Текст книги "Шевалье де Мезон-Руж"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)

XXVI. БЛЕК

Гвардеец вышел, чтобы позвать своих товарищей и начать чтение протокола, оставленного предыдущей сменой.

Королева осталась только с золовкой и дочерью. Они переглянулись.

Юная принцесса бросилась к королеве и обняла ее.

Мадам Елизавета подошла к невестке и протянула ей руку.

– Помолимся Богу, – сказала королева, – но тихо, чтобы никто не заподозрил, что мы молимся.

Есть роковые времена, когда молитва, этот естественный гимн, вложенный Богом в сердце человека, в глазах других становится подозрительным, потому что является выражением надежды или признательности. У охранников надежда и признательность вызвали бы беспокойство, поскольку у королевы могла быть только одна надежда – побег, поскольку у королевы могла быть признательность Богу только за то, что он предоставил ей средство для этого.

Закончив безмолвную молитву, они сидели втроем, не произнося ни слова.

Пробило одиннадцать, потом полдень.

Когда прозвучал бронзой последний удар, на винтовой лестнице послышалось бряцание оружия; шум его, поднимаясь по спирали, достиг комнат королевы.

– Это сменяются часовые, – произнесла она, – сейчас придут за нами. Мария Антуанетта заметила, что золовка и дочь побледнели.

– Мужайтесь, – сказала она, тоже побледнев.

– Уже полдень, – крикнули снизу. – Пусть узницы спускаются!

– Мы идем, господа, – ответила королева, почти с сожалением в последний раз окидывая взглядом черные стены и пусть не грубую, но достаточно простую мебель, – этих товарищей ее заточения.

Открылась первая дверь, выходившая в коридор. Там было темно, и это позволило пленницам скрыть свое волнение. Впереди бежал маленький Блек. Но когда дошли до второй двери – той, от которой Мария Антуанетта старалась отвести взгляд, – верный пес припал мордочкой к большим шляпкам ее гвоздей и, несколько раз жалобно взвизгнув, издал печальный и протяжный стон. Королева быстро прошла вперед, не имея сил позвать собаку и стремясь поскорее опереться о стену.

Потом она сделала несколько шагов, но ее ноги подкашивались, и она вынуждена была остановиться. Золовка и дочь подошли к ней. Скорбная группа застыла на мгновение; королева прижалась лицом к голове юной принцессы.

К ним присоединился маленький Блек.

– Ну что? – крикнул тот же голос. – Она спускается или нет?

– Идем, идем, – откликнулся гвардеец, полный почтения к этой скорби, столь великой в своей простоте.

– Пойдемте! – сказала королева, продолжая спускаться. Когда узницы достигли подножия винтовой лестницы и оказались перед последней дверью, из-под которой пробивались широкие полосы золотого солнечного света, раздалась барабанная дробь, призывающая стражу; потом воцарилось молчание, вызванное любопытством; наконец тяжелая дверь медленно открылась на скрипучих петлях.

У тумбы, примыкающей к этой двери, на земле сидела или, вернее, лежала какая-то женщина. Это была тетка Тизон; королева не видела ее уже сутки, и это не раз – и накануне вечером, и сегодня утром – вызывало у нее удивление.

Королева смотрела на дневной свет, на деревья, на сад, за изгородью которого взгляд ее жадно искал ту хижину, тот кабачок, где ее уже несомненно ждали друзья. Внезапно, услышав шум ее шагов, тетка Тизон вскочила и раскинула руки в стороны. Королева увидела ее бледное, изнеможенное лицо, обрамленное седеющими волосами.

Перемена в ней была столь разительна, что королева в изумлении остановилась.

В этот момент с медлительностью, свойственной умалишенным, тетка Тизон стала на колени перед дверью, закрыв дорогу Марии Антуанетте.

– Что вам угодно, добрая женщина? – спросила королева.

– Он сказал, чтобы вы меня простили.

– Кто сказал? – не поняла королева.

– Человек в плаще, – ответила тетка Тизон. Королева с удивлением посмотрела на мадам Елизавету и на дочь.

– Иди, иди прочь! – сказал гвардеец. – Пропусти вдову Капет. У нее есть разрешение на прогулку в саду.

– Я это знаю, – ответила старуха, – потому я и дожидаюсь ее здесь: пустить наверх меня не захотели, а я должна у нее попросить прощения, вот и надо было ее дождаться.

– Почему же вас не пропустили наверх? – спросила королева.

Тетка Тизон захохотала.

– Потому что они утверждают, будто я сумасшедшая! – ответила она. Королева посмотрела и действительно увидела в блуждающих глазах этой несчастной какой-то странный отблеск, тот смутный свет, который говорит об отсутствии мысли.

– О Боже мой! – произнесла королева. – Бедная женщина! Что же с вами случилось?

– Со мной случилось… Вы что же, не знаете? – сказала женщина. – Да нет же, знаете, потому что из-за вас ее приговорили…

– Кого?

– Элоизу.

– Вашу дочь?

– Да, ее… Мою бедную дочь!

– Приговорили… Но кто? Как? За что?

– Потому что она продала букет…

– Какой букет?

– Букет гвоздик… Да, но ведь она же вовсе не цветочница, – ответила тетка Тизон, как будто пытаясь что-то вспомнить. – Как же она могла продать этот букет?

Королева вздрогнула. Невидимая нить связала эту сцену с предыдущими событиями. Она поняла, что не следует терять времени на бесполезный диалог.

– Добрая женщина, – промолвила она, – прошу вас, дайте мне пройти, вы мне позже обо всем расскажете.

– Нет, сейчас. Нужно, чтобы вы меня простили. Нужно, чтобы я помогла вам убежать, тогда они спасут мою дочь.

Королева смертельно побледнела.

– Боже мой! – прошептала она, поднимая глаза к небу. Потом повернулась к гвардейцу:

– Сударь, – попросила она, – будьте так добры, уберите эту женщину, вы же видите, что она помешана.

– Ну-ка, ну-ка, мамаша, – сказал гвардеец, – убирайся. Но тетка Тизон вцепилась в стену.

– Нет, – продолжала она, – пусть она простит меня, чтобы он спас мою дочь.

– Кто?

– Человек в плаще.

– Сестра, – сказала мадам Елизавета, – утешьте ее несколькими словами.

– Охотно, – ответила королева. – Действительно, я думаю, что так будет быстрее.

Затем она повернулась к сумасшедшей:

– Добрая женщина, чего вы желаете? Говорите.

– Я желаю, чтобы вы простили меня за то, что я заставляла вас страдать, за оскорбления, которыми я вас осыпала, за доносы на вас. И чтобы, когда вы увидите человека в плаще, вы приказали ему спасти мою дочь, так как он сделает все, что вы захотите.

– Я не знаю, кого вы имеете в виду, когда говорите о человеке в плаще, – ответила королева. – Но если идет речь только о том, чтобы успокоить вашу совесть и получить от меня прощение за нанесенные мне оскорбления, – я от всей души искренне прощаю вас, бедная женщина. Пусть и меня смогут простить те, кого я обидела!

– О! – воскликнула тетка Тизон с невыразимой радостью. – Раз вы простили, теперь он спасет мою дочь. Вашу руку, сударыня, вашу руку.

Удивленная королева протянула руку, ничего не понимая. Тетка Тизон пылко схватила ее и прижалась к ней губами.

Тут на улице, где стоял Тампль, послышался охрипший голос глашатая:

– Слушайте судебное решение и приговор: девица Элоиза Тизон за участие в заговоре приговорена к смертной казни!

Как только эти слова коснулись ушей тетки Тизон, лицо ее исказилось, она поднялась на одно колено и опять раскинула руки, преграждая путь королеве.

– О Боже мой! – прошептала королева, тоже не пропустившая ни слова из ужасного сообщения.

– Приговорена к смертной казни? – крикнула мать. – Мою дочь приговорили? Моя Элоиза погибла? Значит, он ее не спас и не может спасти? Значит, слишком поздно?.. А-а!..

– Бедная женщина, – сказала королева, – поверьте, я вам сочувствую.

– Ты? – закричала тетка Тизон, и глаза ее налились кровью. – Ты? Ты мне сочувствуешь? Никогда! Никогда!

– Вы ошибаетесь, я жалею вас от всего сердца; но пропустите же меня.

– Пропустить тебя! Тетка Тизон расхохоталась.

– Ну уж нет! Я позволила бы тебе бежать, потому что мне сказали: если я попрошу у тебя прощения и помогу тебе бежать, моя дочь будет спасена. Но раз моя дочь умрет, то ты тоже не спасешься.

– Ко мне, господа, на помощь! – воскликнула королева. – Боже мой, Боже мой! Вы же видите, что эта женщина безумна.

– Нет, я не безумная, нет. Я знаю, что говорю! – крикнула тетка Тизон. – Да, это правда, существует заговор. Это Симон его раскрыл. Это моя дочь, моя бедная дочь продала букет. Она это подтвердила перед Революционным трибуналом… Букет гвоздик… Там внутри были бумажки…

– Сударыня, – сказала королева, – именем Неба!

Опять послышался голос глашатая, повторяющий:

– Слушайте судебное решение и приговор: девица Элоиза Тизон за участие в заговоре приговорена к смертной казни!

– Ты слышишь, – вопила безумная, а вокруг нее уже стали собираться национальные гвардейцы, – приговорена к смерти? Это из-за тебя, из-за тебя убьют мою дочь, слышишь, из-за тебя, Австриячка!

– Господи, именем Неба! – воскликнула королева. – Если вы не хотите избавить меня от этой несчастной сумасшедшей, позвольте мне хотя бы подняться в башню. Я не могу выносить упреки этой женщины: они слишком несправедливы, они убивают меня!

И королева отвернулась; у нее вырвалось горестное рыдание.

– Да, да, плачь, лицемерка! – кричала безумная. – Твой букет ей дорого стоил… Впрочем, она должна была это знать: так умирают все, кто тебе служит. Ты приносишь несчастье, Австриячка: убили твоих друзей, твоего мужа, твоих защитников, а теперь убьют и мою дочь! Когда же, наконец, убьют и тебя, чтобы никто больше из-за тебя не умирал?

Эти последние слова бедная женщина прокричала, сопровождая их угрожающим жестом.

– Несчастная! – вырвалось у мадам Елизаветы. – Ты забыла, что говоришь с королевой?

– Королева, она королева? – повторила тетка Тизон, чье безумие с каждой минутой становилось все более неистовым. – Если это королева, то пусть она запретит палачам убивать мою дочь… Пусть помилует мою бедную Элоизу… Короли милуют… Ну, верни же мне мою дочь, и я признаю, что ты королева… А до тех пор ты просто женщина, и женщина, которая приносит несчастье, женщина, которая убивает!..

– Сударыня, сжальтесь, – воскликнула Мария Антуанетта, – вы же видите мое горе и мои слезы!

И королева попыталась пройти, и не потому, что еще надеялась бежать, а машинально, чтобы избавиться от этого ужасного наваждения.

– О нет! Ты не пройдешь! – вопила безумная. – Ты хочешь бежать, мадам Вето… Я это хорошо знаю, человек в плаще мне об этом сказал. Ты хочешь бежать к пруссакам… Но ты не убежишь, – продолжала она, цепляясь за платье королевы, – я помешаю тебе, я! На фонарь мадам Вето! К оружью, граждане… Пусть крови…

И, вырвав клок из платья королевы, несчастная упала, руки ее в судороге искривились, седые волосы растрепались, лицо побагровело, глаза налились кровью.

Растерявшаяся, но, по крайней мере, освободившаяся от безумной, королева хотела побежать в сторону сада, как вдруг жуткий крик, собачий лай и какой-то странный шум вывели из оцепенения гвардейцев: привлеченные этой сценой, они стали окружать Марию Антуанетту.

– К оружию! К оружию! Измена! – кричал кто-то. Королева узнала голос сапожника Симона.

Возле этого человека, стоявшего с саблей в руке на пороге хижины, яростно лаял маленький Блек.

– К оружию! Весь отряд! – орал Симон. – Нас предали! Пусть Австриячка возвращается в башню. К оружию! К оружию!

Прибежал офицер. Симон о чем-то ему рассказывал, указывая внутрь кабачка, глаза его горели. Офицер, в свою очередь, крикнул:

– К оружию!

– Блек! Блек! – позвала королева, сделав несколько шагов вперед.

Но собака не откликалась и продолжала яростно лаять.

Прибежали вооруженные национальные гвардейцы, они поспешили к кабачку; муниципальные гвардейцы тем временем, окружив королеву, ее золовку и дочь, заставили их вернуться за порог двери, и она захлопнулась за ними.

– Оружие к бою! – закричали гвардейцы часовым. Послышался лязг взводимых курков.

– Это там, это там, под крышкой люка! – кричал Симон. – Я видел, как двигается эта крышка, я уверен в этом. К тому же собака Австриячки, хорошая собачка, непричастная к заговору, залаяла на заговорщиков – они, наверное, там, в подвале. Слышите, она все еще лает!

И действительно, Блек, воодушевленный криками Симона, залаял еще громче. Офицер схватился за кольцо люка. Два самых сильных гренадера, увидев, что он не может с ним справиться, попытались помочь, но безуспешно.

– Вы видите, они снизу держат крышку, – сказал Симон. – Огонь, стреляйте сквозь крышку, друзья мои! Огонь!

– Эй, – крикнула вдова Плюмо, – вы разобьете мои бутылки!

– Огонь! – повторил Симон. – Огонь!

– Помолчи, горлопан! – сказал ему офицер. – А вы принесите топоры, будете поднимать доски… Одному взводу находиться в полной готовности! Внимание! Как только крышка поднимется, тотчас огонь!

Протяжный скрип половиц, напоминающий вздох, и внезапный толчок возвестили гвардейцам, что внутри произошло какое-то движение. Вскоре под землей послышался шум, похожий на звук опускаемой железной решетки.

– Смелее! – сказал офицер подбежавшим саперам. Топором подняли доски. Двадцать ружейных стволов были направлены в отверстие: с каждой секундой оно увеличивалось, но никого не было видно. Офицер зажег факел и бросил его в подвал. Подвал был пуст.

Подняли крышку – на этот раз она не оказала ни малейшего сопротивления.

– За мной! – крикнул офицер, храбро устремившись по лестнице вниз.

– Вперед! Вперед! – закричали гвардейцы и бросились за офицером.

– Ага, вдова Плюмо, – сказал Симон, – ты сдаешь свой подвал аристократам!

В стене был пролом. На влажной почве виднелось множество следов, в направлении Канатной улицы был вырыт ход шириной в три фута и высотой – в пять, похожий на колено траншеи.

Офицер отважился двинуться по этому ходу, решив преследовать аристократов хоть до чрева земли. Но не успел он сделать трех-четырех шагов, как уперся в железную решетку.

– Стой! – крикнул он тем, кто шел вплотную за ним. – Дальше идти нельзя: проход загорожен.

– А ну, в чем тут дело? – поинтересовались муниципальные гвардейцы, которые, заперев узниц, пришли узнать новости. – Давай посмотрим!

– Ей-Богу, – сказал офицер, появляясь из хода, – это заговор: аристократы хотели похитить королеву во время прогулки, и, вероятно, она была заодно с ними.

– Черт возьми! – возмутился муниципальный гвардеец. – Пусть сбегают за гражданином Сантером и предупредят Коммуну.

– Солдаты, – приказал офицер, – оставайтесь в этом подвале и убивайте каждого, кто здесь появится!

Отдав этот приказ, офицер поднялся наверх, чтобы составить рапорт.

– Ага! Ага! – кричал Симон, потирая руки. – Ага! Будут еще говорить, что я не в своем уме? Молодец, Блек! Блек – славный патриот, Блек спас Республику. Иди сюда, Блек, иди!

И, умильно глядя на бедную собаку, негодяй, дав ей приблизиться, пнул ее ногой так, что она отлетела шагов на двадцать.

– Эй, Блек, я тебя люблю! – опять сказал Симон. – По твоей милости отрубят голову твоей хозяйке. Иди сюда, Блек, иди!

Но на этот раз, вместо того чтобы послушаться, Блек с воплем понесся к башне.

Часть вторая

I. МЮСКАДЕН

Прошло около двух часов после событий, о которых мы только что рассказали.

Лорен прохаживался по комнате Мориса, Агесилай чистил сапоги своего хозяина в прихожей; чтобы им было удобнее беседовать, дверь в комнату была открыта, и Лорен, проходя мимо, останавливался, чтобы задать вопрос служителю.

– Так ты говоришь, гражданин Агесилай, что твой хозяин ушел утром?

– Да, Боже мой, да.

– В обычное время?

– Может, на десять минут раньше или позже, я не могу сказать точно.

– И с тех пор ты его не видел?

– Нет, гражданин.

Лорен замолчал и, сделав по комнате три или четыре круга, заговорил снова:

– Он взял с собой саблю?

– Когда он идет в секцию, то всегда берет ее с собой.

– Ты уверен, что он пошел именно в секцию?

– Так он, по крайней мере, мне сказал.

– В таком случае, я отправлюсь к нему, – сказал Лорен. – Если мы разминемся, скажешь, что я приходил и скоро вернусь.

– Подождите, – сказал Агесилай.

– Что?

– Я слышу его шаги на лестнице.

– Ты думаешь?

– Я уверен в этом.

Почти в ту же минуту дверь отворилась и вошел Морис. Лорен бросил на него быстрый взгляд и не заметил в облике друга ничего необычного.

– А, вот наконец-то и ты! – сказал Лорен. – Я жду тебя Уже два часа.

– Тем лучше, – улыбнулся Морис. – Значит, у тебя было достаточно времени, чтобы приготовить несколько двустиший или катренов.

– Ах, дорогой Морис, – ответил импровизатор, – я этим больше не занимаюсь.

– Двустишиями и катренами?

– Да.

– Ба! Что, наступает конец света?

– Морис, друг мой, мне очень грустно.

– Тебе грустно?

– Я несчастен.

– Ты несчастен?

– Да, что поделаешь: меня мучает совесть.

– Совесть?

– Да, Бог мой, – ответил Лорен, – ты или она, дорогой мой, ведь середины здесь быть не могло. Ты или она. Ты хорошо знаешь, я не колебался. А вот Артемиза в отчаянии. Это была ее подруга.

– Бедная девушка!

– А поскольку Артемиза сообщила мне ее адрес…

– Ты гораздо лучше сделал бы, предоставив всему идти своим чередом.

– Конечно, и тебя бы приговорили вместо нее. Очень разумно. И я еще пришел к тебе за советом! Я думал, что ты сильнее.

– Ладно, продолжай.

– Понимаешь? Бедная девушка, я хотел бы сделать хоть что-то для ее спасения. Порой мне кажется, что если бы я хорошенько подрался из-за нее с кем-нибудь, и то стало бы легче.

– Ты с ума сошел, Лорен, – пожал плечами Морис.

– Слушай, а что, если пойти в Революционный трибунал?

– Слишком поздно, приговор ей уже вынесен.

– И то правда, – согласился Лорен, – ужасно, что девушка вот так погибнет.

– А самое ужасное то, что мое спасение повлекло за собой ее смерть. Но, в конце концов, Лорен, нас должно утешать то, что она участвовала в заговоре.

– Ах, Боже мой, да ведь в наши дни каждый более или менее заговорщик, разве не так? Она поступила как все. Бедная девушка!

– Не слишком жалей ее, друг мой, а главное, не жалей ее слишком громко, – сказал Морис, – ведь часть постигшей ее кары лежит на нас. Поверь, мы не так уж хорошо отмылись от обвинения в соучастии; пятно осталось. Сегодня в секции капитан егерей из Сен-Лё обозвал меня жирондистом. Мне пришлось взяться за саблю, чтобы доказать ему, что он ошибается.

– Так вот почему ты вернулся так поздно?

– Вот именно.

– А почему ты не предупредил меня?

– Потому что в делах такого рода ты не можешь сдержать себя. Нужно было покончить с этим сразу, чтобы не было лишнего шума. Вот мы с ним и схватились за то, что было у нас под рукой.

– И этот негодяй назвал тебя, Морис, жирондистом? Тебя, безупречного?..

– Да, черт возьми! А это доказывает, мой дорогой, что еще одно подобное приключение, и мы станем непопулярными. Ты знаешь, Лорен, что в наше время «непопулярный» – синоним слова «подозрительный».

– Я хорошо это знаю, – сказал Лорен, – от этого слова вздрагивают даже самые храбрые. Но это не важно… Отвратительно, что я отправлю на гильотину бедную Элоизу, не попросив у нее прощения.

– Чего же ты в конце концов хочешь?

– Я хочу, чтобы ты остался здесь, Морис, ведь тебе не в чем себя упрекнуть по отношению к ней. А что касается меня, то это другое дело. Раз я ничего большего не могу для нее сделать, я хочу встать на дороге, по которой ее повезут – ты меня понимаешь, друг мой, Морис, – лишь бы только она подала мне руку!..

– В таком случае, я буду сопровождать тебя, – решил Морис.

– Друг мой, это невозможно, только подумай: ты муниципальный гвардеец, секретарь секции, ты был в этом деле замешан, тогда как я был только твоим защитником. Тебя сочтут виновным. Так что оставайся. Я другое дело: я не рискую ничем, и я пойду.

Все сказанное Лореном было настолько справедливо, что возразить было нечего. Если бы Морис обменялся хоть одним взглядом с девицей Тизон на ее пути к эшафоту, то признал бы этим свое соучастие.

– Тогда иди, – сказал он Лорену, – но будь осторожен. Лорен улыбнулся, пожал руку Морису и ушел. Морис открыл окно и грустно помахал ему вслед. Пока

Лорен не свернул за угол, Морис не раз возвращался к окну, чтобы опять увидеть друга, и тот каждый раз, будто повинуясь магнетическому влечению, оборачивался и, улыбаясь, смотрел на него.

Когда Лорен исчез за углом набережной, Морис закрыл окно и упал в кресло. Он находился в своего рода полусне, каким у натур сильных и чутких проявляется предчувствие большого несчастья. Это сродни затишью перед бурей в природе.

Из этих смутных размышлений – а вернее, из этого забытья – его вывел служитель; выполнив поручение в городе, он вернулся с тем оживленным видом, какой бывает у слуг, когда они горят нетерпением поделиться с хозяином только что услышанной новостью.

Но, видя, что Морис ушел в себя, он не осмелился отвлекать его и удовольствовался тем, что беспричинно, но настойчиво стал прохаживаться перед ним взад и вперед.

– В чем дело? – небрежно спросил Морис. – Говори, если хочешь мне что-то сказать.

– Ах, гражданин, еще один заговор, подумать только! Морис пожал плечами.

– Но такой, что волосы на голове встают дыбом, – настаивал Агесилай.

– В самом деле? – ответил Морис тоном человека, привыкшего к тридцати заговорам на день, как это было в ту эпоху.

– Да, гражданин, – продолжал Агесилай, – тут поневоле вздрогнешь! У добрых патриотов при одной мысли об этом по спине мурашки бегают.

– Ну и что же это за заговор? – спросил Морис.

– Австриячка чуть не убежала.

– Вот оно что! – сказал Морис, начиная слушать внимательнее.

– Похоже, – сказал Агесилай, – что вдова Капет была в сговоре с девицей Тизон, которую сегодня гильотинируют. Та не смогла ей помочь, несчастная.

– Каким же образом королева поддерживала связь с этой девушкой? – спросил Морис, чувствуя, что его лоб покрывается потом.

– При помощи гвоздики. Представляете, гражданин, план побега ей передали в гвоздике.

– В гвоздике! И кто же?

– Шевалье… де… подождите… это имя очень известно… но я всегда забываю имена… Шевалье де Шато… ох, как же я глуп: замков-то больше нет! Шевалье де Мезон…

– Мезон-Руж?

– Именно так.

– Невозможно.

– Почему невозможно? Я же вам говорю, что нашли люк, подземелье, кареты.

– Но ведь ты еще ничего мне об этом не рассказал.

– Так сейчас расскажу.

– Я слушаю. Если это и сказка, то, по крайней мере, красивая.

– Нет, гражданин, это не сказка, далеко не так; в доказательство скажу, что я узнал об этом от гражданина привратника. Аристократы прорыли подземный ход от Канатной улицы до погреба в кабачке гражданки Плюмо. Ее чуть тоже не обвинили в соучастии, гражданку Плюмо. Вы ведь ее, надеюсь, знаете?

– Да, – ответил Морис. – И что дальше?

– Так вот, вдова Капет должна была убежать через это подземелье. Представляете, она уже поставила ногу на первую ступеньку! Но гражданин Симон схватил ее за платье. Прислушайтесь: в городе бьют общий сбор, сзывают секции; слышите барабан? Говорят, пруссаки в Даммартене и разведывательные отряды разосланы до самых границ.

В этом потоке слов, потоке правды и лжи, возможного и абсурдного Морис сумел кое-как поймать путеводную нить. Все началось с гвоздики, что на его глазах взяла королева. Он сам купил ее у несчастной цветочницы. В гвоздике был спрятан план только что осуществленного заговора, подробности которого более или менее верно рассказал Агесилай.

В это время барабанный бой приблизился, и Морис услышал крик глашатая:

– Большой заговор, раскрытый в Тампле гражданином Симоном! Заговор в пользу вдовы Капет, раскрытый в Тампле!

– Да, да, – сказал Морис, – так я и думал; значит, в этом есть доля правды. И если Лорен среди этой исступленной толпы попытается протянуть девушке руку, его разорвут в клочья…

Морис взял шляпу, пристегнул к поясу саблю и в два прыжка оказался на улице.

«Где он? – спросил себя Морис. – Конечно же на дороге из Консьержери».

И он бросился к набережной.

В конце Кожевенной набережной ему бросились в глаза пики и штыки, торчавшие из середины какого-то сборища. Морису показалось, что среди этой толпы он видит человека в форме национальной гвардии, окруженного враждебно настроенными людьми. Сердце его сжалось, и он рванулся к скоплению народа, запрудившего набережную.

Он увидел Лорена, окруженного группой марсельцев. Бледный, со сжатыми губами и угрожающим взглядом, он держал руку на сабле, намечая места ударов, которые собирался нанести.

В двух шагах от него стоял Симон. Со злобным смехом указывая на Лорена марсельцам и черни, он говорил:

– Смотрите, смотрите! Вы видите этого типа; я вчера выгнал его из Тампля как аристократа; это один из тех, кто помогает вести переписку с помощью гвоздик. Это сообщник девицы Тизон, которую скоро здесь повезут. И он, вы видите, спокойно прогуливается по набережной в то время, когда его сообщницу ведут на гильотину. А может, она даже была его любовницей и он пришел попрощаться с ней или попытаться ее спасти.

У Лорена был не тот характер, чтобы выслушивать подобные речи. Он выхватил саблю из ножен.

В это время толпа расступилась перед широкоплечим молодым человеком; он стремительно ворвался в нее, опрокинув по пути трех или четырех зрителей, готовившихся стать актерами в этой сцене.

– Радуйся, Симон, – сказал Морис. – Конечно, ты сожалел, что меня не было рядом с моим другом, и не мог в полной мере показать свое ремесло доносчика. Доноси, Симон, доноси, я здесь.

– Да, – ответил Симон с гнусным смешком, – по правде сказать, ты пришел кстати. А вот это, – сказал он, – красавчик Морис Ленде: его обвиняли вместе с девицей Тизон, но он выпутался, потому что богат.

– На фонарь! На фонарь! – закричали марсельцы.

– Ну да? Попробуйте-ка! – пригрозил Морис.

Он сделал шаг вперед и, как бы примериваясь, уколол в лоб одного из самых ярых головорезов, и глаза того тут же залила кровь.

– Убивают! – закричал тот.

Марсельцы опустили пики, подняли топоры, взвели курки. Испуганная толпа отступила, и друзья остались одни, представляя собой двойную мишень для любых ударов.

Они взглянули друг на друга с последней, полной высокого чувства улыбкой, ибо готовились уже погибнуть в угрожавшем им вихре железа и пламени. Но в этот момент дверь дома, к которому они были прижаты, открылась и большая группа молодых людей во фраках – из тех, кого называли мюскаденами, – вооруженная саблями и пистолетами, кинулась на марсельцев. Началась страшная схватка.

– Ура! – прокричали разом Морис и Лорен; воодушевленные подоспевшей помощью, они не подумали о том, что, сражаясь в рядах этих людей, они оправдывают обвинения Симона. – Ура!

Но если сами они не подумали о своем спасении, то за них подумал другой. Это был невысокий голубоглазый человек лет двадцати пяти-двадцати шести, с необыкновенной ловкостью и жаром орудовавший саперной саблей, которую, казалось бы, его женская рука не могла и удержать.

Заметив, что Морис и Лорен, вместо того чтобы убежать через дверь дома, будто нарочно оставленную открытой, сражаются рядом с ним, он обернулся и негромко сказал:

– Бегите через эту дверь. То, что нам здесь предстоит, вас не касается, вы себя только напрасно скомпрометируете.

Затем вдруг, видя, что друзья колеблются, крикнул Морису:

– Назад! С нами не должно быть патриотов. Гвардеец Ленде, мы аристократы!

При этом слове, при виде смелости, с какой этот человек признает за собой звание, в ту эпоху стоившее смертного приговора, толпа завопила.

Но белокурый молодой человек и трое или четверо его друзей, не испугавшись криков, втолкнули Мориса и Лорена в коридор и захлопнули за ними дверь; после этого они снова кинулись в схватку, ставшую еще ожесточеннее из-за приближения повозки с приговоренной.

Морис и Лорен, столь чудесно спасенные, смотрели друг на друга удивленно и точно в ослеплении.

Этот выход был как будто для них приготовлен: они вошли во двор и в глубине его нашли маленькую потайную дверь, выходившую на улицу Сен-Жермен-л'Осеруа.

В это время со стороны моста Менял появился отряд жандармов; он быстро очистил набережную, хотя с улицы, пересекавшей ту, где находились двое друзей, еще какое-то время слышался шум ожесточенной борьбы.

За жандармами ехала повозка; в ней везли на гильотину бедную Элоизу.

– Галопом! – крикнул чей-то голос. – Галопом!

Повозка пустилась в галоп. Лорен успел заметить стоявшую в ней несчастную девушку, ее улыбку, ее гордый взгляд. Но он не смог обменяться с ней даже жестом. Она проехала, не увидев его в людском водовороте, откуда неслись крики:

– Смерть тебе, аристократка! Смерть!

И шум, понемногу затихая, понесся дальше, к садам Тюильри.

В это время маленькая дверь, откуда вышли Морис с Лореном, вновь отворилась и появились три или четыре мюскадена в разорванной и окровавленной одежде. Вероятно, это были те, кто уцелел из небольшого отряда.

Белокурый молодой человек вышел последним.

– Увы! – сказал он. – Значит, над этим делом тяготеет проклятие!

И, отбросив зазубренную окровавленную саблю, он устремился на улицу Прачек.