Текст книги "Приговоренный к власти"

Автор книги: Александр Горохов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

Лешка тупо жевал хлеб и смотрел на свои сапоги, словно вопрос решал: чистить или не чистить?

– Но на спасение генерала наплевать, Леха, – неторопливо продолжал Охлопьев. – Главное – ты другой лихой финт выкинул! Вот до этого я бы не додумался! Сознайся, зачем ты сказал, что генерал тебя спас? По какому тонкому умыслу?

Лешка тяжело вздохнул:

– Мне и самому объяснить трудно. Понимаете, стоит командующий, а генерал в крови, мокрый, хмель-то из него вылетел, но все равно получается, что пьяным тонул, а солдат его спас. Жалко мне стало генерала. И стыдно как-то, неловко. Я как следует объяснить этого не могу. Я с детства не могу смотреть, когда на моих глазах люди попадают в унизительное, отвратительное положение.

– Точно? – глаза у лейтенанта были недоверчивые, подозрительные, ревнивые. – Точно, Ковригин? Не врешь?

– Зачем мне врать?

– Это правильно. Мне врать – для тебя неразумно. Потому как я думаю, мы теперь надолго с тобой будем одной веревочкой повязаны. Ведь только трое знают правду: генерал, ты да я. По тому, как ты командующему это дело представил, получается – очень дальний прицел и расчет! Молодец!

– Да не было у меня никакого расчета! – взмолился Лешка.

– Значит, теперь нам с тобой этот расчет обмозговать надо! Такой шанс терять нельзя!

– Какой шанс? – вовсе ошалел Лешка.

– Да ты же на крючок поймал генерала, неужели не понимаешь? На этот крючок можно ма-аленькую удачку вытянуть, а можно все свое счастье перспективной жизни построить! Ты ж теперь для него как сын родной! Ты судьбоносную удачу обрел!

– Да какая там к черту удача! – разозлился Лешка. – Я ли спас генерала, он ли меня, ну и что?

– Армии ты не знаешь, – тихо и серьезно сказал Охлопьев. – Почти полный срок отслужил, а не знаешь! Или, может, и знаешь, да как солдат. Я тебе поясню. Генерал Топорков в округе самый молодой генерал. Министром обороны кончит, потому что кто-то очень могучий из Москвы его в спину толкает, то есть поддерживает. Рука мохнатая! Кто – лучше тебе пока не знать! Но попомни – Топорков кончит министром обороны. А то еще и каким-нибудь международным штабом командовать будет. Понял наконец свою перспективу?

– Нет, – соврал Лешка, потому что всю позицию своего лейтенанта он прекрасно понимал еще до того, как тот рот открыл.

– Дурак ты! – грубо огорчился Охлопьев. – Ну, что бы ты на том мосту еще с минутку поторчал, пока я добегу?! Я же, как тигр, мчался генерала спасать! Меня никакой чемпион догнать не мог!.. Обездолил ты меня, Ковригин! Мой шанс удачи себе оторвал, мой! И теперь потому именно тебе за мою будущую судьбу ответ нести.

– Отвечать-то я готов, только не понимаю, как я вас обездолить мог?

– Да вот уж так. Помимо всего прочего у генерала Топоркова и дочь двадцати лет на выданье есть. Много об этом у нас в бильярдной Дома офицеров судачат. Правда, с каким-то дефектом девица, то ли косая, то ли горбатая – никто как следует не видал. Мамаша с папашей ее от офицерства прячут.

– Товарищ лейтенант! – взмолился Лешка. – День у меня сегодня суматошный! Да еще и выпили… Разрешите я в батарею спать пойду?

– Тебе бы только спать. Сиди – последнее тебе скажу. Когда у генерала в гостях будешь – про своего командира и друга лейтенанта Охлопьева не забывай! Игру веди тонкую, аккуратную.

– Так он и позовет меня в гости! – засмеялся Лешка.

– Позовет. И водкой поить будет, как у нас в армии за такие дела принято. Ты ему не только жизнь спас, но авторитет и достоинство его сохранил. Еще у тебя неясности есть?

Лешка на миг призадумался:

– Вот какое дело… Следователь Лабоданов обещал мне всякие блага, если я в вещи Мосла, в китель или в кровать подкину всякие там крестики, иконки и прочее, чтоб Мосол религиозным получился.

– Не лезь в это дело! – трезво и быстро проговорил Охлопьев. – Ни под каким видом не лезь! Темное это дело – смерть Мосла. Очень темное, страшное и не солдатское. Я бы сказал, даже и не офицерское дело, а генеральское, вот так.

– Так ведь записку Остап оставил, где все ясно! – вытаращил глаза Лешка.

– Ни хрена не ясно! – отчеканил Охлопьев. – Было бы там все ясно, этот следователь вокруг тебя бы не увивался! Остап Мосол два года никого меньше полковников не возил! А такую глупую записку, как его, по пьянке любой напишет. Везде говори – ничего не таешь о Мосле. А что касается техники его смерти, так тоже не забывай, что в ста шагах от нас – часть спецназа стоит. А эти ангелочки очень хорошо и знают, и умеют так человека убрать, чтоб комар носа не подточил. Кончай об этом. Наша с тобой задача ясная, у нас, как говорит Михаил Горбачев, «процесс пошел», а на смерть Мосла – чихай, если своим здоровьем дорожишь. Хлебни еще чуток и вались в койку.

Этот прекрасный приказ удалось выполнить лишь наполовину. Хлебнуть-то Лешка хлебнул, но до койки не добрался: вызвали его в ленинскую комнату, где капитан. Лабоданов в одиночку смотрел телевизор – уже дали отбой, положено отдыхать.

– Ну, Ковригин, как я помню, положение твое в армии изменилось или на днях изменится, так что мы с тобой не договоримся?

Лешка приложил все усилия к тому, чтоб выглядеть потрезвее, и бодро ответил:

– Так точно, товарищ капитан. Провокатором быть не желаю!

– Понятно, уже метишь в высокие сферы? Молодец, далеко пойдешь. Желаю успеха, ну, о разговоре нашем – забудь. Для собственной же пользы. – Он усмехнулся. – А я, к примеру, забуду доложить, что ты сейчас уже изрядно выпил. Марш в койку!

Через минуту Лешка укрылся одеялом, и едва через пустыню зашагал первый верблюд, как он тут же уснул – второго верблюда не понадобилось.

Лейтенант Охлопьев оказался в своих предсказаниях прав, как старая цыганка, заглядывающая в будущее клиента.

А как уж сумел умница-лейтенант сделать так, что на два дня увольнения в гости к генералу Топоркову повезет Лешку Ковригина именно он, лейтенант Охлопьев, – это осталось тайной его личной инициативы.

Так или иначе, а ранним утром в субботу оба катили в полковом вездеходе, и выбритому и наодеколоненному Охлопьеву до зуда в горле хотелось сержанту дать последние наставления, но мешало присутствие прапорщика, сидевшего за рулем, и он молчал через силу. Но если бы кто глянул на них внимательно со стороны, то наверняка решил бы, что на судьбоносное свидание едет именно Охлопьев, а не спокойный, даже флегматичный Ковригин!

Однако и такое решение было бы ошибочным. Лешка просто твердо был убежден, что это его час и что безо всяких усилий с его стороны этот визит будет для него удачным, иначе просто быть не могло. Он не играл – он шел в кассу за выигрышем.

Они выехали из города и покатили в сторону моря.

– Не подведи чести полка, – наконец не выдержал Охлопьев.

– Комсорга об этом предупреждать незачем.

– Кстати, комсорг, а как у вас с поступлением в ряды партии?!

– Вот за это увольнение и решим. Рекомендацию дадите, товарищ лейтенант?

Охлопьев ответил, не разжимая губ:

– К понедельнику будет готова. Я рад, что у тебя в мозгах посветлело.

У прапорщика за рулем двигались уши, как у лошади – как и весь полк, историю Ковригина он знал.

Вездеход соскочил с трассы и вскоре уже катился по лесной дороге. Среди высоких и стройных сосен тут и там замелькали аккуратные домики-дачки. Потом уперлись в Ворота, перекрытые шлагбаумом, а к ним подошел дежурный офицер, поздоровался, заглянул в салон, спросил весело:

– К Дмитрию Дмитриевичу?

– К Топоркову, – строго поправил Охлопьев.

Офицер засмеялся, и шлагбаум подняли.

Вот за шлагбаумом дома пошли настоящие, каменные, под красивыми крышами, и не столько видно было, сколько угадывались бассейны, теннисные корты и все прочее, что в общем-то должен иметь всяк человек. Так считал Лешка. А лейтенант Охлопьев еще более того закостенел и, словно в церкви, прошептал:

– Здесь имеют жительство командиры Вооруженных Сил и Военно-Морского Флота.

Лешка не выдержал и засмеялся:

– Да будем и мы с вами здесь жить! Будем, Витя!

Молчаливый прапорщик дорогу знал и, вильнув на паре перекрестков, лихо тормознул около высокого крыльца двухэтажного кирпичного дома на высоком каменном фундаменте.

Охлопьев полез из машины и не удержался от последнего совета:

– Постарайся оказаться нужным генералу, Леша.

Топорков, должно быть, увидел вездеход из окна и вышел на крыльцо в форменных брюках и белоснежной сорочке.

Охлопьев отпечатал до крыльца шаг, вскинул голову и, сатанея от напряжения и волнения, прокричал, будто генерал стоял на другом конце футбольного поля:

– Товарищ генерал, сержант Ковригин доставлен в ваше распоряжение! Докладывал лейтенант Охлопьев!

Генерал гулко засмеялся:

– Не «доставлен», а «приглашен». Мог бы и сам на своих двоих притопать. Ладно, лейтенант Охлопьев, рапортовать умеешь. Можешь быть свободен.

– Слушаюсь! – Охлопьев отдал честь, развернулся, но Топорков неожиданно остановил его:

– Стой, Охлопьев. Парень из твоего взвода, насколько я помню?

– Так точно, товарищ генерал!

– Значит… Значит, и ты видел, как мы тонули?

Какая-то едва слышная нотка в словах генерала сделала фразу двусмысленной и настораживающей. И Охлопьев понял, что пришел и его маленький час маленькой удачи. Ответ должен был звучать предельно точно.

– Видел, товарищ генерал. Но издали, без деталей. Бежал к вам на помощь, но опоздал.

– Чарку на дорогу примешь?

И опять Охлопьев нашел единственно правильный ответ, гаркнул по-солдатски:

– Не откажусь, товарищ генерал!

Топорков повернулся и крикнул куда-то в глубь дома:

– Наталья Васильевна! Поднесите лейтенанту чарку водки на ход ноги и закусить.

После этого он взглянул на Лешку и сказал совсем запросто:

– Пойдем, Алексей Ковригин. Лейтенанту – стакан, а у нас с тобой будет более обширная диспозиция.

Следом за генералом Лешка сквозь коридор вышел в обширный зал с громадным камином (барана в нем можно было целиком жарить), и Топорков неожиданно ласково позвал:

– Машенька, зайди к нам на минутку!

Боковые стеклянные двери отворились, и в зал вышла очень высокая и очень тонкая женщина в джинсах и мужской рубашке с засученными рукавами. Лицо у нее было широкоскулое, не очень русское, в гладко зачесанных волосах проблескивала седина. Она улыбалась и смотрела на Лешку доброжелательно, открыто:

– Надо понимать, Дмитрий, это и есть твой спасенный или, наоборот, спаситель?

– Правильно, – улыбнулся Топорков. – Но так громко об этом не говори.

– Мария Федоровна, – она протянула Лешке руку, и он назвал себя, не рискнул эту руку поцеловать.

– Ты, Машуля, покажи минут за десять сержанту, что у нас к чему, мне надо в Москву позвонить, ну, а потом – как договаривались.

– Хорошо, – все та же открытая улыбка не сходила с ее губ, и когда Топорков исчез за дверьми, она посмотрела на Лешку в упор. – Один раз, Алексей, вы моего мужа уже спасли, а сегодня вам придется спасать его еще раз.

– Да?

– После этой истории на реке и еще нескольких очень напряженных ситуаций по службе Дмитрий Дмитриевич находится на грани нервного срыва. И спасается от него, к сожалению, только одним национальным способом. То есть вам придется с ним вечером напиться по-черному. Минутку. – Она остановила возражения жестом тонкой руки. – Пьянство было бы еще полбеды, но при этом Дмитрий Дмитриевич начинает рассказывать чудовищные, страшные вещи. Все, что вы услышите, должно умереть вместе с вами.

– Хорошо, – обреченно ответил Лешка. – Я не большой мастер по этому делу, но сколько смогу, столько потяну.

Мария Федоровна засмеялась, звонко, словно девчонка:

– Очень хороший ответ. Держитесь, сколько сможете. Мы с дочерью к вечеру приедем из театра и сменим декорацию. Где вы родились?

Лешка даже не заметил, как за десяток минут рассказал все о себе и о своих родителях, и ему даже показалось, что почти ничто из его слов для Марии Федоровны новостью не было. Казалось, она уже была знакома с ним по его досье. И резюме ее почти подтвердило его догадку.

– Ну, что же, вы в меру интеллигентны, с достаточным для своего возраста образованием, опять же в меру тщеславны, почти не лжете – во всяком случае, ради того, чтобы понравиться. Родословная у вас тоже по советским меркам хорошая. Если хотите, я вам подберу какой-нибудь штатский костюмчик.

Лешка посомневался и отказался.

– Спасибо, Мария Федоровна, не надо. Хоть я и в увольнении, но все же на службе. А в связи с поставленной задачей мне нельзя расслабляться.

– Пожалуй, вы и правы. Да и то сказать, ни я, ни наша дочь, ни Наталья Васильевна попросту не воспринимаем людей не в форме. Всю жизнь среди армейцев.

Она повернулась на легкий стук и сказала:

– А вот и Наталья Васильевна, добрый ангел нашего дома.

Вошедшая женщина в темном платье показалась Лешке серенькой, личной прислугой при состоятельном доме. Она поставила на стол поднос с пустым стаканом и усмехнулась.

– Ваш лейтенант Охлопьев хлопнул стакан водки, как муху проглотил, только зубы лязгнули. Сколько ему лет, сержант?

– Двадцать три. На три года старше меня.

– Молодой у вас зенитный полк, – заметила Мария Федоровна. – Командиру – полковнику Васильеву – чуть за пятьдесят, замполиту Диянову около сорока, а начальнику штаба Ремеслову и сорока нет.

– Откуда вы все знаете? – слегка удивился Лешка.

Наталья Васильевна заметила насмешливо:

– Так мы ж полковые дамы. Всю жизнь при настоящих рыцарях. А к тому же все только что перечисленные Марией лица построили себе дачки рядом. Не в этом, конечно, поселке, но неподалеку. Так что если бы, к примеру, я наткнулась на американского шпиона, то хорошо бы обогатилась, продавая секреты Прибалтийского военного округа. У вас, Алексей, нет под рукой американского шпиона?

– Ничем не могу помочь, – развел Лешка руками.

– Зато у вас есть чувство юмора, – одобрила Наталья Васильевна и закончила: – Мария, я поеду в город, но к вечеру, к моменту домашней катастрофы, вернусь.

– Постарайся, милая. Мы тоже вернемся из театра не поздно, – она глянула на Лешку и неловко засмеялась: – Видите, готовимся к вечеру, как к нашествию немцев на Москву.

– Я вам помогу, чем смогу, – заверил Лешка и понял, что берет на себя не то чтобы многовато, а точнее сказать – рановато. Хозяйка снова рассмеялась по-девчоночьи, осеклась и мягко сказала:

– И еще одно, Леша… В момент, когда я познакомлю вас со своей дочерью – вечером или завтра утром, в этот момент не выражайте своего огорчения или разочарования. Она славная девочка, но в детстве сломала колено и теперь хромает. Это ее трагедия. Стесняется друзей, нелюдима, замкнута, когда начнет говорить вам гадости – не верьте. В душе это добрый и отзывчивый человек. Она не верит молодым людям, и вы, надеюсь, понимаете почему.

– Понимаю, – подтвердил Лешка. – У нас в классе однорукая девчонка была, Света Ромейко. Умница, отличница, но злющая, как мегера. С золотой медалью школу кончила, но потом все равно повесилась!

– О-ох! – укоризненно простонала Мария Федоровна. – Я надеюсь, что вы не будете рассказывать Алене эту чудовищную историю?!

– Конечно! – опомнился Лешка. – Что вы!

Со второго этажа загрохотал голос генерала:

– Алексей! А ну-ка, пошли в баньку, как положено в субботу православному человеку! Я ее с утра истопил!

Он спускался по винтовой лестнице в пушистом халате, тапочках и с двумя громадными вениками под мышкой:

– Ты, Алеха, на моей спине всю свою злость отхлещешь, которую накопил на начальство за годы службы! А я тебя отдеру, как родного сына! Чтоб не врал самому командующему, кто кого на реке спасал!

В бане они парились, пили пиво, окунались в бассейн, парились, пили пиво, плавали, потом вымылись, все это – часа за три с хвостиком.

Потом, укрывшись махровыми простынями, подремали на широких топчанах, и около семи генерал сыграл побудку:

– Подъем, юнкер! А теперь идем на главный штурм!

В доме никого не было. Тепло, тихо, спокойно, и тот тонкий запах, который бывает только в состоятельных, ухоженных домах.

В знакомом каминном зале стоял накрытый к ужину стол.

Генерал надел форменные брюки и голубую сорочку, а Лешке приказал скинуть китель, объяснив это тем, что «в рукопашном бою руки должны быть ничем не связаны».

Уселись.

Не скрывая нетерпения, твердой рукой Топорков разлил водку по крупным рюмкам.

– Ну, как приказал наш великий полководец Суворов Александр Васильевич, после баньки укради, но выпей! За славу советского оружия!

Выпили и со смаком, даже жадно, закусили селедочкой и красной рыбкой и тут же повторили.

– В какое офицерское училище мечтаешь пойти? – уверенно спросил Топорков.

– Не знаю, – заколебался Лешка.

– В твоем возрасте пора знать. У тебя через три-четыре месяца служба кончается, ну да ничего – подумаем. Домой на недельку в отпуск съездить не желаешь? К невесте?

– У меня нет невесты.

– И опять ты меня не порадовал. Невеста уже должна быть. Теперь ты наливай, как младший.

Лешка налил все в те же рюмки. Топорков взял свою и неожиданно поднялся. Лешка торопливо сделал то же самое.

– Дорогой сержант, Алексей Ковригин! – невнятно и даже строго произнес Топорков. – Как ни рассматривай наши события, а почти наверняка ты спас мне жизнь. Я твой вечный должник. И благодарю тебя не по службе, как генерал, а просто как человек. Вот тебе мой подарок и носи на здоровье!

Он протянул руку, и что-то звякнуло в рюмке Лешки.

– Спасибо, Дмитрий Дмитриевич! – ответил Лешка и когда выпил рюмку, то подарком оказались часы «Роллекс» в позолоченном корпусе.

– Это для меня чересчур… шикарно.

– Со значением дарю! Расти до подарка! И закончим на этом! Попьем водки и потолкуем, как мужики. А то, понимаешь, у меня полон дом бабья. Я их люблю, однако показаковать мне не с кем. А чтобы со своими сослуживцами от души посидеть, это, видишь ли…

– Настучать могут?

Топорков захохотал:

– Ты мне нравишься, юнкер! И жизнь, и службу уже понимаешь! Наливай!

Опасный темп. Так долго не продержаться, даже если очень хорошо закусывать. Но даже дружеское предложение генерала – это приказ.

– Значит, о стратегии своей карьеры ты еще не думал, Алексей?

– Пожалуй, так. Я думаю, время есть.

– Ошибаешься! Ты уже опаздывать начинаешь! Но если поймем друг друга, то я тебе помогу. А чтоб ты лучше меня понял, то я тебе общую диспозицию нашей сегодняшней советской жизни изложу. Только я выпью, а ты пропусти, чтоб мозг твой был свежим, а память не слабела.

Лешка хотел было налить ему, но Топорков налил себе водки сам – в фужер. И махнул его с той же легкостью.

– Так вот, Алексей, в мире на сегодня есть всего две сверхдержавы, и в одной из них, в СССР, мы с тобой имеем счастье жить. Правда, наш руководитель сегодняшний, имею я подозрение, что он, Михаил Сергеевич Горбачев, если и дальше дело так поведет, то страну нашу развалит. Это отдельный разговор, развалить державу мы ему не дадим, не позволим. Но пока – плюнем на Горбачева и плюнем даже на его жену. Пока мы и Америка две сверхдержавы, и мы уже давно ведем третью мировую войну. И победим – МЫ! Ответь – почему?

– У нас более передовой строй?

– Неточный ответ, юнкер. У нас тверже ВЛАСТЬ! Коммунистическая система – это вам не дохленький либерализм или вшивенькая демократия. По твердости власти с нами может сравниться только фашизм, но его мы уже добили… Что основа нашей власти? Коммунистическая партия! Восемнадцать миллионов партийцев, до конца преданных делу коммунизма, железная дисциплина внутри партии и беспрекословное подчинение центру всех и вся, а в центре – партия и ее руководство! И потому, если ты хочешь быть хозяином жизни, встать в ряды руководителей и победителей, то должен вступить в партию. Сделал ты это?!

– Собираюсь, – ответил Лешка, с ужасом отмечая, что генерал все еще трезв, как стекло.

– Опять, получается, отстаешь, – укорил Топорков. – Разумный человек должен быть партийцем. Это необходимо, как шуба в трескучий мороз. Потому что членство в партии – это дорога к власти. Большой Власти. Умные люди мне возражают: деньги, настоящие деньги – тоже путь к власти. И просто: деньги – это власть. Правильно! Но – не у нас. Не при нашем строе. В странах капитала за деньги можно стать президентом. А у нас наоборот. У нас подпольный миллионер – это всего лишь подпольный миллионер. У секретаря занюханного обкома денег почти нет, а возможностей в жизни в пять раз больше, чем у десяти миллионеров! И потому рисую тебе стратегию: партия, училище… честная служба и годам к сорока – генеральская звезда на плече, и – не забудь про политическую карьеру! Не делай моих ошибок.

– А были ошибки?

– Были. Дай выпью и тебе, одному тебе, для пользы дела расскажу.

«Нет, – с некоторым облегчением отметил Лешка. – Все-таки его водочка уже достает. Начинает косеть».

– Ошибка моя такая, что я делал военную, профессиональную карьеру, а про политическую – забыл! Похерил ее! А генерал де Голль об этом не забывал. Не забывали Наполеон, генерал Эйзенхауэр и даже наш прошлый Генеральный секретарь товарищ Брежнев про политическую карьеру не забыл и достиг вершин власти, хотя в армии выше полковника не пошел. Маршала он, штафирка, уже сам себе потом присвоил. Гитлер Адольф – из той же обоймы! И ничем эти люди друг от дружки не отличимы. Хотели денег и власти, а больше ничего. Прямая, точная, ясная цель. А Горбачев наш ничего не добьется. Потому что не знает сам, чего хочет, в демократа играет, а позвоночником к неизбывному коммунизму прилип. Дни его сочтены, если не одумается. Никита Сергеевич Хрущев незабвенный! Дурак дураком, но – знал, чего хотел! Хочу руководить этой безалаберной, нелепой страной и буду! И руководил! А главный пример, не пугайся, новобранец, самый главный пример – Адольф Гитлер! Фюрер! С ефрейтора начал, потом – нацистская партия, и весь мир стал за шкирку трясти!

– Получается, Дмитрий Дмитриевич, у всех фюреров одна дорога и, как бы сказать, общие принципы? – осторожно спросил Лешка.

– Но-но! Полегче на поворотах! Тут, правда, третий человек, который беспременный стукач из КГБ, не сидит, но все равно осторожней! Ты прав: методы и приемы в борьбе за власть одинаковы. Либо через деньги к власти, либо через власть ко всему на свете! И классики марксизма-ленинизма ничуть от других фюреров не отличались и не будут отличаться во веки веков!

Лешка хватанул свою рюмашку и в отчаянии выкрикнул:

– Да за что такое вы мне все это излагаете? Я же вам никто!

Генерал посмотрел на него заметно помутневшим взором – может быть, даже уже и не видел собеседника вовсе, но ощущал его, помнил, потому что мысль свою вынашивал долго и, быть может, давно готовился и репетировал такой разговор:

– Сегодня ты никто, а завтра, кто его знает? Мы с тобой на той реке уже страхом смерти повязаны. Потом ты меня своим враньем повязал. Но человек ты еще чистый, глупый, в самый раз для начала карьеры. Молодого офицерика уже в училище разложили, он уже с гнильцой, на дочке начальника мечтает жениться… А ты мне понравился. И анкета твоя понравилась. И табула раса твоя понравилась. Знаешь, что такое табула раса?

– Чистая доска, – буркнул Лешка. – Пиши на ней что хочешь.

– Правильно. Вот мы с тобой на твой доске и напишем. Потому как мне, как и великому полководцу Жукову, не повезло – у него три дочери, а у меня – одна и сына не будет. И коль меня из реки спас, то и к семье моей, может, прилепишься. Поживем, погуляем, друг на друга поглядим… Но что б там ни случилось, слова мои сегодняшние ты на всю жизнь запомнишь.

Лешка не пьянел. Он еще и половины своей нормы не выпил, а Топорков уже опорожнил две бутылки да переложил их несколькими кружками пива, что его отнюдь не отрезвляло. Он грузнел, глаза наливались кровью, в тоне речи звучала уже агрессивная нота, и Лешка начинал побаиваться конца беседы, потому что и предположить было невозможно, каков может быть этот конец. Но Топорков еще твердо владел ситуацией и даже бытовых мелочей не забывал:

– На диване под подушкой горячее. Подай.

Лешка встал, прошел к дивану и вытащил из-под подушки горячую фаянсовую супницу, наполненную тушеными цыплятами.

Он поставил супницу на стол, и Топорков запустил в нее руки. Потом с хрустом впился зубами в сочную цыплячью ножку и грубо спросил:

– Девок любишь? Не стесняйся. Дело мужицкое, я сам кобель первостатейный.

– Конечно. Кто же не любит! – легко ответил Лешка и засмеялся, но Топорков веселья не поддержал.

– Это правильно, но в бабах, как в водке, меру знать надо. Чтоб не получилось, как с этим хохлом, сержантом из вашего полка.

– Вы про Остапа Мосла говорите? – слегка подивился Лешка.

– Про него, родимого. Пострадал за свои уникальные таланты. Еще повезло, что легкую смерть принял. Могло быть и хуже.

– Куда уж хуже? – попытался улыбнуться Лешка, а сам почувствовал, что ему становится страшно от кровавого взгляда генеральских глаз, от его низкого голоса, ставшего хриплым.

– А то хуже, что его сначала кастрировать хотели. Как неуемного жеребца. Чтоб всю жизнь мучился. – Жесткие губы Топоркова исказила кривая усмешка. – А потом передумали и кончили разом.

– Кто? – мертвея, спросил Лешка, и если и гулял в его голове какой-то хмель, то и того не осталось.

– Кто, кто? – пробрюзжал Топорков. – Известно, кто! Офицеры вашего полка, да и соседнего тоже.

– Офицеры?

– Ну, да. Этот козел, считай, всех жен офицерских в окрестностях поимел. Они, стервы эти, его друг дружке передавали! Гришкой Распутиным между собой называли.

– Но ведь так убить, как его убили, что на самоубийство было похоже, просто невозможно! Остап бы сопротивлялся!

– Щенок ты еще, – бесцветно сказал Топорков. – Ты в гитлеровских казармах на улице Артиллерийской служишь, да? А рядом какие казармы? Которые еще император Вильгельм строил! Перед первой мировой войной. А какой там батальон стоит? Батальон химических войск!

– Так и что?

– То, что у них такие штучки есть, что человека или в лицо каким-нибудь газом дунут, и становится человек послушный, лучше, чем самый дисциплинированный солдат! Полная потеря собственной воли! Что хочешь с ним делай!

Он вдруг вздрогнул и словно насторожился, а Лешка не сразу расслышал в глубине дома чьи-то голоса. Стукнули двери, и кто-то мелодично засмеялся.

Топорков быстро встал, схватил со стола непочатую бутылку коньяка и метнулся к лестнице на второй этаж. На первой ступеньке задержался и прошептал почти трезво:

– Скажешь, что я норму принял и спать пошел! Завтра мы с гобой с утра на рыбалку съездим!

Очень ловко, всего лишь два раза споткнувшись на крутых ступенях, Топорков вскарабкался по лестнице и исчез.

Двери распахнулись, и появились Мария Федоровна, а следом за ней девушка среднего роста, остановившаяся в дверях, словно раздумывая, входить или нет.

– Ну как вы, Алеша, выдержали первый штурм? – Мария Федоровна оглянулась. – А где мой генерал?

– Ушел наверх. Кажется, спать.

– Вряд ли. Но раз ушел, так все к лучшему. Как вы, живы?

– Я совсем немного выпил.

– Тогда, если в глазах не двоится, познакомьтесь с нашей дочерью Аленой.

Девушка оттолкнулась от косяка и подошла к столу. Хромала она не сильно, но очень некрасиво. Тонкое и стройное, как у матери, тело при каждом шаге бросало вбок, она перегибалась в талии, и правая нога выкидывалась вперед, словно резиновая. Она села к столу и сказала резко, с вызовом:

– Алена!

– Алексей, – он привстал со стула. – Алексей Ковригин.

– Ага! Спаситель генералов и Отечества! – язвительно подхватила она и неприязненно улыбнулась. Лицо у нее было по-настоящему красивым, если бы не выражение хищной злобы в складках губ и в чуть нахмуренных бровях. Но в глубине темных, раскосых глаз Лешка сразу увидел страх, неуверенность, полную беспомощность человека, постоянно ожидавшего оскорбления или угнетающего душу слезливого сочувствия.

Лешка не мог подобрать ответа на ее язвительное замечание, но Мария Федоровна пришла на выручку. Глянула на стол и засмеялась:

– Ну, и кавардак! Эти мужчины ничего не могут сделать красиво. Я сейчас сварю кофе, возьмем шампанское и посидим немного на веранде. Этот свинарник завтра уберем.

Алена тут же встала и первой пошла в стеклянные двери. Лешка скользнул взглядом по ее фигуре. Если бы не качалась, как корабль в бурю, – фигура была б великолепной. Очень тонкая талия, длинные стройные бедра и прямые, почти мальчишеские плечи. И все это – гнулось, судорожно дергалось, так что у Лешки сердце сжалось от огорчения. В дверях Алена резко повернулась:

– Не рассматривай меня сзади похотливым взглядом! Ничего интересного нет.

Лешка уже понял, что самое лучшее ответить этой ершистой, ожесточенной на весь мир девчонке в таком же наглом, вызывающем тоне, но промолчал.

На веранде она прошла к глубокому креслу, села в него и вытянула ноги. Внешне с ногами все было в порядке – никаких искривлений и уродств, призовые ноги, если выставлять отдельно от туловища на конкурс. Лешка сел в другое кресло, взглянул на нее и понял, что она уже замучилась от собственного хамства и, быть может, даже извиняться собирается, да слов таких не может произнести от беспощадности характера. Они помолчали, и Алена спросила деловито:

– Как у вас идет прохождение службы?

Лешка опешил от такого казенного вопроса, а она наконец смутилась:

– Господи, какую ахинею я несу! Наверное, спрашиваю вас, как отец? Но я просто не знаю, о чем говорить!

– Я тоже не знаю, – сознался Лешка.

Но минута раскаяния у Алены уже миновала, и она спросила с прежним вызовом:

– Вас ведь интересует, отчего я хромоногая, да?

– Да нет. Вовсе не интересно, – искренне ответил он.

– Ну, да! Всякое уродство всегда вызывает любопытство. Но ничего героического или сверхтрагического нет. Я попросту сломала себе колено, упав с лошади. Мы тогда в Казахстане служили. То есть отец служил, а мы при нем. Грохнулась с лошади на камни, вот и получилась колченогая.

– Зачем вы так, – промямлил Лешка. – Не в этом, в конце концов, дело.

– А в чем? – остро спросила она. – В глубине человеческой души, в духовном мире, надо понимать? Но если вы не дурак, то понимаете, что интерес молодых офицеров ко мне объясняется только интересом к званию и возможностям моего отца! Ненавижу этих лейтенантов и капитанов – с их «очень серьезными намерениями»! Не нужны мне их намерения! Я бы попросту в любовницы пошла, хоть к рядовому, если б мне хотелось и интересно было! Но куда там! Позор для генеральской семьи! А следовательно, позор для всех Вооруженных Сил!

– Не знаю, – ответил Лешка. – Но мне кажется, что вам было бы хорошо от родителей уехать. В институт поступить и жить одной в общежитии. И денег от родителей не брать.

– Ой, какой хитренький! – Она распахнула длинные и острые ресницы. – В общежитии?! На одну стипендию?! Да это же какую силу воли надо иметь для такого подвига?! Откуда мне ее взять?

«Ладно, – решился Лешка. – Покривлялась и хватит. Ты у меня сейчас получишь. Ты уже закисла от того, что тебя все жалеют и все тебе сочувствуют. Избаловалась, красавица! Никакого в тебе уж такого страшного уродства нет! И портрет красивый, и грудь что надо, а в лежачем положении, так и вовсе наплевать, что у тебя там с ногами!»