Текст книги "Рассудите нас, люди"
Автор книги: Александр Андреев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)
– Я с тобой согласен, – сказал я великодушно. – Однообразен примитивный, лишенный взлетов человек – мещанин в быту, чиновник в своей деятельности: все размеренно, рассчитано, никаких отклонений от нормы, все спокойно, а главное, благополучно. Постоянного счастья нет. Есть постоянное благополучие. Счастье не в обладании счастьем, а в достижении счастья, в движении к нему. Мы с тобой, Женечка, в пути.
Женя потерла руки и засмеялась.
– Вот это верно. Алеша! Мне нравится быть в пути.
– Знаешь, Женя, – заговорил я негромко, – человечество не так уж бедно, если оно смогло создать столько удивительных умов и сердец, столько гениев. Аристотель, Кампанелла, Гомер, Лев Толстой, Линкольн, Циолковский, Эйнштейн, Пушкин... Не хватит вечера, чтобы перечислить всех лишь по именам. И вот, когда я остаюсь один или когда мне тяжело и горько, я незаметно подкрадываюсь в их общество и тихо слушаю. Они учат мудрости, доброте и жизнелюбию. Нет, не навязчивой назидательностью, а примером своей жизни, своей борьбы.
– В следующий раз, когда ты будешь прокрадываться в их общество, Алеша, возьми и меня с собой, – попросила Женя то ли в шутку, то ли всерьез. – Мне тоже бывает иногда и тяжко и горько.
– Ладно, возьму, – пообещал я. – За короткую жизнь они совершают столько всего, что поражаешься, как выдерживает простое человеческое существо! Иные испытали в жизни страшные лишения, муки, но все равно утверждали: «Жизнь прекрасна!» Иные горели на кострах, а провозглашали: «Правда восторжествует!» Двери в будущее, в невиданное открываются людьми настоящими, бесстрашными и, знаешь, беззаветными. Я уверен, что уже расхаживают по земле мои ровесники. Они уже приглядываются, прищурясь, к звездам, уже прикидывают в уме, когда можно будет махнуть, скажем, на Венеру и за сколько времени можно покрыть это расстояние. И горючее для космических кораблей добывают – настоящее, и варят сталь, создают сплавы, которые не горят ни на каком огне, – настоящие, и преграждают путь рекам – настоящие!
– И строят дома – настоящие, – подсказала Женя.
– Да, и строят дома. Будущее-то за нами, трудовыми, Женечка. И главное – на какой лад себя настроить. Пессимисты, например, всем недовольны, все у них мрачно и беспросветно, все осуждают, как будто от этого им лучше жить. Я настроен на другую волну. Я ненавижу зло, корысть, подхалимство, зависимость, душевную бедность. Все это я отчетливо вижу. Но все равно жизнь прекрасна Женя! Счастье вот оно, за углом...
– За каким углом-то, Алеша? – спросила Женя с мягкой иронией.
– За ближним Женя. – Я сам был смущен своей беспорядочной речью.
Женя провела по моим волосам рукой.
– Мечтатель ты мой! Мой настоящий... Только ты способен, находясь в этой норе с единственным окошечком, видеть красоту мироздания и верить, что зло скоро исчезнет. Я согласна с тобой, Алеша: будущее за нами. Но пусть и сегодняшнее будет тоже нашим. Давай жить и наслаждаться сегодня и тем, что у нас есть. Алеша, обними меня крепко-крепко!.. Скорее!..
В это время по коридору, отдаваясь во всех углах, прокатился гул: с улицы ввалилась веселая толпа. Без стука распахнулась наша дверь.
– О, целуются! – воскликнул кто-то, смеясь.
Другой прибавил великодушно:
– Пускай целуются. Вася, затвори дверь!
Женя рванулась от меня, отвернулась, поправляя волосы на висках, досадливо пожимая плечами.
– Наша комната на самом перекрестке, – проговорил я, оправдывая ребят.
– Я ничего, – сказала Женя. Она резко забарабанила в стену.
– Зачем ты так? Они подумают, что-то случилось.
– Ну и пусть! – Она опять застучала.
Вошел Петр.
– Я вам нужен, ребята? – спросил он, входя.
Мы завтра собираемся на каток, – сказал я, – пойдешь?
Петр вопросительно взглянул на Женю. Она поняла значение этого взгляда и чуть кивнула:
– я ей скажу. Она придет.
Петр увесисто хлопнул меня по спине, как бы вкладывая в этот удар всю вдруг нахлынувшую на него радость от предстоящей встречи с Еленой. Затем, потирая руки, ухмыляясь, обошел стол.
– Пировали? Одни. И не позвали... – Налил в стакан портвейна и выпил. – Женя, я за тобой хоть на край света!
– Если на том краю будет ждать Елена, – добавил я. – Удивительно! Даже умные, солидные и мужественные люди, влюбившись, делаются до нелепости смешны и сентиментальны. Стыдно смотреть!
– Гляди, Женя, как он заговорил! А давно ли сам сбросил с себя перья влюбленного?..
Женя молча отвернулась к окну.
– Ты не в духе? – спросил ее Петр.
Она попросила смущенно, не оборачиваясь;
– Петр, скажи ребятам, чтобы не врывались к нам так...
– А... Понял. Скажу, Женя. Обязательно скажу! Это они по старой привычке. – Петр опустился на табуретку. – Сядь сюда, Алеша. Меня зачем-то вызывают в трест. – Резкие черты, затвердев, придали его лицу жестковатое выражение. – Кажется, они назначают меня прорабом. Ты заменишь меня в бригаде?
– Конечно, заменит, – отозвалась Женя, не задумываясь. Она остановилась сзади меня и положила руки мне на плечи.
– Погоди, Женя, не торопись. Надо подумать.
– Чего же тут думать, Алеша? – настаивала Женя. – Ты же справишься.
– Женя смелее тебя, – сказал Петр. – Конечно, справишься.
– С ребятами надо посоветоваться. С Трифоном, с монтажниками, со штукатурами...
– Тебя достаточно хорошо знают теперь. Мы к этому разговору еще вернемся. А ты пока подумай.
– Мы вместе подумаем, – сказала Женя. – Вот я схожу к вам на стройку, посмотрю, как он работает, Алеша мой, и тогда решим. Непременно приду!
ЖЕНЯ: Мое посещение стройки состоялось дня через два после этого разговора. Петр Гордиенко, по каким-то делам задержавшись дома, уходил на работу позже всех, и я упросила его взять меня с собой.
На Боровском шоссе я забежала в продовольственный магазин. Мне ужасно хотелось принести Алеше что-нибудь вкусное. Я долго стояла у прилавка и смотрела на ананасы, желтоватые и шершавые, похожие на огромные еловые шишки.
Стоили они очень дорого. Но соблазн был настолько велик, что я невольно стала подсчитывать свои тощие ресурсы, оставшиеся до получки. Мысленно я урезала немножко от одного, немножко от другого, вычеркнула посещение кино и на выкроенные таким образом деньги купила ананас И еще попросила продавца взвесить сто граммов «мишек». Алеша часто приносил мне «мишек» теперь я ему принесу.
Петр Гордиенко в лохматой заячьей шапке ушанке, надвинутой на самые брови, стоял в сторонке и наблюдал за мной.
– У тебя так азартно блестят глаза. Женя что приходит нелепая мысль; будь у тебя много денег, ты закупила бы, наверно, полмагазина и все это привезла своему Алеше.
– Ты только представь, Петр, – сказала я, – декабрь, снег, мороз, а тут ему – ананас!
– Да, в этом что-то есть, —согласился он снисходительно; мы вышли из магазина. – Игорь Северянин соединял ананасы с шампанским, а Алексей Токарев – с цементным раствором. Железный век рационализма!
Я воскликнула рассерженно;
– Ты совершенно лишен чувства поэзии!
– Время не поэтическое, Женя, – атомное.
Мы сели в трамвай и проехали несколько остановок. Потом мы долго шли по новой, недавно нанесенной на карту города улице. Здесь бурлила такая же суетливая и озабоченна; жизнь, как и в центре: торопились люди, не замечая друг друга, мчались автобусы и машины, мигали промороженные светофоры, во дворах, катаясь с ледяных горок, звонко шумели дети, заиндевелые витрины магазинов раскинулись вдоль первых этажей. Точно улице этой не два года, а сто лет. И возникало впечатление, будто люди вжились тут мгновенно, с жадностью стосковавшихся по жилью, не оглядываясь по сторонам – некогда! Действительно, атомный стремительный век!
Мы свернули вправо, в переулок, и очутились на пустыре. Здесь, наверно, была свалка когда-то. Овраги и бугры сейчас присыпаны снегом. Дорога на этом снегу выглядела черной и маслянистой, снег на ней истолчен скатами машин.
Чудовищной мощи грузовики, гремя на рытвинах, с грохотом проносились мимо. Везли кирпич, железобетонные балки, лестничные марши, трубы, целые квартиры для будущих домов. От их неудержимого хода дрожала земля и по дороге прокатывался гул. А в отдалении возвышались, подобно сказочным утесам, жилые массивы. И над ними – краны, множество кранов!
Мы привыкли к слову «строительство», оно сопровождало и сопровождает каждое наше поколение, и без зрительного ощущения самого строительства уже не волнует – слово обычное, повседневное. И только здесь, в строительном районе, постигаешь смысл и значение этого великого понятия. Как будто расширяются масштабы жизни.
Громадная машина надвинулась на нас и затормозила.
– Женя! – Меня окликнул брат Алеши Семен. – Ты куда? К Алеше? Здравствуй, Петр! Чего грязь месить, садитесь, подвезу. Прыгай сюда!
Сзади, требовательно сигналя, уже торопила другая такая же громадина, и мы поспешно влезли к Семену в кабину. Грузовик взревел и понесся, не разбирая дороги, к строящимся кварталам.
На будущем перекрестке Семен попридержал машину, открыл дверцу и встал одной ногой на подножку – излюбленная поза шофера.
– Вон тот дом в конце улицы видите? – Семен неопределенно махнул перчаткой в сторону возводимых зданий. – Там, пятый этаж закончили, на шестой полезли...
– Кому это ты объясняешь? – спросил Петр, выходя из кабины.
Семен засмеялся.
– Ах да! Забыл. Алеше привет передавай. Женя!
Пока мы, огибая штабеля перекрытий, оконных блоков и красные пирамиды кирпича, добирались до бригады, Петра Гордиенко то и дело останавливали знакомые прорабы, бригадиры и рабочие с других, объектов, зазывали к себе – поговорить.
– Потом, ребята, загляну, – обещал он, не задерживаясь.
Наконец мы достигли цели. Петр завернул в прорабскую на первом этаже, а я по захламленной лестнице стала осторожно подниматься наверх.
На площадке четвертого этажа я приостановилась, чтобы усмирить непонятное и радостное волнение от предстоящей встречи с Алешей, точно мы не виделись с ним целый год. На следующий этаж явзошла не сразу – захотелось взглянуть на Алешу украдкой. Прижимая к груди сумочку с ананасом и конфетами, я шагнула на ступеньку, еще на одну, затем еще – и передо мной открылось пространство шестого этажа. Повернув голову вправо, я увидела сперва Анку, а потом уже Алешу, – он выкладывал внутреннюю стену, – и чуть было не окликнула его сгоряча. Но тут же зажала себе рот варежкой.
Я никогда не видала Алешу на работе, и он показался мне в первую минуту совсем не таким, как дома. В телогрейке, в солдатской шапке с опущенными наушниками – наверху сильно дуло, – в рукавицах, он выглядел каким-то каменным от чрезмерной сосредоточенности. Одна девушка разливала раствор, Анка верстала кирпичи. Он укладывал их точно, спокойным и рассчитанным движением. Правая рука держала мастерок уверенно, раствор швыряла небрежно и в то же время аккуратно, зачищала швы. Алеша ни разу не повернул головы, не оторвал взгляда от рук. Анка на минуту замешкалась, и он постучал мастерком, требуя кирпич, сперва легко, затем громче и требовательней. И опять – размеренные движения: кирпич за кирпичом... Сколько же нужно таких движений, чтобы возвести эту стену, этот дом, эту улицу, чтобы построить этот новый город!.. «Милый мой,– мысленно прошептала я Алеше, – дорогой мой! Ну, остановись, отдохни, устал ведь...»
Алеша не почувствовал моей безмолвной заботы. Он двигался вдоль стены – кирпич за кирпичом, кирпич за кирпичом – в мою сторону. Шарф размотался, шею между воротником и шапкой обжигал ветер. Я, кажется, ощущала эти студеные ожоги, и мне хотелось подышать и отогреть застуженную полоску на его шее.
Вот Алеша поравнялся с лестницей, где я затаилась. Движения его оборвались, рука сделала неверный взмах, и кирпич лег косо. Алеша прижмурил глаза и втянул воздух.
– Ты что? – спросила Анка.
Алеша пробормотал:
– Страшно знакомый запах откуда-то...
Я поняла, что он уловил запах моих духов.
Анна увидела меня и закричала:
– Женя! Гляди. Женя!.. Вон она. Откуда ты взялась?
Я взошла на этаж. Работа приостановилась, и девчонки, побросав свои места, окружили меня. Возможно, я своим появлением внесла небольшое разнообразие в их, в сущности, монотонную работу. Анка не утерпела, чтобы не сообщить новость своему мужу, работавшему на другой половине здания.
– Трифон, гляди, кто пришел!.. – крикнула она. – Иди сюда!
Алеша, улыбаясь, положил мастерок, снял рукавицы и перелез через стену на мою сторону. Он был немного растерян, смущен, обрадован.
– Как тебе пришло в голову приехать? – спросил Алеша. – Как ты нас нашла?
– Меня Петр привез.
– А где он?
– Там, в прорабской конторке.
Подошли Трифон с Серегой Климовым. Потом поднялся Петр.
– Ну, нравится у нас? – спросил он меня.
– Нравится, – сказала я. – Только очень ветрено, продувает насквозь.
– Ничего, – отозвался Трифон, нагибаясь над сложенными ковшом ладонями, чтобы прикурить. – С ветерком-то лучше работается, он дремать не дает. Только поворачивайся. Веселое дело!
– Строителю одна сласть, что зимой, что летом. – Серега Климов, как всегда, был недоволен своей работой, своей жизнью. – Силикатный кирпич, раствор, сырые стены – вот и все наши игрушки. Весело от таких игрушек – смейся. Мне не очень. – Он даже отвернулся. – Есть же такие счастливцы, которые сидят в теплых кабинетах. Эх, и хочется, ребята, посидеть в кабинете, просто беда!
Трифон разочаровал его.
– Не дорос ты до кабинета. Солидности в тебе нет, осанки, тебя за начальника никто не примет. а скажешь – не поверят.
– Я в начальники и не лезу. – Серега засмеялся. – Но в седьмые заместители подойду. Все равно в теплом кабинете сидеть. Сиди себе, перебирай бумажки и покуривай. Чистого воздуха захочется, форточку откроешь, подышишь. А тут от этого чертова ветра и скрыться некуда, везде настигнет... Нет. братцы, надо время от времени меняться местами.
– На твое место никто не позарится! – крикнули ему. – Приплачивать станешь, тогда может, пойдут. Или взятку припасешь...
Я оглядела знакомые лица парней и девушек, обветренные, с растрескавшимися от стужи губами, густо припудренные пылью, и невольно подумала: «Неужели и меня через несколько лет ждет такая же участь и я, как Серега Климов, буду мечтать о теплом кабинете?» Мне вспомнились вдруг Вадим, Аркадий с друзьями. Они показались мне в этот миг мелкими, почти ничтожными с их чванливыми ухмылочками и скептическими словечками в адрес вот этих «работяг», за спиной которых высились жилые массивы без конца и края. Сколько же тепла, уюта и радости для людей создали они своими руками!..
Над головами проплыла на тросе бетонная лестница, и монтажники закричали нам:
– Берегись!..
Рабочие медленно разошлись из-под стрелы. Алеша увлек меня за собой.
– Спустимся пониже, там не так дует.
Петр Гордиенко крикнул вдогонку:
– Женя, про каток не забыла?
– Нет, пойдем обязательно!
Мы забежали в двухкомнатную квартиру на пятом этаже. Здесь было сравнительно чисто и безветренно. Ветер со свистом врывался лишь в разбитую половинку окна и взвихривал серую пыльцу.
– Что я принесла тебе, Алеша, – умрешь!.. – Я вынула из сумки ананас и подала ему. Он взял его в руки, взвесил и покачал головой с осуждением кормильца семьи, добытчика.
– Женька, расточительница!.. – Я заметила, как он проглотил слюну. Глаза его заблестели. – Молодец! – похвалил он и рассмеялся. – Ты просто чудо! Я сейчас сбегаю за ножом. – Как мальчишка, он метнулся наверх и буквально через минуту слетел вниз. – На режь!
Я разрезала заморский плод на тоненькие кружочки, и мы стали их есть, медленно, протяжно, если так можно выразиться. Рот заливала сочная свежесть и удивительный пахучий аромат.
Алеша лакомился, причмокивая, как ребенок, даже глаза чуть смежились от удовольствия.
– Говорят, там, где растут эти ананасы, их едят походя, как у нас картошку, – проговорил Алеша, беря еще один ломтик. – По-моему, врут. Это же пища богов!.. Мы половину съедим. Женя, а половину оставим ребятам.
– Непременно оставим, – согласилась я. – Вот тебе еще один ломтик – и хватит.
Я удивлялась: мама часто приносила домой ананасы, но они никогда не казались мне такими необыкновенными, никогда я не ела их с таким наслаждением, как здесь, в неотстроенном доме, на холоде. Видно, свое, заработанное, приобретенное на собственные копейки, всегда в десять раз вкуснее.
– Хватит. Алеша, – сказала я и спрятала половину ананаса в сумку. – Остальное ребятам... – Я обвела взглядом комнату, где мы находились, небольшую, с двумя окнами и с балконом. – Нам бы с тобой такую квартирку, Алеша!..
– Я уж не раз думал об этом. – Он радостно оживился. – Она ведь совсем маленькая, одна комната шестнадцать метров, вторая – двенадцать. Посмотри...
Мы несколько раз обошли квартиру, заглянули на кухню, в ванную. Мы напоминали детей, с увлечением и верой играющих в «свой дом», и явственно представляли себе жизнь в этой квартире.
– Вот здесь мы поставим кровать, низкую и широкую-широкую, – сказала я, отводя для этой кровати почти половину комнаты – И здесь же поставим шкаф для платья...
– А рядом с кроватью – радиоприемник, – подсказал Алеша, – чтобы можно было включать и выключать его, не вставая с постели.
– Видишь, какой ты лентяй, – упрекнула я, смеясь. – Только бы не вставать! Ну, пускай будет тут, если ты хочешь. А вот здесь мы поставим маленькую кроватку...
Алеша строго взглянул мне в глаза и чуть смущенно и благодарно склонил голову. Он прибавил:
– А в кроватке – крошечная писклявая девочка с черными кудряшками. На кудряшках голубой бант, как радар. Глазки черные, как у тебя. – Глаза его вдруг увлажнились от нежности к той будущей писклявой девочке.
– У тебя тоже красивые глаза, Алеша, – сказала я. – Серые, мягкие.
– Нет, лучше, как у тебя..,
– Она бы ходила за тобой, держась за брюки.
– Я бы таскал ее на руках. Я бы обеих вас таскал на руках.
Из спальни мы перешли в столовую. Определили место для стола, серванта, книжных полок. В кухне поставили холодильник.
– Представляешь, Женя. – оживленно заговорил Алеша. – Летом жара, пить до смерти хочется, а тут, пожалуйста, холодная вода, или квас, или вино. Друзья пришли – на столе холодное вино. Красота, Женька!.. – Он обхватил меня, закружил по столовой, потом вскинул под самый потолок.
Я едва отбилась от него.
– Тихо, бешеный! Надорвешься, силы на кирпичи не останется! Алеша, давай съедим еще по ломтику ананаса?
Он потер руки, предвкушай.
– Я сам хотел попросить тебя об этом, но постеснялся. Давай съедим.
Я отрезала еще по тоненькому колесику. Осталась совсем маленькая частица с зеленым пучочком на конце. Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись – угощать таким жалким кусочком просто несолидно.
– Давай уж доедим все. – Алеша виновато улыбнулся и глубоко вздохнул. – А ребятам отдадим «мишки».
Из столовой мы вернулись в спальню, где должна стоять кроватка с черненькой писклявой девочкой. Я опять огляделась вокруг и, сама не знаю как, разрушила наш сложенный из кубиков домик.
– Может быть, мы уступим эту квартиру другой семье, Алеша? Может быть, у них трое детей, бабушка с дедушкой-пенсионером?
– И живут они в сыром полуподвальном помещении и ждут не дождутся вырваться оттуда, – подсказал Алеша с горечью. – Да, пусть они поселяются здесь.
– Нам ведь и в общежитии неплохо, правда, Алеша? Со временем ты построишь для нас другую квартиру, в другом доме, в другом месте. В той квартире и кроватку для писклявой девочки поставим... – Я не могла больше говорить. Я отвернулась к окну, чтобы Алеша не видел вдруг навернувшиеся слезы – мне до тоски стало жаль расставаться с этим «нашим домом», который мы обжили мгновенно и прочно и покидать который было тягостно.
Алеша безмолвно и печально смотрел на свои руки. Они немало потрудились для того, чтобы кто-то, не знакомый нам, войдя в эту квартиру, сказал, счастливый: «Ну, с новосельем вас, родные мои!»
– Уйдем отсюда, – сказал Алеша и обнял меня за плечи.
Мы тихо вышли из «нашего дома», где провели полчаса, быть может, самой счастливой жизни.
На лестничной площадке Алеша приостановился. Он задумчиво взглянул на рабочих, расхаживающих по шестому этажу, на полет стрелы крана, на контейнер с кирпичами на тросе, потом опять на свои руки.
– Неужели это и есть строительство коммунизма, Женя?
– Наверно, Алеша, – сказала я, поправляя на его шее шарф. – Сначала нужно много всего построить...
– Да, сначала нужно провести большую, очень– большую, и трудную, и черную работу, – сказал он. – И вместе с тем необходимо в срочном порядке перестраивать человеческое сердце на коммунистический лад. Да, да, Женя! Чтобы сердце было горячим, богатым, честным и добрым. И нужно, чтобы таких сердец было много, очень много!.. Тогда на земле не останется ни обид, ни горя... Идем, я провожу тебя до первого этажа...
Я ушла от него взволнованная и грустная. Да, настоящим людям жить намного труднее, чем тем, ненастоящим, потому что настоящие создают, ищут, думают. А человеку, задумывающемуся о жизни и событиях, о будущем, всегда труднее живется. Они настоящие, ответственные перед людьми, перед обществом...
АЛЕША: Вечером в общежитии у порога нашей комнаты собралась толпа. Кроме Петра, Анки и Трифона, тут были Серега Климов с Ильей Дурасовым, «судья» Вася со своими «заседателями», три девушки из соседнего барака.
Шумно топоча, мы вышли из жаркого и душного помещения. Вечер был безветренный, с легким морозцем. Редкие, почти одинокие, невесомо вились снежинки, голубыми искрами вспыхивая в свете фонарей. Женя выставила руку. Снежинка тихо легла ей на ладонь, тут же растаяла, и Женя слизнула капельку кончиком языка. В зимнем пальто, темном, с серым каракулевым воротничком и манжетами, в белом платке, обсыпанном черным горошком, с коньками под локтем, она походила на школьницу, нетерпеливую, беспечную и немножко кокетливую. Женя первой увидела подходивший автобус и побежала к остановке, увлекая остальных.
У входа в парк мы – Женя, Петр и я – задержались, чтобы подождать Елену Белую.
Она примчалась минут через двадцать после того, как ей позвонила Женя, в распахнутом пальто, с непокрытой головой, в одной руке – берет, в другой – коньки. При каждом шаге волосы, сваленные на один бок, взлетали и опускались.
– Совсем задохнулась – так бежала, – заговорила она, стремительно подходя. – Здравствуй, Алеша!
Затем шагнула к Петру.
Они стояли и немо смотрели друг другу в глаза. Петр приподнял руку и убрал со щеки ее прядь волос, белую, в блестках снежинок. И она прижала на миг его ладонь к своей щеке.
– Поедемте на другой каток, – вдруг попросила она. – Пожалуйста!..
Я запротестовал.
– Мы же не одни. Лена. Тут наших половина общежития.
– Ну, хорошо. Все равно уж теперь... – Елена порывистым шагом двинулась в парк. В воротах я заслышал, как она сказала Жене: – Вадим знает, что мы здесь.
– Ну и пусть! Ты же не одна. – В голосе Жени прозвучало беспокойство.
Через несколько минут, выйдя из раздевалки на лед, я на всякий случай предупредил Петра:
– Будем держаться вместе.
– Понял, – сказал он. – Бегите впереди, мы – за вами.
Мимо неслись пестрые, разноликие людские толпы – бесконечная, неудержимая, веселая река, волна за волной. Над катками, над его площадями и дорожками, гремела музыка, то надсадно завывая, то бросаясь в бешеный галоп. Певец хрипло выговаривал на чужом языке непонятные слова песни. Музыка торопила, подхлестывала, гнала вперед, и невозможно было устоять на месте. Мы врезались в самую стремнину этой людской реки и помчались, не ощущая под ногами льда, словно поплыли.
Женя каталась легко, послушно, Она как бы невесомо висела на моей руке. На поворотах чуть отдалялась и снова мягко прислонялась ко мне. Красный свитер плотно облегал ее плечи, черные взрыхленные волосы были слегка запорошены снежной пылью. Я сильнее прижал ее к себе. Она живо отозвалась на это движение, чуть запрокинула голову и засмеялась.
– Тебе хорошо?– Да...
– Мне тоже. Держи меня!.. – крикнула она, отдаляясь и совершая вираж.
Я оглянулся. Позади нас не отставая, широкими и стремительными взмахами катились Петр и Елена.
– Что тебе сказала Елена? – спросил я Женю.
– Ничего серьезного.
– Ну все-таки?
– Вадим знает, что мы на катке. Он, конечно, передаст Аркадию. И тот приедет сюда.
– Ну, и что?
– Будет скандал. Елена боится Аркадия.
– Размазня твоя Елена! Послала бы его к черту!
– Ого, какой храбрый!..
– Что он может ей сделать? – возмущенно крикнул я. – Что вы перед ним дрожите!
– Он что угодно может сделать. Подкараулит, затащит в подворотню – и все. Или бритвой лицо изрежет.
– За это, знаешь, что бывает?..
– Знаю. Елене-то не легче от того, что его засудят. Его тюрьмой не испугаешь. Даже если она замуж выйдет, он все равно не отступится, будет ее преследовать. Что ей делать?
– Нелепость какая-то... – пробормотал я.
Я ужаснулся при мысли, что сейчас, в наши дни есть люди, которые живут под угрозой, и есть люди, которые эти угрозы могут осуществить.
Только сейчас для меня открылся смысл тех страшных слов, которые произнес Аркадий на площади Маяковского. «Чтобы преуспевать в этом мире, нужно выработать из себя подлеца. Чем больше подлец, тем выше он поднимается». И еще одно изречение: «Утопающего – толкни». Теперь я понял, что это была не шутка.
– Елена у Аркадия в плену, – сказал я Жене. – Этому надо положить конец.
– Конечно надо, Алеша. – ответила Женя. – Она надеется на Петра. Она очень в него верит. К ней еще никто так по-человечески не относился, как он. Все видят в ней лишь красивую девушку, с которой– приятно провести вечер, лестно показаться на людях. – и все. Петр увидел в ней человека...
Мы вырвались на набережную. Толпа тут была гуще, валила стеной, чуть клонясь вперед. От карусельного кружения лиц в глазах рябило.
– Давай передохнем немного, – попросила Женя. – Ноги устали.
Я подвел ее к краю ледяного поля.
– Ноги не озябли? А руки?
– Мне хорошо.
Подошли и Петр с Еленой. Она опиралась о его плечо.
Женя попросила:
– Постоим немножко, потом еще покатаемся и пойдем пить кофе.
– Согласен. – Петр предложил мне: – Поищем своих. – Он обратился к девушкам. – Мы два круга отсчитаем – и назад. Только вы отсюда ни на шаг!
Мы побежали, обгоняя катающихся, вдоль набережной. Вымахнули на дорожку, уводящую к прудам. Наших нигде не было.
– Под лед провалились, что ли! – Петр был несдержан, воодушевлен, задирист. – Подо льдом найдем! Эх. Алешка, хорошо жить на свете!.. Возмутительно хорошо!
Я вспомнил недавний разговор с Женей.
– Зря мы их оставили одних...
Петр некоторое время вопросительно смотрел на меня, точно расшифровывая значение моих слов, затем кинулся обратно. Я едва поспевал за ним. На середине дорожки, взвихрив лезвиями коньков ледяную пыльцу, Петр затормозил и обернулся ко мне.
– А в чем дело, Алеша?
– Елену надо спасать.
– От кого?
– Есть такой человек – Аркадий Растворов. Я с ним знаком. – Это – волк. Он грозится ее убить.
– Убить?.. – Глаза Петра расширились. – Ты шутишь?
– Нет, не шучу.
Петр привстал на носки коньков, пробежал несколько метров, чтобы придать телу инерцию. Япогнался за ним...
Еще издали мы увидели возле Жени и Елены незнакомых парней. Я одернул Петра.
– Спокойней..
Елена стояла одной ногой в сугробе и затравленно озиралась по сторонам, поджидая нас. Мы с Петром разорвали полукруг, смыкавшийся вокруг Елены, и встали возле нее справа и слева.
– Почему ты стоишь в снегу, ноги застудишь? – сказал Петр Елене, затем повернулся к парням: – Что вы хотите, ребята?
Их было пятеро, шестой – Вадим. Он разговаривал с Женей, отведя ее в сторонку. На какой-то миг ревность колким морозцем прошлась по сердцу. «Чего он к ней липнет? И чего она не отталкивает его? Улыбается...»
Среди чужих ребят выделялся рослый и статный парень в заграничном свитере, светло-сером, с красными продольными полосами по бокам – Аркадий. Я узнал его по клочковатой бороде. Он чуть подался к Петру.
– Чего хотим мы, это мы сами знаем. А чего добиваетесь вы, нам неизвестно.
Глаза его, оловянно-тяжелые, не мигали, под усами блеснули крупные белые зубы. В медлительности его крылось что-то затаенно-рискованное и стремительное, как в сжатой пружине.
– Я от нее ничего не добиваюсь, – сказал Петр сдержанно и сразу как-то спал с лица, побледнел. – Уходите отсюда, ребята.
– Ты бы полегче, дружок, – миролюбиво заговорил черноволосый парень с жирным обтянутым задом – Кирилл Сез. – К чему зарываться? Лучше решить все по-свойски.
– Что решить?
Аркадий прикоснулся перчаткой к локтю Петра.
– Хочу попросить тебя по-мужски, по-джентльменски: оставь ее. – Он кивнул на Елену. – Я штурмую эту крепость два года. Я хочу на ней жениться.
– На крепости?
– Нет, на Елене, – огрызнулся Аркадий. – И ты нами не мешай.
– Жениться? – удивленно спросила Елена.
– Да, жениться, – повторил Аркадий раздельно.
– Поздно, Аркадий, – заявила Елена. – Когда-то сама просила тебя об этом. Ты отмалчивался. Теперь просить не стану. Теперь уже поздно...
– Жениться никогда не поздно. – Аркадий лениво усмехнулся. – Подумай, Елена. Кто нам мешает? Этот? – Он повернулся к Петру и долго нагло измерял его взглядом. – А ты, приятель, не надейся: так, запросто, ее не получишь.
– Она не вещь, чтобы ее можно было отдавать или получать.
Аркадий все так же нагло оглядывал Петра.
– Впрочем, может случиться, что и получишь, но в разобранном виде, по частям. Прости, Лена, за такую грустную шутку.
Петр шагнул к Аркадию. Я встал с ним рядом. Женя тоже бросилась к Аркадию.
– Ребята, Аркадий, Кирилл, перестаньте дурить. А то я сейчас закричу. Слышите?
Петр приблизил лицо к лицу Аркадия – столкнулись два течения в жизни, два принципа, а может быть, и два мира.
– Не могу понять, с какой свалки вас сюда занесло, такую падаль.
Аркадий, ничуть не смутившись, опять притронулся перчаткой к локтю Петра.
– Еще одно слово, – с угрожающей учтивостью попросил он. – Пожалуйста, скажи одно только слово, и я ручаюсь: оно будет последним в твоей собачьей жизни. Ну, назови меня стилягой, тунеядцем или скажи еще какую-нибудь пошлость
Петр не сводил с Аркадия глаз. Как и я, Петр утопил коньки в снегу возле кромки льда, чтобы твердо стоять на ногах и не поскользнуться, если нужно будет дать отпор. Он казался более спокойным, чем я. Меня била дрожь, в душе закипала ненависть.
– Слова тут излишни, – выговорил я, едва разжимая зубы. – А вот врезать по бородатой морде до зарезу необходимо.
Аркадий опять усмехнулся: он был невозмутим и поэтому чувствовал свое превосходство.
– И на драку согласен. Кто начнет первым? Ты? – спросил он меня. – Прошу. – Он покосился на приятелей.
Вадим затормошил его, пытаясь увести.
– Перестаньте, ребята, – с лихорадочной поспешностью убеждал Вадим; он привел сюда Аркадия и, должно быть, чувствовал себя виноватым перед Еленой и Женей. – Аркадий, прекрати! Нашел место для объяснений...
