Текст книги "Честь воеводы. Алексей Басманов"

Автор книги: Александр Антонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 38 страниц)

Вскоре же после бани Алексея повели к царю. На постой Ивану Грозному освободили от семьи лучший дом в селе. Царь Иван восседал за трапезой, когда ввели Басманова. Глянув на него, царь Иван понял, что Алексей хмелен, но пока в меру. Близ царя сидели его сын, царевич Иван, удалой и бесшабашный девятнадцатилетний молодец, Афанасий Вяземский, Малюта Скуратов и Василий Грязной – первые советники и исполнители его воли. По другую сторону стола стояла свободная лавка. Царь показал на неё и повелел:

   – Садись, боярин. Речь поведу с тобой.

Басманов сел, плечи расправил, голову поднял, готовый ко всему. Даже к тому, что выйдет из поварни сын его Федяша и подаст ему кубок с отравным зельем. Так Федяша подносил неделю назад кубок боярину Василию Матвееву. Угощал и приговаривал: «Сладкое зельице». Но этого не случилось: не подали кубок от имени государя. Он же спросил:

   – Данилыч, ты догадываешься, зачем я тебя в бане приказал помыть, справу боярскую дал и хмельным велел угостить?

   – Всякое на ум приходит. Да что с того, государь?

   – Похвально, что равнодушен. Ан нет, я порушу твоё спокойствие сказанным. Как ты думаешь, что стало с твоим побратимом митрополитом Филиппом?

   – Мрачные раздумья мучают, государь. Он ведь нарушил клятвенное целование, и я знаю, что бывает с клятвопреступниками.

   – Твой ум цепок, но недалёк. Награждён твой побратим милостью царской безмерно. Господи, скажут ли потомки, как я был добр к недругам своим? Так вот, Данилыч, по доброте своей я дал митрополиту Филиппу волю и проводил его свободно в Соловецкую обитель. Пусть постоит там игуменом, сколько Бог пошлёт. – В лице Ивана Грозного не дрогнула ни одна чёрточка, но захмелевший Басманов не принял эту ложь с довернём. Сказал, однако:

   – Земной поклон тебе от всех россиян за сию милость ь опальному митрополиту. – И Басманов встал, поклонился царю. Вновь сел. – Мне даже трудно поверить, что в сей час владыка Филипп где-то на пути в Соловецкую обитель. Нет, мне что-то не верится, государь. Ведь он же твой супротивник.

   – Что с того, что он инако мыслит? Я хочу быть добрым к инакомыслящим. Только и всего. Тебе же в укор. Как это ты не веришь царю, ежели я сказал?

Хмель уже взял волю над норовом Алексея, напитал дерзостью, лишил всякого страха, покорности, раболепия. Видел он сидящего за столом разбойного атамана в окружении матерых злодеев. И захотелось Алексею накалить царя так, чтобы тот сгорел или лопнул от гнева. Но он ещё не всё узнал от царя, что хотелось узнать в последние предсмертные часы.

   – Я бы поверил, государь, ежели бы ты миловал мою просьбу и показал благословение митрополита наказать славный город Новгород. Покажи, я поверю, что ты его отпустил с Богом. И ещё умоляю тебя прогнать от себя Федяшку Басманова, потому как он скоро вовсе катом обернётся и тебе должно его беречься. Как исполнишь мою просьбу, моё моление, так зашивай меня в медвежью шкуру и отдавай на потеху своим собачкам. Мало же тебе было потехи, как князя Никиту Серебряного отдал псам.

Сказанного Алексеем было достаточно, чтобы на губах Ивана Грозного выступила пена бешенства. Но сила воли у него была ещё могучей, он сдержал приступ ярости, при котором мог бы сам вырвать саблю и принялся бы по частям убивать плоть ненавистного отныне ворога. Он вытер губы, глотнул сыти – хмельного он никогда не пил – и довольно спокойно произнёс:

   – Грамоту митрополита ты не увидишь, её нет. И неправду я изрёк по одной причине. Хотел в одном быть к тебе милосердным: чтобы ты преставился с умиротворённой душой. – Иван Грозный встал, протянул к Басманову руку с указующим перстом. – Твой побратим больше за нас не помолится. Вот мой нежный сотоварищ, любезный Лукьяныч, умиротворил его вечным сном. – И царь положил руку на плечо Малюте: – Так ли я изрёк, мой преданный слуга?

   – Так, батюшка. Целую крест. – И Малюта поклонился.

   – Теперь ты веришь слову царя? – спросил Иван Грозный Басманова.

   – Верю, государь. По-иному ты и не мог поступить. Ты в веках будешь проклят, как злодей. Сказано же о тебе в летописях в день твоего рождения: «И родилась в законопреступлении и в сладострастии лютость».

   – Вы слышите, как он меня казнит? Вы слышите? Да, я лют со своими врагами. И ты после Курбского и Колычева есть мой самый заклятый враг за сей упрёк! – К царю вновь прихлынул приступ гнева. Но он упал в кресло и закрыл лицо руками, тряся взад-вперёд головой.

В избе стояла мёртвая тишина. Алексей Басманов встал, шагнул к столу и налил из братины в чей-то кубок княжьей медовухи, выпил её. Грохнув об пол кубок, пошёл плясать и запел:

 
И-эх, Соловей-разбойник,
Выходи на бой!
Выходи, поганец,
Поратуюсь с тобой!
 

И, упав на лавку, Басманов, как и царь, закрыл лицо руками. И вновь воцарилась тишина. Наконец Иван Грозный открыл лицо, сказал тихо, каким-то ломким голосом:

   – Причастен он к измене Новгорода. Ведите его в цепях туда. Там и будем судить на Волховом мосту. – Ни на кого не глядя, он встал и, словно немощный старец, поплёлся в боковушку, где ему было приготовлено ложе.

К Басманову подбежали князь Афанасий Вяземский и боярин Василий Грязной. Они схватили его за руки и увели из избы.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
НЕПРАВЫЙ СУД

В Корыстыни царь Иван простоял с ратью несколько дней. Не прошла ему бесследно «душевная» беседа с Алексеем Басмановым, он страдал душою, был мрачен, не появлялся за трапезой. И будет чуть позже ясно, что все эти дни царь накапливал в себе ту самую лютость, в коей обвинил его любимый прежде им конюший Алексей Басманов, заводила и весельчак.

В Новгород царь Иван и опричная рать приехали накануне Дня Богоявления – Крещения Иисуса Христа. Расположился царь на Торговой стороне, занял палаты Ярославова дворища. Опричная же рать богоявленскую ночь и день коротала у костров, а как праздник миновал, воины принялись изгонять из домов всех горожан Торговой стороны и поселились в опустевших жилищах основательно и надолго.

Ещё и колокола от звонов не остыли, как по спискам Опричного приказа «чудовище начало пожирать своих». Весь мост через реку Волхов был превращён в огромный помост, на который свозили приготовленных к смерти «изменников». Там им отрубали головы и сбрасывали трупы в Волхов, где под мостом для этой цели разбили лёд и очистили от него реку. Многих по воле царя не убивали, а лишь связывали руки и ноги и тоже бросали в реку. Всему этому страшному злодеянию царь придал особый ритуал. С рассветом на мост привозили Алексея Басманова и привязывали к столбу, укреплённому на середине моста. Сам царь, укутанный в меха, сидел на возвышении, устроенном для него. Он садился в кресло, под ноги ему клали мешок с калёным песком, и начиналось «следствие!». Оно было скоротечным. Опричники приводили жертвы, дьяки записывали их имена в обиходную книгу. Потом Василий Грязной и Михаил Безнин подводили приговорённых к Алексею Басманову и спрашивали:

   – Знаком ли тебе сей изменник? Он ведь был наместником в твоём граде.

   – Знаем, – отвечал новгородец. – Да не помню, чтобы он подговаривал кого к измене.

   – Скрываешь. Да будет смерть тебе за сокрытие преступника, – заявлял Василий Грязной.

Новгородец бледнел, в глазах появлялся ужас, и он кричал:

   – Помню, помню, батюшка-боярин! Он подговаривал нас на Соборной площади. Пощадите!

Дьяк торопливо записывал признание. Грязной подходил к Ивану Грозному.

   – Батюшка-царь, новгородец Васюков покаялся и признал Басманова. Да, тот верховодил заговором. Да и новгородец с ним заодно!

   – Чините расправу, – со взмахом руки говорил Грозный.

И жертву вели к краю моста, там кидали на плаху и отрубали голову. Она летела в Волхов.

Первые две недели с рассвета и до темноты опричная рать опустошала Новгород. Все ворота из города были закрыты и держались под усиленной охраной. Жители не могли покинуть город и пребывали в панике. Никто не знал, чья очередь настанет через час, через день. По мосту мимо привязанного к столбу Басманова и восседающего на «троне» царя весь день проезжали подводы на Ярославово дворище с имуществом горожан, отобранным «по розыску». И когда царь Иван уставал смотреть на однообразное убиение новгородцев или не хотел видеть, как приводят на мост молодых матерей, связывают их вместе с детьми и сбрасывают в Волхов, он уходил в палаты отдыхать. А на его место садился царевич Иван и продолжал так же отрешённо и жестоко уничтожать «заговорщиков» и «изменников».

Позже достойный доверия великий русский историограф Николай Михайлович Карамзин так опишет события, свершившиеся в Новгороде зимой 1570 года: «Некому было жалеть о богатстве похищенном: кто остался жив, благодарил Бога или не помнил себя в исступлении! Уверяют, что граждан и сельских жителей изгибло тогда не менее шестидесяти тысяч человек. Кровавый Волхов, запруженный телами и членами истерзанных людей, долго не мог их пронести в Ладожское озеро. Голод и болезни довершили казнь Иванову, так что иереи в течение шести или семи месяцев не успевали погребать мёртвых, бросали их в яму без всяких обрядов».

В те же дни расправы над новгородцами случилось на мосту через Волхов событие, которое, кроме царских приближённых, самого царя и двух десятков опричников, никто не заметил. Каждый день, страдая душой и сердцем за новгородцев, боярин Алексей Басманов ждал своего часа. Уже были записаны в обиходные книги со слов «свидетелей» тысячи показаний о том, что он, Басманов, был главой заговора в Новгороде, подбивал как именитых граждан, так и простых людей на измену и отход к Литве. Приговор себе он уже давно знал: его ждала смерть. Не знал он лишь того, как она будет исполнена и кто станет её исполнителем.

Но однажды, на исходе третьей недели стояния на мосту, в благодатный солнечный день неуёмный нрав Басманова взбунтовался. Ему надоело жить в мучительном ожидании смерти. И он задумал найти эту отраду сам. Не знал он пока лишь одного: как достичь желанной цели. Привязанный к столбу, он даже не мог наложить на себя руки. Он молил Бога поразить его рукой карающей, но Бог не отзывался на призыв. Случалось, он кричал царю Ивану, когда тот был на помосте: «Покарай же, покарай меня, царь праведный!»

В Иване Васильевиче наряду с ненавистью к Басманову уживалась ещё некая малая толика не источившейся любви. И эта толика подвигла царя Ивана на «милосердый» поступок. В тот час, когда на мосту ждали казнимых из-за пределов Новгорода, из дальних селений и монастырей, царь Иван скучал. Но вот он о чём-то задумался, посветлел ликом и позвал Скуратова:

   – Вот что, Лукьяныч. Пришли на помост седмицу бывалых опричных бойцов. Ещё десяток, дабы близ меня поставить. А потом развяжи Данилычу руки и ноги и положи неподалёку свою сабельку. А там посмотрим, выйдет ли ноне у нас потеха.

Скуратов слушал государя внимательно. Но что-то смущало его в этой царской затее. Зная, что оружный Басманов страшнее медведя или дюжины умелых бойцов, Малюта предупредил царя Ивана:

   – Ты бы, батюшка, остерёгся. Оружный Басманов не на тех, кто дастся в руки живым. И тебе может быть урон.

   – Делай, как я сказал. И не гневи меня. Ишь, волю взял перечить.

   – Исполню, батюшка, как велено. Прости, родимый, – ответил Малюта. – Вот только сабельку булатную жалко.

   – Ну и татарин же ты скупой! – вспылил Иван. – Возьми мою, дамасскую. И уходи с глаз. Да позови ко мне Федяшу Басманова.

   – Он с царевичем да с собачками бычка гоняет-травит на дворище.

   – Пусть прекратят забаву. Нужен мне Федяшка.

Малюта поклонился, ушёл. Тотчас послал Митяя Хомяка за Фёдором, наказал:

   – Скажи, чтобы мигом был здесь, дабы не прогневать батюшку.

   – Так и скажу, – ответил Хомяк и убежал на Ярославово дворище, благо оно от моста было рукой подать.

Проводив Хомяка, минуя придворных за спиной царя, Малюта поспешил с моста за опричниками. Возле торга не меньше сотни их жгли костры, грелись. Малюта подошёл к ним.

   – Седмица нужна самых отважных. Подходи ко мне, кто смел.

К Малюте подбежало десятка два молодых крепких опричников. Он отобрал из них семерых и отдельно десятерых. Первым сказал:

   – Пойдёте биться с воином. Он силён и страшен.

   – Сдюжим, – дружно отозвались опричники.

   – Смотрите, голову снесёт – не жалейте.

Сказал слово и десятерым:

   – А вы встанете близ царя. И Боже упаси, ежели вас тот воин срубит – тоже головы не сносить.

   – Не посрамим свою честь, батюшка-воевода, – ответил высокий, статный и весёлый опричник.

   – Мы того барса за лапки схватим и раздерём на половинки, – засмеялся детина, похожий на лешего.

Чуть позже у них у всех в груди появится ледок, когда они увидят того воина, против которого им придётся стоять не на живот, а на смерть.

   – Тогда все за мной. – Малюта повёл опричников на мост.

Фёдор Басманов прибежал к царю стремглав. Не глянув на отца, что был привязан к столбу, присел возле ног царя, сверкнул чёрными глазищами, сказал:

   – Батюшка-государь, ну и потеха была! Твой любимый Орай на спину бычку прыгнул и за загривок его, за загривок начал рвать!

   – Гоже, гоже, сынок. Да делу время, а потехе час. Вон видишь, твой родимый стоит? Ты знаешь, что ему грозит?

   – Ведаю, государь-батюшка. – Горящие глаза Фёдора чуть потускнели.

   – Так вот приспело время тебе порадеть за него.

   – Батюшка-государь, избавь. Не могу я радеть за твоего клятвопреступника. Избавь, батюшка, – чуть не застонал женоподобный красавец. – Да я бы его сам...

   – Ты поперёд батьки в пекло не лезь. Ты же не знаешь, о чём я прошу. И всего-то хочу, чтобы ты избавил его от страданий. Эвон, три недели тут стоит на морозах. Эка поруха! Да как можно такое вытерпеть! Вот и облегчи родимому страдания.

   – Ой, батюшка-государь, не по уму мне сия загадка.

   – Раскрою ту загадку, ежели ты по-прежнему любишь царя.

   – Как же мне не любить тебя, благодетель! На том и крест целовал и ноне целую. – Фёдор встал на колени и приложился к нагрудному кресту царя. – Я твой раб, и служить мне до исхода дней тебе.

   – Вот и славно. Слышу голос преданного мне сына.

Басманов видел, что происходило на помосте. И как крест целовал у царя сынок Федяша, тоже видел. Подумал: «К чему бы это? На что он призывает Федяшу? Ишь ты, улыбаются, о благом речь ведут. Вот бы услышать. Вон что-то передал царь Федяше. Да тайно, дабы никто не заметил. Федяша под кафтан спрятал. Сел поудобнее, на меня смотрит. Подойди, подойди ко мне, сынок. Я не хуже царя тебя словом согрею».

Однако внимание Алексея отвлекли опричники. Сперва их появилось семеро, и они кучно встали неподалёку от него. Потом пришли ещё десять и окружили помост царя. Следом за ними прибежал Лукьяныч, подошёл к царю, что-то сказал. Царь Иван ему не ответил, только согласно покивал головой. И вот Малюта приблизился к Басманову. Он и раньше подходил к нему, говорил то шутя, то серьёзно: дескать, покайся перед царём, и он помилует. Алексей в эту сказку не верил и не хотел просить у Ивана Грозного милости, ибо знал, что её не будет. Малюта предупреждал: «Смотри, не обмишулься». И вот он снова рядом.

   – Чего тебе, Лукьяныч?

   – Да по твою душу пришёл.

   – Перепродать, что ли, надумал? Тебе-то от моей души ни вару, ни товару.

   – А ты не смейся. Вечно ты надо мной изгаляешься, – без обиды в голосе сказал Скуратов.

   – Ну-ну, говори о своих каверзах.

   – Вот сейчас я сниму с тебя путы и дам тебе волю. Сие есть милость царская. А как ты ею распорядишься, это уж не моё дело, а твоё. – И Малюта принялся развязывать за спиной Алексея сыромятные ремни.

   – Дошло-таки до него моё моление! Да ты не тяни, не медли! Там и всего-то три узла, – торопил Басманов Скуратова.

Малюта снял с Алексея путы и предупредил:

   – Стой и ни шагу вперёд, пока не скажу. Да помни: ты больше не опальный, ты только воин! Воин! И вон басурманы стоят, на которых тебе идти. И вот я сабельку дамасскую положу на мост. Она в подарок тебе от царя. А как уйду, там уж твоя воля. Делай всё, как разумение подскажет.

   – Спасибо, Лукьяныч. И до тебя дошла моя молитва. Слава тебе, Господи. Был воином и умру им.

   – Ну с Богом, Данилыч! – Скуратов отошёл от него на три шага, обнажил саблю и положил на мост. Сам быстро ушёл под защиту опричников, охранявших царя Ивана.

Алексей сжал кисти рук в кулаки, разжал и так повторил несколько раз. Почувствовал, как кровь потекла к ним. Сделал первый шаг к сабле.

В тот же миг к нему стали приближаться семь опричников с обнажёнными саблями. Алексей поспешил к оружию. И вот оно уже у него в руках. Эфес изукрашен алмазами, сталь воронёная – остра сабелька, перо на лету рассечёт. Хороша. И по руке могучему воину. Да глянул на семёрку опричников, и зябко стало. «Ой, не одолею», – мелькнуло у него. А присмотрелся к ним и заметил, что они боятся его. «Да одолею, одолею! Что-нибудь да и получится из этой забавы!» Шагнул навстречу опричникам и запел:

 
Эх, комарики-сударики,
Вейтесь, вейтесь вокруг сабельки!
А я вас порублю!
А я вас порублю!
Я вам головы сниму!
 

И-эх! Вознёс Алексей под небеса «И-эх!» и пошёл в сечу. Вспомнил он Нарву, крепостную стену и на ней против себя десять рыцарей, укрытых броней. А у него в руках только щит да меч. Да рядом побратим Глеб. Разметали они рыцарей! Разметали! И Алексей нанёс первый удар. И было в нём столько силы и ярости, что опричник, получивший удар, остался безоружным. А пока другой замахивался, Алексей вонзил ему саблю в подреберье. Да тут же ткнул в спину потерявшего оружие. Пятеро на одного – это уже полегче. И пошла пляска. Годы Алексею не помеха. Уже седьмой десяток, а он вёрток и резв, словно конь-трёхлеток. Кто-то уколол его в левую руку, а он ответил наотмашь разящим ударом. И вот уже только четверо против него.

На мосту все замерли. Царь Иван не усидел в кресле, поднялся, смотрит, как его бывший любимец дорогу в Царство Небесное прорубает. И даже порадовался: «Молодец, Данилыч! Молодец! Так их пёсье племя!»

Той минутой Алексей ещё один удар пропустил – полоснули бок. Да есть ещё силы, есть. И он в прыжке пронзил сердце обидчика. И только трое против него. Только трое! Что там за их спинами? Ах, если бы свобода! Но ещё трое против одного. И теперь настал их черёд. Рассвирепели, сплотились, пошли на Басманова стеной. А ему того и надо. Ложный выпад, прыжок вправо и удар в развороте в левый бок. Разящий удар – и стена развалилась. Теперь перед Басмановым только двое. И они пятятся. Он вновь запел:

 
Эх, комарики-сударики,
Вейтесь, вейтесь вокруг сабельки!
А я вас порублю!
А я вас порублю!
Я вам головы снесу!
 

Два молодых крепких опричника испугались. Они пятились, уходили от ударов. Царь Иван злился, негодовал. Искорки приязни к Басманову погасли. Он видел, что пятеро его воинов валяются убитые на мосту, он костерил Малюту за то, что тот не нашёл умелых бойцов: «Бес тебя попутал сосунков послать!» И тут же порадовался: «А ведь Данилыч-то жив! Он же мне и надобен такой!» Царь Иван повернулся к Фёдору Басманову, стоявшему за его спиной, и сказал твёрдо, чему не поперечишь:

   – Иди, сынок, твой час настал.

Фёдор лишь поклонился. Ужом скользнул с помоста, пробрался за ним до места схватки и затаился за столбом, к которому был привязан отец. Потом, низко пригнувшись, стал со спины подкрадываться к нему, увлечённому победной схваткой. Вот уже осталась сажень, полсажени. В руке Фёдора блеснул кинжал. Алексей Басманов в этот миг почувствовал за спиной что-то неладное и повернулся к сыну. Но было уже поздно. Удар Фёдора под левую лопатку был смертелен. Алексей всё-таки увидел, что это был его сын, и, падая, прошептал:

   – Да хранит тебя Бог, Федяша.

В это мгновение Фёдор ещё не знал, что потерял не только любящего отца, но и государя-батюшку. Царь Иван отвернулся от места схватки. Фёдор стоял над трупом растерявшийся. Он пошёл к царю, чтобы отдать окровавленный кинжал его владельцу. Но царь Иван заслонился Малютой и сказал ему так громко, что все окружающие услышали и вздрогнули. Услышал сказанное царём и Фёдор. Эти слова прозвенели у него в ушах словно приговорный колокол:

   – Сей же миг убери от меня отцеубийцу! Я боюсь его!

Скуратов ещё не успел сделать знак опричникам, охранявшим царя, как Фёдор понял, что попался в сети не менее коварные, чем те, которые были расставлены его отцу. Но он знал государя, как ему думалось, лучше, чем отец, и не пожелал оказаться в сетях.

   – Остановись, батюшка-государь! – крикнул Фёдор. – Я не отцеубийца, но по твоей воле убивший клятвопреступника. Мой отец – ты! Многие тысячи раз ты называл меня сынком, сыном!

   – Лукьяныч, ты слышал моё повеление?! – гневно произнёс царь.

   – Да, батюшка! Исполню! – И Малюта сам побежал к Фёдору.

   – Остановись, Скуратов! – звонко приказал Фёдор. – Никто не подойдёт ко мне, пока государь не скажет, что я его сын!

   – Поганец! Ты мой раб, а не сын! – крикнул в гневе Иван Грозный. – Убейте же его!

Фёдор подбежал к отцу и взял его саблю. Но опричники уже валом навалили на него. Размахивая саблей, Фёдор отступал к краю помоста. Но за шаг до пропасти он остановился, поднял саблю и повелительно сказал:

   – Стойте! Слушайте все! Никто из рода Басмановых ещё не был казнён! Вы можете меня убить, но не казнить! И это ещё не всё. Слушай, государь! И ты, царевич Иван, внимай! Вчера, батюшка, твой любимец пёс Орай читал мне Книгу судеб. И я переложил читанное им. Он пел:

 
Царь сынка убьёт Ивашку
Посохом тяжёлым!
Народ крикнет: «Понарошку,
Разума лишённый!»
 

Жди, царевич Иван, от батюшки своей смерти! – И взыграла-таки в Фёдоре кровь Басмановых. – И-э-э! – вознёс Фёдор и бросился с саблей и кинжалом на опричников. Он налетел так стремительно, что сразу ранил троих.

Большего Фёдору сделать не удалось. Силы были неравными, да и боец он был слабый, оружие из его рук вышибли сразу. И четыре меча вонзились ему в грудь и в бок. Опричники подняли его на мечи и сбросили в Волхов.

Царь Иван Грозный не видел гибели Фёдора. Закрыв лицо бобровым воротником кафтана, он не то рычал от гнева, не то стонал от боли. А все, кто был на мосту, стояли молча, не зная, что делать. Лишь Малюта Скуратов не растерялся. Он взял царя под руки и повёл с моста.

Боярина Алексея Басманова повелением царя Ивана Грозного похоронили на Ярославовом дворище, близ храма Николая Чудотворца. По нему была отслужена панихида, в коей его называли достославным воителем и полководцем. Царь Иван отстоял на панихиде как истинный христианин.

Вскоре же после смерти Алексея Басманова казни в Новгородской земле были прекращены. Теперь у Ивана Грозного осталась одна забота: вывезти из новгородских монастырей всё добро в пользу опричнины. Царь больше не поднимался на мост через Волхов. Смерть Басманова нанесла Ивану Грозному тяжёлую душевную рану. Всё-таки он был любимым его сподвижником в делах опричнины. Однако «по словам князя Курбского и некоторых иностранцев, Иоанн наслаждался картиною отцеубийства, заставив Фёдора Алексеевича убить своего отца».

Трудно утверждать то и другое. Тайна душевных побуждений, порывов и деяний царя Ивана Васильевича Грозного всё ещё остаётся неразгаданной.

Москва – Финеево, 1995-2001 гг.