Текст книги "Рассудите нас, люди"
Автор книги: Александр Андреев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
– Судить ее! – не унимался Серега Климов.
– Судить, судить!..
Илья и Серега подвели к ней подвыпившего «судью» и «заседателей».
– Подсудимая, встаньте, – пролепетал Вася.
Женя смеялась, ничего не понимая.
– Видишь ли, – пытался объяснить ей «судья», – если мы тебя не осудим и не вынесем приговора, то ты вроде бы не наша, чужая среди нас. Понимаешь? А если же мы тебя осудим и приговорим... то ты вроде уже наша, своя. Понимаешь?
– Я не знаю, за что вы собираетесь меня судить. Ну, все равно. К чему вы меня приговорите?
– К чему-нибудь. – Вася оглянулся на Илью и Серегу. – Например, пять раз поцеловать Трифона за то, что ты нанесла ему обиду.
– А я его и без суда поцелую. – Женя через Анку дотянулась до Трифона и поцеловала его.
Ребята, окружавшие ее, захлопали – оценили
Петр сдавил мне плечо, прошептал:
– Что с тобой, Алеша? На тебе лица нет. Вам лучше уйти. Уходите. Я все понял.
Меня не нужно было уговаривать. Я решительно отодвинул от Жени ребят, точно имел на это право: вспомнил, как они превратили меня однажды в гипсовое изваяние; вкус белой пыли во рту я ощущал до сих пор.
– Уйдем отсюда.
Я взял Женю за руку и сразу обрел какую-то необыкновенную силу.
– Почему, Алеша? Здесь так хорошо...
– Уйдем, – повторил я настойчиво.
Мы протолкались сквозь толпу и вышли из красного уголка. Пробрались вдоль коридора. Женя шла за мной и восторгалась:
– Какие хорошие ребята, Алеша!..
Мы выбежали в темные сени, остановились за дверью и обнялись. Мы стояли так томительно долго, оглушенные, как бы парализованные чувством близости. Входная дверь, открываясь и закрываясь, скрипела на ржавых петлях.
– Ты меня измучил, Алеша, – прошептала Женя. – Скрылся... Не показывался, не звонил...
– Я не смел.
– Ой, какой дурак!..
– Как ты меня нашла? Где встретила Семена?
– Домой к вам ходила. Сил не стало ждать... Семен проводил. Я люблю тебя... Знаешь, Алеша, во мне произошел какой-то переворот, очень сильный. Мне даже страшно делается. Не могу сладить с собой. Обещай мне, что ты не скроешься больше!
– Обещаю, – прошептал я.
– Мы должны видеться каждый день.
– Да. Выйдем отсюда.
– Нет. Постоим еще немного. По-моему, уютней и прекрасней этого места на земле нет.
Горячая волна вдруг ударила меня, перехватила дыхание.
– Ты удивительная. Женя, – прошептал я. – Я не нахожу слов, чтобы выразить, какая ты удивительная!..
– И не ищи, не говори. Обними меня. – Женя уткнулась носом мне в шею. – Мама со мной не разговаривает. Мы поссорились. Из-за Вадима. Нет, это из-за тебя. Мама хочет пригласить доктора, проверить, все ли у меня в порядке по части психики. – Женя усмехнулась. – Конечно, не в порядке – я ведь немного спятила... А мне от этого и весело, и тревожно, и я какая-то сама не своя. Это, наверно, оттого, что я счастлива, что люблю... Я сказала об этом Елене Белой, она так обрадовалась, захлопала в ладоши и поцеловала меня
– Кто это Елена? – спросил я.
– Подруга моя. Я тебя познакомлю, только смотри не влюбись – она красивая, как волшебница.
– Не та ли, к которой Растворов спешил тогда в «Пекин», помнишь?
Да. – Женя горестно вздохнула. – Мне ее очень жаль, Алеша, она так несчастна. Аркадий ей проходу не дает, куда она, туда и он. И она никак не может от него отвязаться. Когда Борис Берзер попытался за ней ухаживать – он тайно влюблен в нее, я это знаю, – то Аркадий остановил его в коридоре и заявил при мне и при Елене: «Слушай, секретарь, если я еще раз увижу тебя рядом с ней, то – я еще точно не знаю, что с тобой сделаю, – но боюсь, что тебе не удастся получить высшее образование и первенство по шахматам унесешь с собой в вечность». И рассмеялся так издевательски.
– Ну и что он, Берзер ваш, согласился с этим? – спросил я.
– Он не очень нравится Елене, вот в чем дело-то. Но Аркадию он заявил, как всегда хладнокровно и с достоинством, что если ему нужно будет подойти к Лене, то его не спросится, потому что не боится... А Елена просто не чает, как от него, от Аркадия, отстать...
Из помещения вырывались песни, когда туда входили, и снова глохли, прихлопнутые дверью со скрипучими петлями. Казалось, люди протяжно и громко вздыхают.
Я проводил Женю до дому. Возвращался в пoселок пешком – некуда было торопиться...
Возле барака посидел на скамеечке. За березовым лесом начинался рассвет. Редкая белесая дымка кралась к городу, тесня ночную мглу.
ЖЕНЯ: Раньше, совсем-совсем недавно, я была очень спокойной, до удивления спокойной. В душе стояло тихое и чистое озеро – ни один камешек не падал в него, не колебал...
Елена Белая, оглядывая меня зелеными глазами волшебницы, лишь разводила руками:
– Ты, Женя, проживешь сто лет: ни одно дуновение жизни не касается тебя. О бурях, вихрях, страстях я даже не заикаюсь! Все это – мимо. Мне бы такой характер!
– Такая уж я есть, – с огорчением отвечала я.
– Это же хорошо, дурочка: вихри и страсти, проносясь, оставляют в душе одни разрушения, хаос, а на лице пропахивают борозды, которые никогда не сглаживаются. А ты всегда как зорька ясная.
Я засмеялась:
– Не воображай, пожалуйста, Лена! Вихри, страсти, хаос... Тоже мне страсти – Кадя Растворов! Начиталась ты старых романов и воображаешь.
Я недоумевала: о чем тревожиться? Будущее мое предопределено. Оно выстраивалось само собой и как бы без моего участия: муж – Вадим Каретин; высшее образование, о котором больше заботится мама, чем я, обеспечено: из Москвы никуда не уеду – мама не отпустит, Вадим не уедет; о нужде и нехватках слышала только от других. Не виновата же я, что так сложилась моя жизнь.
Но вот и на мое озеро налетел если не вихрь, то ветер, погнал волны туда-сюда, – стройность будущего разрушилась. Радостная тревога теснила грудь...
«Свойства строительных материалов зависят от их строения, – читал преподаватель лекцию. – А строение материалов зависит от условий происхождения или от условий изготовления...»
Голос его как-то странно менялся – я все время слышала Алешу.
– Земля, должно быть, чрезвычайно счастлива оттого, что ты по ней ходишь, – сказал он мне вчера.
Я, конечно, высмеяла его за старомодный комплимент: это несовременно. Такие восторги могли изливать герои ,пьес Шекспира перед своими возлюбленными – пятьсот лет назад! Он рассмеялся застенчиво, соглашаясь со мной:
– Да, я, кажется, перехлестнул!..
Я не удержалась и поцеловала его прямо на улице, на глазах у прохожих. Я не сказала ему, что мне удивительно приятны были эти старомодные слова, я даже споткнулась на той самой земле, которая была «счастлива oттoгo ,что я по ней хожу».
Елена Белая приложила ко рту ладонь – рупором в мою сторону.
– Отчего тебе так весело? Считаешь, что с улыбкой легче усваиваются лекции?
– Так, вспомнила кое-что...
Я вынула из портфеля маленькую книжечку, раскрыла ее и пододвинула Елене.
– Прочитай, – попросила я.
Елена пробежала глазами отчеркнутые мною строки: «На вершине горы находится открытая и просторная площадь, посередине которой возвышается храм, воздвигнутый с изумительным искусством. Храм прекрасен совершенно круглою формой. Он не обнесен стенами, а покоится на толстых и соразмерных колоннах. Огромный, с изумительным искусством воздвигнутый купол храма завершается посредине, или в зените, малым куполом с отверстием над самым алтарем. Этот единственный алтарь находится в центре храма и обнесен колоннами. Храм имеет в окружности свыше трехсот пятидесяти шагов. На капители колонн снаружи опираются арки, выступающие приблизительно на восемь шагов и поддерживаемые другим рядом колонн, покоящихся на широком и прочном парапете вышиною в три шага...»
– Что это? – спросила Елена.
– Город Солнца, – ответила я. – Автор Фома Кампанелла.
– Зачем ты мне это дала прочитать?
– Так просто. Интересно ведь... – Я придвинулась к ней поплотнее. – Вечером пойдем со мной, я познакомлю тебя с хорошими ребятами.
– А Аркадий? Разве он отпустит? Я обещала пойти с ним в один дом.
– Скажи, что не можешь. Скажи, нездоровится, или еще что-нибудь придумай. Ведь его сегодня в институте нет. Позвони и откажись.
– Он не поверит. – Елена сжала руки – хрустнули пальцы, на лоб набежала боязливая морщинка. – А звонить бесполезно, дома его нет. Но к концу занятий заявится непременно – опасается, как бы я не ушла с кем-нибудь другим. Ты знаешь его не хуже меня.
Я хорошо изучила Аркадия через Вадима. Их связывала неизменная и неравноправная дружба. И Вадим, натура более слабая, находился под влиянием и в подчинении у Аркадия. В прошлую зиму мы вместе справляли вечеринки. Аркадий веселился бурно, до изнеможения, пил больше всех и не пьянел, был неистощим на остроумные проделки, и вообще в компании без него становилось скучновато. Ребята считали его бесстрашным. Но мне казалось, что бравадой он прикрывал свою трусость. И, как всякий трусливый человек, он, должно быть, был жестокий. Этой его скрытой жестокости и побаивалась Елена. Она как-то сникала вся, когда он медленно прижмуривался, глядя на нее.
– Не понимаю, почему ты перед ним дрожишь! – возмутилась я. – Пошли его к черту!
Елена чуть отвела плечи и взглянула на меня с ласковым изумлением.
– Откуда у тебя такая отвага? Раньше я этого не замечала. Уж не от нового ли знакомства?
Елена определила верно. Алеша – я это теперь знала – пробудил во мне и активность, и беспокойство, и смелость. Хорошо жить, когда за спиной своей чувствуешь надежную опору!..
– Отделаться от Аркадия не так-то просто, – сказала Елена и глубоко-глубоко вздохнула. – Сказала «не люблю», – не поверил: считает, что я кокетничаю, «набиваю себе цену». Да он и не придает этому никакого значения. «Любовь, луна, стихи и всяческая дохлая лирика – мусор, все это – в мусоропровод! Я здоровый и красивый мужчина, ты здоровая и красивая женщина, мы физически подходим друг к другу и должны быть вместе...» Вот его взгляд на любовь. Ты это тоже знаешь. И убежать от него не могу – нагонит, найдет, устроит скандал... Как тут быть, что делать, не знаю. Женя...
Вадим сидел в другом углу и, должно быть, тоже не слушал лекцию, вертелся, ревниво наблюдая за нами.
И еще с одними глазами встречалась я, когда поворачивала голову направо, – с продолговатыми, бархатной мягкости глазами Бори Берзера. Я знала, что Боря влюблен был в Елену давно и, пожалуй, безуспешно и страдал от этого. Сам того не замечая, он смотрел на нее и украдкой и явно, тихо и грустно улыбаясь, – спокойный и начитанный парень в коричневой замшевой куртке с золоченой «молнией» посередине. Сейчас я кивнула ему, и он незаметным кивком ответил мне, как бы давая понять, что при любых обстоятельствах на него можно опереться – не подведет.
В перерыв Baдим протолкался к нам.
– Вы так горячо секретничали, что слышала вся аудитория. О чем шептались?
– Если слышала вся аудитория, – значит, слышал и ты, – сказала Елена. – Зачем же спрашивать? Во всяком случае, не о тебе.
Какая-то жалкая ухмылка появилась на его губах.
– Конечно, я малоподходящий объект для секретов. – Вадим с принужденной развязностью взлохматил нам обеим волосы. – Ваши чувства иных категорий – они парят над облаками, им не до нас, грешных на грешной земле!
Это по моему адресу; какие-то категории, объекты... Зачем все это? Боже мой, каким бесконечно жалким и беспомощным становится человек, когда его разлюбят!.. Безвольные в таких случаях становятся заискивающе-угодливыми и, стараясь обратить на себя внимание, пытаются сделать или сказать что-то оригинальное, умное, а выходит натянуто, скучно и глупо. Волевые, с характером – мстительны и жестоки. И те и другие несчастны...
– Кадя придет? – спросил Вадим Елену,
– Не знаю. Должен прийти.
Мы вьшли в коридор. Вадим, наблюдая за нами, шел следом. Ни в помещении, ни на улице Аркадия не было. Я сказала Елене:
– Иди позвони ему.
От волнения на щеках и на лбу ее расплылись багровые пятна. Как же она его боялась, бесстрашная моя Елена!..
Я позвала Берзера.
– Боря, внуши ей, что она свободный человек. Ей нечего и некого бояться.
– Не могу я с ней спокойно разговаривать. – Боря понял меня сразу, – Во мне все клокочет ох возмущения. – Когда он волновался, то рука его скользила вдоль куртки, и «молния» взвизгивала, расстегиваясь. – Что у тебя общего с Растворовым? Ну что, скажи?!
Елена потупилась:
– Не знаю, Боря. Может быть, я его люблю.
– Неправда! Так не любят. И все это добром не кончится...
– Пойдем вместе позвоним ему, – попросила меня Лена и тут же передумала. – Не стану звонить, просто скроемся – и все. Ох, Женька, толкаешь ты меня на гильотину! Устроит он мне скандал, по его выражению, громче атомного взрыва. Но будь что будет!..
Боря пошутил:
– Атомные взрывы запрещены. Я вас провожу.
По окончании занятий мы вышли из аудитории последними и в коридоре затерялись в толпе. Аркадий не появился, Вадим куда-то исчез, и Елена порывисто обняла меня, подмигнула проказливо.
Мы торопились поскорее выскочить на улицу. Студенты шумно валили к выходу, и в дверях образовалась толчея. Я держала Елену под руку. Вдруг я ощутила встревоженный рывок ее локтя, плечи поднялись, вбирая голову, – она столкнулась лицом к лицу с Аркадием. «Кубинская» борода его встала торчком, как бы ощетинясь, взгляд остановился.
– Ты куда? – Он, видимо, сильно сдавил ей руку, потому что Елена болезненно поморщилась.
– Ухожу, – произнесла она едва слышно. – С Женей...
– С Женей? Куда?
– Нам нужно... По делу...
– По какому делу?
– Мало ли какое может быть дело... – По тому, как Елена тихо и растерянно стала оправдываться, я поняла, что она не уйдет со мной: решимость ее была сломлена. – Ты уж подумал бог знает что...
– Ты никуда не пойдешь. Слышишь, ты?! – Зло блеснули зубы...
От этого блеска даже у меня похолодело на сердце. На Елену же это презрительное «слышишь, ты?!» подействовало возбуждающе – в ней проснулся дух протеста и независимости.
– Пойду, – сказала она. – Отпусти мою руку,
– Не пойдешь.
– Отойди! – Она попыталась оттолкнуть его от себя. Он держал.
Боря Берзер, пробираясь вслед за нами, все это видел. Он заступился за Лену:
– Растворов, мне нужно серьезно с тобой поговорить. Отпусти ее.
Аркадий крикнул ему в лицо:
– Пошел ты к черту со своими разговорами! Нашел время...
Студенты, выходя, теснили нас, что-то кричали. Группа ребят, повстречав Аркадия, замкнула его и Берзера в кольцо и отодвинула в сторону.
Мы выскользнули на улицу и, опасаясь погони, забежали в первый попавшийся двор переждать. Мстительный огонек дрожал в глазах Елены, она выглядела бледной и осунувшейся.
– Идем, – сказала она. – Все равно уж теперь никакие укрытия не спасут.
Мы прошли к Красным воротам, в метро. Мы не разговаривали. Лишь на эскалаторе, съезжая вниз, я поцеловала Елену в щеку – одобрила ее поступок. Она горько улыбнулась.
– Боишься?
Она с грустью кивнула.
– Да.
– И сейчас?
– Сейчас еще больше. Гляди, у меня даже руки дрожат... – Длинные, с выпуклыми ногтями пальцы ее чуть вздрагивали. – Вот трусиха-то!.. Самой противно.
Мы поглядели друг на друга и рассмеялись: улизнули-таки!
На станции «Университет» мы вышли и сели в автобус, который довез нас до бараков. За бараками густели березовые рощи. За ними величественно, ступенчатым розоватым утесом высилось облако. А в небе было столько синевы и радостного раздолья, что, кажется, опрокинься оно на землю, в нем потонули бы все горести, страхи и невзгоды человечества.
Алешу я увидела издали. Он возвращался с работы вместе с ребятами; Петром Гордиенко, Трифоном, Анкой, Серегой, Ильей, «судьей» Васей и другими. Алеша тоже увидел меня, но не побежал навстречу сломя голову, а приблизился не спеша, едва приметно кивнул головой, – показывал свою выдержку и солидность, противный! Ребята обступили нас, и я стала знакомить их с Еленой. Шумные, они притихли.
Елена, сама того не желая, покоряла всех и сама же больше всех смущалась и краснела от этого.
Анка всплеснула ладошками.
– Где только родятся такие!.. – Она по-свойски подцепила Елену под руку.
Трифон сердито выпятил губы.
– Сразу в подружки лезет!..
Елена тоже по-свойски обняла Анку, и обе засмеялись. Смеясь, Елена окинула моего Алешу долгим и проницательным взглядом. Затем взгляд ее скользнул по лицам ребят, рассеянно и чуть свысока: сколько их в жизни промелькнуло и ушло, не отпечатавшись в памяти, и вот новые. И эти уйдут... Взгляд натолкнулся на Петра Гордиенко и задержался, как на чем-то непривычном, что необходимо разглядеть пристальней, и эта необходимость нанесла досадливую черточку между бровей Елены. Ресницы упали вниз. А Петр – тоже противный! – даже и не улыбнулся, строгость сковала его лицо. Очень хотелось, чтобы Елене было среди них так же хорошо и просто, как мне!..
Анка напомнила:
– Что же мы стоим на дворе! Алеша, Трифон, зовите гостей в дом. – Она повернулась к бараку и сделала величавый жест, точно приглашала во дворец. – Идемте, девочки.
– Вам не боязно входить в наш дом? – спросил Петр Елену. – Не поддержать для первого раза?
– От того, чтобы вы меня поддержали, не откажусь. – Елена оправилась от минутного замешательства, и теперь ей все было нипочем.
Анка пробежала вперед и отперла комнату. Петр пропустил нас вперед.
– Располагайтесь кому где нравится.
– Скорее захватывайте лучшие позиции, – прибавил Алеша.
Трифон хмуро мотнул головой.
– Самые лучшие позиции – у стола.
Петр снял с вешалки, задернутой простыней, выходной костюм, прихватил полотенце и вышел.
– Извините, я сейчас, – сказал он.
Я взглянула на Алешу. Он сидел на своей койке присмиревший, как будто сжавшийся от смущения. Ему, должно быть, неловко было принимать нас в такой обстановке. Еще более неловко было ему оттого – я это знала точно, – что никаких заслуг и успехов у него не было и нечего выставить напоказ. Жизненные запросы огромны, а возможности их осуществить почти ничтожны. Это надо понять. Но у него была прочная уверенность в будущем. «Зато есть у него я, – подумала я самонадеянно. – А это уже немало!..» Приятно наблюдать, когда мужественный человек – Алеша ведь очень мужественный – стесняется. Меня охватила нежность к нему – такая, что трудно выразить. «Хороший мой, скоро все изменится, скоро мы будем вместе, совсем-совсем близко!..» Мысль эта родилась неожиданно и поразила прямотой и рискованностью. Я даже зябко поежилась.
– Что ты? – спросила Елена.
– Так, ничего... – Я подсела к Алеше и положила руку на его спину.
Он мягко пошевелил лопатками, давая понять, что обниматься при людях неловко. Я поняла, улыбнулась, но руку не убрала.
В комнате было чисто, опрятно, насколько может быть чисто и опрятно там, где вместе живут трое мужчин. На тумбочках белые накидочки, на столе, в кувшине, – цветы. Койка Анки отгорожена ширмой, жиденькой и ветхой, обтянутой шелком с райскими птицами. Ее купил Трифон в комиссионном магазине. Он сейчас переодевался за ней. Анка куда-то исчезала, что-то приносила, расставляла, раскладывала, готовя чай, и все это проворно, ловко и весело.
– За ними все время нужен глаз да глаз, – скороговоркой объясняла она, разрезая на ломти сразу три батона. – Они как младенцы! За хлебом, за маслом и сахаром не сбегай – голодными насидятся. Утром не разбуди – проспят. Трифона водой бужу. Плесну холодной водой – проснется, а так до него не доберешься. Одно хорошо – слушаются. Беспрекословно. Петр приказал им подчиняться мне. Подвигайтесь, девочки, ближе. Я так рада, так рада, что вы пришли, передать не могу! Хоть немного посидеть в своем, в женском обществе...
Я подумала: какие же это ребята, если жить в их обществе ей не в тягость? И еще я подумала если бы меня назначили распределителем счастья я наделила бы Анку всем, что есть в жизни самого хорошего, за ее неунывающий нрав, за от вагу, за проворные рабочие руки.
Трифон осторожно сложил легонькую ширму – райские птицы взмахнули крылышками и скрылись – и подсел к столу, сосредоточенный, причесанный, даже привлекательный.
Вернулся Петр. Он был в свежей белой рубашке с открытым воротом.
– Как вы себя чувствуете? – оживленно заговорил он, обращаясь к Елене. – Не задохнулись тут у нас, не одичали?
– Что вы прибедняетесь? «Задохнулись, одичали!..»
Я любила наблюдать за тем, как Елена переходила в наступление: рывком головы отбрасывала волосы, ресницы ее почти смыкались.
– Этакое кокетство: смотрите, какие мы храбрые, как стойко преодолеваем трудности – в каких условиях живем и не ноем, сохраняем комсомольский задор и все такое!..
– А чем мы плохо живем? – спросил Трифон Будорагин: Он смотрел на Петра, не понимая.
– Вот именно, – сказала Елена. – Я живу в таком же сарае, только более древнем, времен нашествия Наполеона – в огне не сгорел, проклятый! Одно преимущество – в центре города, на Волхонке. И сплю на бабушкином сундуке.
Анка перестала разливать чай, изумленно вскинула бровки:
– Честное слово? А глядя на вас, никак этого не подумаешь! Вам бы с вашей внешностью в кино играть, а вы на бабушкином сундуке спите. Чудно!..
– Бытовые условия мне не страшны, – проговорила Елена жестко. – Страшно другое: условия бывают хорошие, а человек дрянь – душа его дрянь, помыслы дрянь!..
Петр задержал на ней долгий немигающий взгляд.
В это время, широко растворив дверь, без стука вошел высокий человек с черными тяжелыми глазами. Глаза эти я ощутила сразу; они как-то придавливали взглядом, затяжным, огорченным. Голова клонилась, казалось, от груза волос – темные и взлохмаченные, они искрились свежей сединой.
– Садитесь сюда, Григорий Антонович. – Трифон отодвинулся от стола, и человек этот молча занял его место.
Огляделся, угрюмый, седой, страшноватый.
– О, какое общество! Здравствуйте, милые дамы! – Он улыбнулся и сразу как-то приветливо потеплел весь.
Алеша тихо сказал мне:
– Это начальник строительного управления Скворцов.
Анка подала Скворцову стакан с чаем:
– Спасибо, Аня, – сказал он глуховато. – Люблю, ребята, одаренных людей. – Скворцов обернулся к Елене. – Ваша красота, девушка, – это величайший дар природы, как голос певца, руки и слух пианиста. Разница лишь в одном: они – певец, пианист, балерина – извлекают из своей одаренности материальную выгоду. Вы же доставляете эстетическое наслаждение людям даром. Разница эта в вашу пользу. И боже вас упаси использовать ваш дар в корыстных целях!..
Елена резко подалась к Скворцову.
– Зачем он мне, этот дар! – выкрикнула она. – Он мне мешает жить. Некуда скрыться от липких, жадных и наглых взглядов! Вот вам и красота...
– Вам, должно быть, немало досталось от людей, – проговорил Скворцов негромко.
– Доставалось и достается. – Елена, возможно, вспомнила, как недавно в метро у нее дрожали руки от страха перед Аркадием. —Что смотрите? – с вызовом спросила она Петра. – Ну что?! Рассуждаю не по-современному: век покорения космоса, никаких запретов, никаких предрассудков! А верность и преданность – это ведь, по-вашему, предрассудки. Слыхали...
– Вы лучше, чем я о вас подумал в первую минуту, – сказал Петр и встал.
Поднялись и Анка с Трифоном. Я тоже встала.
– Куда вы, ребята?
– Я в институт, а они в школу. – ответил Петр просто. – Извините...
Елена вопросительно посмотрела на Петра. Она была несколько разочарована, даже задета.
Ничего себе – хозяева! Бросают гостей и удаляются!..
– Не обижайтесь, девочки, —утешила Анна. – У нас ведь занятия.
– Можно и пропустить раз-то, ничего не случится, – подсказал Трифон с тайной надеждой: видно, шел, бедняга, повышать образование без излишнего энтузиазма.
Анка прикрикнула на мужа:
– Замолчи, лодырь ты этакий! На, неси портфель...
– Я бы пропустила. – Елена не сводила глаз с Петра.
– Не могу. – Он снял с гвоздя пиджак, перекинул через руку.
Скворцов задержал его:
– Прораб Иванихин от нас уходит. Я хочу предложить на его место тебя.
– Надо подумать, Григорий Антонович.
Анка испуганно прижала к груди ладошки.
– А как же мы без бригадира?
– Что ты, Аня! У вас столько отличных ребят. Любого ставь – потянет. Орлы! Вот хотя бы Токарев. Чем не бригадир? Молодой, задиристый, со смекалкой. – И спросил Алешу: – Сможешь?
– Он сможет, – вырвалось у меня. – Честное слово, сможет!
Алеша вскинулся, сбросив со спины мою руку. Трифон презрительно фыркнул.
– Он еще мастерок держать в руках не научился.
– Научится, – сказал Скворцов. – Ну как, Гордиенко?
Петр выжидательно стоял у двери и безотрывно смотрел на Елену.
– Что? – спросил он, словно очнувшись. – Разрешите нам подумать, Григорий Антонович. – Петр вышел, уводя с собой Анку и Трифона.
Тонкая понимающая усмешка сузила выпуклые глаза Скворцова: он заметил, как Петр смотрел на Елену и как от необходимости покинуть ее с досадой хлопнул дверью. Помолчав немного, он поднялся, собираясь уходить. Алеша удержал его:
– Посидите с нами еще немного, Григорий Антонович.
Скворцов остался.
– Вообще-то мне торопиться некуда... Токарев, сходи, пожалуйста, за мастером Бабуриным.
– Его нет, он учится вместе с Петром Гордиенко. – Алеша взглянул на заскучавшую Елену и заявил вдруг: – Между прочим, я бы занятия пропустил.
Я ревниво хлопнула его ладонью по лопаткам.
– Вот ты какой! Увидишь красивую девушку, все бросишь и к ней!
– Я – да, к ней. Женя. – Алеша придвинулся ко мне чуть плотнее. – Но Петр, как видишь, по-другому решил. Упорный, черт...
– Я люблю этого парня, – сказал Скворцов. Сумерки, сгущаясь, словно зацепились за его щетину на подбородке, черными тенями осели в глазницах, выделив крупные белки. Кроме того что он упорный, он еще и умница. Поэтому я и уверен, что он скоро вернется: не состоятся занятия, преподаватель заболел или еще что-ни будь в этом роде...
Отодвинув от себя стакан с недопитым чаем, откинулся на спинку стула, сунул в угол губ сигарету.
– Мужество и упорство вырабатываются путем насилий над своими желаниями, – заговорил он, взмахивая тяжелой рукой. – А у наших желаний чаще всего бывает одно направление – на праздные удовольствия. Это не требует ни особых духовных качеств, ни высоких мыслей, ни больших чувств. Плыви себе по течению, поглядывай на зеленые бережки. Против течения способны грести только сильные характеры.
Елена положила локоть на стол, далеко отставив его от себя, подперла щеку.
– Все это слова.
Скворцов помедлил, раскуривая новую сигарету.
– Вы правы, – заговорил он; от дыма сигареты слова его казались дымными и горькими. – Рассуждать, давать оценки людям, поступкам, критиковать – легко, даже приятно. Труднее, конечно, создавать. Ох, как это трудно – создавать!.. Ты не пьешь? – спросил он Алешу.
– Нет.
– И не надо. Когда жизнь нанесла мне нокаут – было такое время, – я растерялся. Я стал пить – от страха. Пил страшно, безудержно, до скотского состояния. Отовсюду выгоняли... Потом бросил – надоело. Надоело, и все!.. Перестал ощущать мир. В голове, в глазах, в сердце – дурман, муть и больше ничего. Перестал различать звуки, краски, запахи – мир исчез навсегда. Бросил пить, и все вернулось: звезды, запах сирени, лунный трепет на воде, звучание музыки. Шопен... Вы любите Шопена? Изумительный музыкант. А как смеются дети, Алеша?.. Все это я услышал и увидел недавно. А десяток лет был просто выброшен из жизни... Мне уже за сорок, а биография моя уместится на четвертушке листа бумаги. Светлых пятен в ней немного – время детства и война, годы великой встряски. Жестокие и пользительные годы!.. Я это говорю вам для того, ребята, чтобы вы ценили жизнь со всеми ее неурядицами, со всеми трудностями и цеплялись бы за каждый ее день, за каждый час – руками, зубами, всем своим существом... И за хороших людей надо держаться. Встретил хорошего человека и не упускай, держись за него...
Елена поморщилась и вздохнула, с упреком взглянула на меня, точно спрашивала, зачем я ее сюда привезла. Она тосковала оттого, что не могла отделаться от Аркадия, что ожидало ее бурное, мучительное объяснение с ним, что предстояло нести наказание за свой поступок, а какое это будет наказание – неизвестно. Действительно, зачем я ее притащила с собой? Это для меня здесь лучше, чем в родном доме, – здесь Алеша, вот он, рядом, я ощущала тепло его плеча. Елене все это чуждо. Я даже почувствовала свою вину перед ней...
– Лена, хочешь, пойдем куда-нибудь все вместе? В кино или в парк? Потанцуем...
– Я прошу вас подождать, – сказал Скворцов. – Скоро придет Петр.
– Кино надоело, – лениво проговорила Елена. – Все одно и то же: герои для вида поссорятся из-за пустяков, для вида помучаются, а потом обязательно обретут согласие, мир и счастье. И на танцах тошно. Молодые люди с прилизанными волосами танцуют с серьезными, даже скорбными лицами, точно выполняют какую-то важную обязанность. Мыслители со щепоткой мозгов в черепной коробке! А девчонки млеют под музыку. Смотреть на это со стороны, да еще в плохом настроении, ужасно...
Скворцов нетерпеливо завозился, громоздкий и какой-то мохнатый в сумерках.
– Скажите, Елена, – я хочу понять, – почему вам скучно? Молодая, красивая...
– Не знаю, – отозвалась Елена резко. – Добрых и сердечных людей мало, вот в чем наша трагедия. Зато мерзавцев хоть отбавляй. На каждом шагу. Если бы я могла, если бы мне дали такое право, то я душила бы их. Без всякой жалости! Удивительно: человечество совершило такой трудный путь к своему совершенству – через века! А подлецов не убавилось, они увеличиваются в геометрической прогрессии.
Я незаметно надавила ей колено, чтобы она не наговорила еще больших резкостей. Но она отшвырнула мою руку:
– Знаю, что говорю.
Скворцов произнес задумчиво;
– Добрых людей мало... Странно! А может быть, вы их не в той стороне ищете? Может быть, проходите мимо них, не умеете замечать?
– Может быть.
– Вот, например, Гордиенко. Присмотритесь-ка к нему. Это человек простой и в то же время сложный. Отличный строитель, учится на третьем курсе института... Не «работяга», по выражению некоторых чванливых молодых людей, а творец – извините за громкое слово – с большой задачей в жизни, с высокой целью. Прикажи пробиться к звездам, или в морскую глубь, или повести в атаку батальон – поведёт, пробьется, приказ выполнит. А в остальном – чувство прекрасного, поэзия, музыка, – этом он вам не уступит. И женщину чтит превыше всего на свете. Это я знаю точно...
– Что и говорить – идеал, – обронила Елена тихо, с издевкой.
– Если хотите, идеал, – согласился Скворцов. – Я это говорю только потому, что вы мне тоже нравитесь... А вообще, девушка, для собственного утешения думайте, что грусть и печаль – большое духовное богатство!..
– Такого богатства, печали и грусти, у меня девать некуда. Миллионерша! – Елена усмехнулась невесело. – Пойдем отсюда Женя.
Рывком распахнув дверь, вбежал Петр Гордиенко, встревоженный и запыхавшийся. Увидев всех нас в сборе, он облегченно вздохнул, включил свет.
