочь за руки и повели к саням, усадили на медвежью шкуру, укрыли лисьим пологом. Две подружки сели рядом с нею – обе княжны. Князь Юрий махнул рукой и велел ехать к храму. И кони помчали, заскрипел под полозьями снег. Следом жених с дружками вылетели со двора. И вот уже короткая улица позади, вот площадь и впереди старицкий кафедральный собор Успения. Епископ Иона и князь Андрей ждали на паперти свадебный поезд. Вот все уже выстроились в шествие и направились в храм. Епископ шёл впереди, князь Андрей – между женихом и невестой.

В соборе яблоку негде было упасть. Старицких горожан привлекло в этом венчании немало таинственного. Помнили они, что княжна Оболенская была засватана многие годы назад князьями Голубыми-Ростовскими. И кое-кто даже чуда ждал: вот настанет главный миг венчания и в храм влетит истинный жених, князь Василий Голубой-Ростовский. Ан тому «чуду» не дано было свершиться. Венчание закончилось благополучно, под божественное пение канонов и при молчаливом ликовании собравшихся сродников Колычевых и Оболенских. Вот уже и обручальные кольца надеты, жених и невеста поцеловались, их помазали миром. И зазвучал торжественный псалом.

Возвращались молодые медленно, шли пешком. Из храма их сопровождали сотни горожан. Ворота подворий князей Оболенских и бояр Колычевых в этот день были распахнуты для всех старичан. На дворах там и тут горели жаровни, на них жарились поросята, бараны, птица. На столах для всех, кому не хватило места в трапезных, было в достатке хмельного и яств. Молодожёны, как и положено, сидели за свадебным столом в доме Колычевых. Веселье не стихало до глубокой ночи, а с утра всё началось вновь, но уже в палатах князей Оболенских. Фёдор и Ульяна порадовали в застолье гостей и близких. И вечером и утром они были прекрасны, многажды под громкие призывы «горько», «горько» сомкнули уста в жарких поцелуях. Да у них были и особые заботы. Судьба отвела им всего две ночи из многих дней и ночей свадебного медового месяца. Позже Фёдор и Ульяна сойдутся во мнении, что эти две ночи были самые счастливые в их жизни. Пока же они пролетели как один миг.

Накануне Богоявления Фёдор Колычев, а с ним ратник-побратим Донат и три воина из личной сотни князя Андрея ранним утром покинули Старицы. Провожая Фёдора, князь наказал ему:

   – Въезжай в Москву, минуя заставы. Иди к князю Ивану Ярославскому. Он даст тебе кров и скажет, к кому идти, помимо тех, кого назвал я.

   – Исполню, как велено, князь-батюшка, – ответил Фёдор.

   – Помни и то, что полусотня придёт в назначенный день. Ты её встретишь за Москвой в селе Хорошево. С нею и придёшь к Разрядному приказу. Теперь с Богом в путь.

Через сутки с лишним в сумерках морозного январского дня Фёдор миновал село Хорошево, проторённой тропой перебрался через Москву-реку и глухой окраиной въехал в Москву. Она показалась Фёдору затаившейся, настороженной. На улицах было мало пешеходов и вовсе не видно конных упряжек. Старицкие воины успешно добрались до церкви Успения на Бору, близ которой ещё великий князь Иван Третий дал землю новгородцам и ярославцам для подворий. Ярославский двор князя Ивана был построен совсем недавно. Добротные строения, возведённые из кондовой сосны, ещё не потемнели от времени, и в покоях всюду гулял терпкий запах смолы, которая янтарными брошами покоилась на боках толстых, в обхват, брёвен.

Князь Иван Ярославский лишь вошёл в зрелый возраст. Светлолицый, голубоглазый, волосы цвета спелой соломы, как у большинства волжан выше Ярославля, сухощавый и стройный. Он встретил Фёдора приветливо, по-свойски, потому как знал его.

   – Здравствуй, боярин.

   – Здравствуй, князь, – ответил Фёдор.

   – Как путь одолел? Поди, замёрз по такой стуже?

   – Спасибо. Бог миловал. Да и пообвыкся уж на морозной лютости.

В трапезной было тепло, и всё в ней выглядело просто, по-русски: большой стол из сосновых янтарных досок, лавки при нём как сёстры. Лишь печь выглядела модницей, одетая в голубые изразцы. Фёдор коснулся её руками. Она была горячая, ласковая. И он ощутил, что всё-таки продрог на морозе, передёрнул плечами.

Князь Иван заметил движение Фёдора.

   – Воины твои в людской, их обогреют, накормят. И тебя прошу к столу. Вижу, сугрев тебе нужен. Вот медовуха крепкая, а ещё задорнее первач хлебный.

Фёдор отозвался на приглашение хозяина не мешкая. А выпив огненного первача и закусив рыжиками и копчёной осетриной, почувствовал, как сходит озноб, и повёл речь о том, с чем был послан:

   – Князь Иван, низко кланяется тебе сродник твой князь Андрей Старицкий. Он в большой печали и тебя зовёт попечаловаться за его кровного брата Юрия Дмитровского.

   – Что ж печаловаться? – отозвался князь Иван. – Тем не поможешь Юрию, и Глинских тем не удивишь. Не сказывал ли тебе князь Андрей, как мыслит высвободить Юрия из-за сторожей?

   – Сказывал. Потому я и примчал в Москву, дабы миром порадеть за истинного наследника Мономахова трона. Побудить всех, кому близок Юрий Дмитровский и кому чужды Глинские-иноземцы. И слово князя Андрея я привёз в первую голову. Назови, княже, всех москвитян, к кому могу войти с доверием.

   – Зачем только москвитян? А тверичи, ростовские, рязанские, владимирские и иные? Как обойти их? Теперь вся Русь пойдёт на Глинских. Считай, что мы, ярославские, первыми сойдёмся с чужеземными татями. Да встанут плечом к плечу с нами князья Кубенские, Слуцкие, Прозоровские, Морозовы-Тучковы, Глебовы-Засекины, Шаховские и Хохлаковы. – Князь Иван долго и с жаром называл фамилии многих славных княжеских и боярских родов, кои, как он считал, по первому зову поднимутся на защиту наследника трона Рюриковичей.

На другой же день сам Иван Ярославский и Фёдор Колычев пошли по кругу с призывом порадеть за истинного престолонаследника. Но всё оказалось не так просто, как мыслил горячий Иван Ярославский, как рассчитывал осторожный Андрей Старицкий. Прошло много дней, протекли недели, а раскачать-поднять московских вельмож не удалось. И время было упущено. Страх тяготел над князьями и боярами с того самого часа, как по воле государева опекуна Михаила Глинского вслед за Юрием Дмитровским и его придворными был схвачен и заточен в тюрьму князь Андрей Шуйский.

Позднее Фёдор вспомнит и переберёт в памяти всех, кого называл Иван Ярославский, помолится за спасение их душ, потому как все они будут уничтожены князьями Глинскими. С ними поступят коварно. Все они будут позваны в Кремль для беседы и советов по государеву делу. И там, в Столовой брусяной палате их всех возьмут под стражу и заключат в тюрьму.