Текст книги "Три стороны моря"
Автор книги: Александр Борянский
Жанр:
Эпическая фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)
Пока что он выкупил себя своими подвигами.
Даже совершая великое, смертный пребывает в лапах необходимости. Даже великий из смертных.
* * *
Двое шли по пыльной дороге к городу. Дорога была пуста, сопровождающих они не взяли. Да и города никакого в конце не предвиделось – так, логово зверя.
Парис шагал весело.
Ба-Кхенну-ф устал, на ходу мучительно думал и потому отставал.
Он сомневался. Решение взять Париса с собой пришло в какой-то дурацкий миг, в час помутнения разума, но он осуществил его, и вот – они шли вместе по пыльной дороге.
Что он станет делать, когда они дойдут? Корабли сушат бока на берегу. Привет вам, басилевсы Тиндарей и Менелай, отец и муж. Путники просят гостеприимства.
Если Парис увидит Елену, ту, спартанскую, тогда все пропало. Зачем же Ба позвал его?
Еще на корабле он перебирал в голове возможные продолжения. Передать свою Елену Парису прямо на берегу или даже оставить Париса на острове, привезти ее к нему, а уже затем просить гостеприимства в Спарте и решать дело с женой младшего Атридеса. Так было бы разумнее всего. Однако Ба не мог смириться с мыслью, что свою девушку он Парису отдаст, а Елену по какой-то причине украсть все-таки не удастся. Для чего в таком случае дарить троянцу лучшее?!.. Сначала надо убедиться, что в Спарте задуманное свершится.
Он предполагал отправиться к басилевсу в одиночку и там увидеть, как повернется с Еленой. Но в доме басилевса должен побывать сын Приама. Через время, когда сила морских разбойников, возглавляемых данами, прибудет к стенам Трои-Велуссы, у Атридесов не может присутствовать и тени сомнения, что в доме Менелая был именно Парис. Назваться его именем несложно. Но надежности нет… Прежде Ба рассчитывал подменить и Елену перед Парисом, и Париса – собой – перед Менелаем. Но в последний миг он позвал троянца.
Со слугами Атона план воплощался более предсказуемо. А тут… Тут придется вспомнить пирамиду Хуфу. Ба-Кхенну-ф бросил думать и остаток пути собирал себя в знак чистого действия – анкх.
Иди, побеждай… вернуться, когда она выросла до небес… Проиграть, забравшись в самую глотку к народам моря… Если ты позволишь себе ошибиться, дальше дни потянутся хуже смерти.
Он закрыл глаза, призвал волю, напор, удачу – есть ли что-нибудь из этого? – открыл глаза. Сын Приама шагал впереди.
Вдали показалось строение, длинное и приземистое.
– Привет басилевсам Менелаю и Тиндарею. Путник благородного происхождения просит гостеприимства.
Страж ворот свистнул, рядом с ним возникли еще двое. Все они смотрели на благородных путников одинаково неприветливо.
– Кто такие? – спросил наконец страж ворот, медленно и тяжело оглядев сперва Ба, потом Париса.
– Странствующий по свету царевич Парис, сын правителя царства Трои и Илиона премудрого Приама.
Парис молчал, говорил Ба-Кхенну-ф. С характерным хеттским придыханием.
Страж обернулся, они о чем-то поворчали друг с другом.
– Басилевс Менелай гуляет, – произнес страж.
– Где гуляет? – не понял Ба.
– В южных морях.
Ба и Парис переглянулись.
– Мы просим гостеприимства у дома басилевса. Мы много слышали о данах. И о доме Атридесов.
Страж опять обернулся. Один из трех не торопясь побрел в глубину двора от ворот.
– Он спросит, – сказал страж.
Ба и Парис отошли на несколько шагов.
– Не самое доброе место, – произнес царевич.
– Троя приветливей, – согласился Ба.
Он проверил свой пояс: там по-прежнему ждали умелого хозяина маленькие мешочки с травой забвения, и с травой ликования, и с травой сна, и с травой мужской силы. Это было его оружие.
Ба взглянул на Париса. Парис не знал, кому принадлежит женщина, которую якобы обещала ему Афродита. А может быть, знал. Может быть, сестра ему рассказала и наговорила сверху на три слоя дырявых шкур. Прекраснейшая из женщин заключена в этом доме – вот что знал наверняка царский сын Парис.
Он не должен успеть ее увидеть – вот что знал точно Ба-Кхенну-ф.
Ба перевел взгляд на стражей. Если они свистнут, сзывая подмогу, неторопливо подойдут и без лишних слов забьют путников дубинами, он, пожалуй, не очень удивится.
– Входите.
Это вернулся страж, который ходил к хозяину. Назвать место, где они находились, городом ли, крепостью ли было невозможно. Просто дом, большой и некрасивый, как приличествует дикарям. Первобытный дом имел имя – Спарта.
Они шли, и провожатый наставлял:
– С басилевсом говорите почтительно. На вопросы отвечайте правдиво. Оружие оставите мне.
– Басилевс нас боится? – не выдержал Парис.
Страж даже не взглянул на него.
– Таков закон.
Потом они долго сидели в пустом зале.
– Неужели здесь может быть что-то красивое? – спросил Парис после долгого молчаливого ожидания.
Наконец к ним вышел человек возраста Рамзеса. Борода его начинала седеть. С некоторых пор всех людей старше себя Ба сравнивал с Рамзесом Великим. Пока что Великий Дом выиграл все сравнения.
– Кто из вас сын царя?
– Я, – сказал Парис.
– Какой страной правит твой отец?
– Троей и Илионом.
– А-а… Это тот город, который некогда взял Геракл.
– Меня тогда еще не было, – сказал Парис.
– Конечно. Ты молод.
– Если бы я уже был, Геракл не взял бы город.
– Ты самонадеян. Геракл был велик, ему ничто не могло противиться. И я тоже. – Он помолчал. – Меня зовут Тиндарей, я басилевс Спарты.
Вошел слуга. Началась трапеза.
В горшках подали похлебку. Ба-Кхенну-ф попробовал и понял, что сила воли уже не понадобится когда-то после. Вся сила воли нужна сейчас, иначе он это кушанье не осилит и хозяин дома будет оскорблен.
Вино принесли, изрядно разбавленное водой. Впоследствии Ба-Кхенну-ф узнал, что даны вообще не пьют неразбавленное вино, но тогда первый глоток его удивил.
– О Тиндарей, мы много слышали о редкой красоте твоих дочерей, – произнес Ба заготовленную заранее фразу.
– Конечно, они красивы. Будь по-другому, их не взяли бы в жены лучшие мужи Ахайи.
– Муж Елены – Менелай, – сказал Ба. – А второй?
– Муж Клитемнестры – сам Агамемнон, глава Атридесов. Она живет с ним в Микенах. Две сестры – два брата, все достойны друг друга!
– А можно увидеть твою дочь Елену? – вдруг спросил Парис.
– Жена не выходит к незнакомцам, когда мужа нет дома.
И едва Ба услыхал ответ, у него отлегло от сердца. Он даже не сумел сдержать улыбку радости.
– Напрасно улыбаешься, странник. Мы, народ данов, соблюдаем обычаи.
– Это очень похвально, – произнес Ба-Кхенну-ф. – Это действительно похвально, о Тиндарей, басилевс Спарты.
Трапеза не была ни щедрой, ни веселой. Спать их положили в одной комнате, устлав пол шкурами.
Ночью Ба думал. Он пытался определить бога, в которого верит, и силу, которой служит. То, что он для себя выбрал, как оно называется? Особый путь, узкий и сложный. Или, проще: предание себя, передача себя чему-то высшему. Он, Ба-Кхенну-ф, есть человек, предавший себя единому богу, и нет для него больше богов, кроме этого бога. Его ведет по жизни высшая власть…
Выждав время, Ба разбудил Париса.
– Только тихо! – заговорил он ему на ухо. – Я все сделал для тебя.
– Что?
– Я все для тебя сделал.
Они бежали по той же пыльной дорог ночью. Парис бежал хорошо, легко. Ба приходилось трудно.
– Погоди! – кричал он, и лишь голос был способен догнать приамова сына. – Не забывай, этой ночью я ведь уже бегал здесь.
Она ждет тебя на моем корабле.
Будь ты проклят, счастливец! Будьте вы все прокляты…
Она уже ждет тебя там.
Добежали, домчались! Ба задыхался. Очертания двух кораблей, их округлые бока выделились из темноты.
Ба оставил Париса ждать и забрался на свой корабль.
– Это я, Ба-Кхенну-ф! – громко оповестил он, чтобы во тьме установленная им же охрана не пронзила его копьем.
Девушка спала.
– Вставай! – он принялся трясти ее. – Возьми светильню. И помни: я украл тебя нынче ночью из дома басилевса. Все остальное ты знаешь.
– Я знаю, – покорным эхом откликнулась девушка.
Сердце Ба заболело, но он не остановился. От сожалений избавят скорость действий и новые тревоги.
– Чья ты дочь?
– Тиндарея.
– Кто твоя сестра?
– Клитемнестра.
– Кто твой муж?
– Менелай, брат Агамемнона Атридеса.
– Я украл тебя ночью. Ты согласилась, прельщенная красотой царского сына. Ты видела его тайком. Поняла?
– Да.
– Как тебя зовут?
– Как всегда. Как ты назвал.
– Как тебя зовут? – повторил Ба.
– Елена.
Ба вышел из шатра на палубу и крикнул:
– Эй, Парис!..
Утро. Солнце. Мрачный ясный день.
Море разводило их в стороны, прочь друг от друга. Ба стоял, покачиваясь, на корме и смотрел, как удаляется троянский корабль, как царский сын на прощанье поднял руку.
Спешить с отплытием было незачем, и Ба хотелось оставаться на берегу как можно дольше, но он разыграл спешку, в точности по плану.
«Я вернусь за тобой!» – успел шепнуть он ей напоследок.
Когда?! Неизвестно. Никто не знает. Верь!
Он действительно верил, что вернется, он увезет ее, украдет уже по-настоящему, не из Спарты – из Трои-Велуссы – пусть только война разгорится до предела.
Он обещал. Война начнется.
Само собой, Парису она понравилась. Парис дождался дневного света – и поразился экзотической красоте девушки. Само собой, в Трое таких не водилось. Это ведь была не женщина данов – данайка, как называли их троянцы, или ахеянка, как порой называли себя даны по принадлежности к Большой Ахайе. Это была женщина развитой культуры, драгоценность, доведенная до блеска там, где умеют обращаться с драгоценностями – в Кемт, в нижнем течении Хапи. Парис не знал, сколько она стоит, во что обошлась Рамзесу Великому, сколько стоит кольцо осады, которое скоро сожмется вокруг его города.
Последняя черточка достоверности.
«Я надеялся на награду».
«Ты получишь ее».
«Когда?».
«Когда хочешь».
«Сколько?».
«А сколько ты хочешь?»
«Один талант серебра».[60]60
Один греческий талант – это примерно те же 236 египетских дебенов, которые Ба заплатил за девушку. Около 26 кг. Однако следует учесть, что серебро в Древнем Египте стоило дороже золота.
[Закрыть]
«О-о… Это немало. Я не царь. Я только сын царя».
«Хорошо. Твой вес?»
«Я постараюсь дать тебе талант. Если не выйдет, я заменю его другой прибылью».
«Я прибуду в твой город весной».
«Не бойся, купец. Парис не обманет тебя!»
Рука царевича там, вдали, опустилась. Море и небо в тот день были прекрасны для плавания. Ба подождал, пока корабль Париса скроется из виду, и приказал поворачивать к берегу.
Стасим третий
СтрофаПарис, линия любви
«Скажи мне хоть теперь, хоть теперь скажи мне – когда она со мной, когда я обокрал их вождя, увел прекраснейшую из женщин – скажи, Кассандра, ты сама веришь в свою сказку?»
Кассандры не было рядом. Он ответил за нее:
«В какую сказку, о чем ты, Парис?»
«Ты веришь в сказку об Афродите? Ну, сестра?»
Он посмотрел мимо Елены, своей Елены, собственной, и в тот миг девушке показалось, что троянец видит нечто сокрытое от простых смертных.
«Возьми яблоко, – сказал Гермес. – Бери, бери, не отворачивайся. И не бойся смотреть на богинь. Можешь подойти, потрогать. Это не мираж. Хочешь проверить? Сегодня тот единственный день, когда каждая из них готова отдаться тебе. Через год ты станешь первым в мире воином – если выберешь Афину. Если нет, то первым воином станет Ахилл, хотя его мать отчаянно против. Через год ты будешь царем вместо Приама – если выберешь Геру. Ты станешь царем, а в дальнейшем… Впрочем, если ты не выберешь Геру, то тебе незачем знать, что будет в дальнейшем. Ну, а эта… Не слушай ее… Она самая слабая из богинь Олимпа. Постой! Неужели ты выбираешь ее? Неужели ее?! Она ничего не даст тебе, кроме химеры, которую сама же придумала… Подожди! Ты не просто пастух, у тебя есть сила и благородство! Ты можешь стать победителем! А она ничто в этом мире…»
– Я выбрал. Возьми, Афродита!
«В этом мире она ничто», – повторила Гера вслед за Гермесом.
И Афина коварно усмехнулась: «Сегодня ты отказался от силы».
Он выбрал сам.
Он перестал быть пастухом, сделавшись царским сыном. Гера не смогла помешать.
И победил самого Гектора в состязаниях. Афина молчала.
Он выбрал сам. Еще тогда, давным-давно.
Хорошо, пусть не было именно так, пусть не приставали к нему в глубине леса три богини, не предлагали себя… Тем не менее это правда. Если богини не захотели являться в образе пышных женщин, развратно покачивающих бедрами в надежде на заветное яблочко, – в таком случае это правда даже в большей степени.
Было, было три соблазна. И он знал, что может. И первое, и второе…
Во дворце он сразу почувствовал себя чужим. Это естественно. Он ведь даже не был настоящим царевичем. Сыновья Приама с подачи Кассандры признали его братом, и только по одной причине: изящный пастух, вышедший из леса, победил в состязаниях всех по очереди, натренированных монстров войны, и последним Гектора в решающей схватке за приз. В метании копья победил, и в беге, и (что удивительно!) продержался на равных в борьбе, и особенно уверенно победил в стрельбе из лука. Кто-то, кажется, Деифоб, легко вспыхивающий по любому поводу, крикнул: «Он опозорил нас! Убьем его!» – и Парис выхватил меч у ближайшего воина, со всех ног бросился к храму Афины, там прижался к стене (спиной к Афине), на полусогнутых ногах замер в боевой стойке, которую незадолго до того сам придумал, и с вечной своей улыбочкой негромко предложил:
– Ну, возьмите!
И будущие братья поняли, что половина из них, загорелых и мускулистых, ляжет здесь прежде, чем этот нахал будет убит, что сделать все быстро можно лишь с помощью Гектора – однако никто бы никогда не решился предлагать Гектору участие в убийстве человека, которому он только что проиграл в честном единоборстве. Сыновья Приама смотрели на улыбку Париса и не двигались с места. А народ Трои ждал перед храмом, и они знали, что народ Трои ждет.
И тогда Кассандра воскликнула:
«Брат мой! Брат мой воскресший! Позовите Приама и Гекубу – их сын жив! Он не погиб младенцем, растерзанный зверем, он вернулся в день совершеннолетия! Вот он!»
Так у Париса началась новая жизнь – жизнь во дворце. Больше ему ничего не угрожало. Его приняли: Приам, Гекуба, Гектор, Эней. Но чужим он остался.
Приам и Гекуба верили, что Парис – их сын, потерянный в детстве и выросший в лесу. А иначе откуда ему такая удача в состязаниях? Боги знают, кому помогать, а кому нет. Гекуба не сомневалась, Приаму хотелось верить.
Гектор, великий и могучий, навсегда признал в Парисе равного. Все, что Гектор делал, было навсегда. Решений своих он не менял.
Эней, сын Анхиза, вообще прилепился к Парису: пил с ним вино, учился стрелять из лука, бродил по лесу, где тот вырос.
Нет, не они дали Парису почувствовать, что во дворце он чужой. Он знал это сам.
Он молчал целыми днями и все больше ощущал, как неумолимо сжимаются дворец, Троя, царство, как они становятся маленькими для него, привычными, скучными.
Вот сюда, в эту гавань раз в два месяца приходит корабль, который привозит лемносских рабынь, и сыновья Приама наперебой бегут разбирать товар. «А ты, Парис? – кричит Деифоб. – Выбрать тебе?»
А здесь Гектор по утрам собирает троянских воинов и проверяет их выучку. Он стоит, придерживая громадное, неподъемное копье, а воины перешептываются: «Великий Гектор…»
А вот тут сидят старцы, они сидят и вспоминают, и проходя мимо (но не забыв почтительно поздороваться), всегда услышишь: «О, то был сын богини!» или «Да, этот герой был равен Лаомедонту!»
Во всем дворце, во всей Трое только Кассандра, некрасивая, коротконогая, непохожая ни на Приама, ни на Гекубу, интересовала Париса. Она была великолепна… Она так надоела окружающим своими рассказами, что Приам при звуке ее голоса вздыхал, а Гектор нетерпеливо морщился. Она знала, что ее не хотят слушать, но не могла остановиться и придумывала, придумывала, придумывала…
Прекрасные истории! О спорах между богами и о морских путешествиях. О чужих странах и о начале всех начал.
О невероятной любви и разрушительной войне.
С какого-то момента Парис сделался единственным, для кого она рассказывала. Он молчал и внимал.
Это Кассандра придумала сказку о трех богинях и яблоке раздора.
Но сказка сказкой… А Парис действительно выбрал любовь. Еще тогда, в лесу, в своем одиночестве, ощутив однажды, что способен на многое.
Он выбрал, а Кассандра сочинила сюжет, которым оправдала его выбор.
У нее никогда не хватало смелости жить по своим сюжетам. Или ей не приходило в голову? Но Парис ведь не просто слушал, он верил, по-настоящему, до конца. И смелости у него было сколько угодно. Смелости и желания воплотить.
«Прекрасная Елена прекрасна! – сказал себе Парис. – Она не может быть выдумкой!»
Он принял и полюбил образ, созданный для него Кассандрой. Образ, который соприкасался с реальностью только через имя —
ЕЛЕНА.
Дворцы басилевсов оказались большими и примитивными. В сущности, это были не дворцы, а огромные хижины. Говорили, будто в Микенах дворец замечательный, небывалый, с какими-то львиными воротами… Однако то, что Парис до сих пор видел, пожалуй, уступало Трое.
Он посетил Нестора в Пилосе. «Мудрейший Нестор в белостенном Пилосе…» – именно эту фразу часто повторяли финикийские купцы. Стены Пилоса оказались серыми, а Нестор то и дело заговаривался, путано излагая, как было прежде и как должно быть сейчас…
О жене Менелая Нестор ничего не сказал. Он сказал только: «У Менелая есть жена».
– Как зовут твою дочь, Тиндарей? – спросил спутник Париса.
– Елена, – ответил хозяин.
Это уже потом, задним числом изобрели клятву женихов, состязание за Елену… Какая клятва? Обыкновенный военный союз, обыкновенное замужество. Менелай даже прельстился не самой Еленой, а тем, что ее отец Тиндарей был стар и не имел в тот год другой кандидатуры на роль басилевса Спарты.
Позже, конечно… Как можно было забыть об ахейском военном союзе? Как можно было забыть о том, кто стоял за Менелаем, – о его старшем брате?! Как можно было не побояться, будучи всего лишь приемным сыном Приама, имея такое количество братьев, хороших и разных?! Как, ради чего?
Только ради божественной женщины!
Прекрасная Елена!
Спасибо, Кассандра…
«Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос…»
Короче говоря, наступило утро, и когда оно наступило, Парис знал, чего он хочет и что сможет сделать. А когда солнце взошло в очередной раз, Елена была с ним, на его корабле, и корабль несся назад, в Трою.
Троянцы, хотя и угрюмые, с уважением глядели на Париса, а Парис, улыбаясь, любовался лазурным небом, ласковым морем, сильными гребцами, наполненным парусом и Прекрасной Еленой на фоне проплывающих мимо островов.
И она тоже, она тоже смотрела на него. Поймав ее взгляд, Парис все понял. Что она никогда не бывала нигде, кроме Спарты. Как она скучала в том похожем на загон для скота доме. И что она вряд ли чего-то боится, а главное – не боится самой себя.
Парис протянул ей руку, она вложила в нее свою.
– Я не вернусь!!! – сказала Елена.
И почему-то заплакала.
– Кассандра…
– Что?
– Троя выстоит?
– Я не знаю. Зачем ты спрашиваешь, я ничего не знаю.
– В твоей сказке город держался десять лет. Это много. Мне хватит.
– Мне кажется, она не любит тебя.
– Она бросила все для меня.
– Я боюсь ее, Парис.
– Глупая. Все хорошо. Все будет хорошо. Столько лет впереди. Я еще не прожил свою жизнь, но уже могу сказать: она превосходно придумана.
– Кто-то постарался, Парис…
Ночью Парис поднялся на стену.
Троянцы спали на удивление крепко. Ничто не мешало им превращаться каждую ночь в недвижимых кукол: ни страх, ни любовь, ни смерть живущих рядом – ничто.
Парис смотрел во тьму. Где-то за морем спали Менелай, Тиндарей, Нестор, Агамемнон, еще многие. В городе спали Приам и Гектор, Эней и Деифоб. Лежала на боку, свернувшись калачиком, Кассандра, глаза ее были закрыты.
Огромная масса спящих тел вне и внутри города представилась Парису.
Он стоял на стене, окруженный темнотой. Он почти не сомневался, что басилевсы придут.
Сзади, за его спиной, в его доме находилась Елена. Она не спала.
Впереди была еще половина ночи.
– Вот оно счастье! – тихо проговорил Парис.
АнтистрофаГера, богиня верности
Смерть похожа на искренний смех.
Так сказал супруг мой, выпроводив наконец с Олимпа вдребезги пьяного Индру.[61]61
Индра – главный бог ариев, основной персонаж «Ригведы».
[Закрыть]
Что ж, и эта истина пусть будет частью мирового порядка.
Порядок!
Индре не следовало пить нектар, а супругу моему совсем не следовало жевать листья сомы.[62]62
Сома – загадочное мистическое растение ведических гимнов, его сок служил важнейшим подношением богам.
[Закрыть] Но ведь он не желает меня слушать! Порядок нарушен, и через тысячу лет будущий победитель, юный и прекрасный, не исполнит заветную мечту, не дойдет с фалангой до восточного океана, споткнется, натолкнувшись на Индию…
Нехорошо. А все из-за того, что Индра испробовал наш напиток, все из-за того, что принес на Олимп дурманящее небожителей растение.
Смерть, сказал он, похожа…
Почему нас, бессмертных, так интересует смерть?
И как это смертные умеют о ней забыть?
Помочь человеку может лишь тот, кто готов его убить и принять на себя бремя вины. Это высшая, бескорыстная помощь.
Так сказал брат моего супруга.
То есть помогает тот, кто дарит людям искренний смех? Так получается?
Тогда в Пантеоне не хватает одного бога – бога смеха. Потому что ни Аполлон, ни Гермес, ни Афродита… Может быть, супруг мой? Нет, он тоже приносит слишком серьезную радость. Значит, если две истины верны, то одного бога точно не хватает.
Этого я никому не открою.
Кавказ висел между небом и землей, так, будто у этих гор не было подножья.
– Не буду скрывать, я не слишком люблю тебя, титан. Да от тебя и не скроешь.
– Ты мой главный антагонист, Джуна.
Мы стояли на краю пропасти. Он раскачивался на пятках, и казалось, что вот-вот низринется туда, в бездну.
– Лишь покой и благость могут принести счастье этому миру, – произнесла я, закрыв глаза.
– Твой супруг, возможно, услышал бы меня. Он хотя бы теоретически способен меня понять. Ты – никогда.
– Я принимаю все разумное, – возразила я.
– Нет. Ты стоишь на страже неизменности. Ты нужна, Джуна…
– Видишь! Даже ты признаешь, что я необходима. Что такое свобода? Абсолютная свобода – это уже хаос. Значит, свобода вечно стремится к хаосу. А на что сдался тем же смертным мир без правил?
– Ты нужна, Джуна, но без противовеса ты станешь ужасом…
– Титан! Я даю счастье! Бешеная страсть – это не счастье. И жажда убийства тоже далека от него. И сочинение песенок… И охота в лесах, и муки беременных женщин. И жар кузниц, и руки в глине – не счастье. И вечная боязнь торговцев, их алчные глазки… А уж о гнутых спинах земледельцев и говорить нечего…
– Ты не упомянула еще Нику для полного перечисления.
– Ника – это совсем не благость. И она для немногих. Я же забочусь обо всех!
Мы помолчали.
– Ну что хорошего было от Геракла, скажи мне? Что, титан?! Убийства и разорение…
– Ты ведь не любишь покидать Олимп. Зачем же ты пришла сюда, Джуна?
– Разве ты не ждал меня, титан?
– Нет. Ты нужна, Джуна, но не мне. Я бы не стал тебя ждать. Впрочем, я знаю, зачем ты пришла.
Мне захотелось толкнуть его. Вот к чему он хотел привести всех нас: к такому балансированию на краю бездны, с пятки на носок.
– Ты понимаешь, Джуна, что скоро последний титан уйдет в никуда. Превратится в пыль. Вы приложили достаточно усилий. Но ты мудра и догадываешься, что твоему властному спокойствию кто-то должен противостоять. И ты желаешь предусмотреть – кто. Ты предчувствуешь появление бога, который научит смертных безумствам. Я буду последний ушедший, но последняя из явившихся – Ника. И уже она чересчур сложна для тебя.
– Ты – разрушитель. Мой супруг – созидатель. А я хранительница достигнутого.
– Созидательница – Ника. А твой супруг – судья. Ты же у него как Цербер у Аида. Новый бог может занять твое место, и ты останешься всего лишь надземным Цербером.
В нем говорила ненависть. Было ясно, что от него ничего уже не добьешься. Первобытная сущность.
– Вот почему, Джуна, ты боишься покидать Олимп даже ненадолго.
Я не сдержалась и все-таки толкнула его в грудь. Падая, он улыбнулся. Словно ожидал от меня именно этого. Словно он победил.
Из глубокого ущелья донесся громовой голос:
– Из вас троих тебя будут выбирать все реже и реже!!!
И в Кавказских горах начался обвал.
– Хайре, державная!
– Да… Меркури, какой отвратительный, какой чуждый нам тип этот титан! Мы можем ему как-то досадить?
– Не думаю. Куда уж больше? Но вопрос не ко мне.
– Ты прав… Ты-то всегда прав… Потому что на половину вопросов не отвечаешь.
– Я отвечаю на корректные вопросы, находящиеся в моей компетенции.
– Хорошо. Меня интересует процент супружеских измен. Что он – увеличился, уменьшился?
– У ряда племен институт брака неопределен. Статистика будет приблизительна.
– У подвластных нам семья – это краеугольный камень. Дай процент неопределившихся!
– Сделаю, владычица!
– Ну, количество храмов я помню… Дай размер подношений! Сосчитай для меня, для Ники и для…
– Косвенный показатель для всех троих, я понял. Джуна, Ника, Венчик.
– И еще… Нет, пока все.
– Кстати, державная, – произнес Гермес осторожно, – слыхала ли ты о том, как ваш недавний гость Индра убил змея Вритру, развалившегося на горе и запрудившего течение рек?
– Что-то такое было…
– Он это сделал дубиной грома, называемой также арийским словом виджра. У ариев сия виджра – главный атрибут бога Индры. Великая духовная ценность.
– Ну и что?
– Джуна! – торжественно сказал он. – Эта дубина грома сейчас у меня.
– Украл?
– Приобрел! Меняю на твой золотой пояс.
– Да зачем тебе?
– Я отвечаю только на корректные вопросы.
– Нет, не выйдет. Супруг мой устроит потоп, если в интимные минуты не обнаружит золотого пояса.
– Как знаешь. Тогда пока придержу.
– Слушай… А это правда, будто дурманящее растение сома растет только на скрытой от смертных горе Муджават, и что его стебель Индре принес некий орел?
– Могу проверить.
– Проверь. И будто бы именно приготовляемый из сомы напиток бессмертия дал Индре силу для победы над демонами-ассурами.
– Проверю. А что в этом удивительного-то? – не выдержал Гермес.
– Гора Муджават, Меркури, это место, где наслаждается одиночеством наш титан. Разве тебе это не кажется удивительным?
Да, наркотическая сома очень похожа на прощальный дар Прометея. Это он сдвинул ариев и пробудил в них дух войны, а мы, как всегда, проспали. Мы думали, он смирился. Дурманящий сок высокогорья… Индия теперь совсем по-другому смотрится.
Бедный, бедный мой будущий Александр! Я не смогу подчинить тебе весь мир.
В сущности, я одна забочусь об олимпийцах. Только я сохраняю единство семьи, если позволительно применить к нам земное слово.
Как супруг мой не понимает? Научись люди жить без страстей, отказываться от желаний, жить исполнением долга – и нам, и им стало бы легче. Стабильность – вот что нам надо. Что хорошего в героях? Героизм есть ненужное нарушение единства смертных, постоянства их быта. Они и так живут мало, куда им еще перемены, когда же наслаждаться покоем?
Я так рассчитывала на Индию: дравидийская раса склонна к успокоению сознания, а он втихаря притащил туда этих белокожих убийц!..
И все начинать сначала.
– Мальчик мой, как ты здесь просиживаешь годы, открой секрет? Тут мрачнее, чем в подземельях Аида.
– Мне нравится. У Аида тьма, а здесь рабочая атмосфера.
– Ты называешь это атмосферой?!
– Немного пахнет серой, немного жарко…
Я наведалась в жерло горы Этна, в гости к своему созданию, к моему сыну.
– Как ты называешь этот огонь?
– Тут все мое. Значит, и огонь вулканический. Правильно?
Он захромал туда, в самое пекло.
– Смотри! Да не бойся, что тебе может сделать огонь? Подойди сюда, ближе.
– Что это?!
– Самодвижущийся плуг! – торжественно отвечал Гефест. – Я бы сказал – тррракторрррр! Хорошее словечко?
– А почему не даришь людям?
– Деметра против. А вот…
– Это еще что?!
– Сверхбыстрый корабль. Не боится штормов, способен ловить боковой ветер…
– Лихо!
– Посейдон запретил.
– Почему?
– Говорит: ограничить мою власть тщишься. Не позволю, говорит.
Я вдруг почувствовала, что дальше меня не пускает нечто невидимое. Подняв руку, я нащупала тончайшие металлические нити.
– А это зачем?
Он не то ухмыльнулся, не то смутился.
– Это так, ерунда. Недоработано.
– На сеть похоже…
– Ерунда. Не обращай внимания.
– Я о чем тебя попросить хотела. Зеркало мира!
Он остановился, повернулся ко мне…
– Что, опять?
– Как гроза над Олимпом, так поиск смертных не работает. И восточней Евфрата, знаешь, все такое размытое.
– Ага… Если гроза, это молнии надо менять. Я почти уверен. А вот восточней Евфрата… Не знаю, поглядим.
– Поспеши.
Гефест заковылял, засомневался…
– Срочно, да? Срочно?
– Поскорей бы.
– Ну, хорошо, да. Хорошо…
– Не взорвутся без тебя твои Этна с Везувием.
Он покачал непропорционально большой головой:
– Это еще как сказать, как сказать…
Красные молнии соблазнительно и прекрасно разрезали черный корпус. Чернота была абсолютной, от нее трудно было оторваться. И очертания! Очертания завораживали!
– Полетели? – предложила я.
– Ты что? – прошептал Гефест. – Это же колесница супруга твоего!
– Думаешь, он рассердится?
Гефест выразительно посмотрел на свою хромую ногу.
Мы полетели на другой колеснице.
Грань зеркального куба исчезла, пропуская нас в центр.
Мы должны были увидеть множество отражений нас двоих – меня и моего изобретательного сына.
Но отразились я, он, Афина и Афродита.
– Чем заняты? – я постаралась, чтобы голос звучал властно.
– Я, например, слежу за устьем Эврота,[63]63
Эврот – река, протекающая в непосредственной близости от Спарты.
[Закрыть] – холодно откликнулась первая.
– А я наблюдала редкий по красоте любовный акт, произошедший буквально только что на корабле троянского царевича Париса, – ласково улыбнулась вторая.
– Со следующей минуты вы обе будете мешать! – отчеканила я.
Гефест прохромал к Афродите, искательно заглянул ей в глаза и сказал:
– Я быстро, ладно, Венчик?
– Вряд ли быстро, – возразила я. – Сейчас нет грозы, и поиск смертных мы не проверим. Пока можешь взглянуть, как мутно виден восток.
Я обратилась к младшим богиням:
– Идите. Это может затянуться.
Но Афина даже не обратила внимания. Взгляд ее был целеустремлен.
– Вот! – сказала она.
– Что? – переспросила я машинально.
– Да вот же!
– Что именно?
Тогда Афродита улыбнулась и пояснила:
– Елена, жена Менелая, вышла на берег моря.
