Текст книги "Рассудите нас, люди"

Автор книги: Александр Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Я не удерживал ее: намеки или откровенные просьбы о новой встрече казались мне мелкими в этот миг. Я молча провожал ее взглядом, все сильнее ощущая в груди, возле сердца, холод и пустоту.

На середине мостовой Женя еще раз задержалась. Склонив голову, произнесла шепотом – я отчетливо услышал каждый звук:

– К 9-95-20. Запомните?..

Еще бы не запомнить! Это не Женя сказала мне – сама Судьба.

Проснувшийся голубь затоптался на карнизе, роняя приглушенный сердитый клекот.

ЖЕНЯ: Дубовая массивная дверь открылась с трудом – я очень устала. Эту проклятую дверь в детстве мы отворяли коллективно: навалимся' всей толпой и высыплемся прямо на тротуар.

Я прошмыгнула мимо спящей лифтерши и по лестнице взбежала на свой этаж. Ключ в замке повернула очень осторожно, почти беззвучно – напрактиковалась! – и так же бесшумно протиснулась в узенькую щелочку. Шире открывать не надо: заскрипят петли.

В полутемной передней на полу лежала косая полоска света, падавшая из моей комнаты. Я прислушалась: было тихо, просто мама позабыла погасить лампу. Я уже приподнялась на носки, чтобы пройти к себе, и в эту секунду светлую полосу закрыла черная тень: передо мной стояла мама, неподвижная, как статуя, величественно задрапированная в длинный халат. Как знакома мне эта мраморная недоступность!..

– Что это значит? – спросила мама, зажигая в передней свет.

Застигнутая на месте, я держала в рунах сумочку и босоножки.

– Каблучок сломался, – пожаловалась я.

– Ты шла босиком?– Да.

– Хоть капля соображения осталась в твоей голове?! Пройди в ванную и поставь ноги в горячую воду. Ты, кажется, давно не валялась в постели!..

Я хорошо знала, что противиться ей в такую минуту по меньшей мере опрометчиво, и послушно проследовала в ванную: нужно было, чтобы гнев ее перешел в заботу обо мне. Я присела на скамеечку и опустила ноги в таз с горячей водой.

Мама нависла над моей головой, как само Правосудие.

– Где ты была? – спросила она ледяным тоном.

– Гуляла,

– До четырех часов утра?

– Ну, мама...

– С кем ты была?

Япромолчала.

– Я спрашиваю, с нем ты гуляла и где? Вадим приходил два раза. Он сказал, что ты от него скрылась. С кем ты скрылась?..

– С одним... человеком.

– Что это за человек? Ты его давно знаешь?

– Раньше не знала, а теперь знаю. Сегодня  познакомились.

– Докатилась!.. Начала знакомиться на улицах.

Мама, всегда такая выдержанная, вдруг испугалась. У нее даже голос осел: должно быть, чутьем матери уловила в этом знакомстве опасность для меня, а значит, и для себя.

– Не на улицах, а в парке, – поправила я ее.

– Все равно. Вы были до утра в парке?

– Мы ходили по улицам... Ну что ты в самом деле, мама! Я же не маленькая...

Чуть приоткрыв дверь, в ванную просунула голову Нюша, моя нянька, заспанная, ворчливая, с непокрытыми волосами. Заступилась – она всегда за меня заступалась.

– Что ты к ней пристала? Видишь, умаялась девчонка...

Мама резко обернулась к ней;

– Не вмешивайся, когда тебя не просят!

Нюша, конечно, не устрашилась.

– Да уж как же! Тебе только дай волю. А я не дам. Не дам насильничать над девчонкой. Не дам, и все! Она – мое дите.

– Поразительно, – сказала мама удивленно. – В своем доме нельзя слова сказать.

Нюша спросила меня участливо:

– Поесть-то принести?

– Ладно, – сказала мама. Она сорвала с крючка розовое мохнатое полотенце и бросила мне на колени. – Вытирай ноги и – в постель. После поговорим. Во всяком случае, для тебя будет установлен режим... Отныне без разрешения – ни шагу.

Жар от ног разлился по всему телу, в голове зашумело, как от вина, стало весело, и я опять могла кружить по всему городу – усталости как не бывало. Режим!.. Это мне-то режим!.. Милая, смешная мама!.. Я же ни в какие режимы не уложусь... Жаль, что она из-за меня не спала всю ночь. Это Вадим устроил переполох. Если бы не он, все обошлось бы по-хорошему: ушла и ушла. Вадим за меня отвечает... Сейчас, наверное, опять заявится: я заметила, как в сквере за деревьями мелькнула какая-то тень, – конечно, это был он. Караулил.

Едва я подумала об этом, как звякнул звонок над дверью, коротко, робко, будто столкнулись край о край два бокала – так нажимал кнопку только Вадим.

Я впустила его в переднюю, потом провела в свою комнату и чуть не вскрикнула от жалости: лицо его как бы стекло книзу, удлинилось, резко обозначив впадины на висках, тревога загасила голубые глаза – они стали совсем белыми и тусклыми; aккуратная, волосок к волоску, прическа непривычно спутана, рука, державшая пиджак на плече, дрожала, по открытой шее ходил, перекатываясь, жесткий комок, который мешал ему говорить. Вадим, казалось, находился на грани обморока...

Какая я легкомысленная, эгоистичная дрянь. – двум близким мне людям доставила столько беспокойства и боли! Пора подумать о себе серьезно, с замашками «черт побери все!» нужно прощаться.

Вадим смотрел на меня со страхом и осуждением и вызывал во мне невольную злость. Он уже вообразил бог знает что, это ясно... Вот оно: стоило совершить что-то несообразное его понятиям, как тут же появляется взыскательный взгляд судьи.

– У тебя такой вид, будто я должна перед тобой в чем-то покаяться. – Я пододвинула Вадиму стул. – Садись и успокойся. А пиджак повесь, а то он превратится в комок – не разгладишь.

Вадим повесил пиджак на спинку стула, но дрожащие пальцы его по-прежнему искали успокоения, и он запустил их в волосы – непривычный для Вадима жест, – локтями уперся в колени.

– Я чуть с ума не сошел. – проговорил он прерывисто, точно пересиливал подступавшие рыдания. – Когда я прибежал туда, где ты осталась, там собралась толпа... свистки, крики. Дрались какие-то хулиганы – страшно подойти. Чего только я не передумал!.. Куда ты девалась? Разве так поступают?..

– Как? – Жалость к нему пропала, возникло злое, мстительное чувство. – Если у тебя разболелась голова, то сиди дома и глотай порошки, а не ходи на танцы.

Вадим сильнее сдавил виски и глухо всхлипнул.

Я пожалела, что сказала так бесчеловечно, но удержаться уже не могла.

– Испугался, душа от свистков в пятки закатилась. Сбежал. Что со мной, тебе безразлично. Главное – скорее донести маме!

Вадим выпрямился, от обиды на глазах выступили слезы.

– Неправда. Я не испугался и не сбежал. Я искал тебя. Но разве в такой толпе найдешь человека? А маме я должен был сказать – она отпустила тебя со мной... – Вадим насильно улыбнулся и погладил мою руку выше локтя. – Теперь ты дома... – Помолчал немного в нерешительности. – Женя, ты ведь не одна была... С кем? Кто тебя провожал?..

– Муж, – сказала я и удивилась: в этом коротеньком слове почудилась мне какая-то заманчивая и запретная новизна.

Вадим вскочил, подбородок его отвис, еще более удлинив лицо.

– За такие остроты следует отрезать язык! Отрезать и выбрасывать, чтобы он не молол вздора и не отравлял кровь хорошим людям – Он сдавил мне локоть. – Где ты была? Отвечай!

– Пусти. Мне больно.

– А мне? Мне, думаешь, не больно?

Вадим казался невменяемым, сквозь сощуренные ресницы пробился жесткий взгляд. Потом он, оглянувшись на дверь, опомнился и взял себя в руки. Я придвинулась к нему вплотную.

– Какой ты жестокий, «хороший мой человек»! – Я обняла его, присмиревшего, полностью подвластного мне, и прислонилась щекой к его груди. – Если бы твой приговор привести в исполнение, сколько бы женщин ходило немыми!.. Что ты от меня хочешь? Ведь я с тобой.

Вадим по привычке положил руку на мои волосы. Но рука была какая-то неживая, словно каменная, и неуютная.

– Со мной и не со мной, – сказал он с грустью. – Ты меня измучила. Пора тебе бросить кокетство и легкомысленные выходки. Девичья красота – это такая приманка. А люди встречаются всякие... И потом скажи наконец: сколько времени мне еще ждать?

– Куда ты торопишься?

Щеки Вадима зарумянились, голубые глаза потеплели – ожил!

– Вадим, нам долго-долго жить вместе – соскучимся еще, устанем... Давай хоть погуляем на свободе, повеселимся.

Вадим насторожился.

– Странно! Такое впечатление, будто я собираюсь заточить тебя в темницу. Скука и усталость после свадьбы – перспектива не из веселых.

«Зачем я это сболтнула? – упрекнула я себя. – Что это взбрело мне в голову? В самом деле, сегодня это случится или через месяц, через год... Все решено, все выверено, приданое подготовлено, подарки тоже– замужество неотвратимо, как рок. Нет, нет-нет, еще немного свободы, нужно еще покружить по ночному городу, увидеться с тем парнем, Алешей...»

Алеша Токарев вдруг вырос перед глазами, на миг заслонив Вадима. Я испугалась и, чтобы отогнать навязчивое видение, обняла Вадима, поцеловала в губы.

– Все хорошо, мой дорогой, – торопливо проговорила я. – Просто я устала и болтаю всякую чепуху...

– У тебя нет никакой жалости ко мне. Ты знаешь, какое у меня сердце. Оно так болело, думал – вот-вот остановится...

Здоровый, крепкий Вадим любил жаловаться на мнимые болезни, тень инфаркта мерещилась ему: многочисленные тетушки с детства внушали, что он «предрасположен к заболеваниям, легко схватывает простуду, у него слабые легкие и прочее...». Ему хотелось, чтобы я пожалела его...

– Пусть оно утихнет, твое бедное измученное сердце...

Уловив иронию, Вадим отстранил меня;

– Не смейся, пожалуйста!..

Он снял со стула пиджак, перекинул его через плечо, распрямился, чуть выставив грудь, – прежний, всегда помнящий о мужской неотразимости и немножко смешной в своей напыщенности.

– Имей в виду: эта твоя выходка и эта ночь – последние. Если, конечно, ты дорожишь нашими отношениями, если ты думаешь о них всерьез, если готовишься стать моей женой.

Я потупилась, стало скучно от этих «если» Он воспользовался моей покорностью, чтобы показать свою власть: как правило, слабый человек проявляет власть и жестокость над покоренным.

– А ирония и насмешки тебе даром не пройдут. У меня будет время их припомнить...

Я вскинула голову и взглянула ему в глаза: – Вадим, ты сказал что-то очень подлое. Возьми свои слова назад.

– Что?

– Возьми свои слова назад, – повторила я.

Он отступил к двери, плечи его сразу обвисли,внезапный страх опять выбелил глаза.

– И знай: случая припомнить у тебя не будет, не должно быть!

– А что я сказал? Что сказал?..

– Ты отлично знаешь что – не дурачок.

– Ну, прости, пожалуйста. От волнения я потерял над собой контроль... Если мои слова обижают тебя, я их беру назад.

– Спасибо. Теперь иди. Я хочу отдохнуть.

– Но ты не сердишься на меня, Жень-Шень?

– Уже не сержусь. Иди...

Проводив Вадима, я вернулась в комнату, села на кровать и уронила руки на колени. Мысленно заглянула немножко вперед, в будущее, и сразу стало грустно до слез: увезет он меня в свою огромную «академическую» квартиру, до отказа набитую старомосковской рухлядью красного дерева, почерневшей и потускневшей от древности, пыльной и расшатанной. И четыре тетушки Вадима, старые привередливые девы, будут неустанно следить за каждым моим шагом: петь нельзя, бегать нельзя – не девочка. Можно лишь осторожно дышать. А Вадим, я это теперь отлично понимаю, ни за что не даст мне воли; на этого не гляди, туда не ходи, начнет выслеживать да подкарауливать – такой уж у него характер...

Нюша приотворила дверь, бочком пронырнула в узенькую щелочку – она всегда так входила. Принесла горячего молока и два ванильных сухарика, поставила все это на стол, а сама присела на маленький стульчик возле кровати.

– Выпей молока, чтоб горло не заболело. – Она сокрушенно ударила ладонями себя по коленям. – Ну и отличилась ты нынче,, девка. Ума не приложу, как теперь с тобой действовать. Такого за тобой еще не водилось...

– Что вы все причитаете надо мной, в самом деле! – воскликнула я возмущенно. – Подумаешь, преступление – поздно вернулась. Я же не ребенок.

– Ну и не больно выросла, чтобы в такой час являться. Видишь, уже светло... Кто такой этот человек. Женя? – строго спросила Нюша. – Отвечай как на духу.

– Хороший, – сказала я, наклоняясь над ней. Ну, просто очень хороший. Неужели не веришь?

– Верю. – Нюша взяла меня за юбку, чтобы я от нее не отходила, и зашептала: – Они все поначалу хорошие. Все одну сторону показывают – лицевую. А как наизнанку-то вывернешь его, так и ахнешь. Ты слушай, чему я тебя учу.

– Слушаю, няня.

Взошло солнце. Лучи его пронизывали густые кроны деревьев на бульваре, и солнечные брызги радостно окропили стены моей комнаты; листья слегка шевелились, блики на стене дрожали, рябили в глазах и, казалось, нежно звенели.

– Ты, Женечка, и не заметишь, как подпадешь под его власть, – учила Нюша. – Силки расставит, слов ласковых накидает – вот и попалась птичка. Ты небось расхвасталась, из какого ты дома, кто твои отец и мать?

– Очень ему это интересно!

– Вот и зря так думаешь. Теперешние молодые люди только и зарятся на чужое добро, только и норовят, где бы пристроиться получше. Я их знаю, этих молодцов! А ты будь умненькой, не рассказывай ни про квартиру, ни про дачу...

Я вскочила;

– Нюша, ну, как ты можешь говорить такую ерунду! Слушать стыдно.

– А ты слушай, не стыдись, – ответила Нюша спокойно. – Пригодится. И давай-ка, девонька, жить по-мирному, по-товарищески. – Она наставительно и серьезно подняла палец. – Куда пойдешь, когда придешь – доложись, с кем пойдешь – извести. Надо заботиться и о других. Любит она тебя сверх меры, Серафима, вот в чем дело-то, Женечка...

После сегодняшней ночи, я знаю, мама будет торопиться «соединить меня Вадима брачными узами».

Я закрыла лицо ладонями и тихо заплакала от обиды на маму, от чувства своей обреченности – того, что должно произойти, не избежать.

– А если избежать, – сказала я вслух. Эта внезапная мысль словно подбросила меня. Я стала ходить по комнате, остужая щеки ладонями. – Что будет, если избежать? Что в этом такого ужасного, невозможного, а, Нюша?

– Про что это ты, господь с тобой? – встревоженно спросила она, приподымаясь. – Ты что это удумала?..

Мама рывком распахнула дверь.

– Секретничаете! Нашли время. Ложись в постель. Живо!

Я послушно легла, но долго, долго еще не могла заснуть, растревоженная какими-то неясными предчувствиями.

АЛЕША: Прошли два дня. Не прошли, а медленно, переваливаясь с минуты на минуту, проползли, бесконечные и изнуряющие. Я сам себе казался смешным. Перестал есть...

Мать обеспокоенно хлопотала вокруг меня:

– Не заболел ли ты, Алешенька? Не жар ли у тебя?..

– Любовный жар, мать. – Семен, должно быть, не раз испытывал такое состояние и теперь посмеивался надо мной. – Смотря какую любовь повстречаешь, мама. Иная похлеще болезни иссушит. Душа к ребрам присохнет...

Сидеть дома не хватало сил. И вообще я нигде не мог усидеть. Я все время ходил, чтобы унять не то боль, не то неспокойное чувство ожидания чего-то. Потерял покой... Вот когда я постиг смысл этих удивительно простых и человечных слов, казавшихся мне когда-то сентиментальными!..

Я шагал по улицам наугад, куда вынесут ноги. Прислушивался к своему чувству, нежданному и неотвратимому, как беда. Заходил в книжные магазины, бездумно перелистывал книги... Задерживался у телефонных будок... К 9-95-20. Эти цифры жгли мозг. Я звонил три раза, вызывал Женю. Один раз мне ответили, что ее нет дома. Ответ прозвучал твердо, отрывисто, чтобы отбить охоту задавать вопросы. Даже трубка похолодела от такого ледяного голоса. При вторичной попытке уточнили: на даче. В третий раз решили узнать, кто спрашивает.

– Токарев, – сказал я.

– Не знаю такого. Что вам нужно от моей дочери?

– Внимания, – подсказала мне моя не очень богатая сообразительность.

– Однако... – Женщина помедлила в затруднении; ее, видимо, раздражало, что на такое глупое, по ее мнению, желание ничего вразумительного ответить нельзя. – Ничем не могу помочь. Ее по-прежнему нет дома.

К вечеру я выбрался на Бульварное кольцо и направился в сторону Пионерских прудов. Вдоль всех бульваров! Я шел медленно, чтобы глубже и полнее воспринять ощущение, что я иду к ней, к ее дому. Я часто останавливался и разглядывал свою ладонь. На ней как бы хранился отпечаток Жениной руки.

Я пришел к тому месту в сквере, где мы прощались на рассвете, и посмотрел на ее окошко. В нем стояла глухая чернота.

В это время на бульваре появился высокий парень с пиджаком, перекинутым через плечо.. Небрежно посвистывая, он взглянул на окна дома напротив. Постоял немного, размышляя, затем спросил:

– Огня нет?

– Я не курю, – сказал я и отвернулся: бывают минуты, когда никого не хочется видеть, кроме одного человека, который именно в эту минуту необходим.

Парень рассматривал меня с веселым любопытством. Я спросил его:

– Не скажете, который час?

Он, улыбаясь, согнул руку в локте:

– Половина восьмого.

– Спасибо.

– На здоровье. – И вдруг рассмеялся по-свойски: – Ну, как, не идет?

Я с недоумением пожал плечами – не хватало еще откровенничать с первым встречным.

– Они такие, красивые-то. Намучаешься, наволнуешься вдоволь, прежде чем дождешься. Иной раз себя проклянешь за то, что назначил встречу. Да, да. А явится на час позже – слова не скажи, оскорбится, губы надует... Но вы не теряйте надежды, придет. Желаю удачи, дружище! – Он опять небрежно засвистел, пересек мостовую и скрылся за массивной дубовой дверью. Я удивился: бывают же такие словоохотливые жизнерадостные эмбрионы!

Вскоре Женино окно осветилось, точно радостно улыбнулось, мне, и сердце мое сделало бешеный рывок. Дома!..

На пруду крякали утки. Проплывали, тоскуя, среди чуждых каменных стен белые, как облачка, лебеди. Они выглядели здесь по-театральному неживыми. Один лебедь увел меня в дальний конец пруда. Качнув круто выписанной шеей, он развернулся у берега и заторопился назад, точно знал, что отлучаться мне нельзя – могу пропустить момент, когда выйдет Женя.

Я размышлял о том, что парень, который только что жаловался на свою участь, просто чудак, заурядный элемент. Он не понимал, должно быть, что человеческие взаимоотношения были бы мертвы. если бы не было в них страстных ожиданий, волнений, неожиданных встреч, загадочных недомолвок, едва уловимых прикосновений рук, немых, но всепоглощающих, проникающих в грудь взглядов. И как было бы скучно и бедно на земле, если бы все кругом было ясно и несложно – ни трагедий, ни разочарований, ни надежд. И выси и бездны – все должно быть в жизни человеческой...

В это время к подъезду, шелестя шинами, подкралась длинная машина. Из нее вышел военный, высокий, седой. Надел фуражку. Толкнул за спиной дверцу и направился в дом.

С другой стороны из машины выпрыгнула Женя.

– Алеша?.. – Она смотрела на меня долго и недоуменно, словно не узнавая или припоминая что-то. – Как вы сюда попали? Что вы тут делаете?

– Жду вас.

Она недоверчиво склонила голову, и сразу очень красиво обозначились крупные белки ее глаз.

– Это правда?

– Да. Я много раз звонил, но не заставал вас и вот пришел... Я уже третий раз прихожу...

Женя кивнула на мою повязку;

– Все еще болит?

– Немного. Привыкаю глядеть на мир одним глазом. Второй занят разгадкой формулы; «Познай самого себя...»

– Я была уверена, что вы придете... Нельсон... – Улыбка получилась слабой и немножко печальной. – Подождите тут, я скоро выйду. Хорошо?

Я не робел перед ней, как вообще ни перед кем не робел. Но Судьба диктовала мне свою волю, и я слепо и послушно ей подчинялся.

– Смотрите никуда не уходите с этого места! – сказала Женя и побежала через улицу к подъезду.

Я мысленно начертил круг, как это делают мелом на асфальте девочки для своей игры, и в этот круг заключил себя, надежно отгородившись от мира. Громкими толчками билось в груди счастье: сейчас она выйдет, вложит свою руку в мою ладонь, и мы двинемся сквозь гopoд, сквозь годы... Вместе!.. Круг как будто замкнул и приостановил время. Минуты обретали бескрайность вечности... Свет окошка на третьем этаже рождал во мне ликование и тепло. «Кто его зажег, если Жени не было дома? – мелькнуло у меня. – Наверное, мать...»

ЖЕНЯ: В моей комнате находился Вадим – мы сговорились провести вечер вместе. Он сидел прямо на полу, на ковре, прислонившись спиной к моей кровати и вытянув ноги с загнутыми носами ботинок, – излюбленная его поза.

– Давно ждешь? – спросила я, входя.

– С полчаса.

– Сиди, сиди. Я должна привести себя в порядок. Я быстро.

В ванной комнате мама подошла сзади и тихонько погладила мне шею, плечи.

– Куда мы так поспешно собираемся?

Я не могла сдержать усмешки:

– Спроси, пожалуйста, у Вадима.

В зеркало я увидела, как у мамы подозрительно сузились глаза.

– Отчего нам так весело?

– Просто весело – и все. – Я умолчала о том, что внизу, в сквере, ждет Алеша. – Когда прикажешь прийти домой?

– Да уж конечно, не в четыре утра!..

Я накинула халат и зашла в комнату чтобы выбрать платье. Вадим по-прежнему сидел на ковре, на коленях – раскрытый журнал.

– Что ты читаешь?

– «Время больших ожиданий» Паустовского. – Вадим захлопнул журнал, переложив страницы указательным пальцем. – Неслыханное время! – воскликнул он в каком-то восхищенном изнеможении. – Одесса двадцатого года. Бестолковые обыватели, чудаковатые романтики, писатели, репортеры. Ловкие жулики. Безалаберщина. Интересно до чрезвычайности! Человек мог делать все, что ему взбредет в голову. Большое счастье жить в такое время! А тут?.. Человека как личность уничтожает дисциплина, грубый окрик. Прежде чем сделать шаг, я прислушиваюсь, не последует ли окрик: «Не сметь! Нельзя! Не туда!»

– А ты шагай именно туда, куда положено, – сказала я. – Иди с открытой душой. Тогда и окрика не будет.

Вадим застонал:

– Не хочу я, понимаешь, не хочу туда, куда положено!.. До возмущения не хочу!

– А куда ты хочешь, Вадим? – Я надеялась, что он выскажет мне свои заветные мысли. В этот момент мне вспомнились слова Алеши про Город Солнца.

Вопрос мой поставил Вадима в тупик. Он, как всегда в такую минуту, недоуменно замигал, пробормотав что-то о «бесконтрольности».

– Вот и не знаешь, что сказать. Некуда тебе идти. Именно таким, как ты, поводырь нужен, а если хочешь, то и окрик, даже подзатыльник. Иначе натворишь глупостей. Пропадешь... Наслушался у Аркашки Растворова всякого вздора и болтаешь о свободе личности!.. Болтун ты! Живешь без руля и без ветрил. Большое твое несчастье, что ты не знаешь настоящих ребят. Да. да. И может быть, ты был бы хорошим и толковым парнем, если бы не попал в подчинение к Аркадию.

Вадим медленно поднялся.

– Ты ли это, Женя?.. – прошептал он, недоуменно мигая. – Я тебя совершенно не узнаю, хоть убей! Это же чертовски нелепо и смешно, что  ты тут наговорила! Каким ветром занесло тебе в голову такую чепуху?

Неожиданные и резкие рассуждения мои поразили меня не меньше, чем Вадима.

– Я сказала то, что есть, а ты подумай...

Вадим помрачнел.

– О чем мне думать? – спросил он. – И о ком? И кого ты считаешь настоящим? Уж не Бориса ли Берзера?

– И его. конечно.

Вадим вскочил и церемонно, по-театральному поклонился мне коснувшись рукой пола.

– Благодарю покорно. Для тебя он может быть, образец, для меня нет. Круглый отличник, шахматист в замшевой курточке на молниях, тихий и рассудительный парень, секретарь комсомольской организации – какое стечение благодетельных качеств! Все налицо, а лица нет. Правильный, как геометрический треугольник. И пресный. Время для пресного прошло. Сейчас любят, что поострее, с перчиком. Ты это, Женечка, знаешь не меньше моего. Ха! Нашла тоже – Берзер... – Вадим раздраженно заходил по комнате.

– Ты так накинулся на Берзера потому, что завидуешь ему, – заметила я. Мне нравилось дразнить его.

Вадим резко обернулся: '

– Никогда никому не завидовал, поняла? Мне многие завидуют. Да, да! Идеалов нет. Властителей дум тоже нет! Так кому же завидовать? Каждый живет сам по себе.

– Почему ты так разнервничался. Вадим? – спросила я с ласковой наивностью, которая прозвучала уничтожающе. – Очевидно, потому, что ты не прав?.. – Вадим рассерженно фыркнул и повернулся к окну, спиной ко мне. – Знаешь, Вадим, у тебя, кажется, начал проявляться характер.

Он рванулся ко мне, крикнул несдержанно;

– Да, стал проявляться! Да, да! И жалею, что поздно. Тогда я, может быть, не ходил бы в дураках.

– В дураках ходить легче, – сказала я как можно спокойней, не обращая внимания на его тон. – Умному жить хлопотно; осмысливать каждый прожитый день – нагрузка изнурительная.

От этого, говорят, седеют. Тебе седина не пойдет. Так не лучше ли жить на земле не раздумывая? Тогда и не надо будет мечтать о подвигах во имя счастья человечества, которые, по твоим словам, заглушаются в тебе окриками...

Вадим пристально взглянул на меня своими выпуклыми глазами и неожиданно усмехнулся.

– Гляжу на тебя, Женя, и поражаюсь: откуда в таком хрупком создании столько зла и иронии? Ладно, твоя взяла. – Он опять заглянул в окно.

– А тот чудак все еще стоит, ждет...

– Кто?

– Парень один. Девица-то его, видать, надула...

Я выбрала платье, захлопнула дверцы шкафа.

– Куда мы пойдем? – спросила я, не в силах сдержать улыбки.

– Не знаю. Встретим Кадю Растворова – решим...

АЛЕША: Окно на третьем этаже померкло. Через минуту Женя выбежала на улицу.

Сзади нее шел тот самый высокий парень с пиджаком через плечо, с которым я полчаса назад разговаривал. Теперь мне волей-неволей пришлось разглядеть его. Русые волосы кудрявились на его висках. Щеки округлые и тугие. Такие же тугие и румяные, с глянцем, губы маленького рта изогнуты обиженно. Ледяные выпуклые глаза прикрыты в прищуре. Женя представила:

– Вадим Каретин.

Он осмотрел меня, чуть откинув голову. Затем, словно осененный догадкой, перевел взгляд на Женю и два раза понимающе кивнул.

– Очень рад, – сказал Вадим с принужденной любезностью.

Рукопожатие его было цепким и отрывистым. Мое появление Вадим воспринимал как непрошеное вторжение в его «владения» и сейчас, я видел это, искал способа, чтобы отразить это вторжение, отстоять Женю. Оба мы испытывали неловкость. Приятельский тон, какой возникает при встрече двух ровесников, мы, не сговариваясь, отвергли.

Девушка наблюдала за нами. Озорное любопытство затаилось и дрожало в уголках ее губ.

– Алеша поступает в наш институт, – сказала Женя и подергала Вадима за пиджак – предлагала идти.

– Запаслись крепкими надеждами? – спросил Вадим с насмешливым намеком. – Глаз потеряли не в борьбе ли за место?

Я покосился на Женю.

– Так точно. Именно в борьбе за место.

Женя, смеясь, привстала на носки, точно шла по жердочке над кручей, – ее веселил наш словесный поединок. Вадим уловил в моем ответе некую тайну, связывающую меня с Женей, насупился, тугие, глянцевитые губы подобрались.

Мы вышли на Садовое кольцо. Простор улицы раскинулся перед нами.

– Куда же мы пойдем? Может быть, посидим в «Пекине»? Туда и Кадя Растворов с Еленой придут.

Вадим, как тот парень в парке, положил руку на шею Жене. Привычно, по-хозяйски. В этом жесте было что-то оскорбительное для Жени, и я готов был вступиться за ее достоинство и скинуть пятерню с теплой и нежной шеи. Женя поняла это и осторожно отвела руку Вадима.

– Мне в ресторан не хочется, – сказал я.

Вадим истолковал это по-своему:

– Финал ужина я беру на себя.

– Все равно. Не имею права.

– Вы хотите сказать: денег? Я это понял.

– Деньги еще не все. Нужно иметь, кроме того, и моральное право на посещение таких мест,

Вадим взглянул на меня своими выпуклыми глазами и ухмыльнулся:

– Ого!.. Это уж что-то идейное. На уровне статей «Комсомольской правды» о стилягах и прочее. Окрика боитесь? Ну, а на то, чтобы дышать воздухом, есть хлеб, смеяться, – тоже надо иметь право?

– Ресторан – не хлеб. Это расточительство времени и денег, и часто не своих. На такое расточительство обязательно надо иметь право, если вообще существует такое право.

Я не знал, на чьей стороне Женя. Черные, взрыхленные волосы ее с завитками на лбу чуть-чуть шевелились.

– По-вашему, Алеша, зайти в ресторан поужинать, даже выпить бокал вина, зазорно?

– Нисколько! – воскликнул я. – Каждый поступает так, как ему нравится. Просто я не выношу пьяных рож, багровых, распаренных, потных. Вы замечали, как водка деформирует человеческие лица?

Некоторое время мы молча двигались к площади Маяковского. Мимо проносились машины и пропадали в тоннеле, играя красными огоньками. Оттуда, из подземелья, вымахивали встречные. Посередине площади, развернув прямые плечи, расставив ноги, стоял на граните бронзовый поэт.

– Вы работаете? – заговорил Вадим, обращаясь ко мне.

– Он недавно из армии вернулся, – пояснила Женя.

– А-а!.. – протянул Вадим. – После десятилетки провалиться изволили?..

– Вы опять угадали. – согласился я.

– Но мысль о дипломе точит душу, как червь? – Вадим качнул головой и тут, же прислонил ладонь к прическе, не отделился ли волосок от волоска. – Как будто все счастье в этом несчастном дипломе!

Я вопросительно посмотрел на него.

– я понял ваш взгляд и отвечаю: не с великим энтузиазмом сражаюсь за диплом. Нет !С курса на курс переползаю с длинными хвостами...

– Вадим!..

– Я ничего не скрываю, Жень-Шень. Все мои родичи ученые. Они хотят сделать и меня ученым – создают династию Каретиных. И наверняка создадут. После института останусь в аспирантуре и так далее. Но если есть династии ученых, артистов, то должны быть и династии рабочих – скажем, столяров, сапожников... Но всех почему-то тянет в инженеры, в профессуру!..

Я не обиделся на него. Этот парень с лицом херувима показался мне забавным.

– В династиях я плохо разбираюсь: из династий знаю лишь одну – Романовых. И то слабо... Впрочем, могу вам сделать предложение, Вадим: возьмите на себя роль родоначальника династии, скажем, обувщиков. Не исключено, что это будет самая прославленная и почетная династия. Женщины будут вас превозносить за изящную обувь... Как вы на это посмотрите? Там и хвосты не станут беспокоить.

Вадим часто замигал.

– Обувщиков? Не гожусь я в родоначальники. Роль продолжателя рода едва тяну.

Мы остановились возле метро. Среди серых квадратных колонн на ступеньках и у входа в зал имени Чайковского толкались молодые люди. Одни поджидали своих подружек, другие искали «лишний билетик» в концерт, третьи заняли места для обычного вечернего времяпрепровождения и случайных знакомств.

– Живете вы. Вадим, сегодня, а мыслишки достаете из какого-то бабушкина сундука, – сказал я, продолжая разговор. – Они давно слежались и заросли паутиной...

– У него четыре тетушки – старые девы, – не без удовольствия вставила Женя и отвернулась, чтобы утаить усмешку.

Вадим понял, что говорил неумно, и, прикрывая неловкость, с досадой оборвал Женю:

– Оставь моих тетушек в покое! – Он повернулся ко мне. – Я рассчитываю, что вы способны понимать юмор.

– Вполне. Моя мать, малограмотная женщина, с детства прививала мне и моим братьям простую заповедь: старайтесь делать людям добро, приносить пользу. Пользу! Образованный человек обязан приносить пользы больше. Пусть этo замечание не покажется вам юмористическим...

Назад к карточке книги "Рассудите нас, люди"