Текст книги "6:0 в пользу жизни"

Автор книги: Александр Осиновский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

В октябре 1967 года мои родители уехали в отпуск, оставив меня и сестру на попечении бабушки.

Через три дня я с двумя ребятами шел по центральной улице Гродно, которая и тогда, и сейчас, называется Советская. Я находился в середине компании, на груди висела гитара, и я на ней бренчал, а мои товарищи подпевали. Громко мы петь не могли по причине нашей трезвости вследствие малолетства, отсутствия опыта и денег.

Вдруг около нас остановился милицейский «газик», оттуда вылез подполковник и приказал мне немедленно сесть к нему в машину. Один из моих товарищей попробовал за меня вступиться, тогда и ему было приказано последовать за мной.

Мы подчинились, «газик» развернулся и увёз нас в центральное отделение милиции города.

Там нас, уже без гитары, сфотографировали анфас и в профиль, заполнили карточки задержания, но в «обезьянник» не посадили и три с половиной часа мы провели на лавке напротив дежурного офицера. В конце концов, нам объявили, что впредь мы должны вести себя прилично, не допускать нарушения общественного порядка, который нарушали тем, что шли по улице с гитарой и мешали другим прохожим, после чего отпустили по домам. Гитару, к моему большому удивлению, мне вернули.

Бабушке я тогда ничего не сказал. Какое дело бабушке до похождений взрослого внука? Но сохранить происшедшее в тайне не удалось.

Папа возглавлял военно-врачебную комиссию, через которую шло распределение путевок как офицерам армии, так и милицейским чинам. Поэтому папу в городе знали многие. И вот, когда родители вернулись из отпуска, папе позвонили из отдела милиции и он поехал посмотреть, чем же именно отличился его сын.

В милицейском деле содержались все мои данные, также там находились две фотографии и запись о том, что я нарушал общественный порядок тем, что играл на гитаре, мешая прохожим.

Папа перепугался жутко.

Я заканчивал школу и собирался поступать в военную академию, а тут – почти уголовное дело. Папа принялся упрашивать милицейского начальника не давать хода этим документам, что и было папе обещано.

На следующий год вся наша троица поступила в военные учебные заведения: в училище подводного плавания, в строительное училище и в космическую академию. Тем самым наше краткое музыкальное выступление на улице города Гродно, завершившееся милицейским протоколом, не помешало нам стать офицерами в трех различных стихиях: под водой, на земле и в космосе.

В академии имени Можайского, куда я поступил в июле 1968 года, я не был в числе пятёрки лучших музыкантов нашего курса.

Пели мы Высоцкого, Клячкина, Кукина, Городницкого, Визбора, немного – Окуджаву, а, кроме того, три-четыре «кадетских» песни. «Кадетов», то есть – выпускников суворовских училищ, в нашем отделении, состоящем из двадцати четырех курсантов, было шесть человек, поэтому знатоков «кадетских» текстов оказалось больше, чем знатоков других песен. Почти каждый вечер мы дружно хором затягивали:

Кадеточка… Кадетские мечты…

Понемногу песенный репертуар расширялся и пополнялся различными произведениями, пока нашему отделению (курс состоял из четырёх учебных отделений) начальник курса не поручил выпустить стенгазету.

Что уж в этой затее было такого сложного и трагического – я сейчас представить не могу. Но ночное бдение в связи с порученным делом, при том, что я не писал и не рисовал ничего по причине полного отсутствия художественных способностей к изобразительному искусству, подвигло меня сочинить песенку о том, как мы делали газету.

Это незамысловатое сочинение было первым моим текстом, который стал известен всему курсу. После успешного дебюта, естественно, более достойные события, такие, как, сдача экзаменов, не могли остаться без внимания.

Одной из первых стала песня о Зое Алексеевне Сибикиной, преподавателе различных высших математик. Зоя Алексеевна, хотя и преподавала на общеакадемической кафедре, тем не менее, курсантов нашего учебного отделения очень хорошо знала и к нам удивительно внимательно относилась. Думаю, что дело было не только в том, что наша специальность предполагала изучение большого объема математики, а потому, что мы были первыми, кого готовили по новой специальности – инженер-кибернетик. Математические предметы на первых курсах нашего обучения были основными предметами, а Зоя Алексеевна – главным преподавателем.

О ней я написал:

Вся доска исписана, числами усеяна.

Я пытаюсь в формулах хоть что-нибудь понять.

А у доски стоит она – Зоя Алексеевна

И напоминает мне, что надо отвечать.

…

А может быть товарищ педагог Сибикина

Двойку мне простит – поставит в следующий раз.

Это сочинение быстро стало популярным, что прибавило мне энтузиазма и теперь, когда большинство курсантов начинали готовиться к очередному экзамену, я принимался сочинять очередной текст.

На младших курсах мы изучали общеобразовательные для инженеров космических войск предметы. Один из таких предметов – электроника. Под этим обезличенным названием нам давали сведения о принципах действия электронных устройств, что, в конечном итоге, нашло отражение в тексте песенки.

Преподавал нам курс электроники доцент Бéрсон, который на правой руке не имел сразу трех пальцев: у него отсутствовали средний и безымянный пальцы, а также мизинец. Поэтому, когда он говорил и правой рукой показывал, что если мы будем плохо учиться, то мы получим два балла, а когда будем хорошо учиться – то пять, жест у него, обладателя только двух пальцев, всегда получался одинаковым.

Это в какой-то степени вошло в текст песенки про электронику:

Я люблю электронику. Провода, трансформаторы,

А мечта моей юности – это мультивибраторы.

Плоскостные транзисторы, лампы с антикатодами,

Но из всех выпрямителей – лишь с двойными диодами.

Берсон ходит по кафедре, говорит тривиально

Для чего в электронике очень нужен паяльник,

А вокруг столько техники: провода, трансформаторы,

Он на пальце восторженно объясняет локаторы…

Все смешалось, запуталось: провода – с проводницами.

И ищу на зачете я шпоры между страницами,

А Берсóн смотрит ласково (притворился, наверно).

А я помню в приемнике только корпус фанерный.

Надо сказать, что эта песенка, несмотря на то, что я вроде бы даже вышел за пределы чисто учебной темы (вспомним про пассаж: «провода с проводницами»), не получила на нашем курсе широкой популярности именно из-за того, что мелодия её была односложной и малоинтересной.

Зато если в качестве музыкальной основы использовалось что-либо из Высоцкого, то успех такого произведения был всегда обеспечен.

На границе жидкости с самым твердым телом

Полоса нейтральная. Справа, где металл…

Я доску за полчаса исписал всю мелом,

Но откуда что берется так и не сказал.

С физикой у меня отношения так не заладились, перебивался я с тройки на четверку, и в цитируемой песенке о физике мои отношения с преподавателем предмета Заводчиковой описаны довольно верно:

Мы с Заводчиковой сразу жить решили дружно,

Но читает она лазер – налетела блажь!

Ведь про этот лазер нам знать совсем не нужно,

Знаем мы закон Кулона – значит и шабаш!

Использование перепевов Высоцкого в сочиняемых иронических стишатах на темы сдаваемых экзаменов продолжалось.

Помните песенку Высоцкого о боксёре? После небольшой переделки появился текст, посвященный курсу защиты от оружия массового поражения:

Удар, удар, еще удар. Две мегатонны! Вот -

Уже над городом большим гриб ядерный встаёт.

Майор Козлов хватает мел. Я вижу – быть беде:

Он термоядерный удар проводит на воде.

И тут начинаешь ты думать, дыша,

Что жить хорошо, и жизнь хороша!

Сочиняя тексты о содержании учебных предметов, никак нельзя было избежать искушения давать характеристики преподавателям этих предметов:

Есть на кафедре этой майор -

Пунктуальный кристальный и чистый.

Расширяет он свой кругозор,

В каждом деле находит зазор —

Вот кому бы работать чекистом!

Впрочем, повествование о сочинениях, в которых главными героями становились наши начальники и командиры – это отдельная история.

Рассказывая о сочинениях, высмеивающих наших отцов-командиров, мне надо поведать о том, как меня чуть было не исключили из академии.

Первый раз дело было в конце зимы, в 1969 году, на первом курсе.

Ежегодно спортивные занятия зимой сводились к лыжной подготовке, в ходе которой мы должны были сдать зачет на дистанции в десять километров, то есть – пробежать эту дистанцию за определенное время. Двойка, полученная по лыжной подготовке, означала, что зачет курсантом не сдан со всеми вытекающими из этого последствиями.

Я попробовал пробежать десять километров и уложиться в максимальное время, но мне не хватало двух – трех минут, наверстать которые я не надеялся. Примерно в такой же ситуации оказался Вова Евсенков, который вырос в Ростове и на лыжах, вследствие особенностей южного ростовского климата, раньше никогда не стоял.

Зачетных лыжных кроссов было два Дистанция у кросса всегда была одна и та же. Старт и финиш располагались недалеко один от другого, а сама дистанция представляла собой два пятикилометровых отрезка, в конце первого отрезка находился поворот, где стоял контролер, записывающий номера тех, кто пробегал мимо. Следовательно, один и тот же номер должен был стартовать, отметиться у контролера и финишировать.

Мы с Вовой номера, состоявшие из двух частей, соединенных между собой тонкими лямками, разрезали и связывали так, что одна половина представляла собой один номер, а другая половина – второй. Разрезали и связывали номера мы после старта и, проделав эти манипуляции, мы закрепляли один и тот же номер на груди каждого из нас, а на спине, как бы случайно, мы перекрещивали лямки, чтобы номер сзади нельзя было определить.

После этого один отправлялся на дистанцию и проходил отметку у контролера, а второй выпрыгивал на лыжню в группу «четверочников», с которой благополучно финишировал.

И вот, сдав зачет по лыжному кроссу, мы отправились в самоволку, намереваясь попасть в кино, но каким-то странным образом вместо кино набрались дешёвого плодово-ягодного вина и, как это нередко случается после хорошей физической нагрузки на свежем морозном воздухе, нас развезло во время самоподготовки.

В этом состоянии мы были обнаружены, что чуть было не привело к отчислению из академии.

Таким образом, ко второму курсу я уже имел пьянку в «послужном списке», поэтому считался недостаточно дисциплинированным курсантом.

На втором курсе мы уже считали себя старослужащими. Этот малолетний гонор сыграл со мной злую шутку. Не помню из-за чего, но на КПП^[10] я сцепился с контролером, рядовым солдатом, и обозвал его «салагой». Тот пожаловался начальнику смены, начальник написал рапорт, рапорт попал к начальнику факультета, а тот приказал начальнику курса примерно меня наказать.

Наказание, которое мне объявили, заключалось в лишении меня отпуска, в который на зимние каникулы отпускали всех тех, кто не имел двоек в прошедшую сессию. Таким образом, я остался в январе 1970-го года в казарме академии вместе с нашими двоечниками, в то время, когда все другие ребята на десять дней разъехались по домам.

Вот в такой ситуации, не будучи чем-либо занятым и, найдя среди двоечников ребят, не очень стремящихся восполнять пробелы в своих знаниях, я предложил создать рукописный журнал, который мы назвали литературно-художественный альманах.

Такое название журнала для того времени звучало вызывающе.

Только что прошли суды над Бродским, над Синявским и Даниэлем. Незадолго до этого был подвергнут публичному остракизму литературно-художественный альманах «Метрополь», авторами которого стали литераторы, которых сегодня знает весь мир.

Вряд ли тогда я отдавал себе отчет, что предлагая сделать альманах, я замахиваюсь на самое святое в СССР – на единодушное одобрение советскими людьми единственно верной ленинской политики КПСС.

По своему содержанию альманах был далёк от политики. Самое крамольное место в альманахе заключалось в глумливой фразе о начальнике курса: «свинья везде грязь найдёт».

Но в пору активной борьбы с любым инакомыслием само создание неподцензурного художественного альманаха было опасным делом.

Кстати, фраза о «свинье» применительно к начальнику курса была написана не мною. Но, поскольку альманах находился у меня, то, надо полагать, я был, как бы, его редактором.

В феврале того же года я заболел ангиной и лежа в академическом лазарете, рассказал об этом альманахе товарищам по палате. Как мне потом пытались внушить в политотделе, мой рассказ об альманахе произвел впечатление и на другом курсе захотели повторить наш опыт. Но, более очевидно, что кто-то оказался стукачом и сведения об альманахе сразу попали в соответствующие руки.

Эти руки пришли с обыском в комнату, где я жил и изъяли альманах без составления какого-либо протокола.

Закрутилась машина расследования и наказания.

Помню, что в политотделе нашего факультета его начальник с заметным украинским акцентом повторял: «Мы не позволим никому опошлять нашу советскую «любов». Именно так, без мягкого знака на конце слова замполит факультета полковник Григор защищал советскую «любов» от её опошления. Значит, в альманахе было что-то и на эту вечную тему.

Об истории с альманахом доложили начальнику академии, и вторично был поставлен вопрос о моём отчислении. И хотя в этот раз с моей стороны не было прямого нарушения воинской дисциплины, хотя альманах не содержал антисоветских высказываний, но всё это было на грани, а я уже был, так сказать, «рецидивист».

Но – обошлось.

Из академии меня опять не отчислили. Мне кажется, что этим я обязан начальнику нашего факультета.

Но уже после этого случая никаких записей на опасные темы я не вел и то, что сочинялось на политические темы и, даже, становилось общеизвестным, в заветный блокнот, который я вёл с первого курса, не попадало.

После этого чрезвычайного происшествия, при поддержке факультетского начальства отцы-командиры попробовали мое творчество организованно направить в другое русло.

На курсе была организована игра КВН между командой нашего учебного отделения и командой другого отделения, близкого нам по будущим специальностям, к которым нас готовили.

Я писал сценарий всей игры, а для своих написал песню приветствие и песню для домашнего задания. Кроме того, вместе с Мишей Мурзиным был написан сценарий домашнего задания нашей команды.

Этот КВН, состоявшийся в клубе академии, многим запомнился надолго.

Через двадцать пять лет после окончания академии, на встрече выпускников, Юрий Николаевич Миров, один из наших ведущих преподавателей, из всего нашего пятилетнего курса обучения вспоминал именно этот КВН семидесятого года.

Поскольку после происшествия с альманахом я уже не рисковал записывать в блокнот двусмысленные тексты, надсмехающиеся над самым святым, то у меня не сохранился текст песенки о предмете под названием «научный коммунизм», хотя ёрничать на эту тему было легко и приятно.

Помню, что заканчивалась эта песенка бодрым патриотическим призывом:

Нам завтра в бой – долой оппортунизм.

А впрочем, это мало что решает.

Да здравствует марксизм и ленинизм.

Пусть дело Ленина живет и побеждает!

Преподавал нам это марксистско-ленинский предмет полковник Оробинский, на семинаре у которого я, заканчивая отступление от темы, однажды произнес:

– А теперь вернемся к нашим баранам.

Темой семинара был очередной то ли съезд, то ли пленум КПСС. В таком контексте баранами могли быть только члены политбюро во главе с Леонидом Ильичем Брежневым. Естественно, что после этого опрометчивого высказывания полковник прочитал нам целую лекцию о политической бдительности, приводя меня как пример комсомольца, утратившего эту бдительность.

Посмеиваться же над своими непосредственными начальниками было безопаснее, чем над членами политбюро, а коллектив принимал такие сочинения с большим воодушевлением.

Песенка про начальника курса Евгения Ивановича Лебедева была сочинена еще на первом курсе, после чего он уже не был героем песенного творчества.

Зато нашим курсовым офицерам досталось по полной программе.

Для тех, кто не знает, в чем заключаются обязанности курсового офицера – поясню. На курсе училось около девяноста курсантов. Командовали этим коллективом начальник курса и его помощник – курсовой офицер. Остальные офицеры (их у нас было десять) и сержанты все были слушателями академии. Поэтому курсовой офицер не только помогал начальнику курса, но и находился с нами гораздо больше времени, чем начальник курса.

Некоторые курсовые офицеры с пользой использовали проводимое с нами время.

Курсовой офицер капитан Петров стал героем одной и самых популярных песен, исполняемых под мелодию песни Высоцкого «Солдаты группы «Центр» и, нередко, во время движения строем колонны нашего курса мы во весь голос распевали:

Петров всегда здоров,

Петров на всё готов -

В столовой нашей кушать раза три, не меньше, в день.

Ему не опоздать бы, а то остынет суп,

А мясо он глотает одним движеньем губ.

Мы так часто эту песенку пели, что, надо полагать, Петров её не мог не слышать, но делал вид, что его это не касается.

Петров пришел к нам, когда мы уже учились на втором курсе, заменив предыдущего курсового офицера – Юрия Фёдорова.

Капитал Юрий Фёдоров, спортсмен, гимнаст, требовательный командир, был одержим желанием поступить в военную дипломатическую академию и, в конце концов, добился своей цели.

Песенка про Федорова была сочинена на мотив «Муромских лесов» Высоцкого, на втором курсе, перед приказом о его переводе в дипломатическую академию и тоже, из конспиративных побуждений, не была записана в заветный блокнот.

Постепенно текст песенки стал выветриваться из памяти и, в результате, я её окончательно забыл.

В 2010 году я встретил однокурсника, которого не видел 37 лет и он напомнил мне фразу из этой песни. Услышав от него эти слова, я убедился, что рукописи, действительно, не горят.

Этой фразой заканчивалась песенка про капитана Федорова и удивительным образом слова эти оказались пророческими:

Если Юра попадет в дипломаты,

Государству наступит пи. ец.

Ей-богу, тогда мне и в голову не могло придти, что наше государство, наш великий Советский Союз когда-нибудь действительно может закончиться и произойдёт это именно так, как было предсказано за двадцать лет до его кончины.

3:0 Прощай, Сары-Шаган

3:0 Прощай, Сары-Шаган

Есть на свете три «дыры»:

Кушка, Мары и Сары^[11].

(армейская поговорка)

Маленькая железнодорожная станция Сары-Шаган, или проще – Сары, находится в тридцати километрах от озера Балхаш, на краю пустыни Бет-Пак-Дала^[12].

Эти места отличаются полным отсутствием деревьев, кроме той зелени, которую посадили вблизи своих домов жители этих мест. За пределами человеческого жилья всё пространство пустыни до горизонта, и далеко за горизонтом, представляет собой бесконечные сопки.

Пустынная местность была по-своему красива. Украшением служило озеро, огромное, чистое и совершенно незамутненное в своей каменной колыбели, спокойное и сверкающее на солнце, или же взбаламученное ветрами, и молчаливое подо льдом в суровые местные зимы. Весною каменистая степь ненадолго покрывалась тысячами тюльпанов со стрельчатыми листьями, но это буйство красок длилось две недели, после чего цвет степи надолго становился бурым.

Как и во многих других подобных случаях, название маленькой железнодорожной станции дало название всему району, заполненному военными людьми и секретной техникой. Но название города Приозерска, ставшего основной жилой площадкой Центрального полигона ПВО, было известно только тем, кто по долгу службы или по месту своего жительства был связан с этим местом.

Наша космическая часть располагалась на берегу озера Балхаш, в двадцати километрах к югу от города Приозерска, в сорока километрах и от аэродрома, и от железнодорожной станции Сары-Шаган.

Место нашего базирования, как и все другие места на территории полигона, называлось «площадка». Номер у нашей площадки был необычный – «3Д». Ни одна из площадок на полигоне не имела номера, состоявшего из сочетания букв и цифр. Своему необычному названию наша площадка обязана тем, что на этом месте во время полёта Гагарина находилась станция слежения за пилотируемым космическим аппаратом, которая называлась «Станция 3Д».

Я прибыл в войсковую часть 14045 в августе 1973 года.

Служба в этом пыльном крае считалась непрестижной.

Части командно-измерительного комплекса были расположены по всей территории страны так, чтобы во время прохождения космического аппарата над территорией страны, его видел, по крайней мере, один наземный измерительный пункт. Поэтому пункты размещались как бы двумя поясами: по северному и по южному краю страны.

Сары-Шаган находился в южном поясе и, в отличие от северных частей нашего космического комплекса, где каждый календарный год службы считался за полтора – два, служба в Сары-Шагане не давала дополнительных льгот, увеличивающих выслугу лет, а единственной льготой была тридцатипятипроцентная надбавка к окладу.

И, хотя в других космических частях, расположенных вблизи Уссурийска, Енисейска, или Колпашево условия для жизни и службы были не лучше, чем в Сары, именно Сары-Шаган считался местом, в котором служить более пяти лет – значило попасть в число заведомых аутсайдеров.

Я заведомым аутсайдером быть не хотел, поэтому, прослужив в Сары-Шагане пять лет, я стал мечтать о том, чтобы перебраться в какое-либо приличное место.

Приличных мест, в которые стоило перебираться, было три.

Первое место, наш космический центр управления, расположенный вблизи подмосковного городка Голицино^[13], меня не привлекал, хотя к этому времени он уже был освоен некоторыми выпускниками нашего отделения, окончившими академию Можайского в 1973 году.

С одной стороны, карьерный рост офицера в космическом центре был обеспечен, однако переселиться в закрытый военный городок с пятнадцатитысячным населением означало оказаться в резервации, из которой потом будет невозможно выбраться.

Два других приличных места находились в Ленинграде.

Первое – это академия Можайского. Но перевод в академию на преподавательскую должность был нереален, как нереальным был и перевод на иную должность, поскольку иных должностей в академии было всего несколько десятков, а желающих оказаться на такой должности – несколько тысяч.

Вторым ленинградским вариантом был военный секретный научно-исследовательский институт. Он наилучшим образом соответствовала моим склонностям, работа в институте позволяла заняться любимым делом. В общем, это была мечта, но – тоже практически несбыточная.

Несбыточность этой мечты, как впрочем, и нереальность моего перевода в Центр управления, прямо следовала из тех событий мировой истории, которые совпадали по времени с основными вехами моей биографии.

В 1967 году, за год до моего окончания школы, Израиль в ходе Шестидневной войны освободил восточный Иерусалим, Иудейские горы, правый берег реки Иордан и существенно расширил свою территорию.

Тогда же, после сокрушительного поражения, лидеры побитых Израилем арабских стран кинулись в Москву, уверяя советских партийных руководителей в своей верности идеалам марксизма, интернационализма и приглашая Советский Союз включиться в борьбу с мировым злом, то есть – с сионизмом. Советский Союз включился в эту борьбу и, одновременно с массовыми поставками советского оружия, сопровождаемыми поставками на Ближний Восток советских специалистов, в нашей стране началась идеологическая обработка народа, которому советская пропаганда внушала, что в мире существует два главных врага всего прогрессивного человечества – американский империализм и израильский сионизм.

Но военной и технической помощью Советского Союза арабские лидеры не сумели воспользоваться. Получив крупные партии оружия, в том числе – зенитно-ракетные комплексы, бронетехнику и артиллерию, арабы вообразили, что теперь они стали сильнее и могут «сбросить Израиль в море».

В сентябре 1973 года, когда, я, недавний выпускник академии, впервые был назначен помощником дежурного по части, арабские армии двинулись на Израиль и началась «война судного дня».

Судный день в еврейской истории – это девятое ава, один из дней сентября, конкретная дата которого определяется каждый год по иудейскому лунному календарю. Судный день – это единственный день поста, день покаяния и скорби, день, в котором произошли все самые главные печальные события еврейской истории. Напавшие на Израиль арабские соседи хорошо знали значение для евреев этого дня и надеялись, что начатая война станет еще одним скорбным событием в их истории.

Произошло же прямо противоположное. Продолжительность «войны судного дня» была немного больше Шестидневной войны, но в её результате израильские войска, разбив войска арабских стран, вышли на берег Суэцкого канала, оккупировав весь Синайский полуостров. На севере израильтянами были заняты Голанские высоты, а до Дамаска, столицы Сирии, оставалось всего шестьдесят километров.

В Советском Союзе началась антисионистская истерия, которая, естественно, не могла не стать истерией антисемитской.

Мечтать в это время о переводе в секретный институт мог только еврей молодой, наивный и малоопытный. Именно таким я тогда и был.

Впрочем, тогда я не понимал, что события, происходившие на Ближнем Востоке, имеют ко мне непосредственное отношение и не очень этим интересовался. Намного больше меня интересовало своевременное получение очередных воинских званий.

Для продвижения по службе необходимо было обладать одновременно тремя качествами: быть членом КПСС, обладать командными навыками и отличаться примерным поведением в быту, обозначаемым в служебных характеристиках выражением «примерный семьянин».

В отношении быта у меня всё было в порядке: спиртное я употреблял не больше и не чаще, чем это считалось допустимым, а в остальном у начальства было устойчивое положительное мнение о моих твердых моральных устоях.

С командными навыками дело обстояло хуже, поскольку программирование меня интересовало, а воспитание солдат и сержантов срочной службы – нет, поэтому я считался хорошим инженером, но слабым командиром. И хотя без этой составляющей армейской службы нелегко было подняться по служебной лестнице, но должности начальника отделения или начальника смены были достижимы.

Но невозможно было избежать членства в коммунистической партии. Поэтому, до наступления двадцати восьми лет, когда наступал предельный возраст пребывания в ВЛКСМ^[14], надо подать заявление и стать членом партии.

Для написания заявления я воспользовался очередной пропагандистской шумихой вокруг личности «дорогого Леонида Ильича Брежнева^[15]».

Желая вступить в члены коммунистической партии, я написал: «в дни всесоюзной вахты в честь семидесятилетия со дня рождения Л.И.Брежнева хочу быть в рядах КПСС».

Получилось неплохо – не банально, да и причина веская. Кому из политработников могло придти в голову сомневаться в искренности порыва молодого офицера встать в общий коммунистический строй в дни трудовой вахты в честь юбилея генсека? Придти, в голову такие мысли, конечно, могли, но кто мог бы сказал такое вслух? За такие сомнения можно было заработать много неприятностей: молодой офицер в порыве энтузиазма рвется в первые ряды строителей нового общества, а кое-кто сомневается.

Поэтому меня никто о причине вступления в партию не спросил, и я стал кандидатом в члены КПСС. Одновременно со мной в партию приняли пять человек. Коллективно отметить это событие предложил Игорь Мишулин, инженер нашего отдела.

Игоря часто спрашивали не является ли он родственником знаменитого Карлсона – Спартака Мишулина. Игорь подтверждал: да, племянник, но – двоюродный. Любопытствующий сравнивал семитскую внешность Игоря с отнюдь не славянской внешностью Спартака и верил, что видит живого племянника великого Мишулина. Если к этому добавить природный артистический талант старшего лейтенанта Мишулина, то всякие сомнения в родстве с артистом исчезали.

Игорь предложил собраться у него дома и считать, что мы отмечаем его день рождения. Так мол, для конспирации.

– Правда, – добавил он, – за прошедшие две недели мы уже два раза отмечали мой день рождения, но ничего – еще раз отметим.

По такому поводу я переделал Роберта Бернса и написал длинное поздравление, в котором были такие строки:

Спасибо Игорь, друг сердечный,

Что позволяешь ты беспечно,

Свой день рожденья бесконечно

Нам отмечать.

Гулянка по случаю нашего вступления в коммунисты получилась веселая, а расставание с Сары-Шаганом – грустным.

В истории моего перевода в Ленинград родственные и дружеские связи моих родителей сыграли определяющую роль.

В феврале 1949 года, когда папа учился на третьем курсе военно-медицинской академии, состоялась его свадьба с двадцатидвухлетней мамой, студенткой зубоврачебной школы. Познакомил молодых Вениамин Клебанов, папин дальний родственник, который тогда ухаживал за своей будущей женой Сильвой, учившейся с моей мамой в одной группе.

Свидетелями на свадьбе родителей были, естественно, Сильва и Вениамин. Когда же папа закончил военно-медицинскую академию, а Вениамин Самуилович – академию тыла и транспорта, молодые офицеры и их жёны, расставшись, не потеряли, однако, привычки переписываться, а позже, – созваниваться друг с другом.

По истечении двадцати с лишним лет супруги Клебановы осели в Москве. Вениамин Самуилович получил звание генерал-майора и занимал хлебную должность в министерстве обороны, возглавляя снабжение строительных войск Советского Союза. Его жена, Сильвия Александровна, к этому времени стала настоящей генеральшей, что означает уметь польстить и, если потребуется – лизнуть того, кто выше, а от тех, кто ниже, – ожидать и, если надо, то потребовать лести и лизания. Ведь настоящий советский генерал половиной своих служебных успехов должен быть обязан своей жене.

Мой отец к тому времени уже уволился из армии, так и не получив звания полковника. Но, имея в лице Вени Клебанова влиятельного родственника, мои родители задумали с его помощью вытащить меня из Казахстана. И, скорее, даже не с помощью Вени, а посредством его жены, способности которой превосходили возможности её сановного мужа.

Сильва Клебанова, не сделала карьеру в стоматологии. Вместо бесконечного сверления и пломбирования чужих зубов Сильва стала первоклассной, по советским понятиям, портнихой. Но мало было стать хорошей портнихой, важно, чтобы у портнихи были хорошие клиенты. Сильва умела подбирать для себя клиентов, используя служебные возможности своего супруга.

Её муж, Вениамин Клебанов, служил на благо родного отечества с полной отдачей, не чураясь дальних гарнизонов и тяжелой работы. В начале семидесятых годов он уже был полковником и заместителем начальника тыла Дальневосточного военного округа. Во время визита в округ министра обороны маршала Гречко, полковник Клебанов, заменяя своего отсутствующего начальника, грамотно доложил специальный вопрос маршалу и произвел на него хорошее впечатление. Через небольшое время Клебанов стал начальником тыла – заместителем командующего войсками округа, которым был будущий маршал ракетных войск Владимир Федорович Толубко.