Текст книги "Приговоренный к власти"

Автор книги: Александр Горохов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

Лешка помолчал, внимательно глядя в глаза Топоркова, потом медленно сказал:

– Я бы вас тоже уважал, Дмитрий Дмитриевич… Если бы был твердо и до конца уверен, что к воровству оружия, которое началось еще тогда, в Калининграде, а потом расцвело как буйный цвет в Западной группе войск и других странах бывших республик, вы лично не причастны.

Охлопьев ударил кулаком об стол и выпалил:

– Это уже слишком, Ковригин!

Но Топорков спокойно улыбнулся, остановил зятя движением руки и спросил насмешливо:

– Откуда такие сведения? Обо мне лично?

– Я знаю совершенно точно, – так же четко выговаривая слова, сказал Лешка – что одна ваша недалекая родственница, Наталья Васильевна, совместно с неким Дияновым и компанией этим воровством занимались. Это мне Витя Охлопьев в свое время подсказал ненароком. В августе девяносто первого. Из-за этого и погиб сержант Мосол. Помнишь, Виктор?

– Ни о чем таком я не говорил! – вспыхнул Охлопьев и испуганно заюлил глазами.

– Не говорил, – согласился Лешка. – Но ты изложил ряд фактов, которые вкупе с моими нарисовали достаточно полную картину. Наталья Васильевна и ее компания воровали оружие. Во всяком случае, в масштабах нашего полка. Из-за этого погиб сержант Мосол, из-за этого сел за решетку прапорщик Козлов. Потом, насколько я знаю, опять же с твоих слов, Виктор Диянов служил в бывшей ГДР. Наталья Васильевна была при нем уже в качестве жены. Сегодня все откровенно говорят, что война в Чечне обеспечена краденым оружием. И на Ближнем Востоке тоже появляется наше, невесть как туда попавшее оружие, вплоть до танков. А потому вопрос…

– Можешь остановиться, – улыбнулся Топорков. – Про Мосла вспомнил. Ну да, ошибся я насчет него, не в бабах вовсе оказалось дело. Подворовывал он оружием. Но я-то при чем? А в Западной группе войск я никогда не служил и прямого касательства к оружию не имел. Но скажу по-бытовому и просто. Я сейчас, в сравнении с прошлыми временами, нищий. И умру я тоже нищим, юнкер. Как подобает солдату. Той дачи, на которой ты гулял, у меня уже нет. Машина моя давно продана и проедена. Если хочешь, пройдем отсюда сто метров и увидишь мою избушку, увидишь мой гардероб, где висит два штатских костюма, которые я никогда не ношу, поскольку родился в кителе с погонами. Я не знаю, как выглядят доллары, потому что живу на рубли, и за границей ни разу не был, так что мне и счета там в банке не открыть. Сам соображаешь, что крупномасштабные воры так не живут. А уж если бы я воровал, то, надеюсь, соображаешь, как бы я жил. Так что, юнкер, ищи другое слабое место в моей обороне.

– Сколько угодно! – деланно рассмеялся Лешка. – В августе девяносто первого года, во время путча, вы, Дмитрий Дмитриевич, извините, собирались со своими вертолетами штурмовать Белый дом! Так?

– Так, – кивнул Топорков. – Собирался, да не собрался. И сам Президент России пожал мне за это руку. Наград я, как прочие прохиндеи, не удостоился, но рукопожатие было искренним. Бита твоя карта?

– Бита, – снова засмеялся Лешка.

– Кстати сказать, – насмешливо продолжал Топорков. – И из тебя героя тогда не получилось, хоть ты и устремился вертолеты остановить? Слышал, что ты вместо орденов в тюрьму сел!

– Отличная информация! Все один к одному! И моя карта бита! Не защитник я Белого дома, а лагерная тля!

– Молодец, юнкер, что реально смотришь на вещи. Ты мне всегда нравился. – Он положил свою тяжелую руку на плечо Лешке и сказал мягко: – И коль ты признаешь свой разгром на этом этапе сражения, то будет тебе и награда. Спустись по этой тропке к речке. Моя Алена хочет тебя видеть. Я ей обещал, что пришлю, как бы мы с тобой ни поцапались. А ты, Виктор, сиди на месте. Будь мужчиной.

– Иди, Ковригин, – пробурчал Охлопьев и отвернулся. – Иди, я тебя не боюсь и свиданки этой ненужной тоже.

– Спасибо тебе, Витенька, – Лешка встал и изобразил поклон. – Пойду поговорю с твоей женой. Не обессудь, если уведу ее у тебя по случаю, уж такие у нас с тобой всегда были братские отношения.

Он выскочил из беседки и, чувствуя в душе сладкую радость победителя, пошел по тропинке к речке.

Сообразил по дороге, что никого и ни в чем он не победил, а скорее даже проиграл все, что мог проиграть.

Он спустился к причалу, возле которого на земле лежали вверх дном три лодки, а одна болталась на воде, привязанная веревкой к перилам. На скамейке у перил сидела Алена и издали внимательно смотрела на Лешку. Она не скрывала, что терпеливо ждала его здесь, у реки, ждала, пока его пришлют, и во всей ее напряженной позе светилось это звенящее ожидание.

– Здравствуй, Алена, – сказал он, пытаясь быть легким и свободным.

– Вот наконец и ты, – она поднялась со скамьи, шагнула к нему, обняла и прижалась, застыла.

Они стояли неподвижно посреди причала, и на миг Лешке показалось, что к этому моменту он и шагал так долго, что этой встречи ждал, что так и было начертано в неведомой книге судеб.

Она медленно отстранилась от него, но все так же не сводила с его лица глаз.

– Ты все такой же. Даже не поседел с тех пор. Но уже мужчина.

– А ты окончательно стала похожа на мадонну. Их ведь итальянцы рисовали совсем девчонками.

– Мадонна с младенцем, – кивнула она. – Младенец остался дома. Сознайся честно, из-за чего ты убежал тогда поутру? Ты был прав. Молодой, интересный парень, зачем связываться с хромоногой.

– Это чепуха, – сдавленно сказал Лешка. – Я даже не вспоминал тебя никогда хромоногой. И я не убежал. За мной шла охота, смертельная охота. Моя жизнь и жизнь моего друга висели на волоске. И нас убили бы, но пришли к выводу, что проще и лучше это сделать в Афганистане. Но там что-то не сработало, и мы по случайности остались живы.

– Ты мог бы написать! – нервно сказала она.

– Не мог! От этого тоже зависели наши жизни.

– А я ждала. Долго ждала. И жду до сих пор.

– Чего ты ждешь? – пролепетал Лешка. – Сумасшедшая.

– Тебя жду, – просто сказала она. – Хотела тебе сегодня гадостей наговорить, а увидела, ноги не держат и язык заплетается. Вот так. – С неожиданной силой она схватила его за руки и, пылая всем своим тонким лицом, яростно зашептала: – Не было ни часа, ни минуты в моей жизни, чтобы я не помнила, не жила тобой! Я знаю, что тебя посадили в тюрьму, я знаю каждый день твоей жизни! Я видела тебя здесь, в День Победы, на митинге, и с того мгновения вообще сошла с ума. Если ты скажешь одно слово, я убегу за тобой куда хочешь. Возьму дочь и убегу, хоть сейчас, прямо с этих мостков. Ты мой первый и единственный, а все остальное я прожила как во сне.

– Подожди, Алена, – остановил ее Лешка. – Ты же меня придумала. Я тебя забыл. Я не могу врать, что помнил тебя всегда.

– Ты меня вспомнишь! Ты же любил меня в тот день и любил бы всю жизнь, если б все так по-глупому не оборвалось! Ведь в ту ночь я так ждала тебя в своей спальне!

– Да, но ты не знаешь…

– Знаю или не знаю, какое это имеет значение?! Ты свободен сегодня.

– Опомнись, Алена! – с трудом сказал он. – Мы чужие друг другу. Мы совсем не знаем друг друга! Что бы я ни чувствовал к тебе тогда, что бы я ни чувствовал сейчас, но наш поезд уже ушел. Поздно начинать все сначала.

– Мы еще молоды! И ничего не надо начинать! Ничто не кончалось, а только приостанавливалось на мгновение! Мы еще только начинаем жить. Тебя моя дочь смущает? Она полюбит тебя! И ты тоже полюбишь нас обеих, иначе просто не может быть! Одно твое слово, и решится все.

Лешка отступил назад, освобождаясь из ее рук.

– Алена… Ты обрушилась на меня, как землетрясение! Я приехал сюда…

– Наплевать, зачем ты сюда приехал! Ты приехал потому, что я этого захотела!

С берега послышался громкий, хотя и очень вежливый зов Любомудрова.

– Алексей Дмитриевич! Я сожалею, но должен сообщить вам, что все заинтересованные лица собрались.

– Меня зовут, – сказал Лешка, хватаясь за крик Любомудрова, как за спасательный круг.

– Подождут! Нет, я не права… Тебе сейчас надо идти. Я тебе позвоню, я знаю твой телефон. Но сейчас от тебя нужно только одно слово, одно слово!

– Да, да, да! – крикнул Лешка, теряя рассудок. – Но только дай по-мужски разобраться с твоим мужем, с твоим отцом, со всем этим бардаком, в который я влип!

– Хорошо, – спокойно и твердо сказала она. – Это я уже пережду. Иди.

Чувствуя полное смятение в душе, плохо соображая, Лешка пошагал к калитке на участок. Он понимал, что сейчас надо разом и резко переключиться на разговор со своими соперниками, потому что они, конечно же, постараются обойти его, а он – растерян, беспомощен и полностью небоеспособен.

Он спрыгнул с мостков, подошел к воде, наклонился и ополоснул лицо.

Алена все так же стояла на мостках спиной к нему и смотрела куда-то вдаль.

Лешка почувствовал на себе липкий неотвязный взгляд и обернулся.

Невдалеке от него по колено в воде, с удочкой в руках стоял косматый старик и колюче пялился на Лешку из-под кустистых бровей. Был он худ, согбен и неприятен своим неряшливым видом, самодельной удочкой из длинного орехового прута и ведерком, подвешенным на поясе. Он смотрел так неотрывно, что Лешка скорчил ему рожу, отвернулся и пошел к калитке.

Теперь в беседке, кроме Любомудрова и Топоркова, едва умещался за столом бочкообразный мужчина с непомерно короткими ручками и обвислым, дряблым лицом. Обычно считают, что толстяки добродушны, но у этого были злые, как у змеи, хотя и прозрачные, пронзительно-голубые глаза навыкате. Всем своим видом он показывал, что обижен, а потому постоянно находился в обороне. Защищался, нападая.

– Ага! Это и есть Ковригин? На русского парня вроде похож, – хорошо поставленным голосом сказал он. – И язык у него хорошо подвешен, помню по Дню Победы, помню. Тяжко нам будет с ним бороться, Дмитрий Дмитриевич. Одна надежда, что молод и дурак. Иначе нам кранты.

– Хорошо, друзья мои, – прервал издевательские излияния Хохрякова Любомудров. – Оценки друг другу будем давать после завершения нашего матча. Но в любом случае я хочу, чтобы мы остались при дружеских, человеческих отношениях, что и есть основа демократического общения и борьбы кандидатов.

Проговорив эту ахинею, Любомудров вполне толково принялся излагать принципы их отношений на период предвыборных выступлений, проще сказать – пытался выработать какие-то интеллигентные правила игры, но по брюзгливому и презрительному лицу Хохрякова видно было сразу, что он никаких правил придерживаться не собирается и действовать намерен нахрапом, не останавливаясь ни перед чем.

Охлопьева в беседке не было, он появился минут через сорок с громадным баташевским самоваром. Самовар булькал, из его горловины шел пар. Хохряков разом определил, что самовар именно русский, а не зарубежная фальшивка-подделка, что выпить чаю для православного человека всегда полезно, так же, как и доброй водки, что разговоры пора заканчивать, потому что и так все ясно.

Для Лешки тоже было уже вполне очевидным, что тонкий доморощенный дипломат Любомудров собрал компанию совсем не для того, чтобы пришли к консенсусу, не для общего соглашения по этике дискуссий, а лишь затем, чтобы уговорить Лешку отказаться от борьбы или, того лучше, встать под знамена Топоркова. По тому, как скис Любомудров и угрюмо примолк Топорков, стало ясно, что переговоры потеряли смысл и пора расходиться по домам. Хохряков здесь оказался не то чтобы случайно, а был приглашен вместо ширмы – чтоб эта тайная вечеря не смахивала на заговор.

Быть может, все это так бы и закончилось впустую и, по схеме С. П. Феоктистова, прошло по программе первого этапа: партнеры вежливо беседуют о будущем и даже не дерутся под столом ногами. Быть может. Если б Хохряков не ахнул граненый стакан водки, запив его полулитровым глотком крепкого чая из самовара.

– А сказал бы ты, парнишка, что это у тебя за программа такая, «Земля и семья»? – жарко дыхнул он в лицо Лешке.

– На митинге расшифрую, – уклончиво ответил Лешка.

– Тогда, парнишка, может, будет и поздно! А скажи мне, как ты на всяких воров, бандитов, рэкетиров этих вонючих смотришь, а?

– Косо смотрю, – улыбнулся Лешка.

– А что же ты с ними за одним столом сидишь и из одного стакана водку пьешь, а? Это тебе сердца не свербит?

– Иван! – попытался остановить его Любомудров.

– Ладно, холуй! – небрежным толчком руки едва не сбросил его со стула Хохряков. – Чего там! Все свои! Покамест свои! Но ежели я в Государственной Думе в силу войду, то всем жуликам и ворам передайте – я ваше гнездо в Каменске разворошу! Я на вас народ с топорами подыму! Не позволю Расею грабить всяким прихватизаторам!

– Ну, что ты такое говоришь? – поморщился Любомудров, а Охлопьев предложил с улыбкой:

– Иван Тимофеевич, может, вас домой сопроводить?

– Самого ноги носят! И провожатые у меня есть! – обрубил Хохряков. – Вы меня за горлохвата держите, а понапрасну! Я все ваше нутро знаю, и знаю, какие денежки у вас за дрожжи были, на которых вы, как квашня, из горшка вздыбились! Знаю я ваши черные планы!

– Какие еще планы? – недобрыми глазами глянул Топорков на разопревшего и разомлевшего Хохрякова.

– Лихие планы! Вы вот, двое, тайно в одной упряжке идете, одвуконь! Если до второго тура голосования дойдет, то один из вас отвалит, голоса другому передаст и тот – победитель будет!

– Что еще за чепуха?! – оскорбленным и тонким голоском выкрикнул Любомудров. – У меня с Дмитрием Дмитриевичем совершенно различные программы и платформы!

– Программа у вас единая – Расею грабить! – Он вдруг сильно обхватил Лешку за плечи, стукнул его своим лбом в скулу и прокричал: – Давай, друган, и мы с тобой объединимся! Я тебе свои голоса отдам, ежели до последней дележки дойдет! Сам своих парней одной ратью поведу за тебя голосовать! Семья и земля – это хорошо, это по-нашему! Говори мне как на духу – будешь воров, бандитов, грабителей земли русской давить до последнего издыхания?

Лешка неожиданно увидел, что глаза этою человека, явно лишь игравшего под пьяного, – умные и холодные.

– Буду, – серьезно и твердо ответил Лешка.

– На иконе поклянешься?

– На чем угодно.

– Тогда вот тебе моя рука! – Он протянул свою ладонь-лопату. – Поедем и мы с тобой одвуконь! Я Рокотову Михайлу Михайловичу верю и тебе верю! Кто из нас хоть на один голос больше наберет, второй – под него ляжет! Играем?

– Играем! – Лешка пожал потную ладонь Хохрякова.

– Да вы что?! – закричал Любомудров. – Это противозаконное блокирование во время предвыборной кампании!

Хохряков гулко расхохотался.

– Ты закон под себя не подминай! Ишь затрясся от страха! Понял сразу, что все ваше осиное гнездо я раскаленной кочергой разворошу! За тухлую рыбу место в Госдуме не купишь!

– Чепуху несешь, Иван, – раздраженно сказал Топорков. Встал из-за стола и, ни на кого не глядя, шагнул к выходу из беседки. – Пьяную чепуху. Корячишься под русака, а сам и пить не умеешь.

– Посмотрим на эту чепуху, когда я на стол доказательства выложу! Что? Затряслись поджилки?! Мы с тобой, Лешка, так сделаем: ты в Думе будешь, а я из-под твоего крыла здесь этих татей сокрушать стану! Всех, кто в Каменске окопался! Что, братва шальная, не удалось вам парня в свою гоп-компанию увязать? То-то! Понял, брат Ковригин, почто тебя сюда позвали? Вот и выпьем за сокрушение нехристей!

Нет, решил Лешка, он все-таки изрядно набрался и плохо соображает. Цирковой кураж в национальном духе.

Любомудров встал и сказал капризно:

– Иван Тимофеевич, мне неприятно, что вы устраиваете под крышей моего дома дебош в своем стиле. Извините, но я вынужден вас попросить…

– Ишь, барышня кисейная! – загромыхал Хохряков. – А я и сам более у тебя не останусь! Пойдем, Лешка! Отвалим до хаты! Я тебе много интересного расскажу.

– Мне тоже пора, – Лешка поднялся.

Любомудров метнулся к нему, сказал виновато:

– Извините, что так вышло…

– Ничего не вышло, – не понял его Лешка, а Хохряков кричал в спины уходивших Топоркова и Охлопьева:

– Думали меня сюда к себе зазвать вместо телевизора?! Будто я не пойму, что купить меня хотели! Ха-ха! Не таков Ванька Хохряков! – Он вскочил из-за стола, опрокинув наземь самовар. – Идем из этого осиного гнезда, друг Ковригин! Идем, пока не ужалили! До ворот довези, а там меня добрые молодцы ждут, они не дадут в обиду! У-у, змеи подколодные!

Хохряков метал угрозы на головы врагов, словно бог Зевс свои молнии. Пятнадцать метров до калитки шагал минут десять и рухнул в машину так, что автомобиль жалобно заскрипел и закачался.

– До ворот, парень! Сейчас мы до моей бабы поедем! Чай пить будем с пирогами, погуляем и разговоры поразговариваем.

– Нет, – суховато сказал Лешка. – У меня дела намечены.

Он уже устал от этого раздольного человека и переносить его был более не в состоянии, хотя нельзя сказать, что Хохряков по-своему ему не понравился. Просто к таким людям нужна привычка.

– Тогда, витязь, завтра найди меня! Поговорим! Мы их одолеем! За ними деньги, которые тухлой рыбой воняют, а за нами Вера и Отечество!

Машина сразу наполнилась запахом перегара, Лешка быстро запустил мотор, и, пока ехали до ворот, Хохряков затянул «Вдоль по матушке по Волге», но перед самым выездом с территории дачи осекся.

– Вот, Алешка, как видишь, депутат Думы из меня навряд ли получится. Но пользы от меня – мно-ого будет. Много! Завтра приезжай ко мне на обед, у меня дом в деревне с другой стороны города. Любого спросишь – скажут. Приедешь?

– Приеду, – пообещал Лешка расстроенно, поскольку ясно было, что с этим клоуном серьезной каши не сваришь. Таких в Думу все-таки не пускали.

В довершение всего за воротами участка Хохрякова ждала… телега! Не успел Лешка приостановиться, как пара коней вылетела из рощи, двое молодцов подхватили своего вождя из машины и осторожненько усадили на солому, застилавшую дно телеги. Ямщики свистнули, и кони рванули с места.

Союзник ни к черту, подвел итог Лешка, посмотрел вслед умчавшейся телеге и открыл дверцы машины, чтобы выдуть из салона тяжелый дух, оставшийся после патриота.

Он закурил и попытался прикинуть, какие из всех его запутанных дел надо поставить на исполнение в первую очередь, а что можно отложить.

– Отдай мой партбилет, гад! – прозвучал за его спиной свистящий шепот.

Лешка резко обернулся, инстинктивно толкнул человека рукой в грудь, тот отшатнулся, и Лешка узнал косматого рыбака, который час назад удил рыбу. Теперь на нем был пиджачок, а глаза – все те же липкие – горели из-под кустистых бровей. Старик был сутул до горбатости.

– Какой партбилет? – крикнул Лешка.

– Мой партийный билет, члена КПСС с 1944 года!

– Садись в машину, отъедем, – быстро сказал Лешка.

– Вспомнил меня, да? – Он сел в машину, не сводя с Лешки пристального взгляда. – Кологривов я, стрелял в тебя, гада, а ты меня без штанов погнал и мой партийный билет отнял. На поругание предателей дела коммунизма сдал!

– Вспомнил, Кологривов, – ответил Лешка, въезжая в рощу. – У меня тоже отметина твоя на боку осталась.

– Отдай партбилет, – в голосе Кологривова послышалась животная тоска. – Я же в рабство к изменникам коммунизма попал! Я же настоящий большевик, а всем надо доказывать, что билет свой не уничтожил, как те сволочи, а потерял в борьбе с врагом.

– Подожди, с билетом разберемся! Как ты здесь оказался?

– А так! С того самого дня! Побежал прямо без штанов к Охлопьеву и Топоркову, чтоб узнать, кто ты такой и где тебя искать. Я б тебя тогда все одно застрелил! Но ты в тюрьму упрятался! А я к Топоркову и Охлопьеву, этим ренегатам коммунизма, прилепился по вынужденности! Скрепил свое сердце, в рабстве у них состою, и все тебя искал и ждал этого часа. Нет у меня с той поры жизни, Ковригин! Сказали, что ты всего как пару месяцев из лагерей вышел и сам сюда прибудешь. Никто не знает, что мой партийный билет у тебя, и ты про то не говори. Но отдай, жизнью своей заклинаю. Или уж убей, ведь гибну я!

Лешка остановил машину в роще. Вокруг никого не было.

– Кологривов… Что уж у тебя, жизни без этой карточки нет?

– Тебе не понять. Коммунистическая партия преодолевает трудности и возрождается. Мы снова будем ведущей силой. И я бы сейчас не здесь, на подхвате, был, а настоящим человеком! Лидером! Я же верный коммунист, а как докажу, если партбилет утерян! Искалечил ты мою жизнь!

Лешка уже вспомнил, где можно поискать партбилет этого полусвихнувшегося человека, и сказал уверенно:

– Хорошо, Кологривов. Я обещаю почти наверняка, что на днях тебе твой пропуск в бессмертие привезу… Но уж, извини, задаром тебе его не отдам.

– Сколько хочешь?! Любые деньги! Любые!

– Не знаю еще, что я хочу, – сознался Лешка. – Не знаю, но не деньги. Что-то ты мне расскажешь, Кологривов, за свои партийные корочки, но пока не знаю, что. Так ты у Топоркова числишься?

– Нет. У Витьки Охлопьева. За порученца у него или адъютанта на фирме.

– На какой фирме? А разве он не в армии? – удивился Лешка.

– Давно не в армии. Мы фирму с ним имеем! – гордо сказал Кологривов.

– Какую?

– Разную. Сейчас рыбу возим. Из Прибалтики.

– Рыбу? Натуральную? – подивился Лешка.

– Мороженую. Крупное дело. Что Латвия, что Эстония теперь не русские, а рыбку кушать все хотят. Вот и наладили дело. Вагонами доставляем. В рефрижераторах. – Он вдруг до того заволновался, что вспотел. – А ты часом мой билет не выбросил, не потерял?

– Нет. Найду твой билет. На днях привезу.

– Вези, вези! Что нам теперь с тобой зло помнить? Я же снова человеком стану с билетом, понимаешь? И ты на этих выборах победишь, ведь за тобой сам Михаил Михайлович Рокотов! Гордость наша! И я тоже за тебя проголосую, понимаешь?

– Не понимаю, но пусть так.

– Спасай человека, брат, – сказал Кологривов и полез из машины.

Вся эта чертовщина плохо умещалась в голове у Лешки, и он постарался сосредоточиться на главном деле сегодняшнего дня.

Он глянул на часы. Десять с четвертью. Как он уже прикинул по схеме, до Болшева можно было добраться минут за сорок пять.

Он въехал в Болшево через час и остановился в центре, у первого телефона-автомата. Жетонов у него хватало. Телефон Ланы был записан и продублирован в телефонной книжке и в блокноте.

Трубку сняли сразу, и юный голос прокричал…

– Ветеринарная больница! Дежурная!

– Доманову, Светлану, – произнес Лешка, обмирая.

– Таких у нас нет! – захихикала девчонка.

– Простите, может, нас соединили неправильно, – сказал он и внятно назвал номер.

– Правильно, но у нас тут таких нет. Я работаю уже целый год.

– Но я звонил по этому телефону на прошлой неделе! Дней семь назад!

– А! Ну, а в это время у нас вообще связи не было! Чего-то тут ремонтировали телефонщики, мы целую неделю сидели без телефона.

Он повесил трубку, понимая, что Ланы ему не найти. И в истории с обыском машины, с поисками автомата не разобраться. Опять, как несколько лет назад, Лана блеснула в его жизни – непонятно и странно – и исчезла, не оставив после себя никаких следов. Тогда эта встреча кончилась тюрьмой… Чем кончится сейчас? Он вдруг вспомнил, что оставался еще дом на Волге. Не ледяная избушка, на солнце не растает. И там, в деревне, кто-то должен знать, уж если не Лану, то обитателей дома, что-то там можно было прояснить.

Он уже въехал в Москву, когда понял, что если будет пытаться разобраться во всем, если начнет делать все разом, то не получится вообще ничего. От чего-то следовало отмахнуться, чтобы выделить главное, и двигаться к четко поставленной цели. Нельзя валить в одну кучу задачу оказаться в парламенте, разобраться, кем и чем была сама по себе и в его жизни Лана, понять, – что же делать с Аленой, как вести себя с буйным Хохряковым, а тут еще зыбкое положение питающего его банка ЛФД, Араб, мутная фигура Кологривова, скользкий Любомудров, угрюмый, не договаривающий Топорков, его прислужник, бывший офицер Охлопьев, ныне рыботорговец! Надо отделить зерна от плевел. Главное – борьба за место в Госдуме. В остальном – пусть даже будут потери. На чужую жену зариться вообще грех, хотя едва Лешка вспоминал разговор на мостках, как ему уже и не хотелось ни о чем больше думать. Силы небесные! Многим ли мужчинам так выпадало в жизни, чтоб его любили сквозь годы, любили после единственной встречи, любили и ждали, несмотря ни на что.

Итак – все к черту! Перво-наперво завтра встреча с Рокотовым, подготовка к публичной дискуссии в Каменске с оппонентами – все остальное можно отодвинуть.

Он въехал в свой двор и не успел поставить машину на охранную сигнализацию, как услышал коротенькие гудки из темного угла двора.

За рулем темных «жигулей» сидел Феоктистов и подсигналивал тихо и осторожно.

Лешка подошел и сказал устало:

– Что ты тут торчишь? Пойдем ко мне. Заночевать сможешь, раскладушка у меня есть.

– У меня сегодня еще дела. Сядь и послушай меня внимательно.

Лешка залез в его машину, густо прокуренную трубочным табаком.

– Дело со смертью моей стервы Антонины, Алексей, стало не столько ясней, сколько страшней. Гадина бьет меня из могилы.

– Что опять? – эмоционально Лешка на эти слова даже не среагировал.

– Антонина оставила по завещанию страшную сумму своей дочери. В заграничном банке, на ее совершеннолетие, в валюте, естественно.

– Ну и что? – тупо спросил Лешка.

– А то, что такой суммы в моем банке наворовать она не могла! Не могли ей столько платить за шпионаж и в «Демпинг-Экстре». Она достала деньги в Каменске, больше негде.

– Как достала?

– Вот это уже туманная история. Подскажу способ, но не советую использовать. Берутся большие деньги в долг под проценты. Вкладываются в дело, которое должно за неделю, скажем, удвоить деньги. Дело прогорает. Кредитору ты вернуть деньги не можешь, и если тебе сбежать на Антарктиду не удалось, то убивают либо твоих близких, либо тебя.

– Не понял, – вздохнул Лешка. – Какая выгода в такой операции?

– В этой операции масса нюансов. Долг можно отработать, скажем, подставив под удар своего босса, владельца банка. Или выполнив заказ на убийство. Можно отдать в качестве залога – жену, дочь, сестру с полным их использованием год-другой. Можно покончить жизнь самоубийством, тогда денег стребовать уже не с кого. Ни с матери-пенсионерки, ни с малолетней дочери.

– Насколько я помню, у Антонины мать-пенсионерка и дочь.

– Правильно. Какой-то из перечисленных вариантов у Антонины сорвался. Деньги она все же прижала, положила на имя дочери, но сама не убереглась. Думаю, что не сумела справиться со мной, чтоб долг отработать, за это ее и убили.

– И кто же?

– На меня наезжала зимой одна фирма из Каменска, – невесело сказал Феоктистов. – Я их послал подальше. Они вышли на Антонину. Дочь достигнет совершеннолетия и станет богатой невестой. Все при своих.

– Доказательства, Араб? Это одни домыслы.

– Нет. Это результат собранных фактов и тщательного анализа. На меня пыталась наехать одна каменская фирма по торговле рыбой.

– Рыбой?! Ох, ты черт, я об этой рыбе слышу сегодня уже второй раз. Мой бывший командир, лейтенант Охлопьев торгует в Каменске рыбой.

– Не то, – качнул головой Феоктистов. – Эти только числятся в Каменске, а магазинов не имеют. Те крупнооптовые покупатели, а не ларечники.

– Да подожди ты! Я же не знаю, как там Охлопьев рыбой торгует! Один старик, свихнувшийся на идеологии, заверял, что крупно торгуют, эшелонами. А мой конкурент или уже союзник Хохряков сказал, что за тухлую рыбу в Госдуме место не купишь! Как я понял, имел в виду Охлопьева и Топоркова.

Феоктистов помолчал.

– На рыбе можно много заработать. Придется разбираться. Надо искать эту рыбную фирму.

– Сергей, – подавленно сказал Лешка. – Возьми это на себя. Я…

– Да. Конечно. Тебе нельзя распыляться. Твоя цель – Дума. Иди, отсыпайся, не забивай себе голову мелочами.

Они простились, и Лешка поднялся к себе в квартиру. Смертельно хотелось спать, но мозг все время свербила мысль, что надо еще что-то сделать, однако память не срабатывала, и только когда он накрылся одеялом, то вспомнил, что надо позвонить в город Орел.

Телефонная связь по ночам работает исправно. С третьего набора кода города и номера на другом конце линии подняли трубку, и спокойный голос произнес:

– Квартира Кукуевых.

– Здравствуй, Олег. Это Леха Ковригин.

– О, черт! Ты в Москве или опять простреленный у нас в Орле?

– В Москве, у меня все в порядке, погода хорошая, к тебе только один вопрос.

– Какой?

– Когда в последний раз, несколько лет назад уехал от тебя, помнишь? Я…

– Помню. В августе девяносто первого. Давно не виделись, а?

– Давно. Я никаких документов у тебя не оставил тогда?

– Своих не оставил. Но партийный билет Кологривова Петра Леонидовича оставил.

– Сохранился?

– А как же иначе? Был бы мой, порвал бы. Но он же твой, вернее, чужой.

– Олег, он мне срочно нужен.

– Так. Секунда. Будет у тебя утром, скажем, без четверти семь. Устроит?

– Ты что смеешься?

– Ничуть. Мой тесть сейчас попьет чай. Через полчаса сядет за руль и повезет в Москву на рынок кролей.

– Кого?

– Кролей. Кроликов живых на продажу. Надо кормить любимую столицу. В шесть ноль-ноль он подъедет к Москве, оставит трейлер на нашей базе, возьмет машину и еще приблизительно через сорок пять минут будет у тебя. Я к тебе сам в гости скоро хочу нагрянуть.

– Я приму, Олег, по-царски. Но через месяц, договорились?

– Хорошо. Устраивает. У меня все живы-здоровы, я при работе, погода так себе, не тратим деньги на разговоры, коль скоро увидимся. Отбой связи?

– Отбой.

Звонок в двери посланца Олега Кукуева и разбудил Лешку под утро. Посланец был немногословен – переступил через порог, подал документ, упакованный в пластиковый пакетик, от завтрака отказался, сослался, что много торговых дел, а машина внизу ждет, пожал Лешке руку и исчез еще до того, как Лешка успел проснуться.

Он прикинул, что дела должен начать со встречи с Рокотовым, но актеру (это Лешка уже усвоил) раньше десяти утра звонить было просто опасно, и Лешка решил, что следует экономно расходовать силы, а потому поспать и самому до десяти.

До десяти не получилось. Без четверти позвонили в двери, и пришлось кричать, чтоб подождали, дали портки надеть, а потом пошел открывать.

На лестничной площадке стояли двое. Один при погонах старшего лейтенанта милиции, другой – в штатском, лет сорока, седеющий, худой до того, что и телом, и удлиненным лицом напоминал русскую борзую.

– Здравствуйте, Алексей Дмитриевич. Я начальник уголовного розыска Каменска. Святогоров Гордей Акимович. Разрешите войти?

Вот теперь Лешка проснулся. И попытался изобразить независимую улыбку.

– Арест? Обыск?

– Ну что вы, Алексей Дмитриевич! Просто расследование по горячим следам.

– Мне звать своего адвоката? – Лешка все еще хорохорился.

– Ни в косм случае. Во-первых, вы наш кандидат в Думу, и лично я буду голосовать за вас. Во-вторых, у меня всего лишь несколько вопросов в связи с некоторыми событиями.

– Прошу.

Гости усаживались к столу, пока Лешка поспешно заталкивал в тумбу белье с дивана.