Текст книги "Честь воеводы. Алексей Басманов"

Автор книги: Александр Антонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 38 страниц)

К самому Фёдору Колычеву судьба окажется милосердной. Недели две он мотался по Москве, пытаясь вразумить столбовых россиян на противоборство с Еленой Глинской. Но однажды вечером, накануне Масленицы, подъезжая к дому дворянина Михаила Плещеева в надежде застать дома Алексея Басманова или перекинуться двумя добрыми словами с его жёнушкой Ксенией, он был остановлен конными воинами. Во главе их ехал боярин Иван Овчина. Он встал поперёк пути Колычева и тихо, но внятно сказал:

   – Зачем ты шастаешь по дворам? Твои потуги тщетны. Остерегись отныне, добром говорю.

   – С чего остерегаться, Иван Фёдорович? Две недели всё дома сижу. Да вот сегодня собрался навестить своего друга Алёшу Басманова, – ответил Фёдор.

   – Полно вздор городить! Как спущу с цепи послухов и видоков, обрешут тебя за милую душу. И друга подведёшь и сам до гробовой доски не отмоешься. А из-за чего? Того не ведаешь. – Иван Овчина совсем близко подвинулся к Фёдору и прошептал: – Князь Юрий Дмитровский преставился. Сказывают, угорел в келье.

   – Вон как! Да за что же его угрели? – выдохнул Фёдор.

   – Да вот так. Только никто не угревал. Молвили, уснул он, как младенец, и отошёл к Богу от нервного сотрясения. А тебе жить надо. Жить! – нажал Овчина на нужное слово. – Потому езжай на подворье к братьям, сиди и носа не показывай. А там скоро на ордынцев пойдём, потешимся. Хочешь, я тебя вместе с Басмановым в свою рать возьму? Там и свобода ваша живёт. Понял?

   – Спасибо, Иван Фёдорович, понял, – ответил Колычев и, не испытывая судьбу, миновал палаты Плещеевых, направил коня домой.

Услышанное от Ивана Овчины больно укололо Фёдора. Он ехал и думал о том, что князь Юрий Дмитровский вёл себя не как мудрый и прозорливый муж, умеющий взвесить свои силы и мощь противника, а как легкомысленный и отчаянный человек. И вот он схвачен. Лишён жизни. Насильственно. «А что дальше?» – задал себе вопрос Фёдор и не нашёл ответа. Одно он уяснил твёрдо: смерть Юрия Дмитровского освобождала его от долга перед князем Андреем Старицким, потому как сей князь не домогался трона, был верен крестному целованию. Так думал Фёдор, добираясь до Заяузья на подворье своих братьев.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
РАСПРАВА

Великая княгиня Елена после смерти супруга недолго предавалась печали. Да и времени на то не было. Вокруг неё шла тайная и явная борьба за власть. И сама она в этой борьбе играла не последнюю роль. Она не хотела смириться с тем, что рядом с её родным сыном встали опекуны, в коих она не нуждалась. И хотя Михаил Глинский был её дядей, она терпела его с трудом.

Как выпустили князя из тюрьмы, он изменился до неузнаваемости. В нём пробудились все худшие стороны характера. Спесивый и высокомерный, он жаждал власти. Он хотел быть не одним из опекунов, а единственным правителем державы при малолетнем великом князе. Однако у его племянницы были другие расчёты. Елена тоже стремилась к единовластию.

Дмитрия Бельского княгиня не терпела вовсе. Он домогался её внимания, пытался опорочить князя Ивану Овчину, занять место любовника при Елене. Однако великая княгиня любила Ивана Овчину искренне, не прятала своих чувств и в соперниках не нуждалась. С дворцовыми интригами она рассчитывала управиться без потерь для себя. А вот заговор князя Юрия Дмитровского и его сторонников напугал Елену серьёзно. Это была прямая угроза жизни как её, так и её сына, великого князя Ивана. Однако с помощью верного друга Ивана Овчины ей удалось упредить заговорщиков. Спустя девять дней после кончины Василия Елена позвала Ивана Овчину на тайную беседу и сказала ему:

   – Ты, мой любезный друг и мой любый, всё знаешь о том, что замышляет Юрий Дмитровский. Потому возьми его в хомут моим именем. И всех его сподвижников.

   – Ждал твоего повеления, матушка. А у меня всё готово. Нынче же в ночь и обратаю их.

   – Славный мой рыцарь, как бы я без тебя жила, – сверкая от возбуждения чёрными глазами, произнесла Елена.

   – Ради тебя, любая, я готов на всё.

Так и было. Ранней ночью одиннадцатого декабря на подворье Юрия Дмитровского налетели ратники Ивана Овчины и в одночасье взяли под стражу князя и более двадцати его вельмож. Князь Юрий спросил Ивана Овчину:

   – По чьей воле, лихой князь, ворвался ко мне?

   – По воле государя Ивана Васильевича. Да ежели ты не нарушал крестного целования, тебя утром и отпустят в Ярославскую землю, – с ясным ликом ответил Иван Овчина.

Но никому из ярославцев даже не предъявили обвинения в клятвопреступлении, и они сгинули в подземельях Кремля.

Спустя несколько дней княгиня Елена встретилась с Михаилом Глинским. И эта встреча была тайной. Говорила Елена полунамёками:

   – Дядюшка, вижу угрозу моему дитяти Иванушке. Порадей за него, любезный, отведи беду.

   – Кто ему угрожает, матушка? Вроде бы все вороги в сидельнице.

   – А ну как вырвется оттуда клятвопреступник князь Дмитровский? Соберёт он силу великую и лишит жизни нашего соколика.

   – Понял, матушка Елена, порадею, – ответил князь Глинский.

Он знал, что Юрий Дмитровский сидел в той же каморе, в коей некогда скончался великий князь Дмитрий. Ведомо было Глинскому и то, как Дмитрия лишили живота. «В жизни многое повторяется», – подумал Михаил Глинский и решил уготовить то же самое дяде Дмитрия, Юрию Дмитровскому. И Иван Овчина был прав, сказав: «Уснул он, как младенец, и отошёл к Богу».

У великой княгини Елены прибывали силы. Смущало её лишь то, что в Москве появился отшельник Ипат. Елена боялась этого человека, знала его силу и не ведала, как укротить её.

Ипат пришёл в Москву вскоре после смерти великого князя Василия. Высокий, крепкий, со смоляной бородой, с глазами, горящими, аки сатанинские, он пугал не только москвитянок, но и бывалых московских мужей. Сказывали, что под его взглядом купцы доставали из-за пазухи кошели с деньгами и с поклоном, ни за что ни про что отдавали чародею. Однако Ипат недолго бродил по московским улицам. Однажды он вошёл в Кремль, дождался часа, когда великая княгиня выходила из дворца и шла в Благовещенский собор на литургию. Тут-то он и показался Елене. И взглядом ожёг, напомнил о себе. Елену что-то перенесло в лесную чащу за Боровск, в чертог отшельника Ипата, вспыхнула молния и озарила всё, что с нею происходило без малого три ночи и три дня, чего она ранее не помнила, не ведала. И всё, что она увидела, чему явилась участницей, блаженно отозвалось в её душе. Елена улыбнулась Ипату и сделала лёгкий поклон, нисколько не заботясь о том, как примут сей знак внимания к чужому человеку её приближённые.

А Ипат уже любовался маленьким великим князем, который держался за руку мамки-боярыни. Он сумел поймать глаза княжича Ивана и пронзил его своим взглядом. Великий князь вздрогнул, зажмурился и побледнел. Но прошло несколько мгновений, и он ощутил в груди облегчение. В его сердце зажглась смелость, и Иван сказал Ипату:

   – Ты мне люб. Приходи на трапезу в мои палаты.

Князь Михаил Глинский, который шёл за Еленой, тоже обладал сильным обжигающим взглядом, но оказался слабее Ипата и ощутил на спине озноб. И будь в сей миг его власть, он погнал бы из Кремля чародея, но не решился и слова вымолвить: Глинский знал от княгини Анны, кто перед ним. Лишь дерзкий воевода Иван Овчина не смутился перед странным пришельцем. И когда Елена с сыном ступили на паперть собора, он подошёл к Ипату и произнёс:

– Пустынник, ты забудь, что тебя звали в княжеские палаты. Там тебе нет места.

Однако Иван Овчина ошибался. Ипат через день появился в великокняжеском дворце и был принят с почестями. Одет он был не в рубище отшельника, а в московские городские одежды, кои носили не бедные люди. О том позаботилась мать Елены, княгиня Анна, которая по праву считала Ипата близким человеком.

Раскол в стане Елены Глинской начался с малого. Боярин Иван Овчина хотел защитить честь великой княгини и уберечь её от влияния Ипата. Он знал о связи Елены с Ипатом, случившейся пять лет назад: один из дворовых воинов княгини Анны был его послухом. И теперь князь Овчина боялся новой вспышки порока Елены. Да и ревность к Ипату одолевала Овчину, потому как он который год был любовником Елены. Княгиня Анна не любила Ивана Овчину и взялась исподволь настраивать против него дочь и Михаила Глинского. Дядя великой княгини Михаил Глинский о своём пёкся. Иван Овчина переходил ему дорогу и оттеснял его от кормила государственной власти. Вскоре же допущением Елены Овчина стал правителем, хотя и неофициальным. Глинский не мог простить Овчине его дерзкие происки. А Елена не потерпела потуги матери и дяди вбить клин в отношения с близким ей боярином. И тогда княгиня Анна пошла на разрыв с дочерью и благословила князя Михаила на бунт против великой княгини. Князь Глинский пошёл на поводу у княгини Анны и, строя планы на будущее, возмечтал о многом даже сверх меры.

Начиная борьбу за власть, за управление державой, Михаил Глинский решил, что, пока великий князь малолетний, нужно добиваться слияния России с Литвой, что пора на смену ушедшей с Василием Третьим династии Рюриковичей воссоздать династию Ольгердовичей, к коей князь причислял и себя. Видел Михаил Глинский на себе венец и бармы царские. И всё казалось князю, шло, как задумал. И судьбы племянницы и её сына были уже решены. Близился день дворцового переворота, и были уготованы места Елене и её сыну в одном из глухих северных монастырей. Таких мест на Руси для коронованных особ всегда хватало. И послушайся Глинский княгини Анны, быть бы дворцовому перевороту успешным. Она же настойчиво твердила, упрашивала:

   – Начинать тебе надо не с Елены и Ванюшки – они птицы малые, – а с кобеля Ивана Овчины. Уберёшь его, и всё пойдёт с Божьей помощью. Тут отшельник Ипат Боровский снадобьице мне принёс. Пять капелек в сыту[29]29
  Сыта – вода, подслащённая мёдом; медовый отвар на воде.


[Закрыть] сольёшь, и сон Овчине придёт вечный.

   – Семь бед – один ответ. Исполню, Аннушка, – согласился поначалу Глинский.

   – Теперь о другом слушай. Ноне вторник. Тебе Ивана до четверга надо убрать. А в пятницу чтобы на моём подворье все воеводы и князья тебе верные собрались. Да предупреди их, пусть приготовят оружных холопов. А как будешь вельмож собирать, не обойди вниманием воевод-полковников, кои при ратях стоят. Поклонись князю Семёну Бельскому. Ещё его брату Ивану. Окольничего Ваню Ляцкого приласкай: дюже отчаянный человек. На Ходынском поле князь Иван Воротынский с полком стоит, его моим именем позови. Не обойди и Богдана Трубецкого. Все они Ивану Овчине нелюбие таят и рати приведут. Что тогда Елена со своими стрельцами да иноземными гренадерами сделает? Да и ещё поберегись Басмановых и Колычевых. До них чтобы и слуху не дошло о нашем сговоре. Первые Ивана-княжича чтут, вторые Андрея Старицкого прочат в государи.

Так беседовали князь и княгиня Глинские, замышляя покушение на родных и близких им Елену и маленького Ивана.

Но тайная беседа на Варварке у тёплой печи не осталась неведомой людям князя Ивана Овчины. Он с ними поспевал всюду. И по этой причине ни княгиню Елену, ни Ивана Овчину, ни многих воевод, кои стояли за их спинами, подготовка к бунту и перевороту в Кремле не застала врасплох.

Боярин Иван Овчина знал, что князь Михаил Глинский – его злейший враг. Но поначалу он не предполагал, что стремление Глинского захватить власть зайдёт так далеко. Когда же правитель узнал, что грозит ему, Елене и маленькому великому князю, он запустил во всю силу Разбойный приказ, в коем со времён Василия Третьего служило так много послухов и доглядчиков, что их хватило бы приставить к каждому пятому горожанину. Они были всякие: конюхи, возницы, стольники, сенные девицы, коробейники, рынды. Все они исправно служили государеву делу, да прежде всего увёртливому князю-боярину Ивану Овчине. Потому главный телохранитель Елены знал о потугах Михаила Глинского всё, чтобы в нужный час пресечь действия пронырливого князя. И встреча Глинского с боярами, князьями и воеводами – недругами престола – на Варварке в палатах княгини Анны была ведома конюшему до последнего слова. И сыты Иван Овчина не пил в эти дни в Кремле по той причине, что знал об уготованном ему.

В памятную для многих москвитян пятницу подьячий Илюшка Карпов провёл близ заговорщиков на Варварке весь вечер. Умению Илюшки проникать в тайная тайных можно было лишь удивляться. Он был умным, ловким и учился сыску у своего отца Фёдора Карпова, дипломата, посла, сочинителя. На подворье Анны Глинской он пришёл днём под видом коробейника. Покружил по двору, в людскую зашёл, челяди товар показал-продал да на конюшню сходил, там и покинул подворье. Ан нет, в его кожушке и треухе, с коробом на груди удалился с подворья сторожевой холоп Анны Глинской, а Илюшка затерялся в княжеских покоях да нашёл себе место близ трапезной, где собрались заговорщики.

Ещё до рассвета на другой день, когда Москва почивала, к дому на Стромынке подкатил крытый возок и исчез во дворе. Раннего гостя встретил дядя Илюшки Карпова и увёл в дом. Там при свете лампады перед Иваном Овчиной возник сам Илюшка и поведал всё, что услышал в палатах княгини Анны Глинской.

– Было так, Иван Фёдорович-батюшка, – начал Илюшка. – Сошлась седмица бояр-князей: Богдан Трубецкой, Иван Воротынский, Иван Ляцкий, ещё братья Иван и Семён Бельские да сами Глинские – Анна и Михаил. – Илюшка говорил твёрдо, без запинок, словно читал с листа. – Беседу повёл князь Глинский. Сказал он: «Трудные времена настали для нас. Потому позвал вас, други, дабы мудростью вашей осветить путь. Советуйте, да вкупе исполним всё рьяно». И ответил Семён Бельский: «Устали мы от этих худых времён, а всё из-за него, Овчины-самозванного, правителя и прелюбодея. Пора плечи расправить». И тут распалился Иван Ляцкий: «Власть нашу уворовали Елена и Овчина. Совету бояр мудрых стоять бы опекунами при малолетнем государе. Но никто там ноне не считается ни с Бельскими, ни с Глинскими, ни с Воротынскими и Трубецкими. Власть в приказах у безвестных дьяков, а над Россией – у кобеля Овчины. И как же ты, князь Михайло, муж мудрый, дал волю своей племяннице, дабы она над тобой и над нами торжествовала!» – «Скорблю, но сие так, – покорно произнёс Глинский. – Хотя княгиня моего роду-племени, но мы, Глинские, как и вы, нынче не у кормила власти. Потому спрашиваю: готовы ли вы свергнуть Ивана Овчину и очистить Кремль от прелюбодейки?» И вновь поднялся князь Иван Ляцкий: «С тем мы и собрались, чтобы едино ударить по татям». И он призвал: «Поклянёмся же на кресте в верности делу, поклянёмся равно разделить удачу, встать первыми близ великого князя. Кто им будет, пока не ведаю!» И ответил князь Глинский: «Клянусь до смертного одра быть верным товариществу!» И все поклялись в том же. И тогда Семён Бельский сказал: «Отныне мы в боевом строю. Завтра же шлите своих людей в вотчины, пусть вашим словом ведут в Москву оружных холопов. Ты, князь Воротынский, и ты, князь Трубецкой, готовьте полки, дабы встали ратники на стены Кремля против наёмников Елены. Сроку на сборы нам пять дней. Там Елене и Ивану отдадим должное и поведём Русь». Вот и всё, боярин-батюшка, что наловил, – с облегчением вздохнул Илюшка, выложив добытое.

   – На том спасибо за верную службу. Будет тебе и награда, – ответил Иван Овчина и достал из кармана кафтана золотой червонец. – А пока вот тебе для начала на гостинцы и гульбу. Но о службе не забывай, будь под рукой.

Спустя день после сговора с единомышленниками конюший Иван Овчина с благословения великой княгини принял ответные меры. Под благим поводом – стояния на Оке против татар – были отправлены в Коломну и под Серпухов полки князей Воротынского и Трубецкого. Да туда же умчались гонцы с наказом воеводам Фёдору Лопате и Ивану Горбатому-Шуйскому вести свои полки на отдых в Москву. Через день Иван Овчина распорядился закрыть на всех заставах решётки и не впускать в Москву никакие ватажки. В эти же дни конюший Иван Овчина получил благословение своей возлюбленной Елены взять под стражу её дядю, Михаила Глинского. Ночью, нежась в постели великой княгини, Иван спросил:

   – Соколица моя ясная, ты ж не будешь страдать сердешно, ежели упрячем твоего дядюшку?

   – Боюсь его, аспида, он коварен не только для меня, он и родную дочь уязвил бы. Как я упрашивала его отправить в монастырь князя Юрия Дмитровского, как просила не трогать дмитровских вельмож! Потому говорю: не будет у нас с ним мира и согласия. И ежели я его не одолею, то он возьмёт верх.

На другой день утром конюший Овчина велел дьяку Разрядного приказа Третьяку Ракову найти Фёдора Колычева и немедленно позвать на службу.

   – До захода солнца мне должно увидеть его, – наказал он Дьяку.

Третьяк встретил Фёдора Колычева. Он шёл в Кремль, но, выслушав Ракова, направился в приказ, там и застал Овчину.

   – И во благо, что отозвался скоро, – заметил тот, увидев Фёдора.

   – Слушаю, князь-батюшка, – произнёс Фёдор.

В приказном покое было душно, тесно от множества служилых дьяков и подьячих. Овчина увёл Фёдора во двор.

   – Позвал я тебя, боярин, затем, чтобы ты должок уплатил.

   – В долгах ходить тошно и непривычно. Потому спрашиваю, князь-батюшка, в чём моя справа? Посильна ли?

   – Тебе всё посильно, – улыбнулся Иван. – Нынче в ночь пойдёшь с моими людьми к князю Михаилу Львовичу Глинскому. Объявишь ему волю великой княгини и возьмёшь под стражу.

   – Исполню, – ответил Фёдор. – Но ежели спросит, в чём его вины перед племянницей, тогда как?

   – Вину он узнает в пыточной. Но ты его не волнуй, скажи, что во дворце и услышит из уст великой княгини.

   – То верно. – Больше Фёдор ничего не сказал. Подумал же о многом, да прежде всего о судьбе князя Андрея Старицкого. Фёдор был уверен, что и князь Андрей обречён, но не знал, когда пробьёт его роковой час. «И спросить бы тебя, конюший Овчина, да боюсь: как бы не послал с конной сотней в Старицы привезти в Москву последнего князя на уделе». Спросил о воинах: – Когда и где мне взять ратников?

   – Вечером придут на ваше подворье. Десятским у них ратник Карп, сын боярский. Славный молодец.

Красавец Овчина казался мягким, обходительным. Его голос ласкал слух, он никогда не был злобен языком и лицом, но действа его были жестоки и непредсказуемы. Посылая ратников на подворье Колычевых, конюший накрепко привязывал к себе Фёдора и при любых поворотах дворцовой борьбы сделал бы его соучастником своих происков. Так и случилось бы, да коса на камень нашла, и поворот судьбы Фёдора Колычева для Ивана Овчины тоже оказался непредсказуемым.

Фёдор расстался с Иваном Овчиной и вернулся на подворье братьев. До вечера он мыкался, не находя себе места. Однако в сумерках сумел уснуть и проспал часа три. Проснулся в настроении хуже некуда. Вышел во двор, чтобы освежиться на морозе, но и стужа не помогла обрести равновесие. Фёдор был мрачен. Душе претило окунуться в дворцовую свару. Грязную, по мнению Фёдора, потому, что ни у той, ни у другой стороны не было дела до россиян. Живут они в неустроенности, ну и пусть. А две ватаги сойдутся по одной корыстной причине: ухватить покрепче в свои руки власть, престол. Они же, эти злочинцы, вкупе удушили истинного наследника престола – князя Юрия Дмитровского. Знал теперь Фёдор, что смерть Юрия на совести Елены и Михаила Глинских.

Карп приехал вовремя, привёл с собой десять конных молодцов, перед которыми и крепость не устоит, не то что усадьба князя под защитой холопов. Да и на защиту опальный князь не имел права: вершилось государево дело.

Фёдору вывели из конюшни коня. Он легко взметнулся в седло и подал голос:

   – За мной! Бог свидетель, мы выполняем свой долг.

От Заяузья до палат князя Михаила Глинского рукой подать. Но, покинув подворье братьев, Фёдор не спешил. Он покружил по улицам, словно путал след, посмотрел, нет ли где ватажки, – всюду было пустынно. Он отдалял неприятные минуты, кои ожидали его в палатах Глинских. Однако сколько ни кружи вокруг да около, а повеление великой княгини нужно было выполнять. И Фёдор неожиданно ударил коня плетью и рысью помчался вперёд. Вот и Варварка. За подворьем бояр Захарьевых сразу же палаты Глинских. Фёдор властно постучал в ворота. На дворе послышался говор, и кто-то громко спросил:

   – Кого нелёгкая принесла?

   – С государевым делом! Открывай ворота!

Но ворота не открыли, лишь из калитки на миг выглянул холоп. Карп в то же мгновение коршуном слетел с коня и вломился во двор. Холоп только ойкнул и отлетел от ворот. А Карп уже распахнул их.

   – Давай, боярин! – закричал он.

И конные въехали на подворье. Тут поднялась суматоха. По двору забегали челядинцы, будто они и не спали, да вскоре скрылись в палатах, закрыв за собой двери. Князь Михаил Глинский, коего уведомили о появлении государевых воинов, вместо того, чтобы отдаться на волю судьбы, приказал всем холопам вооружаться.

   – Никого не впускать! Рубить всем головы! – крикнул он своим людям. – Да саблю мне, саблю подайте!

Фёдор спешился и вместе с Карпом подбежал к дверям палат, постучал рукоятью сабли, потребовал:

   – Князь Михаил, именем государя великого князя открой двери!

В палатах никто не отозвался. Сам князь Глинский скрылся в опочивальне с двумя вооружёнными холопами. Они закрыли двери и завалили их всем, чем было можно.

   – Врёте, пся крев! – ругался князь. – Я вам не дамся, я порублю ваши головы!

Глинский знал, что его ждёт. За последние дни к нему трижды приходили от великой княгини и звали в Кремль. Он выгонял посыльных из палат. Но четвёртого посыльного – от княгини Анны – он выслушал. Она уведомляла, что их заговор раскрыт и ему не дано осуществиться. Он не поверил Анне. Теперь же понял, что она говорила правду, и знал, что племянница не простит ему измены. Когда-то князь был сильным воином, воеводой, храбро бился в сражениях и даже против русских, когда служил под знамёнами литовского государя Александра. Как он был ловок и силён в молодости! «Так неужели я ослаб духом? – взвинчивал себя князь. – Неужели испугаюсь принять смерть в схватке с врагами? Нет, тому не бывать!» И он выхватил из ножен саблю.

Воины Карпа уже выломали двери в палаты, ворвавшись в них. Осмотрев трапезную и другие покои и не найдя в них князя, Фёдор велел ломать дверь в опочивальню. Десять пар крепких рук схватили тяжёлую скамью, разбежались и ударили в дверь. Она раскололась, и только шапки полетели в разные стороны. Миг – и воины уже в опочивальне. Фёдор вбежал следом.

   – Ни шагу! Зарублю! – крикнул ему Глинский.

Фёдор опустил свою саблю, остановился в трёх шагах от князя. Он не спешил скрестить оружие.

   – Спрячь саблю, Михаил Львович. Ты обречён. Велено именем великого князя отвезти тебя в Кремль.

   – Я прежде тебе голову снесу! – вновь крикнул Глинский и замахнулся саблей. – В России нет великого князя. Свидетельствую: сын Елены Иван не есть сын великого князя Василия! Он – плод разврата! Тому очевидица её мать княгиня Анна. Она свела свою дочь с черкесом Ипатом. Он ноне в Кремле! Возьми его в хомут, и он откроется. Теперь уходи! Завтра я сам приду в Кремль и скажу своё слово Боярской думе. И пусть бояре меня судят, ежели есть за что!

Слушая откровения Михаила Глинского, Фёдор невольно встал на его сторону. Ведь ежели всё так – а он уже не сомневался в том, – как можно подвергать Глинского и всех его сторонников, истинных россиян, опале: они же против вознесённого на престол чужеродного княжича? И у Фёдора дрогнула рука с саблей: как можно наказывать за правду? Он миролюбиво сказал:

   – Хорошо, князь, насилия я над тобой не свершу. Но тебе должно сей же час, а не завтра идти с нами в Кремль. Иван ещё великий князь, и он на троне. Его повеление для нас от Всевышнего. Но ты не страшись, мы тебя не тронем.

   – Полно, боярин. Тебе должно знать, сколь жестоки те, кто стоит возле Елены. И сам я, случись, отправил бы изменника на дыбу.

Глинский вспомнил, как тридцать лет назад расправился за неверность с земским маршалком паном Яном Заберезским. Он ворвался со своими уланами в спальню маршалка и, не дав ему прийти в себя от сна, отрубил голову, велел уланам вынести её и бросить в колодец. «И как они помилуют меня, если и я, и там, в Кремле, – все мы палачи». И вовсе неожиданно для Фёдора князь Михаил сделал выпад и достал его саблей. Не сделай Фёдор малого движения в сторону, сабля пронзила бы ему грудь. Она пропорола лишь кафтан и холодной сталью коснулась тела. В то же мгновение Фёдор вложил в свой удар всю силу и, выбив из рук князя саблю, крикнул воинам:

   – Вяжите его!

Карп прыгнул на князя, сбил его с ног, заломил руки за спину. Другой воин тут же стянул их сыромятным ремнём. Когда князя вывели из опочивальни, Фёдор велел воинам найти крытый возок. И вскоре пара лошадей подкатила возок, воины упрятали в него князя и повезли в Кремль.

В великокняжеском дворце в этот вечер никто не ложился спать. Придворные и сама княгиня Елена ждали, когда приведут заговорщиков. Случилось сие по внушению Ипата. Сначала жажда увидеть своих врагов проснулась в Елене и конюшем Овчине, потом и в пятилетием великом князе. Чародей не сказал им ни слова, лишь глазами поиграл возле них да что-то пошептал. Когда ожидание затянулось, Елена обратилась к Ивану Овчине:

   – Любый, ты выйди, посмотри, может, кого уже изловили.

Князь ушёл, и вскоре перед княгиней предстали братья Семён и Иван Бельские. Они были покорны, в глазах затаился страх, на лицах – следы побоев.

   – Зачем вы вздумали бунтовать? Вы хотите власти? Разве мало её у вас в вотчинах?

Братья стояли, низко опустив головы, молчали.

   – Матушка, их надо батожками, и они заговорят, – подал голос великий князь, за спиной которого стоял его кормилец Ипат.

   – Они того заслужили, государь, – ответила Ивану мать и приказала: – Уведите их в пыточную.

Лишь только увели Бельских, в палату втащили бушующего и непокорного князя Ивана Ляцкого. Он бился в руках стражей, матерно ругался. И первым обвинил его в бунте малолетний Иван.

   – Он мне противится! Мне! – закричал великий князь. – Бить его батожками да покруче!

Фёдор Колычев с воинами появился в Кремле последним. Иван дремал в кресле. Елена с Овчиной мирно беседовали. Ипат сидел возле печи, тоже дремал. Когда Фёдор доложил, что князь Глинский доставлен во дворец, Иван Овчина сказал Елене:

   – Матушка великая княгиня, может быть, сего изменника сразу в Тайнинскую башню отправить?

   – Нет, Иван Фёдорович, хочу посмотреть дядюшке в глаза, – отозвалась Елена. – Вели его привести.

Услышав от конюшего Овчины повеление великой княгини, Фёдор с облегчением подумал: «Будет прощён!» Он развязал князю руки и вместе с Карпом повёл его в палату. Князь Михаил расправил плечи, гордо вскинул голову и предстал перед племянницей и великим князем Иваном с гневом на лице и глазами, сверкающими злым огнём. Увидев Ипата, он поспешил к нему и, ткнув пальцем в грудь, крикнул:

   – Вот главный злодей нашей беды! Он очаровал тебя колдовством, Елена, и ты нас отвергла!

Ипат попытался обуздать ярость литвина, ожёг его властным взглядом. Но нашла коса на камень: взгляд чёрных глаз Глинского оказался не менее силён, чем у Ипата. Они долго буравили зрачками друг друга. И всё, может быть, кончилось миром, если бы князь Михаил не метнул свой дикий взор на полусонного Ивана. Он встрепенулся и закричал испуганным голосом:

   – Матушка, обереги меня!

Елена подбежала к сыну и заслонила его от Глинского.

   – Чем ты напуган, родимый? – спросила она.

   – Он уколол меня, мне больно. У него глаза колючие! Я не хочу их видеть больше! – Иван заплакал.

Елена повернулась к Овчине и властно произнесла:

   – Иван Фёдорович, уведи его. Да именем великого князя лиши колючих глаз. Упрячешь его в камору, в коей сидел. – И Елена с ненавистью посмотрела на дядю.

Ноги у князя Михаила подкосились, он упал на колени и взмолился:

   – Ленушка, пощади! Не я ли твой радетель?!

Великая княгиня словно не слышала его мольбы, жёстко приказала Ивану Овчине:

   – Да убери же его, конюший!

Овчина сделал знак Карпу, тот подбежал к нему, они подхватили князя под руки и поволокли из палаты. Конюший тут же распорядился:

   – Колычев, отправь заговорщика в Тайницкую башню. Да жди меня!

Он вернулся в палату, подошёл близко к Елене, попросил:

   – Повтори, что сказала во гневе: должно ли ослепить твоего дядю?!

   – Должно. Такова воля великого князя, – ответила Елена и отвернулась от конюшего.

Он же посмотрел на Ивана. Взгляд его был печальным и осуждающим. Овчина хотел попросить о милости к престарелому князю, но передумал: понял, что милости не будет. Ушёл. А великий князь смотрел вслед конюшему так, как дети в его возрасте не смотрят. Это был жестокий взгляд. И было ясно, что великий князь не забудет осуждения Овчины. Пройдёт не так уж много времени, когда юный государь Иван повелит засадить конюшего Ивана Овчину в земляную сидельницу и уморить его там голодом.

Придя в пыточную, Овчина кликнул Колычева и сказал ему:

   – Позови дьяка Третьяка Ракова и передай волю великого князя. Да проследи, дабы исполнили точно.

Колычев не был робким человеком, но тут его взяла оторопь. Овчина толкал его на соучастие в казни. Но Фёдор одолел минутную слабость. «Ан нет, тому не бывать!» И тихо, но твёрдо ответил Ивану Овчине:

   – Боярин, тебе велено исполнять дело, ты и пекись!

   – Как смеешь перечить! Или сам рвёшься в руки катов, так есть за что! Сей миг крикну видоков!

   – Коль так, чини неправый суд и надо мной! Да поспешай!

Выговорив это, Фёдор покинул башню, прибежал на Соборную площадь, за нею у коновязи нашёл своего коня, взметнулся в седло и покинул Кремль. Он примчал на подворье братьев, разбудил их, сказал, что вынужден покинуть Москву и вернуться в Старицы. Братья все поняли, помогли ему собраться в путь, вместе с ним снарядили в дорогу Доната и двух воинов, кои пришли с Фёдором из Стариц, и проводили до ворот.

   – Берегись теперь, Федяша, как бы и в Старицах тебя не достали, – предупредил боярин Андрей.

   – Бог обережёт и помилует, – ответил Фёдор и расстался с братьями.

В этот час в Тайницкой башне Кремля князя Глинского привязали в столбу, палач взял с жаровни калёный железный прут и дважды ткнул князю в глаза, дабы не смущал больше своим острым взглядом маленького тирана. Михаил Глинский зашёлся в истошном крике и потерял сознание. Великий князь Иван в эту пору уже сладко спал. А его матушка, выросшая на руках князя Михаила Глинского, сидела с Иваном Овчиной и кормильцем Ипатом в трапезной и пила княжью медовуху в знак одоления заговорщиков. Елена была в хорошем расположении духа. А конюший Овчина сидел задумчивый. Он был озабочен поведением Фёдора Колычева. Хотелось конюшему наказать строптивого боярина, но что-то сдерживало его от этого побуждения. Над этим и маялся сей совестливый человек.