Текст книги "6:0 в пользу жизни"

Автор книги: Александр Осиновский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Но у меня появились новые знакомые, возможностями которых я впоследствии не раз пользовался, потому, что майор служил в транспортной милиции и мог помочь приобрести билет на поезд, когда в кассах пытаться это сделать было бесполезно.

В Советском Союзе выживать помогали, главным образом, дружеские связи.

Литр девяносто второго бензина в СССР стоил примерно столько же, сколько стоила бутылка жигулевского пива.

Но у жителей СССР была возможность сократить свои затраты на бензин, перейдя на использование семьдесят шестого бензина. На семьдесят шестом ездил весь грузовой и пассажирский транспорт. Водители грузовиков и автобусов на своём предприятии получали талоны на бензин, но продать талоны не могли, зато всегда имели избыток бензина. Поэтому покупка двадцати литров семьдесят шестого у водителей государственных грузовиков и автобусов обходилась в половину стоимости такого же количества девяносто второго.

А для того, чтобы перевести двигатель легкового автомобиля с девяносто второго на семьдесят шестой бензин, между головкой и блоком цилиндров устанавливалась прокладка толщиной в полтора миллиметра. По крайней мере, для одной из своих машин эту прокладку я собственноручно изготовил из медного листа.

После такого изменения объёма двигателя, можно уже было выходить на дорогу и размахивать перед неспешными грузовиками пустой двадцатилитровой канистрой и свернутым в кольцо шлангом для перекачивания бензина. За полчаса всегда можно было отловить какой-нибудь грузовик и, стараясь не привлекать чужого внимания, наполнить пару канистр бензином по три рубля за канистру.

Раньше я никогда не бил человека по лицу. Высоцкий в песенке про боксёра сказал: «Бить человека по лицу я с детства не могу». Так это про меня.

Единственный случай, когда я ударил человека, был непосредственно связан с моим занятием частным извозом.

Я тогда уже ездил на красной «копейке» и считал себя «извозчиком», обладающим и достойной машиной, и достаточным опытом.

Впрочем, до классических шоферюг, легко хватающихся в серьёзных случаях за монтировку и выходивших на врага с мрачной решимостью на лице, утомленном тысячами пройденных километров, я, конечно же, не дотягивал. Мешала не шоферская интеллигентность, глубоко засевшая во мне, от присутствия которой надо было бы избавиться при первом же удобном случае.

И вот – такой случай представился.

Молодой человек, которого можно было бы назвать «хлыщом», остановил мою машину, сел в неё и мы поехали. Приехав в застроенные малоэтажными домишками Коломяги, я узнал, что у моего пассажира денег на оплату проезда нет, но он предложил пройти вместе с ним, неопределённо обещая, что деньги мне отдадут там, внутри дома.

Внутри было какое-то общежитие. Приятель моего пассажира, к которому он меня привёл, не собирался платить за проезд своего знакомого, и у меня не было никаких оснований с него эти деньги требовать.

Тогда я предложил моему бывшему пассажиру проводить меня. Тот, глупо улыбаясь, пошёл следом.

Я решил, что мне надо его ударить по лицу, чтобы компенсировать неполученный доход и получить неоценимый жизненный опыт.

Физически этот парень был не крепче меня но, самое главное, я решил его ударить один раз, да так, чтобы сразу сбить с ног и убежать, избегая ответного удара.

Пока я обдумывал этот план, мы прошли длинным коридором и вышли на лестничную площадку.

Мой бывший пассажир, глупо улыбаясь, протянул мне руку не прощание. Я не ответил на рукопожатие. Вместо этого я изо всей силы ударил его снизу под подбородок.

К моему удивлению кулак не встретил практически никакого сопротивления. Соприкоснувшись с челюстью, кулак продолжил движение вверх, а мой противник, запрокинув голову назад, упал на пол.

Я не думал, что на четвертом десятке лет окажется так легко поднять руку на венец божественного творения, впервые сбить человека с ног и теперь наблюдать, как он лежит на керамической плитке лестничной площадки, затем, с той же глупой улыбкой на лице поднимается, не разозлившись и не намереваясь ответить мне тем же. Ну как тут не почувствовать себя крутым мачо!

Однако, мне надо было сматываться. Я развернулся и побежал вниз по лестнице. Когда я уже завёл машину, из подъезда выскочил побитый пассажир и его приятель, У обоих были злые лица. Я нажал на газ и больше их никогда не видел.

В девяносто втором году у меня появился персональный водитель. Приличных машин у нас тогда ещё не было, но нанимать водителей мы уже могли.

Водителя моего звали Руслан, он был дагестанец и бывший чемпион вооруженных сил СССР по вольной борьбе в не самом тяжёлом весе.

Руслан был добрый, но бестолковый. Рулить умел, но из автомобильных внутренностей знал только о существовании свечей. Поэтому во всём, что случалось с автомобилем, виноваты были свечи.

– Дмытрыч, – заглядывал ко мне в служебный закуток Руслан, – свэчи надо менять, машина плоха заводится.

Тогда у меня была семилетняя «шестёрка» со своим нелёгким характером.

– Что значит «плохо заводится»? – спрашивал я.

– Я её завожу, а она нэ заводится, – исчерпывающим образом объяснял Руслан.

– А ты на педаль газа нажимал, когда заводил машину? – не унимался я.

– Канэчно, два раза нажимал. Или три, – уверенно отвечал Руслан.

– Руслан, я же тебе много раз говорил, что на горячем двигателе нельзя жать на газ и заливать бензином свечи, – в который раз объяснял я Руслану, – Теперь, пока не высохнут, машина не заведётся.

– Вот я и говорю, что свэчи менять надо, – опять начинал канючить Руслан.

В конце девяностых мы приобрели наш первый джип – «Монтерей» вишневого цвета.

В те годы автомобиль был визитной карточкой его владельца. Для того, чтобы узнать как следует относиться к человеку, надо было его проводить до машины и посмотреть, на чём гость приехал.

В начале нашей жизни с новой машиной произошёл незабываемый случай, продемонстрировавший истинное значение джипа в российском обществе девяностых годов.

Мы ехали домой по односторонней, извилистой, но не длинной улице из Павловска в Пушкин, а следом ехал большой черный БМВ, на отставая от нас и, видимо, торопясь. Обогнать нас он не мог, но, не зная этих мест, его водитель суетился, пытаясь совершить обгон.

Извилистая дорога заканчивалась выездом на Павловское шоссе и, сразу после правого поворота, следовал левый поворот во двор нашего дома.

Я приготовился повернуть налево, но вынужден был остановиться, чтобы пропустить моего преследователя, который вознамерился объехать меня с левой стороны.

Но, вместо того, чтобы прибавить скорость и умчаться прочь, БМВ резко затормозил, и стекло на пассажирской двери чёрной машины поползло вниз.

Я, предполагая, что у его водителя есть ко мне вопрос, тоже опустил своё стекло.

Водитель чёрного лимузина, не задавая никаких вопросов, нагнувшись над пустым пассажирским сиденьем, прижал правую руку к своей груди и затряс головой, преданно глядя на меня. Он просил извинения за то, что нервировал водителя джипа.

Он, не зная кто находится за рулём «Монтерея», вполне мог предположить, что владелец джипа стоит выше, чем он в бандитской иерархии и может рассердиться, поэтому, на всякий случай, лучше извиниться.

Поездив на «Монтерее» и привыкнув к тому, что другие участники движения уважительно относятся к большому и солидному автомобилю, я порой за рулём красной «восьмёрки», появившейся в нашей семье ещё за четыре года до джипа, забывал, что «восьмёрка» воспринимается другими участниками движения иначе, нежели «Монтерей».

Однажды, не снижая скорости, я повернул направо с Будапештской на проспект Славы в то время, когда зелёный сигнал светофора уже заканчивал своё мигание. Я проделал этот лихой маневр перед носом большой чёрной машины, водителю которой пришлось притормозить, чтобы пропустить шустрого нахала и он решил, что моё поведение оскорбительно для него, поэтому этот случай нельзя оставлять безнаказанным.

Водитель чёрной машины легко меня обогнал и, резко затормозив, заставил остановиться.

Сквозь стекло его машины я видел стриженную голову с оттопыренными ушами, носитель которой уже готовился выйти из машины, чтобы разобраться со мной. Ничего хорошее от этого разговора ждать не следовало.

Я посмотрел в заднее зеркало и, увидев, что там никого нет, включил задний ход, вывернул влево колёса, нажал на газ и оставил сзади своего несостоявшегося обидчика.

Чёрная машина рванулась за мною следом.

Моя «восьмёрка» мчалась по крайней левой полосе, а его чёрная машина мчалась по сплошным полосам, разделявшим две половины дороги. Как назло, ни одного гаишника, которые могли бы прервать эту гонку, на улице не было.

Мы проскочили перекрёсток по жёлтому сигналу светофора, заставив притормозить машины, готовые тронуться с поперечной улицы.

Мой преследователь в автомобиле был не один: на пассажирском сиденье сидела молодая женщина. Я посигналил, и она повернула голову в мою сторону. Тогда я сделал тот же жест, которым годом ранее водитель БМВ извинялся передо мною за своё поведение на дороге. Я приложил правую руку к груди и затряс головой.

Девушка поняла мой жест и что-то сказала своему спутнику.

Не знаю, что тот ей ответил, но уже на следующем перекрёстке чёрныё автомобиль, повернул налево, а я проехал прямо.

Свой последний извоз я хорошо запомнил.

Тогда я ещё продолжал ездить на «восьмёрке». Иногда я это делал без галстука и, порою, в джинсах. Эта подробность имеет существенное значение для моего рассказа. Я никогда не брал пассажиров, если ехал на хорошем иностранном автомобиле или же на мне были костюм и галстук.

В тот день на мне не было костюма, и ехал я по проспекту в обыкновенном изделии советского автопрома, поэтому привычно остановился, когда заметил молодого человека, призывно поднявшего руку.

Он назвал место, куда бы хотел доехать с моей помощью. Место это меня вполне устраивало, потому, что находилось по пути домой.

– У меня только валюта, – сообщил мне молодой человек, когда мы уже поехали, – У вас найдется сдача.

– А сколько сдачи надо?

Молодой человек назвал сумму в рублях, и я стал гадать, что за валюту он мне предлагает. Ничего не придумав, я решил подождать развязки.

Когда мы приехали на требуемое место, пассажир попросил остановить машину между двумя фонарями так, чтобы свет от фонарей в салоне был минимальный и протянул мне купюру.

Купюра показалась мне странной.

– Что это? – спросил я

– Голландские гульдены, – ответил молодой человек и назвал курс обмена, который не вызывал сомнений. Гульдены были менее распространенная, нежели американская, но не менее твёрдая валюта.

Хотя сомнения у меня всё же оставались, я вручил ему рублёвую сдачу.

На следующий день я отправился в банк, чтобы развеять свои сомнения

Банковская девушка подозрительно посмотрела на купюру и достала толстый справочник. Однако изображённые в справочнике денежные знаки королевства Нидерландов ничего не имели общего с моей купюрой кроме одного слова – «гульден».

Девушка сказала, что у неё в справочнике такой купюры нет, поэтому поменять их она не может.

Я забрал свои деньги и наконец-то прочитал на купюре «банк Суринама». Извинившись за беспокойство, я вышел из банка.

Позвонив знакомому брокеру, промышлявшему обменом валюты, я узнал, что в Питер из южной Америки привезли несколько мешков суринамских гульденов по цене доллар за килограмм и теперь всем втюхивают эти гульдены, а лохи попадаются на это фуфло пачками.

– А что, тебя уже развели на бабки? – поинтересовался брокер.

– Да нет, – схитрил я, – Мне одна знакомая сказала, что ей заплатили десять гульденов, и она не знает, что с ними делать.

– Ну, в общем, развели твою знакомую, – хохотнул брокер, – Если она не собирает коллекцию денежных знаков, то пусть радуется, что ей только десять гульденов всучили.

Теперь я знал, как следует поступить со свидетельством моего позора.

Через неделю я пришел к налоговому инспектору для ежегодной сдачи налоговой декларации.

– Николай Евгеньевич, – сказал я, переступив порог маленькой комнаты, в которой теснились столы четырёх инспекторов, – я к вам с подарком.

Николай Евгеньевич, слегка растерявшись, кинул взгляд на соседние столы, но там все делали вид, что ничего не видят и не слышат.

– Не беспокойтесь, – сказал я, доставая из кармана купюру в десять суринамских гульденов, – стоит эта бумажка примерно тридцать копеек, и я надеюсь, что она украсит вашу коллекцию.

Николай Евгеньевич радостно заулыбался и принялся разглядывать мой подарок.

Под куском прозрачного пластика на его столе красовались украинские гривны, казахские тенге, киргизские сомы и другие такие же денежные знаки. Далёкий Суринам мог стать украшением его коллекции.

С тех пор извозом я больше не занимался.

5:0 «Русские горки» девяностых годов

5:0 «Русские горки» девяностых годов

Каких только эпитетов не придумали для десятилетнего периода времени, который пережила наша страна в конце второго тысячелетия. Самое распространенное выражение – «лихие девяностые».

Мне темп нашей жизни в последнее десятилетие двадцатого века и её крутые виражи больше напоминает аттракцион «американские горки», который во всем мире называют «русские горки».

Поэтому, оглядываясь назад, я называю это время «русские горки» девяностых годов». Горки, которые были связаны не с мнимой опасностью, а с опасностью подлинной, когда входя на огромной скорости в тот или иной поворот мы, в отличие от посетителей аттракциона, не могли быть уверены в том, что этот вираж закончится благополучно.

Вначале движение по горкам начинается на небольшой скорости.

Первый день нового, одна тысяча девятьсот девяностого года, я встречал майором советской армии, начальником отделения программного обеспечения командного пункта одной из частей наземного командно-измерительного комплекса управления космической группировкой.

В то утро, взглянув из окна пятого этажа на свой, припорошенный свежим снежком «жигуль» светло-бежевого цвета, и убедившись, что машина стоит на месте, я не предполагал, всего лишь через пару лет у меня уже не будет «жигуля», и что я не только сниму армейские погоны, но и расстанусь со своей профессией, с женой и с привычным образом жизни. О грядущих переменах тогда еще никто не догадывался, но о них мало кто не мечтал.

«Мы ждем перемен» – вот лозунг того времени.

Мы ждали перемен, мы приближали перемены, и перемены наступили.

Весной 1989 года в Советском Союзе прошли выборы народных депутатов. Впервые за семьдесят с лишним лет советскому народу дали возможность выбирать и мы, пьяные от непривычной свободы, дружно проголосовали против тех кандидатов, которые выдвинула старая власть. И в нашем избирательном округе депутат не был избран, поскольку большинство избирателей проголосовало против предложенной обкомом партии кандидатуры.

В городах Пушкин и Колпино были назначены повторные выборы и народ, вдохновлённый недавней победой над партийной номенклатурой, взялся выдвигать альтернативных кандидатов. Сейчас в такое сейчас верится с трудом, но тогда для того, чтобы стать депутатом, не надо было тратить миллионы долларов. Надо было, всего лишь, понравиться своим избирателям, а они, еще не избалованные белыми и черными политехнологиями, готовы были верить любому, кто убедительно обещал новое светлое будущее.

На повторных выборах в мае 1989 года самым молодым народным депутатом СССР стал двадцатичетырёхлетний депутат от нашего округа Алексей Левашов, который сразу же прославился тем, что уже через двадцать минут после начала первого съезда сумел забраться на трибуну и задать ошеломивший всех вопрос: «А почему это Горбачёв ведет наш съезд. Кто его на это уполномочил?».

В половине второго ночи выборов депутатов, когда Лёше Левашову позвонил председатель избирательной комиссии, чтобы поздравить его с избранием народным депутатом СССР, я стоял с Лёшей рядом и сразу же подсунул ему свой экземпляр списка «команды Левашова», чтобы первым получить автограф народного депутата СССР.

Моё участие в «команде Левашова», а, потом, в «комитете содействия народному депутату СССР», помогло мне познакомится, как с новоиспеченными кооператорами, так и с теми, кто привык ориентироваться на партийное руководство, а теперь, по привычке, старался угодить власть имущим новой формации. После стремительного Лёшиного взлета я уже не смог оставаться простым советским обывателем.

Справедливости ради заметим, что дальнейшая история самого Левашова является зеркальным отражением его стремительного старта.

После роспуска вместе с СССР съезда его народных депутатов, Леша избирался в Законодательное собрание Санкт-Петербурга, потом был кандидатом в губернаторы Санкт-Петербурга на первых губернаторских выборах, но не получил поддержки избирателей.

Затем он получил два года заключения за развратные действия по отношению к несовершеннолетнему, условно-досрочно освободился, вылетел из депутатов законодательного собрания, занимался какой-то неуспешной коммерцией, был тренером по плаванию и последнее, что мне о нем известно, это то, что Леша работал дворником в детском саду, который посещал мой внук.

Для меня же начавшиеся девяностые годы были полны надежд, которые я во многом связывал со своей профессией программиста, кое-чего достигшего в своём умении.

В середине восьмидесятых годов в нашей космической части был сдан в эксплуатацию автоматизированный командный пункт, разработкой которого московский НИИ приборостроения занимался несколько лет и в разработку которого были вложены очень большие, по тем временам, деньги, – пятьдесят миллионов рублей.

Московские генералы подписали акт приемки автоматизированного комплекса, но сделали это с тяжелым сердцем. Всем было ясно, что работать этот монстр, состоявший из двух ЭВМ ЕС-1045, специализированной системы и двадцати восьми терминалов, размещенных по всей территории части, не будет никогда.

Дело было в том, что комплекс был предназначен для работы при переводе воинской части в повышенные степени боевой готовности, то есть – два раза в год, когда проводится проверка части, для чего из Москвы приезжала комиссия, возглавляемая кем-нибудь из заместителей нашего главного московского генерала. Если же эту сложную и капризную технику включать только два раза в год, то работать она не станет, даже если заставлять людей тренироваться на ней каждую неделю. Ну не будет никому не нужный автоматизированный комплекс работать хотя бы потому, что часть у нас была боевая, а основная задача – это реальные сеансы управления и контроля космических объектов, и всё, что не касается работ по космосу, не будет делаться потому, что для этого бездействия всегда есть благовидный предлог.

И тогда я с четырьмя молодыми офицерами стал делать новое программное обеспечение для этого комплекса. Основанная наша идея заключалась в том, чтобы в результате сложной вычислительной работы появлялось нечто такое, что нужно всем каждый день и что нельзя получить другим образом.

Каждый день офицеры дежурной смены должны были получать талоны для питания в офицерской столовой, поэтому мы решили сделать талоны основным продуктом, выдаваемым вычислительным комплексом.

Но для того, чтобы из печатающего устройства поползла бумажная лента с напечатанными талонами, отдел кадров должен был ввести со своего терминала список личного состава части.

Затем во всех подразделениях в базу данных необходимо было ввести графики дежурств и графики нарядов. Кроме того, в систему необходимо было ввести еще некоторые другие данные и только тогда, когда на всех, без исключения, терминалах регулярно вводили необходимую информацию, компьютер соглашался печатать талоны.

Нашу маленькую группу заметили в Москве. Начальство стало всячески нас поддерживать, поскольку мы, не требуя никакого вознаграждения, прикрывали толстые генеральские задницы, упакованные в брюки с широкими лампасами, от упреков в том, что благодаря их подписям принят в эксплуатацию комплекс, которые ни на что не пригоден.

Теперь уже поезд на «горках», набрав достаточную скорость, вписывается в первый поворот и сильно кренится на одну сторону.

На середину ноября девяностого года была назначена проверка нашей части, для чего из Москвы прибыла комиссия во главе с заместителем по науке генералом Калинкиным.

Вообще-то генерал этот был умным и заботливым командиром, нас, разработчиков нового программного обеспечения, он знал по именам, и хорошо к нам относился.

В день, когда Калинкин прибыл на командный пункт (КП) части, там все было готово к его визиту. Цветные дисплеи были включены, картинки на них иллюстрировали возможности автоматизированного командного пункта. Предметом нашей особой гордости была информация на большом электронном табло, отображавшая реальную ситуацию в управляемой космической группировке.

На командном пункте генерала встречал начальник КП. Я стоял сбоку, ожидая окончания рапорта, и представляя, как Калинкин, выслушал начальника командного пункта, повернется в мою сторону и, похлопав по спине, скажет, например, такие слова:

– Ну, пойдем, покажешь, что вы тут такого интересного натворили.

Генерал, выслушав рапорт и, действительно, повернулся в мою сторону, но не стал говорить ничего хорошего, а, напротив, собрав в горсть мои волосы на затылке, спросил:

– Не многовато ли?

Вот так, одномоментно, развеялись надежды на то, что в нашей части могут создать лабораторию и мы, не покидая Ленинграда, станем сотрудниками космического Центра.

Калинкин уехал через полторы недели, а на следующий день после его отъезда я и Роман Гольдман написали рапорты об увольнении из Вооруженных Сил.

Как раз в это время из армии стали отпускать всех, кто выразил такое желание.

Поезд с посетителями аттракциона, на мгновение, замерев на верхушке стальной конструкции, набирая скорость, устремился вниз. Нервные девушки призывно завизжали.

Надо признаться, что написанию рапортов об увольнении из армии весьма способствовал то обстоятельство, что за три месяца до визита генерала я и Роман решили создать предприятие «Управленческие системы», для чего пригласили моего двоюродного брата Леню Осиновского стать его директором. Предприятие мы создали «на троих».

Создать предприятие – это полдела. Создав предприятие надо было найти способ зарабатывать деньги.

В то время заработать деньги мог любой, кто хотел это делать и обладал хотя бы минимумом сообразительности. Хотя уже тогда нам говорили, что мы опоздали, что все кооперативы уже созданы и конкуренты нас непременно задушат.

Заработать первые деньги помогло то, что руководство Пушкинского района старалось быть полезным депутату Левашову – продолжали работать старые советские стереотипы. Стремление помогать молодому депутату распространялось и на членов «команды Левашова», поэтому «Управленческие системы» без труда получили в пользование комнату в здании администрации и мы стали создавать информационную систему для дежурного помощника главы районной администрации.

Через три месяца наше предприятие приняло участие в московской выставке «Информационные управленческие системы», потратив для участия в ней все деньги, заработанные в администрации Пушкинского района. Зато в Москве мы познакомились с нашими будущими сургутскими заказчиками. Так Сургут на два года стал основным заказчиком и основным источником зарабатываемых денег.

В июне 1991 года я еще дослуживал в армии, но уже на подписи в министерстве обороны был приказ о моем увольнении. Пока соответствующая финансовая служба подсчитывала мою будущую пенсию, пока мои бумаги гуляли по различным кабинетам, я занимался своей новой работой, не особо обращая внимание на приевшиеся обязанности армейской службы.

Когда в июне 1991 года я прилетел в Сургут для сдачи первого этапа выполненной работы, то первое, что я услышал от своих товарищей, было:

– Ты надолго прилетел? Ты договорился только на одну неделю? Меньше, чем на две не рассчитывай, здесь работы выше крыши.

Делать мне было нечего, и я принялся дозваниваться до своего непосредственного начальника, подполковника Костина.

Когда я объяснил сложившуюся ситуацию, то его ответ меня удивил и несказанно обрадовал:

– Гони по бутылке водки за каждый день и сиди там сколько хочешь.

Надо сказать, что в середине девяносто первого года в стране не было ни еды, ни мыла, ни чая, ни, тем более, – водки. Все эти товары отпускались по талонам и бартер, который мне предложил Костин, был для него очень выгоден.

Наша советская армия вместе со всей страной стремительно разваливалась.

Приказ о моем увольнении был объявлен перед строем части в конце июля того же года. Из рук командира части я получил грамоту с факсимильной подписью заместителя министра обороны, в последний раз сказал, поднеся руку к козырьку фуражки:

– Служу Советскому Союзу!

И прямо с плаца направился с обходным листом сдавать дела и имущество.

Первым делом я зашёл в отдел партийного учета и попросил чистый лист бумаги.

– Ты, никак, заявление о выходе из КПСС решил написать? – пошутила начальник отдела.

– Именно это я и хочу написать, – серьёзно ответил я, принимаясь за составление бумаги.

Поверх написанного заявления я положил темно-красный партбилет и с этого момента перестал быть членом коммунистической партии.

Оказалось, что я успел вовремя. После путча, через два месяца после моего добровольного выхода из партии, Ельцин подписал указ о роспуске коммунистической партии Советского Союза.

На «горках» состав, разогнавшись, вошел в крутой поворот, отчего головы сидящих в вагончиках оказались ниже их туловищ. Окружающий пейзаж для них слился в одну цветную линию.

19 августа 1991 года, в первый день путча гэкачепистов, я был в Гродно, где в то время ещё жили мои родители и сестра, не догадываясь о том, что всего лишь через три года они навсегда покинут этот городок, став гражданами Израиля и жителями Иерусалима.

Первые два дня путча у меня ушло на то, чтобы отремонтировать сломавшийся «жигуленок». Двадцать первого августа я с семьей выехал в Ленинград, еще не зная, что там нас ждет.

В машине был приемник с коротковолновым диапазоном. Слышимость была отвратительная, но, поскольку, глушение «вражеских голосов» к тому моменту прекратили, то сквозь треск и хрипы можно было кое-что расслышать.

Путь пролегал через всю Литву, и я видел, что люди везде жадно слушают новости «Радио Свобода», которые тогда рассказывали только о том, что происходило в это время в Москве. Радио сообщало, что затея путчистов провалилась, что за Горбачевым вылетел самолет, что войска возвращаются в места своей постоянной дислокации.

При подъезде к Луге мы встретили Псковскую десантную дивизию, которая, доехав до Гатчины, возвращалась в казармы, Я, пыля по обочине, высунул в окно левую руку, составив знак «виктория» и видел, что солдаты и офицеры, сидевшие на броне боевых машин отвечали таким же приветствием.

21 августа 1991 года был одним из самых счастливых дней моей жизни.

Через день я уже стоял на площадке перед зданием Пушкинской администрации и смотрел, как на флагштоке поднимают трехцветный российский флаг.

– А флаг вы откуда взяли? – спросил я Бориса Львовича Блотнера, без участия которого в то время не обходилась ни политическая, ни экономическая жизнь нашего города.

– На швейной машинке сшили, из трех кусков ткани, – ответил он.

Так над городом Пушкиным впервые после утраты имени «Царское село», был поднят трехцветный российский стяг.

А через год Санкт-Петербургу было возвращено его историческое название.

Поезд на «горке» выкатился на длинный прямой участок и преодолевал подъем, чтобы затем обрушиться вниз с удвоенной скоростью.

Затем, в течение 1992 года, произошло несколько событий, которые радикальнейшим образом изменили всю мою жизнь.

Первое по значимости событие – это мое знакомство с Валерией. Произошло это летом 1992 года и всё, что связано с этим событием не может быть пересказано в этих фрагментарных записках.

В том же году мне на глаза попалась небольшая заметка о том, что известная (на тот момент) инвестиционная компания намеревается осуществить выпуск облигаций и, тем самым, получить в свое распоряжение самые дешевые заёмные средства. Идея была хороша и, как бы сказали сейчас, креативна.

У «Управленческих систем» на тот момент уже был в аренде продовольственный магазин «Стрелец». Вот я и предложил продавать в «Стрельце» как бы ценные бумаги, а вырученные деньги направлять на инвестиции в магазинную торговлю, чтобы полученной прибылью делиться с теми, кто решится приобрести наши ценные бумаги.

Весной девяносто второго года законодательство о ценных бумагах было путаным и непоследовательным. Одно было понятно, что выпуск облигаций надо каким-то образом регистрировать, но закон не запрещал торговать другими «ценными бумагами» и я предложил назвать наши «бумаги» обязательствами и продавать их в продовольственном магазине, объяснив покупателям «обязательств» на что именно пойдут деньги покупателей.

Первого сентября девяносто второго года мы, поместив несколько объявлений в местной «Царскосельской газете», открыли торговлю «обязательствами».

Вспомним, что с начала девяносто второго года по предложению Егора Гайдара в России начались реформы, а первым актом процесса было освобождение цен на все продукты и товары.

Очень быстро пустые прилавки заполнились товарами, однако цены выросли в десятки раз. В стране был включен печатный станок, и инфляция составила сотни процентов в год. Обычные люди, не решаясь купить себе необходимое по немыслимой цене, были озабочены тем, чтобы сберечь от инфляционного вала свои сбережения. Получалось, что мы своими «обязательствами» предоставляли им реальную возможность уже через три месяца возвратить вложенное с приличными процентами.

Кроме того, наши «ценные бумаги» оказались успешными ещё потому, что никаких МММ и «Хопров» тогда еще не существовало, и непуганый обыватель был готов отдавать деньги любому, кто сумел внушить хотя бы каплю доверия. «Ах, обмануть меня несложно – я сам обманываться рад» – эти слова Пушкина являются пророческими не только в отношении любовного обмана.

В первый день нашей «бумажной» торговли в комнату, где происходил обмен настоящих денег на трехмесячные «обязательства», приехала бригада петербургского «Пятого канала» и известный петербургский тележурналист, тогда еще худой и молодой, сделал хороший репортаж, после чего сильно возросла вера людей в нашу затею. За первый месяц нашей затеи мы продали «бумажек» на девять миллионов рублей, что по тем временам было очень приличной суммой.

Обязательства должны были быть выполнены через три месяца путем их выкупа по цене, если я правильно помню, в полтора раза превосходящей цену их приобретения. То есть – мы размещали «ценные бумаги» сроком на три месяца под двести процентов годовых.