Текст книги "Приговоренный к власти"

Автор книги: Александр Горохов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

– Помолчи теперь, – глухо оборвал его Феоктистов. – Помолчи. Дай мне врубиться в ситуацию.

Он сунул в зубы сигарету и вышел на балкон.

Лешка обнаружил на столе коробку шоколадных конфет, взял самую большую и принялся жевать ее, проклиная себя за то, что рассказал начальству обо всех своих сомнениях. Кому это надо, в конце концов, только испортил с боссом отношения, вот и все.

Феоктистов вернулся с балкона, сел в кресло и сказал с мрачной задумчивостью:

– Сами по себе в отдельности оба случая ничего на значат. Факты можно считать притянутыми за уши. Но вместе… Если соединить вместе оба события, то вырисовывается определенная картина. И не очень приятная. Ты видишь эту картину?

– Нет, Сергей Павлович. То есть могу опять же строить предположения, не более того.

– Вот именно. А предположения такие. Недруги мои купили Антонину и с ее помощью пытались меня взорвать. Только она знала, что я буду у нее ночевать и что машина без шофера будет стоять внизу. Стерву мою, конечно, купили за деньги, за что же еще?! Казино и прочее требует капиталов, недаром она и в нашу кассу руку запустила, как только случай представился. Ну, а потом Антонинушка оказалась ненужным свидетелем, а может, и шантажировала моих «друзей», и от нее избавились. Вывод?

– Какой вывод? – не понял Лешка.

– Вывод такой, что про все это ты обязан молчать. Враги проявятся. И я даже знаю, с какого направления.

Лешка вздохнул и сказал тоскливо:

– Сергей Павлович, вы доверили мне серьезный пост в фирме, и случаются такие происшествия, а я не знаю их причин. Вы их скрываете. Было бы проще, если б я знал. Ну что – рэкет на банк наехал? Или с конкурентами вы сцепились не на жизнь, а на смерть? Я же должен что-то знать, чтобы достойно выполнять свои обязанности.

Феоктистов выдержал длинную паузу, потом нехотя сказал.

– Да. Ты прав. Что-то тебе надо знать для ориентировки. Рэкет – дело плевое. Почти все банки Москвы под контролем тех или иных пошлых лиц. Это ни для кого не секрет. Только крупные и мощные банки, связанные с государством, плевать на рэкет хотели, и то, смотря как посмотреть на опеку государства, это ведь тоже рэкет. Дело скорее вот в чем. Я и еще несколько банкиров выдвинули идею объединения около десятка небольших банков, вроде нашего, под одно крыло. Тогда легче бороться с теми же рэкетирами, весомее выглядеть будем на валютной бирже, надежней будет игра и на фондовой бирже. Короче сказать, ты всего пока не поймешь, но это для многих опасная идея. Многим значительно лучше, когда мы разобщены и живем каждый за себя. Кое-кто не хочет нашего объединения, оно для них опасно, жизненных средств лишит. Ветер, видимо, дует с этой стороны. Но ты никакими следствиями не занимайся. Наладь стопроцентно охрану офиса от прямых ограблений, и все. И то – налаживать будешь после праздников, потому что на праздник тебе будет другое задание.

– Какое еще? – удивился Лешка.

– Такое. В Каменский район поедешь. Праздник для ветеранов-победителей проведешь. От имени банка. Дело Антонина уже начала, связи там есть, что делать, тоже понятно, короче сказать, представь лицо банка в лучшем виде. Деньги еще остались. Антонина не успела до конца расстараться, так что приступишь завтра, до праздника пара дней. Машину тебе дам. Кстати, если эту «волгу» которую из Яузы вытащили, можно будет починить, то ее ты и получишь в персональное владение.

– Подождите! Зачем нам нужен этот Каменск и Каменский район? Что с него банк имеет?

– Во-первых, там наш небольшой филиальчик, во-вторых, московские ветераны и так мэрией будут облагодетельствованы, а что делать старикам – победителям фашизма в двухстах километрах от Москвы? Слюнки глотать? Вот и устроишь им праздник. А про уголовщину забудь. Пока забудь, во всяком случае. Пошли на работу, передам тебе дела Антонины, и сразу поезжай в Каменск. Может быть, там придется и ночевать. Деньги у тебя есть?

– Есть, но я же планировал со своими людьми познакомиться, планировал систему защиты банка отревизовать.

– А я планировал сегодня с Антониной в театр сходить, выпить шампанского и под одеяло к ней до утра прыгнуть! И что из этого вышло?

– Босс! – взмолился Лешка. – Ну дайте мне в одно, в свое дело, втянуться! Меня же люди уважать не будут, сразу поймут, что я у вас «шестерка» на подхвате, по мелочам работаю! Уважения иметь не буду, как безопасность налажу? Ведь вас же в следующий раз взорвут, а вы меня отсылаете какой-то праздник организовывать.

Феоктистов положил ему руку на плечо и улыбнулся.

– Малыш, ну неужели ты подумал, что там и вправду всякие благотворительные пустяки? Там далеко не пустяки. Дело в том, что в феврале этого года был застрелен депутат Госдумы России некто Молодченков. И место в Думе – свободно. На это место изберут нового депутата. Изберут в Каменске. И я надеюсь, что изберут нашу кандидатуру. Нашего достойного человека, с которым ты познакомишься, понял? И наш человек будет заседать в Госдуме России, и потому к этому святому делу надо приложить усилия и материальные средства. И то, и другое должно выразиться в празднике, если уж он подвернулся под руку.

– Час от часу не легче! Теперь вы меня и в политику тянете!

– Я не тебя тяну. Я сам в нее лезу. А ты – за мной. Мы расширяем зону нашего влияния, а следовательно – зону нашей безопасности. Русскому бизнесмену, если он хочет выжить, приходится помимо его воли лезть и в экономику, и в финансы, и в политику, и в криминал. Вот так. И другого пути пока, к сожалению, не видно и не слышно. Пошли, у нас есть полуразбитый «УАЗ», на нем и поедешь в Каменск. Как-нибудь доедешь. Это твоя машина на праздничные дни, можешь ею пользоваться вместе с водителем как для служебных, так и для личных нужд. Хотя, как я понимаю, на личные нужды у тебя времени не останется. А после праздников я у тебя эту машину отниму, не обессудь. Да! При случае говори там, в Каменске, что все делается с подачи Рокотова. Рокотова Михаила Михайловича, кандидата в Госдуму, которого мы поддерживаем.

– Рокотов? Это артист театра и кино, он?

– Он самый. Он родом из тех мест, его там знают.

Через час на разбитом «УАЗе» Лешка катился в Каменск.

Разогнавшаяся пестрая жизнь и общем-то была ему по нраву, хотя он долго страдал, вспоминая, какое же дело не успел сегодня сделать. Потом вспомнил, что дело было тоже не из последних – позвонить по телефону Лане. Но просто дозвониться и представиться было смешно. А на ближайшие дни времени у него не было ни секунды, и лучше всего было отложить звонок и встречу на после праздников. Надо было заявить себя на новом рабочем месте настойчивым и удачливым работником, и ради этого Лешка был готов из кожи вон вылезти.

Впрочем, ночевать в маленьком районном Каменске не пришлось. Покойная Антонина, хоть и запустила блудливую лапку в деньги, отпущенные на празднование, но все-таки навела в Каменске нужные связи, договорилась о праздничном обеде для ветеранов во Дворце культуры города, кое-что оплатила, кому надо – выложила наличными аванс, о скромных подарках тоже договорились, так что на Лешкину долю выпали незначительные доработки, окончательные расплаты и проведение самого праздника на месте, – а это должно было быть только послезавтра.

Так что чуть за полночь Лешка вернулся к себе домой и, как подрубленный, рухнул на свой диван.

Проснулся он под утро и еще не пришел в себя, как мозг тут же начал работать, словно и не было передышки.

Лешка вдруг понял, что праздник для ветеранов Каменска (всего-то по спискам их было около сотни человек!) организован формально, халтурно, без души и выдумки. Советское мероприятие, одним словом.

Лешка дотянулся до своего кейса, покопался в документах по подготовке к празднику и нашел телефон артиста Рокотова М. М., с обликом которого в многочисленных ролях было связано все его, Лешкино, детство, а может быть, и молодость родителей.

Он снова рухнул на диван и подтянул к себе телефон. На часы он не глянул и потому смутился, когда по его звонку абонент поднял трубку, и неподражаемый густой голос произнес:

– Вообще-то, для звонков рановато, если только что-то не сверхважное. Рокотов у телефона.

Лешка хотел было бросить трубку, но потом решился и сказал виновато:

– Извините, Михаил Михайлович, обстоятельства такие, что времени осталось мало. С вами говорит представитель банка ЛФД Ковригин Алексей Дмитриевич. Простите, пожалуйста, где вы проводите праздник?

На секунду на другом конце провода замешкались, а потом ответили уверенно и спокойно:

– Конечно, среди своих избирателей, в Каменске. Если люди мне оказывают такое высокое доверие, то грешно не быть с ними в этот священный день.

– Очень хорошо, Михаил Михайлович! Я так и думал. Понимаете, организация праздника…

– Извините, – перебил его Рокотов. – Этим делом от банка занималась Антонина Тимякова.

– Обстоятельства изменились. Михаил Михайлович, теперь занимаюсь я. – Он не стал объяснять детали и причины изменения обстоятельств, к чему перед праздником волновать крепко немолодого человека?

Рокотов оказался сговорчив и быстр в решениях. Да, он приедет и выступит. Да, вместе с ветеранами выпьет сто «наркомовских» грамм, а если позволит здоровье, то и больше. Да, группа его учеников даст небольшой концерт, только сложно с транспортом. Да, лично ему никаких денег не надо, но студентикам надо бы подкинуть на бедность. Да, он понимает, что, кроме всего прочего, его выступления будут входить в систему предвыборной агитации, но его позиции настолько тверды в родном районе, что у остальных кандидатов-соперников просто нет никаких шансов. Да, он независимый кандидат, потому что плевать хотел на все остальные партии, поскольку они все выжиги и сволочье, никто не думает о народе, а думают только о личном благосостоянии, о власти, деньгах и бабах. Да, он готов выехать в Каменск в любой момент, но лучше завтра с утра, чтобы к вечеру вернуться, поскольку нужно поднять рюмку и в кругу близких, еще живых однополчан.

Отличный мужик, подумал Лешка, опуская трубку, и именно таких широких и сильных мужиков Рокотов играл всю жизнь на экране.

Была не была, коль день начался хорошо, то можно рискнуть поймать удачу и еще раз. Он набрал телефон Светланы Домановой, как значилось в записке, извлеченной из старого джинсового костюмчика Алика.

Трубку никто долго не поднимал.

Потом старушечий голос проскрежетал:

– Але?

– Доманову, пожалуйста, Светлану! – прокричал Лешка, убежденный, что бабка глуха на оба уха.

Так оно и оказалось. Только после пятого повтора бабуся ответила:

– А здеся такие не живуть.

– Бабушка, а вы давно занимаете квартиру?

– А уж второй год пошел.

– А кто до этого жил?

– А почем я знаю, милай. Какие-то кавказские люди жили. Тебе еще чего надо-то?

Ничего. Номер сорвался. В глубине души Лешка знал, что так оно и будет. Но знал также, что своих поисков он не оставит, и следует поехать на эту квартиру и потрясти соседей, старух во дворе, любителей домино, и кто-то что-то вспомнит, потому что такая яркая фигура, как Светлана, не могла не запасть в память, даже если она и жила там несколько лет назад.

Он наскоро позавтракал, позвонил в Загорск отцу, сказал, что, к великому сожалению, на праздники не приедет. Отец охнул, заскрипел, выразил уверенность, что и великий праздник сын будет проводить с непотребными девками, вместо того, чтобы посидеть с родителем, и бросил трубку.

Лешка уже выходил из квартиры, когда телефон зазвонил, и, едва он взял трубку, как бодренький и веселый голос Алика сообщил:

– Лешенька, а я уже в столице!

– Как в столице?! А концерт на Дворцовой площади в Питере? А заработок на автомобиль?!

– Все сгорело! Такова жизнь музыканта! – Алик просто колокольчиком звенел от счастья. – Нас с треском выперли из северной Пальмиры, да еще и со скандалом! Ночью прилетели на самолете, каким-то чудом не арестовали и не конфисковали наши инструменты! Протоколов на меня составили штук пять, какая чудесная жизнь, Лешка!

– Подожди, а где ты на праздники?

– С тобой, конечно! Журавля кликнем, не хрена ему дома сидеть со своей злюкой Зинкой, отметим как положено.

– Подожди, договоримся так. Быть может, я дам твоим лабухам и тебе заработать. А может, будете делать музыку бесплатно. Сиди дома до обеда и никуда не выходи.

– Договорились, сэр! Наш оркестр и его солист в моем лице всегда к твоим услугам!

Лешка положил трубку и вышел из дому.

Дряхлый «УАЗ» уже ждал его у подъезда. Внешний вид машины был ужасен, мотор при движении сотрясал весь корпус и готов был вывалиться из-под капота на асфальт в любой момент, но скорость беременной козы он иногда развивал, когда был в боевом настроении – и то благо. Они бодро покатились навстречу Великому Празднику, который грянет завтра…

Народный артист бывшего СССР, лауреат бесчисленных премий, подлинный национальный любимец и легенда отечественного кино, Михаил Михайлович Рокотов оказался при всем при том поразительно пунктуален – ровно в девять утра его автомобиль остановился около Дворца культуры города Каменска, Лешка подскочил к машине, открыл дверцу, и Рокотов – большой, могучий, седой – вышел из салона машины, выпрямился, улыбнулся и прогудел своим неподражаемым голосом:

– Здорово, брат, здорово. Ты и есть Ковригин?

– Да вроде бы, – засмеялся Лешка, сразу чувствуя себя легко с этим человеком, который остался простым и доступным, несмотря на все свои регалии вселенского масштаба.

– Та-ак! – гулко ахнул Рокотов. – И какова же у нас программа, добрый молодец?

Лешка порадовался, что ночью на разбитой пишущей машинке, которую обнаружил в кабинете директора Дворца культуры, отстучал программу – и весело сунул ее в руки Рокотова.

Тот взял листочки и, понизив свой голос на четыре порядка, сказал:

– Я, конечно, грамотный и прочесть могу, да, понимаешь, для этого надо очки надеть, поскольку мартышка к старости слабеть глазами стала. Но в очках этой мартышке, то есть мне, представать перед народом не хочется. Ибо все еще кривляюсь, будто бы я еще Илья Муромец, хотя и остался от меня один пар. И потому скажи мне на словах, чем мы стариков наших ублажим.

– Хорошо, – улыбнулся Лешка. – В десять часов завтрак, в двенадцать – митинг. После этого концерт, после концерта гулянье в парке и открытая трибуна. Вечером, для тех ветеранов, у которых останутся силы – чай у самовара, кефир и тому подобное. И кино.

– Силы у них останутся, будь уверен. А какое кино?

Этого вопроса Лешка ждал и с удовольствием назвал послевоенную картину, в которой молодой Рокотов исполнял главную роль.

– Подлизываешься к старику, да? Подлизываешься! – с удовольствием сказал Рокотов, но Лешка видел, что тот остался выбором картины очень доволен.

– Да, в этом фильме я, конечно, блеснул.

– Вы везде блистали, Михаил Михайлович, – просто и искренне сказал Лешка.

– Так-то оно, может, и так, только мечта моей жизни, друг Ковригин, так и не свершилась и не свершится уже никогда.

– Как это? – поразился Лешка.

– Да так. Мечтал я всю жизнь сыграть Тараса Бульбу и молодого солдата. Ну, с молодым солдатом пришлось давно расстаться. А Тараса Бульбу наша трусливая сволочь все десятилетия советской власти боялась поставить. Перед ляхами-поляками стеснялись, чувств их оскорблять не желали! А они, ляхи, у себя национальные праздники устраивали и на маскараде польские рыцари запорожских казаков вели на аркане, как собак! Они не стеснялись нас грязью поливать и сейчас поливают! А самое патриотическое русское произведение так и не было экранизировано! Понял мерзопакостность, добрый молодец? Так-то!

Через улицу к Рокотову уже поспешало все руководство городишка. В руках немолодой, зашедшейся от счастья лицезреть великого артиста женщины пламенел букет роз.

Рокотов наклонился к Лешке и прошептал:

– Началось! Ты меня не покидай, юноша, а то мне нынче с таким навалом уже не справиться, не те стали силенки.

Он повернулся и широко шагнул навстречу поспешавшей делегации.

– Здра-авствйте, мои дорогие, здра-авствуйте!

Все городское и районное начальство сразу оказалось карликами перед этим гигантом, мелкими карликами, которые искательно заглядывали великану в глаза и ловили каждое его слово, каждую улыбку. Все знали, что Рокотов запросто входил в кабинет премьер-министра, перезванивался с мэром Москвы, без осложнении мог добраться и до Президента России, и только его презрительное отношение к власти как таковой объясняло то, что он еще не в Государственной Думе, не член Совета президента, но и этот вопрос будет решен, потому что старый артист сменил жизненные установки и, как выразился в интервью по телевизору: «На старости лет хочу порадеть и за Отечество».

Лешка уселся в свой «УАЗ» и велел шоферу ехать к Дадашеву. Этот энергичный человек (прописанный в городе Баку, но уже несколько лет и носа туда не показывавший) полуофициально и полулегально снабжал город и почти весь район алкогольным довольствием. Легитимно он содержал центральный ресторан в Каменске, и, кажется, у него еще было кафе в Москве. В городе к нему относились по-разному – одни считали, что по нему тюрьма скучает (и были правы), другие полагали, он благодетель города, что колбаса и куриные окорочка на прилавках только его заслуга (и тоже были абсолютно правы). Но Лешке он понравился. Еще вчера вечером при переговорах Дадашев сказал уверенно:

– Вот, дорогой, как мы с тобой сделаем. Ветераны наши люди уважаемые. Но поить их водкой завода «Кристалл» или импортной – это слишком. У тебя на это денег не хватит. Но подавать им всякую отраву-сивуху вовсе по дешевке – стыдно и мне, и тебе. Поэтому я отпущу тебе средненько. И цена невысокая, и пить приятно. Водка из Белоруссии, хорошая, простая водка. Выпьют от души, сколько захотят. Бочку селедки дарю бесплатно. Давай деньги, через час все привезут.

Слово он свое сдержал.

И – грянул праздник! К десяти утра городишко словно помолодел, засверкал, музыка слышалась на всех перекрестках, народ повалил на улицы.

Завтрак ветеранов начали в 10.30, и он прошел приподнято, торжественно, с очень незначительным возлиянием. Во всем этом была заслуга только Рокотова. С рюмкой в руках он гулял вдоль столов в большом холле Дворца культуры, для каждого находил нужное слово, иногда переключал общее внимание на три телевизора, которые транслировали праздник, уже бушующий в Москве.

Пока все катилось без эксцессов, но Лешка был твердо уверен, что «русская свадьба» без драки, визга и крови не бывает, на то она и свадьба по-русски, мы не какие-нибудь там чопорные и спесивые англичане.

По Лешкиному списку ветеранов числились 46 человек. На завтрак явилось 62. Лешка велел впускать всех, кто был сед, лыс, имел хоть одну медаль или просто хотел покушать. Он был к этому готов, хотя не знал, как придется выворачиваться во время обеда – там все могло случиться.

Лешкин шофер ходил за ним следом, не выпуская из рук сейфа с наличностью. В этот кейс приходилось нырять каждые пять минут, и деньги таяли, как шоколад во рту. Официанты клянчили мзду за каждое телодвижение, шоферня, обеспечивающая подвозку-отвозку людей и продуктов, ныла относительно будущего непременного подорожания бензина, сторожа тоже придумывали себе какие-то оплачиваемые обязанности, но от этих отделались стаканом водки.

Незадолго до окончания завтрака Лешке сообщили, что приехал оркестр.

Лешка спустился вниз и увидел, что Алик и его команда с горой звукового оборудования уже стояли в холле и были готовы к любым подвигам.

– Привет, Леха! – крикнул Алька. – Мы играем бесплатно, черт с тобой! Но кормежка-то будет?

– От пуза, – сказал Лешка и почувствовал себя легче, потому что хоть один человек, которому можно полностью доверять, был при нем.

– Я позвонил Журавлю, – без передышки сообщил Алик. – Он сказал, что, может, подъедет сюда со своей съемочной группой и зафиксирует твои подвиги на пленку, чтобы их увидала вся Россия! У тебя что сейчас по плану?

– Кончается завтрак.

– Отлично! Вот мы и начнем!

Лешка с ужасом подумал, что сейчас вся это громкоголосая, буйная шпана втащит в зал свои чудовищные установки и обрушит на головы пенсионеров свои синкопы, но Алик оказался мудрее.

Он подхватил аккордеониста, вместе с ним прошел в зал, усадил его в уголке, выждал паузу, и аккордеонист заиграл «Темную ночь», а сам Алик запел. Запел в старой манере, в стиле Марка Бернеса, то есть так, как и пели эту песню десятилетиями, пока не принялись калечить чудовищными аранжировками.

Номер произвел оглушительный эффект. Кое-кто из размягченных старичков откровенно заплакал…

Рокотов нашел Лешку и пожал ему руку.

– Молодец. У тебя есть задатки режиссера, ты чувствуешь атмосферу, темп и ритм мероприятия.

– Впереди еще обед и концерт, это будет потяжелее, – засомневался Лешка, но старый артист уверенно похлопал его по плечу.

– Выдюжим, юноша! Такое ли мы сворачивали в наши годы?

Завтрак закончился более чем пристойно, а за митинг Лешка не отвечал – это было делом городских властей, милиции и прочих ответственных органов.

Большинство ветеранов на митинг не пошли – разбрелись по домам, передохнуть перед праздничным обедом и распределением подарков.

Лешка тоже посчитал было, что на митинге ему делать нечего, но Рокотов обиделся и сказал, что товарищи должны вместе выдерживать бой до конца, и они пешком отправились на центральную площадь.

Город ликовал по мере своих сил и возможностей, и было в этом общем празднике что-то уютное и домашнее, чего вряд ли сумели добиться в Москве.

С высоты своего роста Рокотов окинул взглядом улицу, переполненную двигавшимся к площади народом, и сказал:

– Красные тряпки доминируют, черт их дери! Надолго застряла зараза в народе, но скоро вытравится.

Лешка не сразу его понял, а потом сообразил, что замечание относилось к знаменам, реющим над группами людей. Что правда, то правда, преобладали красные серпасто-молоткастыс стяги навеки канувшего в бездну СССР.

– Новому поколению на это будет плевать, – миролюбиво сказал Лешка.

– Твои бы слова, юноша, да Богу в уши! – раздраженно ответил Рокотов. – Новое поколение! А как это жить будет?! А это еще что за свиньи?

Лешка проследил за его взглядом и увидел сравнительно стройную колонну людей, первые шеренги были облачены в черную униформу (перекрашенные офицерские гимнастерки), почти каждый был перетянут кожаной портупеей, на головах – армейские фуражки. Знамена над ними реяли различные – от черно-желтых до Андреевского стяга с синим косым крестом.

– Разве этих подонков не запретили? – Рокотов широко открыл глаза.

– Да так, середина на половину, – неопределенно ответил Лешка, а Рокотов сплюнул и вконец расстроился.

Трибуна на площади блестела свежей краской, над ней красовался герб Каменска и государственный флаг. Перед трибуной, под окоем площади и даже в пролете улицы стоял народ. Лешка не умел считать людей «по головам», но все же прикинул, что тысяч пятнадцать наберется наверняка. А может, и больше.

Около трибуны военный оркестр очень лихо играл победные марши. Особенное восхищение вызывал дирижер – неизвестно, много ли он смыслил в музыке, но внешне он был артистом высшей пробы. Стройный, гибкий, легкий, в ладно сидевшей форме, он так работал руками, что, казалось, мелодия идет не из пасти сверкающих труб, а срывается с пальцев его рук в белых перчатках.

Появление на трибуне Рокотова вызвало мощную волну нарастающего гула. Дирижер не прозевал момента, оборвал марш – и грянул туш!

Рокотов вскинул над головой обе руки, поклонился во все стороны, потом вытащил из кармана белый платок и вытер глаза. Лешка заметил, что спина его вздрогнула – старик искренне прослезился, даже взрыднул – коротко и глубоко.

Кто-то сказал негромко за Лешкиной спиной:

– Выборы кандидата в Госдуму можно не проводить. Никакая мелкая шушера против Михаила Михайловича не устоит. Сто процентов голосов наберет.

Городской голова открыл митинг, и прозвучала парочка речей руководства города – крикливых, но бесцветных, какие произносились в этот час по всей России: от Тихого океана до Белоруссии…

Но едва городской голова торжественно начал: «А сейчас слово берет наш земляк…», как толпа заревела, заорала в одну глотку с такой силой, будто всем им сейчас пообещали бессмертие или, на худой случай, даровую выпивку до окончания лет.

Городской голова оборвал сам себя и красивым жестом руки пригласил Рокотова к микрофону.

Рокотов выступал не более четырех-пяти минут. И эти минуты потрясли площадь. Ошеломленный Лешка не сразу понял, что в смысловом отношении старый артист не сказал ничего оригинального, и вопрос был не в том, что он говорил, а как говорил. Начавши спокойно и задушевно, он плавно наращивал темп, над площадью зазвучали раскаты военной грозы и ужас смерти, микрофоны, казалось, раскалились, а потом звук резко оборвался, и снова едва слышный шепот зашелестел над головами людей. Раз десять он сменил эмоциональный накал своего выступления, и публика то готова была зарыдать, то визжала от смеха, а чаще всего слезы мешались с радостью, что и было сущностью этого праздника.

И все бы было хорошо, если бы не последняя фраза, прозвучавшая уже после бури аплодисментов, после того, как гора цветов была брошена на трибуну.

– А теперь, мои дорогие земляки и друзья, перед вами от имени молодого поколения выступит мое доверенное лицо, участник боев в Афганистане, следовательно, тоже ветеран, Ковригин Алексей Дмитриевич!

Лешка ошалел. Молнией мелькнула мысль – откуда и как старик узнал детали его биографии? И зачем вообще устроил такую подлянку?! И тут же понял, что артист остается артистом, он всю жизнь прожил в среде розыгрышей, подначек и пикировок и потому и всадил ему эту легкую шпильку в задницу – крутись как знаешь!

Отодвинувшись от микрофона и застыв в элегантной статичной позе, Рокотов уступал ему свое место, а левым, невидимым публике глазом – лукаво подмигивал, и смех искрился из этого еще ясного, незамутненного годами глаза.

Лешка взбесился. Звериным прыжком выскочив к микрофону, он рявкнул:

– Ветераны! Вы воевали за святое дело, а я в Афганистане занимался хрен знает чем! И хрен знает, во имя каких идеалов-одеялов. Ну что мы вообще можем сказать старикам ветеранам, защитившим Отечество? Да ничего! Мы ни черта не знаем, ни черта не понимаем и никогда не сможем понять сущности тех лет войны, поэтому нам попросту лучше всего заткнуться! Только они и могут оценить по-настоящему свою войну, а все наши слова благодарности – это просто фальшивое вранье! Как минувшая вторая мировая война, как афганская война, как вся наша история двадцатого столетия – все они темны, непонятны, запутаны, и там сам черт ногу сломит, отыскивая истину! Все оценки и переоценки минувшего – чушь собачья! У каждого ветерана, посади его за бутылку водки – будет своя правда о войне, своя правда о прославленных и оплеванных военачальниках, и потому нам требуется просто жить, жить до последнего вздоха в своей родной стране! Слово имеет следующий оратор!

Лешкина речь вызвала больше смеха на площади, чем аплодисментов. А в общем гуле и неясно было, одобрительно отнеслись к его выкрикам, или они никому не понравились.

Рокотов снова подмигнул ему лукавым глазом и проговорил:

– Искренность – сильнейшее оружие в таких случаях. Сказано глупо, но сильно.

Лешка перевел дух. Вышедшая на трибуну следом за ним женщина на высоких нотах оплакивала судьбу солдатских жен и матерей, которых современная общественность вовсе забыла.

Лешка скользнул взглядом по площади. Народу все прибывало, знамена качались над головами. Неподалеку от трибуны прямо среди людей завяз белый высокий автобус, а на его крыше разгуливало несколько человек. На двух треногах стояло по аппарату – кино– и видеосъемки. На складном стульчике между аппаратами расплылся человек, совершенно равнодушно наблюдавший за происходящим. То, что этот – на стульчике, не кто иной, как Санька Журавлев, – Лешка разглядел, и не прищуриваясь.

Ораторша закончила свои рыдания, в выступлениях наступилa заминка, а затем на трибуну поднялась целая делегация – мужчины в строгих костюмах и девушки в национальных платьях.

– Дорогие друзья! – провещал в микрофон городской голова. – Пользуясь случаем Великого Праздника, мы решили совместить его с еще одним событием. Событие, которое будет радостным для всех нас!

От делегации отделился седой человек, неторопливо укрепился около микрофона и завопил разом в крик:

– Сегодня! В этот день! Мы отмечаем! Человека! Прославившегося своим! Талантом! Нашу родную землю! Решением городского правления! И широкой общественности! Каменска! Рокотову Михаилу Михайловичу! Присуждается! Звание почетного гражданина города!

Рокотов качнулся вперед, а навстречу ему уже шли улыбающиеся красотки, в четыре руки несшие широкую алую ленту с золотыми буквами по ней.

Кричащий мужчина подхватил ленту и, словно хомут на лошадь, набросил ее на шею Рокотову под одобрительный гул собравшихся.

Военный оркестр снова ударил туш.

На трибуне начались поцелуи.

Операторы на крыше автобуса вращали камерами на треногах, как пулеметчики свое оружие на турели.

Девушки и их седовласый предводитель еще не успели покинуть трибуну, как на ней появилось трое мужчин среднего возраста – двое в ладных мундирах, затянутые в портупеи, а третий в черном костюме и при лоснящемся цилиндре на голове. Без всяких представлений они пробрались к микрофону и оттеснили как городского голову, так и замешкавшихся розовощеких девушек.

– Господа-а! – протяжно пропел человек в цилиндре, едва не вцепившись зубами в микрофон. – Безмерны заслуги нашего горячо любимого Михаила Михайловича перед Родиной! Безмерен его талант и любовь к родному краю! Не перечесть заслуг нашего земляка, и потому мы тоже вносим свою лепту в награды лучшего представителя земли нашей. Решением совета нашего общества Михаил Михайлович Рокотов заслуженно удостаивается дворянского звания и титула графа земли Каменской! С вручением ему графской шпаги!

Как ни был Рокотов опытен, как ни был он готов к любым поворотам сюжета, но Лешка ясно увидел, что актер растерялся, когда человек в цилиндре преподнес ему двумя руками нечто, напоминающее шпагу, а скорее – спортивный эспадрон с переделанным эфесом. Ножны сверкали фальшивой позолотой, лицо под цилиндром лоснилось от пота и излучало неземной восторг.

Рокотов, при алой перевязи почетного гражданина через плечо, принял шпагу, мягким движением отодвинул в сторону мужчину в цилиндре, освободив себя тем самым от троекратного православного лобызания, и подошел к микрофону.

– Дорогие сограждане… Сегодня все-таки день Великой Победы, и мои чествования как-то и неуместны. Но пусть будет так. Звание почетного гражданина мне с трудом, но более или менее понятно, – он сделал паузу, и над площадью зависла глубокая, сосредоточенная тишина. – А вот вам история! – вдруг лихо сменил тон Рокотов. – Старики должны помнить, если еще не все старики передохли, что вот в той стороне был когда-то Лихов переулок. И в самом его конце стояла маленькая будка сапожника. Сидел там сапожник по фамилии Бздилкин. Да, Бздилкин. Чинил чужие сапоги в двадцатых, начале тридцатых годов и числился он по гражданскому праву «пораженцем», то есть за свою частную лавочку был поражен в гражданских правах. В тридцатых годах его замели в ГПУ или НКВД, точно сейчас не помню, но доподлинно известно, что в дальнейшем он, сапожник Бздилкин, превратился в лагерную пыль. И его жена тоже сгибла безвестной на поселениях. Так вот, сапожник Мойша Бздилкин – мой родной папа! А хохлушка Оксана Лычко – моя родная мама! А сам я уже много лет русский актер Михаил Михайлович Рокотов! И горд и собой, и своими родителями. Приятно ли вам или нет, но это так. И потому не знаю, могу ли я быть почетным гражданином нашего города, но то, что графа из меня никак не получается, это совершенно точно. Так что извините, господа хорошие, и катитесь-ка вы все на…