Текст книги "Три стороны моря"

Автор книги: Александр Борянский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

Песнь двадцать вторая

Одиссей стоял на пепелище. Рассвет раздражал его, клубы дыма смешивались с солнечным светом, и от этого зрелища хотелось спать.

«Ну, вот все и кончилось», – сказал он себе.

Это он предложил построить коня из дуба и клена, это он принес из Трои знак богини, это ему Атридесы обязаны победой.

Как-то все это не радовало.

Невероятное количество смерти усыпляло. Одиссей не любил убивать, хотя ему нравилось одерживать верх. Он прислонился к деревянным ногам коня и стал наблюдать, как летает пепел.

Без единой пленницы, даже без золотой чаши в руке, в той же грязной одежде к нему шел, спотыкаясь, Синон.

Одиссей глядел на него, прищурившись.

– Ты обещал, – прохрипел Синон.

– Я помню, – отозвался Одиссей.

Синон молчал и ждал, не находя дерзости потребовать.

Одиссей показал в сторону своего корабля:

– Забирай!

– Они убьют меня… Твои люди.

– Ты боишься? Я думал, ты смелый человек, Синон.

– Забирать все? – все-таки удалось выговорить лазутчику.

– Как договорились, всю мою долю. Долю басилевса, Синон!

Синон опустил глаза.

– А тебе, Лаэртид?

– Мне? – Одиссей устало повел плечом. – Я не буду нищим, Синон. Мне остается море.

– Ее нигде нет! – Менелай почти рыдал. – Брат! Ее не было в Трое!

– Проверь на кораблях ахейцев. Чтобы захватить твою жену третий раз, надо быть недоумком.

– Недоумком? Брат! Тогда я велю проверить на кораблях беотийцев!

– Неужели мы разрушили невинный город? – спросил себя Агамемнон, не замечая, что говорит вслух.

Диомед, весь в саже и немного в крови, выступил из дыма.

– Городов без вины не бывает! Надо уходить, вождь.

Агамемнон подумал.

– Мы не достигли цели, – сказал он.

– Да почему же?! Мы взяли неприступную твердыню. Мы разметали ее стены. Мы богаты, как никогда прежде. И никто из племен уже не усомнится. Отныне мы – греки. Мы вместе. Ты чувствуешь, вождь?

– А Елена? – спросил Менелай. – А моя жена?!

– Елена? – переспросил Диомед. – Елена… Где та, кого они хотели нам подсунуть?

– Она не имеет никакого отношения!.. – вскричал не своим голосом Менелай и попытался схватить лучшего бойца лучшего басилевса за медные латы.

Диомед ловко увернулся, будто ничего не случилось. Он бы давно уничтожил Менелая, еще до свадьбы, но так же давно он затвердил в памяти: делать этого нельзя, просто нельзя и все. Лучший воин потому и лучший, что верный.

– Она – объяснение, – Диомед вдруг улыбнулся, и на фоне того, что было за его спиной, что вчера называлось Троей, улыбающийся Диомед выглядел страшно. – Она такой же конь, как и это вон… Вон то.

– Здесь тепло и удобно, – шепнула Елена.

– Тише, – ответил Парис.

Они сидели, прижавшись друг к другу, в деревянном желудке лошади.

– Почему ты не сказала, что ахеец – Одиссей? – спросил Парис тем же шепотом. – Раньше, не вчера?

– Ты разве не знал? Ты же ходил в битвы.

– В битвах мы в шлемах. Я видел Ахиллеса, Диомеда, Аякса. И много безымянных.

Снизу по дереву трижды постучали. Парис и Елена переглянулись. Стук повторился.

– Ответь, – шепнула Елена. – Это он.

– Я хочу убедиться, что их вожди погибли, – говорил Агамемнон.

Его слушали тридцать победителей: двадцать три басилевса, которые изначально привели свои войска, еще пятеро, избранных здесь, под Троей, вместо погибших Ахиллеса, Аякса Теламонида и еще троих, прорицатель Калхант и воин, просто воин Диомед.

– Гектор погиб, я видел! – хохотнул Менелай.

Диомед посмотрел на басилевса Спарты излишне внимательно. Но потом все же склонил голову.

– Кого считать их вождями? – спросил Идоменей, критянин.

– Приам мертв, – сказал Диомед. – Его убил друг Микен Неоптолем.

Совсем юный мирмидонянин гордо осмотрелся.

– Отныне мы все будем считать тебя сыном Ахилла! – торжественно произнес Агамемнон. – Пелид так хотел первым войти в Трою. Ты заменил его. В тебя вселился его дух!

Тридцать огласили берег приветственными криками – услышав общий возглас предводителей, остальная масса воинов подхватила крик.

Пока это продолжалось, Диомед сказал на ухо Агамемнону:

– Мирмидоняне говорят, что он действительно сын Ахилла.

– Как это может быть? – отвечал Атридес. – Ему должно было быть сколько… одиннадцать, двенадцать? Еще меньше?!

– Иначе его бы не выбрали.

– Что ты думаешь?

– Возможно, это сын Патрокла от какой-то рабыни.

– И Ахилл признал его своим?

– Они же дикари. Выродки среди греков.

Крик тысяч стих.

– Кто еще их вожди?

– Я хочу увидеть тело начальника отряда хеттов! – сказал Агамемнон.

– Как его имя? – спросил аркадянин.

– Он скрывал свое имя, – ответил Диомед. – Он верил, что неуязвим, пока имя его неизвестно. Потому басилевс басилевсов и желает убедиться в его смерти.

Шум снова прокатился от тридцати к подвластным тысячам, только теперь шум другого рода: сотни вопросов шуршали в воздухе, создавая рокот.

– Значит, у него нет отца? – тем временем тихо сказал Атридес. – Он мне нужен.

– И мирмидоняне выбрали его, – понимающе подтвердил Диомед.

– Он правда убил Приама?

– Да.

– Это хорошо. Жаль старца, но хорошо, полезно. Мне бы пришлось даровать ему жизнь.

– Зачем? – удивился Диомед.

Агамемнон глянул слегка свысока.

– Потому, что я – добрый и справедливый правитель.

На этот раз Диомед не спешил наклонить голову.

– Потому, что – в Трое нет Елены, – сказал Агамемнон.

Одиссей не спускал глаз с обоих Атридесов. Еще более тщательно он следил за Диомедом.

Крик снова затих, и Атридес сказал:

– Где Деифоб, старший наследник Приама после Гектора? Где Парис, нарушитель законов гостеприимства, виновник войны?

– Деифоба убил я, – провозгласил Менелай.

Агамемнон вопросительно посмотрел на Диомеда. Диомед едва заметно кивнул.

– Парис тоже мертв, – сообщил Одиссей.

– Я могу забрать его голову? – оживился Менелай. – Его правую руку? Лишить труса его мужского достоинства?

– Ты можешь разметать его прах. Если он не смешался с золой Трои.

– Его убил ты? – спросил Одиссея Диомед.

– Нет.

– Кто же?

– Четыре дня назад в схватке у ворот его убил Неоптолем.

Взоры басилевсов снова обратились к юному мирмидонянину. Тот сохранял гордый вид.

– Ты помнишь красивого троянца с длинными светлыми локонами? – спросил Одиссей юношу. – Ты поразил его копьем в самое сердце.

– Да! – радостно отвечал Неоптолем.

– Но доспехи Париса нельзя не узнать. Они самые дорогие, самые украшенные среди троянцев.

– Парис понимал, что его будут искать прежде всех. Когда я украл палладий из храма Афины, у них началась паника. Он переоделся в чужой доспех, взял простой щит и хотел затеряться, чтобы бежать из Трои.

– Для этого он пошел в бой?

– Да, иначе ему не дали бы скрыться другие сыновья Приама.

– Но у Париса не было длинных светлых локонов! – возмутился Менелай громко. – Я с ним сражался в поединке, я помню!

– Ты помнишь волосы своей жены? – устало спросил Одиссей.

Менелай молчал.

– Она срезала их для него. Ты-то знаешь, что у Елены были длинные светлые волосы. Или я не прав?

– Ты прав, – ответил вместо Менелая Агамемнон.

– Парис мертв, – еще раз сказал Одиссей. – И ты отомстил, Менелай, потому что последние три дня по закону Трои и Илиона Елена считалась женой Деифоба.

Неоптолем вскинул подбородок еще выше.

– Но почему ты не сказал нам об этом раньше? – вкрадчиво поинтересовался Нестор.

– Чтобы ты, вождь, – Одиссей говорил непосредственно к Агамемнону, – не лишился заслуженной славы. Я хотел, чтобы ты взял Трою. У меня в голове уже было вот это, – он указал на громаду лошади. – А после смерти Париса все они, – Одиссей обвел жестом басилевсов, – стали бы опять требовать Елену. Разве не так?

– Ты коварный лжец, Одиссей! – вскричал Менелай.

– Ты хитрец… – проворчал Нестор.

– Вырос среди овец! – буркнул Тевкр Теламонид, новый басилевс Саламина.

Диомед встал рядом с Одиссеем и положил руку ему на плечо. Одиссей замер…

– Ты мудрый друг Атридесов! – выговорил Диомед отчетливо. – Мы тебе благодарны. Я сказал верно, вождь?

– Верно, – согласился Агамемнон, потушив своим взглядом гневный взгляд Менелая. – Найдите тело хетта. И готовьте корабли к отплытию.

– Зачем ты спас меня? – спросил Парис.

Тьма была полной. Они находились на корабле, под навесом из шкур. Парис был в женском одеянии, бороду он только что сбрил.

– Обидно было бы воспользоваться такой хорошей хитростью всего один раз.

Одиссей указал рукой куда-то в сторону; Парис не увидел движения, но все трое поняли, что ахеец имел в виду коня.

– Ты – наш враг, – сказал Парис.

– Нет. Для нее я теперь – муж.

– Я слышал, у тебя есть жена.

– А я слышал, что у тебя больше нет.

– Тогда мне незачем жить. Зачем ты меня спас?

Одиссей закрыл глаза, он в самом деле немыслимо устал.

– Какой глупый вопрос…

– Почему? – послышался голос Елены. – Почему глупый?

– Я же просил тебя не разговаривать. Они все еще в поисках. Они ищут жену Менелая.

– Я не жена Менелая!

– Тебя они тоже ищут.

Афродита хотела понять, что ощущает смертный. Она давно приобрела эту странную кровь, она была старше Афины и Диониса – ненамного, лет на четыреста, – но этого срока хватило начисто забыть, что же они там чувствуют.

Ее смертный страдал, это Афродита понимала, и изо всех сил старалась думать всерьез. Город Париса пал, все близкие умерли. Не то чтобы он любил город, не то чтобы близкие были ему особенно близки… Вот сейчас он должен был сказать «Прощай!» своей любви. Не то чтобы он видел смысл жизни лишь в ней… Но ведь зачем-то город пал!

Парис сидел никчемный и спасенный рядом с Одиссеем, последний раз притрагиваясь к коже девушки, которой отдал все и которую считал Еленой. В какой-то степени она и была Еленой… Не той? Какая разница, если ту он никогда не знал, не только не трогал, а не видел, не догадывался о ее существовании!

Афродита обещала Афине один раз, ну два, только для самоутверждения бродяги Одиссея, такого же сумасшедшего и не способного наслаждаться, как сама Афина, его повелительница. И что же вышло?

Похоже, Ника ее обманула.

Где теперь найти для Париса желание жить, как передать ему тот огонь вечной радости, не способный угаснуть даже на руинах собственного дома, даже когда твоя единственная уходит, как убедить его – она не единственная, единственных не бывает, не может быть, пока есть в мире, где-то за облаками, за пеной морской истинно прекрасная Афродита.

Слушай! Я поделюсь с тобой…

Афина не думала об Одиссее. Она размышляла о том, каким должен быть ее следующий избранный. Она высчитала изменения рейтинга, хотя отлично знала: исчислить рейтинг невозможно. Она угадывала развитие народов на пару столетий вперед. Темных мест было несколько… Злоба Посейдона ее не волновала, как и реваншистские планы Ареса. Однако Афина не умела предвидеть повороты мысли Отца и опасалась сюрпризов от новичка-союзника.

Афина не думала об Одиссее, она думала о нем…

А он вовсе забыл о Елене. Дионис раскручивал ленту изменяющегося сознания, это оказалось настолько увлекательно, за этим крылись такие веселые фокусы, что, очутившись перед входом, он стоял, как дурак сфинкс, вспоминая, по чьей воле здесь находится и кому должен загадывать загадки.

Он вспомнил, что по собственной, усомнился: так ли это, но безвозвратно потерял конец ленты… Он так и не открыл, во что превратится сознание, которое он заставит измениться двенадцать раз, дал себе слово вернуться к вопросу с самого начала…

И вошел.

Все трое вступили в зал одновременно.

Зеркальный куб, в общем-то, не имел входа и выхода; кто имел право, тот входил, кто не имел – даже и не пытался. Грани исчезли перед Афродитой, Афиной и Дионисом – уже внутри они увидели друг друга.

Десятки Афродит, хоровод Афин, армия Дионисов отскакивали от стен солнечными зайчиками. Казалось, только из них и состоит мир, и больше ничего в нем нет.

Это была неправда.

Бессмертный треугольник – две богини и Дионис – отражался в темноте, под скрипящей неровной палубой итакийского корабля; людей было не разглядеть, но фитильки их душ рождали свет более истово, чем когда-либо еще в их недолгой жизни.

Два героя, по одному от каждой из воюющих сторон, и женщина-мистификация, дитя коварного юга.

Чужая, полная придыханий и переливов голоса, похожая на таинственное заклинание речь полилась бурной, тоже нездешней рекой – крокодилы и мутные воды, и нубийские пороги, и горные верховья были спрятаны в этой речи. Одиссей и Парис даже не сразу поняли, кто с ними говорит.

– Я только что сказала: я – дар для Париса, я – лучшее, что продавалось в торговом городе, в Трое, я не спартанка и не ахеянка, я не из племени данов и не из племени хеттов. Я – дитя Исиды и Афродиты одновременно.

Елена исполнила паузу. И заключила:

– Я не совсем человек.

Глухой плеск волны за бортом. Тьма.

– Я глупец, глупец, последний баран, у меня всегда в стаде был последний, самый дурной баран… – почти закричал Парис.

– Тихо, безумец, не то я сам убью тебя, несмотря на запрет богов! – прошипел Одиссей. – Ты нас погубишь!

– Ты нимфа? – спросил Парис.

– Я дар. Я не могу больше ничего сказать тебе.

– Ты не Елена? – уточнил Одиссей.

– Боги присвоили мне такое имя.

– Ты была женой Менелая Атридеса?

– Нет. Боги избавили меня от этого. Я – легенда трех морей, идеал трех народов, я помню лишь остров, мой прекрасный остров посреди моря…

– Но где тогда жена Менелая? – спросил Одиссей.

– Второе тело моей души? Я не могу открыть этого… Как вы не можете убить друг друга.

Она подождала – герои молчали, пораженные.

– Хотя… На самом деле я уже ответила, где искать. Если вам нужно смертное тело. Просто вы не заметили.

– Наглая, бесстыдная обманщица, хуже кентавров, хуже финикийцев, ничего подобного я не видела! – воскликнула Афродита.

– Я видела, – сказала Афина, – вот!

И показала на Диониса.

– Я рад, что она вам нравится, – произнес Дионис.

Только один шатер еще не свернули. Только один факел угасал в нем. Кровавые отблески выхватывали из темноты озабоченные лица Агамемнона, Менелая и Диомеда. Было непохоже, чтобы эти трое всю ночь праздновали победу.

– Я думаю, Елена в столице хеттов, – сказал Агамемнон.

– Никто не останется на этом берегу. И если мы пойдем на хеттов, мы пойдем одни.

– Как? Как я вернусь без нее?! Все племена, даже пастухи будут смеяться надо мной! – десятый раз повторял Менелай.

Кровавые отблески, озабоченные лица.

– А что если разрушать все приморские города, пока мы ее не найдем? – вдруг предложил Менелай. – Тогда смеяться не будут.

Диомед попытался посмотреть в глаза Агамемнону, но тот опустил голову.

– Я не знаю, что делать, – признался Агамемнон.

– Вождь… – почти тоном просителя, так не подходящим к нему, проговорил Диомед. – Ты не должен так говорить. Никогда и ни при ком.

Басилевс басилевсов взглянул исподлобья на своего воина.

– Ту рабыню так и не нашли…

– Смуглую?

– Да, которой они хотели оскорбить нас.

– Где же она может быть? – спросил Менелай. – Лучше уплыть с ней, чем совсем без жены!

– Брат, помолчи… – тихо сказал Агамемнон.

За эти два слова Диомед был ему благодарен.

– Так где же она может быть? – повторил вопрос Менелая старший Атридес.

– Где угодно. Среди добычи. Между обгорелых трупов. В Хеттусе. Ее могли убить троянцы до взятия города.

– Среди добычи искали?

– Кроме наших кораблей, кроме Одиссея и Нестора. А она может быть даже на каком-то из шестидесяти кораблей Менелая, и он обнаружит ее в море, у берегов Аргоса, когда это будет все равно, потому что поздно.

– Ты хочешь…

– Я думаю, пусть Менелай возьмет отряд и проверит на всех, без исключения на всех кораблях.

– Может быть драка…

– А ты дашь ему подарки для басилевсов.

Запах дыма ворвался в шатер. Вслед за ним вошел Одиссей.

– Властители! – обратился он.

– Ты получил море, Лаэртид. Мы верны своим решениям.

– Нет, Агамемнон, я не за тем пришел. Я пришел сказать Менелаю, что его жены не было в Трое. И супружеский очаг не осквернен.

Менелай вскочил, чуть не повалив шатер.

– Почему?!

– Потому что боги не могут осквернить его. Елену, твою жену, похитили боги. Парису вместо нее они дали призрак. Здесь, в Трое, находился лишь призрак Елены.

– Но где, где она сама?!

– Как ты докажешь это, Одиссей? – сурово и недоверчиво спросил Диомед.

– Очень просто.

Одиссей сел на место, освобожденное Менелаем, и негромко сказал:

– Я найду ее.

Песнь двадцать третья

Дождь барабанил по деревянной палубе, обстукивал поверхность моря, пресной водой по соленой, и от каждой капли в море как будто оставалась вмятина. Люди не знали, что перед ними Италия, что здесь очень редко случается такой дождь, что берега ее куда чаще обласканы солнцем и синим-синим, даже синее, чем в Трое, небом. Им чудилось, они попали в холодный, неприветливый край – наказание за упорство, совет прекратить поиски; они пока еще не знали, что пелена дождя скрывает земной рай. Никто не ведал, что тут начинается особый отрывок человеческой цивилизации, вот сейчас, прямо тут, без перерыва, когда утихнет дождь, когда нога станет на берег.

– Ищешь Елену, а находишь Дидону, – проговорил Эней.

– Я все равно найду, – отозвался Парис, – я найду ее.

– Точно такую?

– В точности, один в один.

– А вдруг она снова будет нимфой? Как ты узнаешь?

– Нет.

Они накрылись с головой плотными шерстяными хитонами, такими грубыми, что дома их не носили. Но и эти хитоны уже промокли.

– Если бы я нашел хотя бы того купца…

Эней не стал отвечать. Прошло два года со дня разрушения Трои, и подобные разговоры повторялись, повторялись, повторялись…

Никто не прятал Энея, никто не вывозил его из рухнувшего города на своем корабле. Его имени не было в перечне тех, кого обязательно надо найти и убить, Агамемнон забыл о нем, да и немудрено: Эней мало чем выделялся перед ахейцами, он не был царским сыном, не был знатным хеттом, он не свалил на Троянской равнине басилевса. Зато он сумел раствориться в ночи, выйдя через пролом в стене.

С Парисом они встретились… Впрочем, какая разница? Они встретились, и это главное. Кто из них решил покинуть пепел Илиона, кто выбрал плыть на запад? Париса казнили бы хетты: все-таки он был виновником такого позора, гибели процветающего торгового царства; всей своей жизнью и смертью Парис не смог бы заменить ежегодные дары свободного Приама соседней Хеттусе. Эней не хотел бросить друга. Или же Эней тоже жаждал дальнего горизонта, понимая, что на этом проклятом месте вечно будет то слугой железных хозяев, то жертвой народов моря. Все пустое, все соображения. «Я найду ее, истинную Елену!» – сказал Парис. В самом деле, какой еще тебе нужен смысл жизни, если их две?! А Энея толкал в спину копьем дальномыслящий Арес, и Эней не чувствовал острия высшей воли между лопатками.

Они искали красавиц по всевозможным морям. Эней перепробовал девушек из таких народов, о существовании которых не подозревал раньше. Парис находил очередную прославленную диву, убеждался, что она не та, и спешил дальше, все время дальше, быстрее, чтобы успеть до конца отпущенного человеку срока.

Он ощущал кожей, кровью, что, пока он ищет, Елена старится с каждым вечером, и каждое следующее утро уносит маленькую частичку ее красоты.

Из финикийской колонии по прозвищу Карфаген пришлось спасаться бегством. У них правила женщина, и она была недурна. Видимо, в этих краях Афродита не имела власти, а может быть, подшутила Гера; зачем это произошло, Парис так и не понял. Царица Дидона без памяти влюбилась в Париса с первого же гостеприимного взгляда, а он прислал к ней на ложе Энея. Парис разузнал, что финикийцы сливаются телами исключительно в темноте. Эней был принят. Но в итоге обман обнаружился…

– Послушай! – сказал Эней, и Парис вернулся в дождь, к неизвестному берегу, еще одному в путаной череде неизвестных берегов.

– Да?

Эней ждал этого ответа, потому что Парис имел свойство уходить в грезы и не слышать приятеля. Это свойство было с ним и в пастушеской юности, а с потерей Елены усилилось, подчинив все.

– Почему ты решил, что она на западе? Почему мы плывем беспрестанно на запад?

– Я чувствую.

– Что? Что ты чувствуешь? Так мы приплывем к Стиксу, его черные воды затянут нас… Вдруг этот дождь никогда не кончится?

– Я чувствую зов, – отвечал Парис.

Эней любил его. Действительно, по-настоящему ценил и уважал. Он не понимал Париса, и это укрепляло уважение. Но под тяжестью намокшего, пригодного лишь рабам хитона Эней прошептал: «Я больше не могу… Я больше не хочу…»

Парис его не услышал.

…Они высадились на берег Италии, в районе реки, позднее названной Тибр, как высаживались везде, во многих-многих местах. Но тут случилось кое-что особое, странное, чего не бывало с ними в иных землях.

Днем они оглядели окрестности.

А ночью кто-то сжег их корабли. Все. До последнего весла.

Оружие чудом оказалось на берегу в целости и сохранности.

* * *

Я мог бы вспомнить и рассказать многое…

…как Эней остался на тех берегах и основал новую Трою, еще не Вечный Город, но его предвестье, Альба-Лонгу, белую и длинную… Однако это интерес Марса, и я промолчу.[65]65
  Альба-Лонга – первая страница истории великого Рима, здесь, согласно «Энеиде» Вергилия, утвердился правителем Эней, и отсюда в VIII в. до н. э. вышли «дети Марса» Ромул и Рем.


[Закрыть]

…как Парис ушел, потому что на тех берегах не было Елены, той, второй, о которой говорила первая, и как он устал идти, и как подсказала ему богиня, и вместо Елены он нашел Лютецию, красавицу-варварку, в дебрях кельтских лесов, и на безымянной реке они стали жить вместе, взлелеянные дыханием Афродиты; и мужчины той дикой страны называли место их любви Лютеция – по имени возлюбленной, а женщины – по имени Париса; и как забыл Парис о Елене, потому что понял – Троя вся была лишь наваждением, искушением невинного пастуха, а город его – вот, прекрасный новый град… Да, это красиво, но и это немое дело.[66]66
  Римская колония Лютеция, впоследствии город Париж, возникла на этом же месте тысячу лет спустя.


[Закрыть]

…как Кассандра, ставшая пленницей, предупреждала Агамемнона, и как мудреные слова ее были услышаны, услышаны и поняты, но не вождем, а его женой, и вновь не предостережением обернулось пророчество Кассандры, а руководством к действию, и как зарезала Клитемнестра мужа… Пусть о том думает Гера.

Я мог бы рассказать, как умер патриарх нового народа Мес-Су. Кто из нас кому должен быть благодарен? Если бессмертные вообще способны благодарить смертных… Он был моим избранным, когда я не знал, что такое избранный. Служа Рамзесу, он мечтал о собственном Кадеше; я дал ему его, только его Кадеш. Но второй раз я его не выбрал.

И потому я лишь скажу последнюю правду о Елене. О моей Елене… Хотя, в сущности, обе они принадлежат мне. И без одной не было бы легенды о другой. И даже разобраться – кто тут одна, кто другая – даже мне сложно.

* * *

Прошло два года со дня разрушения Трои. Море подчинилось. С позволения Атридесов, используя их корабли, Одиссей создал полупиратскую, полуторговую державу. Он стал воплощением понятия «народы моря».

Их столицей, таинственной, никому не известной, был маленький островок. Одиссей не хотел повторить печальную судьбу предыдущих морских хозяев – Миноса и Приама. Едва накопив богатство, морские хозяева тут же превращались в жертву: Минос для Тезея, Приам для Агамемнона. Одиссею не нужен был привлекающий взоры город на холме. Он, островитянин, выбрал неизвестный клочок земли, окруженный водой.

Местоположение острова подсказал, как ни удивительно, Менелай. Он пару раз останавливался там, чтобы проверить корабли, и однажды застал купца с железом прямо на берегу. Он отнял товар и попользовался женой купца.

Да, да, это был тот самый остров…

Уже здесь, вдали от Агамемнона и Диомеда, Одиссей показал своим людям девушку. Он признался, что вывез ее из Трои, но выдумал, будто купил у мирмидонцев. Он понимал, что теперь нельзя звать ее Еленой. Призрак… Где найти имя для призрака?

«Как называется этот остров?» – спросила Елена Прекрасная.

Одиссей не знал. Его любовь начинала странно грустить в одной из пещер, самой сухой и удобной. Взгляд ее туманился воспоминаниями, и смотрела она всегда на юг.

«Я была здесь…» – пояснила она как-то, хотя Одиссей не требовал никаких объяснений.

«Когда? С кем?»

«Когда была нимфой…»

Менелай не заставил себя долго ждать.

«Как же твое обещание, Одиссей!» – прокричал он с борта корабля, не успел тот вонзиться острым носом в песок.

Менелай тоже не знал названия острова. Он спросил своего престарелого кормчего. Только следующим утром Одиссей ответил девушке, что мореходы Тезея и Ясона, оставлявшие тут запасы для возвращения, а порой и часть добычи, прозвали клочок земли «скрывающим тайное».

На ионическом диалекте Тезея «скрывать тайное» – калипсо.

«Я принимаю это имя», – сказала Елена Прекрасная.

– Почему ты скрывал ее от меня?!

– Я не скрывал. Я ее купил.

– Скажи мне, у кого, и я вырежу ему глаза!

– Я не скажу тебе, у кого купил ее, Менелай.

– Почему?!

– Потому что ты вырежешь ему глаза. А я этого не хочу.

– Ты стал дерзко разговаривать с Атридесами, Одиссей!

– А знаешь, что мне дает такое право?

– Что?

– То, что я честен перед вами.

Одиссей встал и, не обращая внимания на гнев Менелая, принялся смешивать для него вино.

– Это Калипсо, а не Елена. Разве я не могу купить себе Калипсо?

– Рабыня?

– Морская нимфа. Она может быть кем угодно.

– Что это значит?

– Это значит, что я победил море, Менелай, и море дарит мне знание.

– При чем тут женщина?

Одиссей повернулся к Менелаю и протянул ему кубок. Кубок был превосходной работы, нездешний, золото переходило в серебро, и неведомый зверь изогнулся, чтобы Менелай использовал его спину в качестве ручки.

Менелай принял кубок. Едва он пригубил из него, Одиссей сказал:

– Твоя жена находится в Айгюптосе.

Менелай оторвался от вина и бешено глянул на островитянина.

– Возможно, ей даже доводилось пить из этого кубка, – заключил Одиссей.

Одиссей не был уверен. Но он несколько раз заставил… нет, попросил свою любовь повторить те слова, непонятные ни ему, ни Парису… И перехватав два десятка чужих кораблей, он через два года испытаний установил – то была речь загадочной земли, Черной земли, как называли ее пленники, речь Айгюптоса.

Одиссей начал выведывать, что происходило в Айгюптосе в последние годы, последние десять лет, пять лет – кто сколько знает. Это оказалось сложно: либо никто ничего не знал, либо в Айгюптосе никогда ничего не происходило. И все-таки о белоснежной красавице Рамзеса промелькнул неясный слух.

Одиссей сомневался. Так расплывчато все это выглядело, так ненадежно… Он спросил свою любовь, но любовь лишь рассмеялась. После чего нежно-нежно прикоснулась к Одиссею и посоветовала под любым предлогом отказаться самому плыть в ту Черную землю.

Тогда он сделал вот что. Он помолился Афине и заснул как можно крепче. Он рассчитывал на сон. Не надеялся, а именно рассчитывал, как рассчитывают купцы будущую прибыль. Сон не приснился. Но утром Одиссей пробудился, сопровождаемый мыслью: отправь Менелая туда, на юг… Хуже не будет.

А где его подлинная жена, ну какая тебе, Одиссей, разница?

Менелай и Одиссей стояли на носу корабля. Верные ахейцы должны были вот-вот столкнуть корабль в воду.

– Жаль! – еще раз сказал Менелай.

Он смотрелся торжественно. Ветер овевал мужественное лицо Атридеса, ветер был попутным. Все мелкое сейчас оставило Менелая, во всяком случае, спряталось, и его фигура на носу черного корабля была по-хорошему дерзкой.

– После тысячи кораблей, после большой войны я плыву за Еленой один, – сказал Менелай. – Жаль, что ты не со мной, Одиссей.

– Кто же вытащит тебя оттуда, если я буду с тобой?

– Верно… Жаль!

– Помни: Айгюптос не принимает странников. Странник в Айгюптосе – раб.

– А знаешь, Одиссей, лучше б Елена досталась тогда моему брату. Лучше бы я взял Клитемнестру. Она бы не исчезла из супружеского дома. Она бы ждала…

– Хайре, Атридес! – сказал Одиссей. – В добрый путь.

И спрыгнул на песок.