Текст книги "Честь воеводы. Алексей Басманов"

Автор книги: Александр Антонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 38 страниц)

   – Ну-ну, Алёша, погаси в себе дьявольские страсти, – миролюбиво сказал Малюта. – Мы ещё не в Отроч монастыре. Охолонись, подумай, за сына порадей, и всё будет чинно. Ты ведь любишь Федяшу-то. Да и как не любить их, кровных! Я ведь тоже за своего Максима порой на душу грех беру. Вот и пойми, что без благословения и нам и им конец. И в святцы не надо смотреть. Вот ведь какая потеха нам светит, – закончил Малюта и засмеялся.

Так и не ответив Скуратову, пойдёт ли он к митрополиту Филиппу выколачивать из него благословение царю, Алексей встал из-за стола и полез на полати, где облюбовал себе место для сна. А пока Басманов поднимался в запечье на верхний полок, Малюта всё ещё посмеивался, похоже, чему-то своему. Но смех его звучал по-иному, чем у Басманова, в нём была уверенность, убеждённость в том, что Алексей Данилович исполнит волю государя лучшим образом. Скуратов понимал, что закопёрщику опричнины Басманову просто некуда деться. Он повязан с опричниной и царём Иваном Грозным насмерть. И потому, чтобы продолжать жить и вкушать блага жизни, Басманову остаётся одно: безропотно, с весёлым смехом, с улыбкой на устах, как это было все минувшие годы опричнины, исполнять любое приказание государя. Даже если бы царь повелел Басманову лишить жизни своего любимого сына за крамолу, за клятвопреступление. «И ничего ты не поделаешь, Алексей Данилыч, не восстанешь, гневными глазами не сверкнёшь», – оборвав свой смех, подумал Малюта Скуратов. И всё-таки на сей раз главный подручный царя Ивана Грозного ошибался.

Поднявшись на полати и уткнувшись в изголовницу, набитую сеном, скрипя зубами, Басманов крушил свою опричную жизнь, которая толкала его на новое, небывалое в церковной жизни Руси злодеяние, задуманное царём против главы русской православной церкви, против его боевого побратима молодости Фёдора Колычева в миру, с которым вместе проливали кровь в сражениях с татарами на реке Угре. «И пусть всё горит синим пламенем, но я не буду добывать из тебя, Федяша, благословения царю-аспиду», – заключил свои размышления Алексей Данилович.

Пролежав больше часа и уничтожив все «мосты» за собой, Басманов медленно, но упорно выходил на иную стезю жизни. Услышав храп Малюты, он осторожно спустился с полатей, надел кафтан на бобровом меху, припоясался саблей, зашёл на кухню и наказал тиуну Роману:

   – Скажи Григорию Лукьянычу, как проснётся, что я уехал в Отроч монастырь Тверской, где и ему должно быть.

   – Исполню, батюшка боярин, – ответил с поклоном тиун.

   – Теперь же подними моего стременного Анисима. Нам в путь пора.

Спустя полчаса боярин и стременной уже погоняли отдохнувших самую малую толику коней. Басманов спешил. И уже думал о том, как встретит его побратим Федяша, перед которым он был грешен, аки дьявол.

Днём мороз ослабел. В пути Алексей и Анисим остановились после полудня в какой-то деревне, нашли лучшую избу, попросили хозяина накормить их и коням дать корма, отдохнули пару часов и, расплатившись серебром, отправились дальше. В полночь путники добрались до Отроч монастыря. Их впустили за ворота не мешкая, как только Алексей сказал:

   – Открывайте! Мы опричные служилые с государевым делом. – Въехав на монастырский двор, Басманов приказал найти опричника Степана Кобылина. – Будите его батогами, ежели что, не то я ему правёж устрою.

Привратники исполнили волю Басманова покорно и быстро. Правда, до батогов дело не дошло, потому как от Степана им досталось и матюков и пинков. Но к Басманову он прибежал, словно дворовая собачонка к строгому хозяину.

   – Батюшка-воевода, Стёпка готов служить тебе. Укажи, кого бить, кого на правёж тащить.

Басманов горько усмехнулся: «Вот такая у царя гвардия. А ещё любви от народа ждёт».

   – Здоров будь, Степан. Как там митрополит Филипп? – спросил Алексей.

   – По чину, батюшка. А так жив и здоров. Токмо вот надысь преставиться надумал. Да мы его придержали.

   – Ну веди меня к нему.

   – Отдохнули бы с дороги, боярин. Сей миг брашно[12]12
  Брашно – еда, пища, кушанье, яство.


[Закрыть] приготовлю, медовухой разживусь у братии.

   – Веди, говорят. Да светец возьми.

Кобылин куда-то сбегал, принёс светец, связку ключей в руках держал. Повёл Басманова в дальний угол монастыря. Привёл боярина к низкому рубленому зданию, открыл замок на первой двери, потом на второй, и они оказались в тёмных сенях. Там, в конце, сидел у двери, рядом с печью, стражник. «Ох, и ушлый ты, Кобылин, даже стража под замком держишь», – мелькнуло у Басманова.

   – Посторонись-ка, Митяй, – сказал Кобылин.

Он снял третий замок и открыл дверь. Огонёк осветил малую клуню и лестницу, ведущую вниз.

   – Осторожно тут, батюшка-воевода, ступени гнилые, – предупредил Степан, медленно спускаясь.

И вот, наконец, воевода и опричник очутились перед четвёртой дверью, которая вела в каменную камору.

   – Здесь он, мятежный Филипп, боярин. Ишь как крепко мы его блюдём, – с удовольствием пояснил Степан.

«Тебе бы, скотина, сидеть за этой дверью», – подумал Алексей.

   – Отпирай же замок! – приказал он Степану.

Кобылин долго искал нужный ключ, наконец нашёл, снял замок, потянул засов, распахнул дверь. Из каморы пахнуло смрадом и сыростью. Алексей взял у Степана светец и сказал ему:

   – Теперь уводи стража и закрой все двери, как открывал. Я же остаюсь здесь. К утру примчит Малюта Скуратов, оповести его, где я.

Матёрый опричник растерялся. Он не знал, что и подумать. И что будет делать воевода в злосмрадной каморе до утра рядом с узником, спрятанным за четырьмя дверями на замках?

   – Но, боярин-батюшка, как же так? – пытался возразить Степан. – Да с меня Григорий Лукьяныч голову снимет за такое упущение!

   – Ты что, не понял сказанного? Исполняй быстро! – прикрикнул Басманов на Кобылина.

   – Исполню, батюшка-воевода, исполню. – Степан потянул на себя тяжёлую дубовую дверь, захлопнул её. Заскрежетал засов, звякнул замок, и послышались удаляющиеся шаги.

Наступила мёртвая тишина. Алексей поднял светец и увидел сидящего на скамье и прикованного за руки и за ноги к стене и к двум колодам на полу митрополита всея Руси Филиппа. Лицо его не было измождённым. Оно казалось прозрачным, иконописным и умиротворённым. В какое-то мгновение Алексею почудилось, что перед ним всего лишь оболочка Филиппа, а сам он отсутствует. Алексей подошёл ближе и понял, что Филипп в забытьи. Он поставил светец на лавку, опустился перед митрополитом на колени, припал к его ногам и со словами: «Федяша, дорогой мой побратим, казни меня за муки, причинённые тебе», – замер. И так, неподвижно, словно превратившись в камень, Алексей простоял перед Филиппом на коленях не один час. Он растворился в прошлом, он собирал по крупицам воспоминания, где и при каких стечениях жизни встретил Федяшу, как познакомился с ним, как шёл рядом по житейским ухабам. В наступившей тишине Алексей уплывал, может быть, улетал в озёрную, лесную и речную даль памяти и времени. Как и Филипп, он был уже недоступен для мирских страстей.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
КНЯЖНА УЛЬЯНА

Князь Фёдор Голубой-Ростовский, мужчина лет пятидесяти, сухощавый, крепкий, с чёрными, пугающими остротой глазами, морща и потирая низкий лоб – как бы чего не забыть, – собирался на охоту, да не на зверя, а на супротивного ему человека. И потому вместо пищали он вооружился татарской саблей, добытой им в бою против хана Ислам-Гирея на Оке. При князе были три холопа, вооружённые ореховыми батогами. Сборы происходили на подворье князя. Над стольным градом удельного Старицкого княжества покоилась ночь, тёплая и прозрачная, самая короткая в году, – ночь накануне дня памяти великомученика Феодорита Стратилата. Князь Фёдор и головы не приложил в эту ночь, всё ждал Ивашку с вестью о том, когда придёт час охоты. И этот час наступил. Ивашка, детина лет тридцати, высмотрел княжеского супротивника.

   – Он ноне наш, князь-батюшка. Близ монастыря на реке под обрывом умостился, – доложил князю холоп Ивашка.

   – Один он там или нет? – строго спросил князь.

   – С ним она, – тихо ответил Ивашка.

   – Вот и пора спасать её от татя! – воскликнул князь Фёдор и, накинув на голову капюшон чёрного плаща, повёл холопов с подворья.

Однако не только старый князь ушёл на «охоту». Чуть раньше отца умчал со двора с тремя холопами на поводу молодой князь Василий. К тем, кто сидел в сей час на берегу Волги, у князя Василия Голубого-Ростовского были более основательные претензии, чем у его отца. Но добирались они к берегу Волги по-разному. Князь Фёдор шёл через ночной город открыто и знал, что его увидят горожане. Но это его не смущало. Он шёл вершить правый суд, чтобы защитить честь семьи и рода. Сын же пробирался по задворкам, через сады и огороды, стараясь быть незамеченным. И весь путь в две версты бежал, дабы опередить отца.

Ещё десять лет назад у князя Фёдора Голубого-Ростовского был сговор с князем Юрием Оболенским-Меньшим о том, чтобы их дети, княжич Василий и княжна Ульяна, были помолвлены. И все эти годы у Голубых-Ростовских не было повода беспокоиться, хотя дети и не были обручены. Но год с лишним назад в начале зимы вернулся в Старицы на своё подворье, в свои палаты из новгородской Деревской пятины боярин Степан Колычев с сыновьями, и сговору Голубых-Ростовских и Оболенских-Меньших грозила поруха.

Поднялся у Степана Колычева на крыло старший сын Фёдор. Да был он красив и статен, этакий богатырь Добрыня, и смутил он юную княжну своим чубом и глазищами онежской синевы. И как тут отцу тщедушного отпрыска не впасть во гнев, когда невесту вот-вот из-под носа уведут! Девице княжне шёл шестнадцатый год, и до венчания и свадьбы по сговору оставалось совсем немного времени. Но к чужой невесте подобрался тать и, того гляди, умыкнёт. И тогда быть княжеской чести поруганной, и окончательно пошатнётся достоинство древнего рода князей Ростовских, лишённых волею великого князя Василия Ивановича своего удела. И покинул князь Фёдор свой Ростов Великий, дабы не быть в опале от московских князей, прижился в Старицах. И умысел к тому был. Тешил себя надеждой на то, что после болезненного государя Василия, у коего не было наследника, взойдёт на кремлёвский престол его брат князь Андрей Старицкий, с которым князья Оболенские были в родстве. Далеко метил князь Фёдор. Знать бы ему, что Андрей Старицкий будет лишь опальным князем, а не великим, не рвался бы к родству с ним. Да будущее князя Андрея пока скрывалось за пеленою времени.

Вот и спешил князь Голубой-Ростовский защитить от посягательства свою и сына честь. Об одном жалел князь Фёдор в этот час, что нет с ним рядом будущего тестя, потому как тот был в отъезде по делам Андрея Старицкого, у которого служил в дворецких. Да и матушки княжны Ульяны не было дома. Ушла она с паломниками помолиться в Троице-Сергиеву лавру. Да так, очевидно, было угодно Господу Богу, чтобы он, князь Фёдор, своей десницей отторг от юной княжны посягателя и поганца боярского сына Федяшку.

Той порой будущий митрополит всея Руси юноша Фёдор, коему шёл девятнадцатый год, сидел на выкорчеванном старом сосновом пне и следил за поплавком удилища, закинутого в Волгу. А рядом с ним, укрывшись суконным кафтаном, сидела юная княжна Ульяна. Клёв ещё не начинался, рыба пока сонилась, ждала рассвета, дабы отправиться на поиски пищи. Фёдор знал те повадки рыбы и потому был терпелив. И Ульяша ждала да о времени не думала. Было ей отрадно сидеть возле Федяши и слушать, как он тёплым, глубоким голосом напевал ей былины:

 
– Ах ты, батюшка Владимир стольнокиевский,
А был-то я вчерась да во чистом поле,
Видел я Добрыню у Почай-реки,
Со змеюкою Добрыня дрался-ратовался...
 

Впервые Ульяна и Фёдор встретились несколько месяцев назад в храме на Пасху. Шло ночное бдение в старицком соборе Благовещения, и вместе они подошли к батюшке, дабы освятить куличи, пасхи, пасхальные яйца. Тогда же боярский сын улыбнулся приветливо, ласково и тихо молвил:

   – Христос воскресе, красна девица.

Тут уж без ответа не обойдёшься. Да и как не отозваться такому ясному соколу. И Уля прошептала:

   – Воистину воскресе, добрый молодец. – И тоже улыбнулась.

Фёдор увидел в сей миг только большие серого бархата глаза княжны да локон золотистых волос, упавший на её чистый лоб. Сердце его сладостно замерло. И в Ульяне эта сладость откликнулась. И встали они рядом с родителями помолиться. Князей Голубых-Ростовских в пасхальные дни в Старицах не было. Может быть, по этой причине Оболенский-Меньшой и Степан Колычев стояли на богослужении бок о бок. Княжне Ульяне и Фёдору было вольно стоять за спинами родителей, и они ласкали друг друга глазами.

Вторая их встреча случилась в том же храме в день Вознесения Господня. Но была эта встреча скупой, лишь взглядами обменялись приглянувшиеся друг другу отроковица и юноша. Ульяша стояла в окружении отца, матери, брата, сестры и сродников князя. Рядом же и за спинами Оболенских молилось семейство князя Фёдора Голубого-Ростовского. Молодой князь Василий стоял почти возле Ульяны и не спускал с неё чёрных, с синим отливом глаз. Он был старше Фёдора Колычева на три года и уже служил великому князю. Худой, черноволосый и остроносый, к тому же надменный, он не нравился княжне Ульяне, да и многим другим девицам из старицкой знати, которая заполонила в сей праздничный день собор.

С богослужения Фёдор возвращался грустный. Уля крепко запала в сердце с той первой встречи. Её бархатные глаза не угасали перед взором Фёдора и манили к себе, обещая нечто таинственное. Но все его чаяния сойтись с княжной поближе в этот праздничный день рухнули. И больше всего Фёдора расстроил отец. Боярин Степан заметил, как настойчиво и долго смотрел в сторону Ульяны Оболенской его сын. И на пути к дому сказал:

   – Ты в Ульяну глазами не стреляй. Видел, поди, рядом с нею князя Василия. Так вот знай, что они с Ульяной помолвлены девять лет тому назад. Будущим летом и под венец пойдут.

Фёдор на это известие ничего не ответил отцу. Да и что он мог сказать, ежели выходило, что Ульяна ему не судьба! Фёдор чтил законы старины и не думал их нарушать, не искал больше встреч с Ульяшей, ничем ей не досаждал.

Однако он рано отгородился от Ульяны. Волею той же судьбы случилась непредвиденная встреча, которая много изменила в жизни молодого боярина и княжны Ульяны. На Святки после Рождества Христова все жители Старицы выходили на берег Волги и там устраивали весёлые гулянья с ряжеными, с кострами, с песнями. Детвора, отроки да и все молодые старицкие горожане в эти дни до устали катались на санках.

Всё было так и на сей раз. На склонах волжского берега на третий день после Рождества Христова было особенно людно. Тому погода благоволила. Стояла теплынь, даже снег подтаивал. Светило солнце. На колокольнях города трезвонили колокола, звали горожан к обедне. В этот благостный час на крутом берегу появилась княжна Ульяна в сопровождении холопов и дворовых девиц. В светло-рыжей беличьей шубке, в собольей шапке, румянолицая, она показалась Фёдору сказочной царевной. Но встреча с нею не обрадовала Колычева. Рядом с нею, гордый и надменный, стоял князь Василий Ростовский. А обочь его находился приехавший погостить к Ростовским некий дальний родственник по матери, по имени Алексей, сын Данилы Алексеевича Плещеева, прозванного Басманом. Это был ладный, выше среднего роста молодой человек, широкий в плечах, с орлиным взглядом тёмно-карих глаз. Он любовался округой. Вот холопы подкатили к ним санки, Алексей придержал их, а Василий усадил в них Ульяну, сам встал позади на полозья, держась за спинку, оттолкнулся, и санки полетели вниз.

Фёдора что-то обожгло, побудило догнать Ульяну и Василия. Он разбежался, толкая впереди санки, упал на них грудью и полетел вдогон. Нет, он не даст этому сухарю примчать на лёд Волги первым, он обгонит его, решил Фёдор, всё сильнее и сильнее отталкиваясь руками от укатанного снега. Но что это? Василий не удержался на закорках, изо всех сил толкнул санки и упал на склон. Фёдор уже был близко. Вот-вот он обгонит Ульяну. Но её стремительные сани, полозья которых были смазаны салом, вылетели на волжский лёд, помчались по нему и там, почти на стремнине Волги, уткнулись в полынью и стали медленно проваливаться. Полынья оказалась неширокой, княжна невольно упёрлась в её край руками, но они заскользили по льду, ещё мгновение – санки вынесет течением из-под княжны и тогда...

Последнего мгновения Фёдору хватило. Когда ноги княжны упали в воду, руки соскользнули со льда, виднелись лишь голова и одна рука, вскинутая вверх, Фёдор в прыжке, в падении на лёд, успел схватить Ульяну за воротник шубы. Да тут же другой рукой ухватил княжну за вскинутую руку и попытался вытянуть её из воды. Но в сей миг Фёдор почувствовал, что и его влечёт к полынье. И тогда он, удерживая мёртвой хваткой княжну за руку, ногтями другой руки впился в лёд и замер.

Увидев случившееся на льду Волги, Алексей Басманов одним из первых ринулся вниз. Он делал огромные прыжки, падал, катился кубарем, вскакивал и успел-таки. И вот его сильные руки схватили Фёдора за ноги, потащили от полыньи. Фёдор же, ухватив княжну за вторую руку, потянул её. Миг – и она уже на льду. Подбежали холопы князя Оболенского, вскинули княжну на руки и бегом, бегом помчались в гору, в село.

Фёдор поднялся на ноги. Перед глазами у него плыли красные круги, а из-под ногтей левой руки падали на снег капли крови. Он медленно побрёл в гору, ещё никого не видя. Но просветление пришло, когда он наткнулся на князя Василия Ростовского. Тот всё ещё стоял на том месте, где упал с санок. И было похоже, что он вовсе не причастен к трагическому происшествию, кое случилось по его вине. Однако всё было иначе. Он сорвался с санок потому, что заметил полынью и его прошиб страх. И он видел, как проваливалась под лёд его невеста, но, парализованный страхом, вместо того, чтобы спасать её, он закрыл лицо руками и крикнул: «Нет, я не хочу! Не хочу!» Чего он не хотел, того никто не ведал, потому что, лишённый дара речи, кричал только в душе. Он даже не мог ответить на гневные слова Фёдора, который, проходя мимо, брезгливо бросил:

   – Что стоишь, мерзкий?! Там невеста твоя погибала!

Фёдора догнал парень, спасавший его.

   – Больно? – спросил он, увидев на снегу кровь.

   – Огнём горит, неладная, – отозвался Фёдор и посмотрел на Алексея. – Спасибо. Если бы не ты...

   – Управился бы и сам.

   – Ан нет, лёд скользкий. – Фёдор сжал руку в кулак, дабы остановить кровь. Спросил: – Как тебя звать?

   – Алексей Басманов, сродни Ростовских по матушке. Гостевать приехал.

   – А я Фёдор Колычев. Мы тут недавно живём.

   – Поди, не знаешь, что Василий Ростовский чуть невесту не упустил, – заметил Алексей.

   – Что невеста, то знаю, а упустил, так это верно.

   – Помстилось мне, что ли, будто он её из озорства толкнул.

   – За ним такое водится.

Алексей Басманов, услышав справедливый укор, согласился с Фёдором и с непонятным для себя равнодушием посмотрел назад на князя Василия. Алексея потянуло за Фёдором, он чувствовал некую притягательную силу, исходящую от этого отчаянного парня. Пока поднимались на крутой берег Волги, он присматривался к Фёдору и видел, какая пропасть разделяет этих двух старичан – Фёдора и Василия. И мелькнула у Алексея мысль, что у него уже нет желания идти на подворье князей Голубых-Ростовских.

   – Стыдно мне за Ваську. Он ведь не любит княжну. Да и женитьба их будет что голубки с коршуном, – выразил Алексей, очевидно, не сию минуту наболевшее.

   – Стерпится-слюбится, – отрешённо заметил Фёдор.

Они поднялись на главную Богдановскую улицу, и уже был виден в проулке большой дом Колычевых.

   – Зайдём ко мне, познакомлю тебя с батюшкой, с матушкой. Пусть знают, за кого молиться, – сказал Фёдор.

   – Спасибо, я обязательно зайду, но не сейчас. А ты обещай, что, как будешь в Москве, зайдёшь к нам на Пречистенку. Спросишь, где палаты дворянина Михаила Плещеева. Это мой дядя, и я у него живу. Там его всякий знает.

   – Если что, зайду. Да мне братья или дядя покажут твой дом. Они там тоже на Пречистенке живут.

Алексей протянул руку, Фёдор пожал её.

   – Ну бывай. – И Алексей ушёл. Он уже торопился оседлать коня и умчаться из опостылевших в короткий час палат князей Голубых-Ростовских.

Однако поспешно уехать из Стариц Алексею не удалось. В горячке случившегося на Волге он забыл, что прибыл из Москвы не по зову своего сердца, а по воле дядюшки Михаила. Дядя прислал Алексея в Старицы поздравить с пятидесятилетием и днём ангела князя Фёдора Голубого-Ростовского, с которым они долго служили вместе в Посольском приказе. Алексей должен был вручить князю серебряную братину с дарственной надписью, изготовленную ростовскими мастерами. Поэтому, скрепя сердце, Алексей остался у Голубых-Ростовских и маялся от безделья. Но уже на другой день начали съезжаться гости из Москвы, из Ростова и других мест России, чтобы почествовать князя. И Алексею стало занятнее проводить время, знакомясь с гостями. А перед самым днём ангела в полдень вкатились во двор сани, запряжённые тройкой лошадей цугом. Из крытых саней, словно птица из гнезда, выпорхнула на снег девица и закружилась. «Наконец-то, наконец-то!» – повторяла она. Но, увидев, что на неё смотрит незнакомый молодец, остановилась и в смущении опустила голову. Следом за девицей вылез из саней крепкий мужчина лет сорока и сердито сказал Алексею:

   – Чего уставился на мою дочь и в краску её вгоняешь?!

Алексей только пожал плечами и промолчал. Тут подошёл князь Фёдор Ростовский, обнял гостя.

   – Свет Пётр Ольгович, Матерь Божия бережёт тебя!

   – Поздравляю? друг мой Фёдор Иванович, и с полувеком и с днём ангела. А я вот с доченькой. Сама-то приболела.

   – Прошу пожаловать в палаты. Там уж многие собрались. – И, увидев Басманова, добавил: – Да вот, познакомьтесь. То сын знатного воеводы Плещеева-Басмана, сгинувшего в польском плену. Дворянин Алексей Басманов.

Дворянин Пётр Лыгошин, рассмотрев приятное лицо Басманова, позвал дочь.

   – Родимая, подойди к нам.

Она подошла.

   – Познакомься. Это сын того самого Данилы Басмана, которого в храмах среди достославных имён упоминают.

   – Алексей, – сказал он с поклоном.

   – Ксения, – тоже поклонившись, ответила Лыгошина.

Их взоры встретились. И Алексей зажмурился. Ему почудилось, что чёрные пронзительные глаза Ксении обожгли ему грудь и сердце. Но нет, в следующий миг тот же взгляд Ксении показался Алексею ласковым и тёплым. Ростовский увёл гостей в палаты, а Алексей продолжал стоять на дворе и чувствовал, что у него, словно от хмеля, кружится голова.

И прошло три дня, в течение которых Алексей и Ксения встречались многажды в день и даже находили минуты, когда им удавалось побеседовать. У них появилась жажда видеть друг друга. Алексей не мог наглядеться на её лицо. Оно казалось ему самым прекрасным из всех, что видел ранее. С чёрными, ниспадающими на плечи локонами, с чёрными же большими глазами, прямым носом и яркими, красиво очерченными губами, с лебединой шеей, стройная, она представлялась Алексею воплощением неземной красоты.

Ксения тоже не осталась равнодушной к Алексею. Он показался ей ясным соколом, прилетевшим из девичьих снов, из святочных гаданий. На третий день их знакомства в старицком соборе во время молебна в честь князя Фёдора Голубого-Ростовского Ксения взяла Алексея за руку. Точки её жизни смешались с точками жизни Алексея, и он прошептал:

   – Любая, по приезде в Москву я пришлю к твоим батюшке и матушке сватов. Дай Бог, чтобы они приняли их.

   – Как же не принять, они у меня добрые, – улыбнулась Ксения.

И Алексей понял из этого ответа, что их взаимное тяготение друг к другу ведомо её отцу.

Когда выходили после богослужения из храма, Алексей встретился с Фёдором Колычевым. Алексей обнял за плечи Фёдора и весело сказал:

   – Друг мой, познакомься. Это Ксюша-москвитянка. Дерзну молвить, что моя невеста.

Фёдор внимательно посмотрел на Ксению. Она не отвела взора от его строгих тёмно-серых глаз, её губы были раскрыты в полуулыбке.

   – Ия дерзну молвить своё: вижу по вашим глазам, что огонь люботы не угаснет в них до исхода дней. Радуюсь за тебя, Алёша. Твоя Ксюша – чудо.

Она же смеялась.

   – Вот уж, право, смущать взялись...

Фёдора и Алексея всё сильнее влекло друг к другу. Как-то получилось, что у них не было настоящих друзей. Может быть, по той простой причине, что они помалу жили на одном месте. Фёдор с родителями год назад из Новгородской земли приехал, где обитали в глуши Деревской пятины, словно отшельники. А Алексей после гибели отца и скорой смерти матери кочевал от одних родственников к другим и лишь последние три года наконец-то окончательно прижился у дяди Михаила. Алексей знал загодя, что ежели поведёт дружбу с Фёдором, то наживёт себе недругов в лице князей Голубых-Ростовских. Да, отмахнувшись от этой «печали», он сказал:

   – Федяша, ты проводи нас завтра в Покровский монастырь. Хотим посмотреть, как живёт братия.

Фёдор и ответить не успел, как из храма вышел князь Василий и со словами: «Пора, пора нам, други, к застолью», – увлёк Алексея и Ксению с паперти собора.

На другой день в послеобеденную пору Алексей пришёл-таки на подворье Колычевых, но был один.

   – Батя Ксению не отпустил. Сам князь их в монастырь повезёт, – поведал он.

   – Да ты не горюй, всё верно. Отец за честь дочери болеет.

Фёдор собирался недолго. Вместе с холопом собрал суму заплечную, харчей туда положил, баклагу хлебной водки – вот и сборам конец.

Шли не спеша, разговор завели. Фёдор спросил:

   – Ты, Алёша, заниматься чем думаешь?

   – Одна у меня стезя, как у батюшки, у деда и у всех Плещеевых, – к воеводству пойду. Десятским уже определён.

   – А ежели семеюшкой обзаведёшься, тогда как?

   – Всё едино. Россиянки терпеливы. У половины из них мужья в походах да в сечах жизнь проводят.

   – Это верно. А я вот думаю о мирской жизни. Чтобы земля, лес, река всегда доступны были. Чтобы хлеб выращивать, в лес за зверем ходить, за грибами, в реке рыбу ловить – всё так просто, всё по-божески.

   – Ты, Федяша, не тешь себя подобными благими желаниями: как пить дать ждёт тебя государева служба.

   – Ну прорицатель ты, Алёша. Я и сам о том задумывался. Да буду тогда проситься в Посольский приказ.

Дорога шла лесом. Красиво в нём было, тихо. Алексей залюбовался им и сказал:

   – Слушай, Федяша, а давай не пойдём в монастырь. Скучно там для нашей поры. Вот смотри – тропа, лоси, поди, протоптали. Уйдём за ними следом. Там снег растопчем под елью, палюшечку устроим, славно посидим возле огонька! У меня и кресало с трутом есть.

Фёдору затея оказалась по душе. Большей прелести и не придумаешь – пооткровенничать, притереться друг к другу. А палюшечка – то-то знатно! И друзья свернули с монастырской дороги на лосиную тропу, отшагав сажен двести, нашли там уютную полянку среди елей, разгребли валенками ещё неглубокий снег, наломали сушняку, поиграв силой, лапником запаслись, чтобы посидеть на нём. И вскоре в ранних январских сумерках запылал в лесной чаще костерок, потянуло дымком. Всё содержимое из заплечной сумы пошло в ход. Выпили хмельного, лучком, салом, говядиной закусили, а там пошли сердечные разговоры. Фёдор поделился с Алексеем, как глубоко в сердце ему запала княжна Ульяна Оболенская, да вот на пути стоит князь Василий.

   – А ты дерзни, Федяша, дерзни. Васька тебе и в подмётки не годится. И уйдёт Ульяша за тобой, уйдёт! – Голос Алексея звучал уверенно. И сам он признался в сокровенном: – Как вернусь в Москву, так и зашлю сватов к Петру Ольговичу Лыгошину. Взяла его доченька Ксюша моё сердце в полон.

   – Тебе проще, Алёша. А у нас с Ростовскими до кулаков или поножовщины дело дойдёт. Миром княжну не уступят.

   – Это уж верно, – согласился Алексей. – Коварные они, Ростовские.

В душевных разговорах, в заботе о костре друзья не заметили, как наступила ночь, стал крепчать мороз. Вернулись они в Старицы, когда городок уже спал. Распрощались, обняв друг друга, ещё не ведая, что их новая встреча окажется такой же неожиданной, как и та, что случилась на волжском льду.

Княжна Ульяна долго болела. Ледяная вода всё-таки обожгла ей грудь, и у неё возникло воспаление лёгких. Лечили её дома мазями, отварами, молитвами, заговорами, страдали вместе с нею. Ей очень хотелось жить. И болезнь отступила. Чуть окрепнув, она попросила отца:

   – Батюшка родимый, ты знаешь, за кого мне молить Бога. Позови его, я хочу ему поклониться.

Князь Юрий Оболенский-Меньшой души не чаял в своей старшей дочери, но на сей раз здравый рассудок встал над любовью и он ласково отказал:

   – Сладкая моя, вот как встанешь на ноженьки, так и увидишь его в храме. А там как Бог даст...

Поведать правду князь Юрий не мог. Была у него встреча с будущим свёкром, князем Фёдором Голубым-Ростовским, когда Ульяна лежала в беспамятстве. И сказал ему Голубой так:

   – В твоей беде, любезный, виноват Федька Колычев. Он подтолкнул санки к полынье и сына моего с них сбил. Холопов моих о том спроси. Пуще надо стеречь доченьку.

Князь Юрий знал истинную суть. Ответил:

   – Чего уж тут виновных искать! Здоровье Ульяше тем не вернёшь. А беречь... Что ж, мы все под Богом ходим. – Понял Юрий Оболенский из разговора одно: Ростовские никому не уступят его дочь.

Ульяна была умница и поняла, что отец лукавил. Холопы, что несли её с Волги, ещё в церковной сторожке, где переодели княжну, рассказали ей, как всё было. И Ульяна теперь знала цену князю Василию. Отца она ни в чём не упрекнула.

   – Ладно, батюшка, как Господь повелит, так и будет, – ответила она ему.

После этой короткой беседы с отцом княжна замкнулась, два дня не говорила ни с кем. Да будучи по нраву неугомонной, попросила мамку Апраксию принести ей бумаги, чернил, перьев и занялась рисованием. Рука у неё оказалась лёгкой и чуткой, глаз – зорким и острым. Да и воображение – богатым. Чистые листы оживали. Вот летит в вечернем небе архангел Михаил. Земля под ним тихая, покойная – сонная. Храм над рекой возник на другом листе. Над храмом три херувима резвятся. Полная луна светит. Всё в гармонии. Третий лист – откровение. Он написан нервной рукой, торопливо, может быть, на одном дыхании, потому значительно. Волга ещё подо льдом, да полынья чёрная виднеется. И вода в ней в движении, но тяжёлая, зловещая, словно окно в прорву. И в полынье она, Ульяна. И упал к ней ангел-спаситель, и она у него в руках. А поодаль жалкая фигурка чёрного гнома. И чёрные птицы над ним. И белые близ ангела-спасителя. Придёт час, и эти листы Ульяна покажет Фёдору. А пока юная княжна думала, как ей избавиться от чёрного гнома. И вновь по чистому листу летает тонкая, почти прозрачная ручка Ульяши, и твёрдо, точно рисует она то, что давно сложилось в её воображении. Над лесной заснеженной поляной парит белый орёл. Он только что бросил на землю чёрного гнома, и тот падает в круг стаи волков, ждущих свою жертву. Ульяше жалко гнома, она страдает, но гасит в себе жалость, потому как знает, что её рукой водила Божья сила.