Текст книги "Три стороны моря"

Автор книги: Александр Борянский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

Песнь девятнадцатая

Леопарды! Он забыл о них… На каждом шагу в этих воспоминаниях: забыл, вспомнил, память умерла, память вернулась. С ума сходят другие, но лишая их разума – кого навсегда, кого на время – он и сам приобретает щепотку сумасшествия. От каждого по чуть-чуть, полное безумие!

Маленькая девочка стояла, широко раскрыв глаза. Так расширялись зрачки у маленькой Кассандры. Кассандра давно выросла, это другая маленькая девочка.

Девочка стояла, а леопарды не трогали ее. Откуда она взялась, почему забрела сюда, в эти камыши – никто не скажет. Она была бы уже растерзанным трупиком, хуже баранов Аякса. Но она стояла, и дышала, и удивлялась, и даже страх, кажется, прошел.

Потому что это были его леопарды. Сумасшедшие.

Они глодали гроздья прямо с виноградников, гроздья вместо самих виноградарей. Пятнистые кошки истощали, ребра обтянулись леопардовой кожей. А какая же еще у них может быть кожа, они ведь леопарды. Были – леопардами, когда-то, до встречи с Дионисом.

Это испытание, сказал он себе, модель, план. Два существа, которые не люди – проба творческих сил. Он бы сказал – проба стила, если б смертные его ареала знали буквы и имели писцов, как жители страны Кемт. Его кошки, способные свалить быка, скоро свалятся в обморок, в два обморока, если он не отпустит их.

Они не могли тронуть девочку. Они изничтожали друг друга тем, что во власти Афродиты было любовью, переходя под крыло Артемиды – размножением, а у него, нового бога, – как назвать-то?

В общем, они не умели остановиться.

Девочка увидела раньше времени, как это бывает. Девочка не могла бы увидеть такого нигде. Ни у собак, ни у каких-то еще животных. Потому что только две пятнистые кошки испытали на себе кое-что, привнесенное в мир Дионисом.

Дионис погладил девочку по голове. Та подняла на него большие изумленные глаза. К сожалению, у нее один путь в жизни. Достигнув совершеннолетия, она начнет искать неземного и сделается менадой, полубезумной вакханкой.

А может, к счастью.

Парис и Елена долгое время были счастливы. Во-первых, у них не было детей. Во-вторых, все вокруг им завидовали, многие ненавидели. В-третьих, жизнь их могла оборваться в любой следующий день. Эти три вещи, взятые вместе, способны сделать счастливым кого угодно.

Но Парис был счастлив без остатка. Елена ждала чего-то еще.

Наивные люди! Они-то думали, Елена Прекрасная разрывается между любовью и долгом, между страстью к Парису и отчаянием, что стала причиной войны, предала мужа… Если б они знали, если б могли догадаться…

Изумительной красоты лазутчик тосковал в чужой крепости.

Проснувшись этим утром, девушка с нездешней кожей сразу вспомнила вчерашний обморок. И подлинное, новое счастье: в чужой крепости она под защитой.

А эти люди вокруг – что ж, они в большинстве своем да, беззащитны.

– За стенами Трои прошлой ночью собрались сразу пять избранных. Вам не кажется, что это много? И среди них ни одного нашего.

Гера, Посейдон и Аид, трое старших в пантеоне, сошлись вместе, чтобы обсудить положение дел.

– Мой супруг не желает обращать на это внимания.

– Возможно, он все предвидит.

– А ну-ка напомните подземному отшельнику, кто там да с кем?

– Кассандра, безумная дочь Приама.

– Чья?

– Фебби.

– А еще?

– Парис, Эней, Одиссей и эта африканская девка.

– А, ее новичок назвал?

– Именно.

– Джуна забыла об Агамемноне, – сказал Посейдон.

– Да, еще мой Атрид. Но он всегда по эту сторону Троянской стены.

– О нем я помню, – нехорошо ухмыльнулся Аид. – Он явится раньше других.

– Я постараюсь, чтобы раньше других к тебе явился Одиссей, – сказал Посейдон.

– А он чей, Марсов?

– Нет. Он принадлежит Нике.

– А кто же?

– Ты совсем отвык от света! – возмутилась Гера. – Мы тебе безразличны. Марсик выбрал Энея.

– И весьма неудачно, – резюмировал Посейдон.

– Не уверена.

– И что сделал этот его Эней? Хоть один подвиг?

– Это-то и подозрительно…

Посейдон задумался.

– Хорошо, давайте рассуждать. Парис и Кассандра уже реализованы, так?

Аид засмеялся – звучало это жутковато. Впрочем, родственники привыкли.

– Я с ними не знаком, значит, пока не реализованы.

– Тебе бы только издеваться! Зачем ты вообще пришел, если наши проблемы тебя не волнуют?

– Джуна, как можно сердиться на Плутона? Это даже странно. Итак, не реализованы Одиссей, Эней и… Елена?

– Агамемнон скоро будет реализован, – поддержал разговор Аид.

Джуна про себя подумала, а так ли уж нужен в этом мире страх смерти, символизируемый подземным миром? Стоит принять грекам индийскую картину реинкарнаций – и Аид умрет через какие-то двести лет.

– Джуна! – позвал Посейдон.

– Да, – отозвалась Гера. – Эта африканская девка, которую он выбрал, еще вчера не была похожа на избранную.

– Послушай меня, любимый…

– Сейчас?!

Елена Прекрасная решила не сопротивляться и получить то же удовольствие, что и всегда. Она забыла, что имеет дело с возлюбленным Афродиты.

Когда их тела расплелись и каждый стал самим собой, она сказала:

– Странно… Мир вроде бы молод, откуда в нем так много пыли?

Парис поймал ее взгляд, увидел освещаемый дневным светом дальний угол и кликнул служанок.

– Я не о том… – пробормотала Елена.

– Мне особенно не нравятся эти переглядывания Ники с наглым, дерзким, не знающим ничего святого… – продолжала Гера.

– Зачем ему что-то святое? – спросил Аид. – Он теперь это святое и есть.

– Джуна права, – поддержал Посейдон. – Они моложе остальных. Это опасно.

– Надо прекратить эту войну. Я понимаю: соблазнительно сделать ее невероятно длинной и героической…

– Разрушить Трою?

– Насколько возможно скорей. Немедленно!

Аид показал ладони из-под черного-черного плаща:

– Я умываю руки. Вот в его океане.

Посейдон помолчал. Потом сказал:

– Мы прекрасно знаем, что равновесие между греками и хеттами выстроено так, что Троя будет стоять века.

– И века ее будут осаждать, – согласилась Гера.

– И год за годом значение пяти молодых наглецов будет расти за наш счет. Ты это хотела от меня услышать?

– Я хотела услышать, что же делать.

Посейдон тяжко вздохнул.

– Джуна, – сказал он, – второго цунами в одном и том же море мне не простят.

Совсем в другом месте, но тоже далеко от Олимпа, где отдыхал Зевс, собрались втроем Аполлон, Афродита и Арес.

– Я слежу за ней беспрестанно, – говорила Афродита, и голос ее был далек от той нежно-беспечной манеры, к которой все давно привыкли. – Вот, например: «Мир еще так молод, а в нем уже столько пыли». Что это за мысли? Они так просты?

– Он руководит всеми ее мыслями и почти всеми движениями. Это ясно. Что тебя удивляет?

– Но я не руковожу всеми движениями Париса! У смертного есть чуть-чуть свободы! Я полагала, этим мы и отличаемся от прочих.

– Да, таков замысел Отца. Но может, он предоставил чуть-чуть свободы и всем нам? В том числе и ему, новому гостю.

Афодита сбросила одежду и грациозно изогнулась.

– Посмотрите на нас! На меня и на себя. Мы, трое, совершенство. Мы лучше старшей троицы. Но мы не желаем той изворотливой сложности, какую привносила в наш мир Ника и с какой явился этот. Мы трое – золотая середина.

– Я понял, – восхищенно сказал Арес. – Ты моя красавица!

– Они атакуют нас с двух сторон: нас попытаются отдалить от Отца, вышвырнуть Гера с Посейдоном, и пока мы будем отстаивать себя, нас потеснят юнцы, нахалы, мальчишка с девчонкой, которые вообще еще не боги!

Аполлон глубокомысленно молчал.

– Я думаю, они решат разрушить Трою, – предположил Арес.

– Может быть. Вы же оба знаете, я думаю редко. Но сейчас я думаю! Я думаю, что нам следует уйти…

– Еще вчера им всем было наплевать на войну с высокой тучки. Война была заботой одного Ареса. Каждый занимался своим: Фебби гармонизировал муз и высекал статуи, Джуна заставляла меня считать супружеские измены, Венчик не выходила из состояния оргазма. А что теперь?

Гермес предстоял пред Отцом.

– Он заставил их волноваться. Они всерьез обсуждают, как разрушить город смертных! Они неспокойны.

– ЧТО Ж, ОН СИЛЕН, ЭТОТ ЮНЕЦ. ОН МНЕ НРАВИТСЯ.

Парис насладился ею, и теперь она могла сказать ему то, что собиралась. Все изменилось, милый…

– Что это за ахеец? – спросил вдруг Парис.

Елена смотрела на него с прощальной нежностью.

– Нет, я понимаю, ты наверняка знала его раньше. Он, видимо, посещал дом твоего мужа. Бывшего мужа… – и, поскольку она молчала, Парис добавил нетерпеливо: – Менелая!

Он все-таки ждал какого-то оправдания: да, Афродита запретила ему убивать Одиссея, но ведь богиня не сказала, что в это время должна делать подаренная ею самая прекрасная девушка на свете.

Елена покачала головой.

– Все изменилось, милый, – прошептала она. – Трои больше нет. Есть только боги и мы.

– И что же? – не понял Парис.

– И все.

Ни в голосе ее, ни в выражении лица не было грусти.

Песнь двадцатая

Города на холме не стало, едва боги обратили на него внимание. Да-да, раньше они поглядывали вскользь, мимолетно, с трудом отрываясь от своего блаженства. Как только их заставили присмотреться, бессмертные нашли один выход для людей – смерть. Чтобы забыть о яблоке раздора, его надо не делить, а съесть.

Дионис сидел вдалеке от мира, погруженный в собственные мысли, рядом с леопардами и удивлялся: внезапно он вспомнил, для чего затеял эту войну, зачем свел два берега Эгейского моря. Ради страны Кемт и ее хозяина, властного, однако смелого человека; ради нескончаемо длинной реки, тянущей мутные воды, разбавленные крокодилами. Он, оказывается, хотел, чтобы Гекторы и Ахиллесы, пополам с Диомедами, не приплыли в один прекрасный день и не вытащили черноносые корабли в количестве 1186 (подсказано Гермесом) далеко-далеко на юге. Они бы легко развеяли песочную армию Рамзеса (есть даже имя!).

Они этого не сделали. И теперь сделают не скоро.

А ему-то, ему-то что с того?!..

Отныне – ничего. Страна Кемт отныне – лагерь Сетха, его врага. Впрочем…

Впрочем, так ведь было всегда?

Важнее вот что: если бы он, маленький смертный, позволил грекам и хеттам разделить безразличный ему с некоторых пор Айгюптос, то приз бессмертия и новый цвет крови получил бы кто-то другой.

Интересно, кто?

Нет, нет, неинтересно! И думать об этом больше не хочется!

В голове Елены мелькали его мысли. Но не те, которые появлялись сейчас; вчерашние, понятые и отпущенные, они перебирались к ней, чтобы найти пристанище. Наверное, для того и нужны избранные.

– И все, – повторила девушка решительно.

Они стояли друг перед другом, близко, ближе вытянутой руки. И оба вдруг почуяли, как расстояние, такое незаметное и преодолимое помногу раз ежедневно, прямо в эти пять-десять ударов сердца непоправимо увеличивается, до полета стрелы, дневного пробега, до размеров целого моря… Двух морей.

– Ты получил от меня все, – сказала Елена. – Ты попросил у Афродиты, она дала, и ты все взял. Ты был счастлив?

– Да. Но я еще счастлив.

– Мне приснился сон. Такие сны не снятся Кассандре. Или снятся ей каждую ночь, и потому она смешна.

– Она не смешна, – возразил Парис.

– Здесь все умрут, милый. Очень скоро.

– Значит, мы умрем счастливыми.

Елена покачала головой.

– Все изменилось. Я больше не хочу умирать.

– Ты хочешь вернуться к мужу?

– К бывшему мужу, – поправила его Елена. – Нет, не хочу.

– Этот ахеец… – догадался Парис. – Ты хочешь…

– Мы с тобой два совершенства. Мы нужны богам.

– Ты раньше так не разговаривала.

– Все изменилось.

Парис выбирал: убить ее; повалить на пол и не отпускать, пока силы Афродиты не кончатся; спрятать, но где? Вызвать Менелая на поединок, но уже на подлинный, честный поединок. Ей все равно, существует ли Менелай. Вызвать ахейца… Почему же нельзя?! Боги? Почему нельзя!

– Послушай меня! – яростно заговорила Елена. Так она действительно никогда не разговаривала. – Мы с тобой перевернули их мир. Нас запомнят надолго, меня и тебя. Стены падут…

О! Елена опять повторяла те слова. Как же она ждала его!

– Посмотри! На вазах будут рисовать только тебя и меня, ты веришь?

Ни убить, ни спрятать, ни продлить этот восторг… «Неужели все?» – спросил себя Парис.

– Если они смогут уничтожить тебя, заполучить твою жизнь, твое тело, нас запомнят иначе. Ты должен спастись. Пусть они от обиды выдумывают сказки о твоей смерти. Но ты, настоящий ты должен уйти из этого города. И ты обязан еще быть счастлив. Без меня. Любой ценой.

Дионис вышел из глубоких раздумий. Где-то только что было сказано то самое… Леопарды сразу вскочили на лапы.

Афродита вздрогнула, она уже было расслабилась, но кто-то произнес ее формулу.

Афина непроизвольно усмехнулась. С чего бы? Она терпеть не могла неосознанных движений, в особенности изменяющих лицо, в особенности после того, как на нее обрушилась память о смертной девочке и ее змеях.

Что сделал Зевс – неизвестно.

– Но я люблю тебя.

Парис смотрел беззащитным взором. Казалось, не будь высших сил, он бы вызвал на поединок всех лучших героев Агамемнона и перебил по одному.

– Пойми же, услышь меня, они думают, это конец, то, что мы прожили прекрасные годы в Трое. А это – начало! Многое впереди, и у тебя, и у меня. Троя – это только начало, милый!

– Но я люблю тебя.

– Ты не веришь…

– Я просто люблю тебя.

И тут Елена сорвалась. Она сорвалась впервые за долгий срок ожидания, она позволила себе слабость, из-за близости ее мечты, которая в самом деле приснилась минувшей ночью.

– Я не жена Менелая! Я не спартанка! – отчетливо, внятно произнесла девушка.

«Что я наделала…»

Твой бог отвернется, и ты познаешь истинное одиночество, холодную пустоту смертного сознания.

– Ты моя жена, – сказал Парис, – ты дочь Трои, и я тебе верю.

Он все понял по-своему. Роковые слова были сказаны, но признание не состоялось.

У нее закружилась голова. Пол затанцевал, и колени подкосились. Но Елена выдержала: она взяла себя в руки и заговорила как можно спокойней:

– У нас мало времени на спасение…

«Мой избранный решит исход этой войны, – размышляла Афина. – Пусть начала ее не я, зато мной завершится».

«Я могу решить судьбу Агамемнона, – думал Одиссей, – и судьбу остальных. И заполучить прекраснейшую загадочную женщину, чем она загадочней, тем прекрасней!»

«Закончить надо ярко. Надо найти символ на века. Символ мудрости, хитроумия, отваги и дерзкого успеха. Тогда эта война навсегда станет моей».

«Помоги, Афина, найти мне способ сломать неприступные стены, – просил Одиссей. – Они же прячутся от нас за стенами, как фессалийские лошади в загоне от волков. Хитрость и отвага! Дай мне, Афина, хитрости и отваги!»

«Я бы опоила троянцев неразбавленным вином в честь меня. Но тогда получится, что победу принес Дионис. Или поражение? Неважно, опять его имя. Найти бы что-то, к чему он не имеет никакого, вообще никакого отношения…»

«Что, если неразбавленное вино? – перебирал Одиссей. – Нет, один я ворота не открою. Все не годится. Как еще отряд из… тридцати? Нет. Хотя бы пятьдесят! Лучше сто. Как такой отряд может тайно проникнуть в город?»

«Одиссей украл из Трои мой дар, Палладий. На самом деле он ничего не крал, я сама вручила ему, чтобы возвысить моего избранного. Что если вернуть дар в Трою? Ну и что это даст?»

«Ну и что это даст? Посольство… Послы приходят без оружия, их не бывает полсотни».

«Дар должен быть другим. От меня! Мой дар должен быть громадным, колоссальным! Очень красивым. И принадлежать не тем, кому будет подарен. Потому что мои дары передавать нельзя. И нельзя принимать из вторых рук. Слабенькая философия… Но философию можно подработать, когда город будет взят».

«Фессалийские лошади в загоне от волков», – повторилась беззвучно фраза в уме Одиссея, и еще, и еще.

– Ты слышишь, как дрожат стены? – спросил Посейдон одну из нимф.

Та прислушалась, ничего не услыхала и ответила:

– Да, слышу!

– Не ври, – сказал он, – ты не можешь слышать. Это дрожат стены Трои. Им страшно.

– Они живые?

Посейдон нахмурился. Вечные сомнения одолевали его: он ненавидел искажать истину, а истина неуловима. С каждым столетием он хмурился все больше и больше. Камень не имеет личности и не способен стать иным существом, но камни тоже бывают бессмертны… Весь мир жив.

Он помогал строить эти стены, и он же помогал грекам разрушать – не хеттам, не Приаму. Этот город, как и тот, греческий, на противоположной стороне, предпочел Афину. Посейдон опять колебался – из-за его сомнений колебалась земля, и занимались шторма.

Страшный монстр поднялся из глубин океана, вплыл через Геркулесовы столпы во внутреннее, кто-то говорит – средиземное, море и направился на восток. Этот был из последних, когда-то давно Посейдон создал его в порыве страсти.

«Поспеши!» – послал он гулкий приказ.

Афина вступила в логово огня. На нее пыхнуло таким жаром, словно тут обитал не Гефест, а по меньшей мере Аид, если не сам древний южный Ра, именуемый у греков Гелиосом.

Мастер стоял в кожаном переднике, с голым торсом, и был он, пожалуй, даже красив. Хотя, конечно, очень по-своему.

Он ее не заметил.

– Я редко имела в тебе нужду, – скромно проговорила Афина. – Все, что мне требовалось, ты изготавливал по слову Отца. Поэтому наши отношения в пантеоне самые неразработанные.

Мастер не отвечал.

– Вернее, их нет, – завершила Афина мысль, чтобы что-нибудь сказать.

– Кто здесь?! – вдруг испуганно спросил Гефест, заслонив глаза рукой.

– Это, извини, я. Радуйся!

Мастер вышел к свету, отчего зажмурился еще отчаянней.

– Я тебя уважаю и ценю. Просто никогда не говорила, чтобы не отвлекать.

Нет, красивым он казался в отблесках огня в пещере. Дневной свет его портил.

Придумав назначить его мужем Афродиты, Отец изобрел эффектное средство ограничить ее всевластие.

Любовь изменяет Созиданию с Войной. То есть с разрушением. Замечательно!

– Я все-таки тебя отвлекла.

– Ты – Ника, – сказал Гефест, – я вспомнил.

– Ты умеешь забывать, кто входит в пантеон? Я считала, это единственное, о чем мы помним, даже когда изображаем сон.

– Ты любишь спать? – вдруг поинтересовался он.

– Нет.

– А Венчик любит.

– Я иногда использую сон, чтобы разорвать непрерывность времени, – сказала Афина.

Гефест посмотрел вверх, как клубился дымок над его горой. Он явно пытался перенастроить ум.

Афина не мешала.

– Да, я знаю, зачем ты пришла, – наконец сказал он.

– Я тоже знаю.

– Тебе нужен символ разрушения Трои, ты хочешь, чтобы он был авторским.

– Как быстро ты подхватил слово Фебби!

– Это его слово? Он простит меня… Раньше я говорил – мастерский. Но работать мастерски люди почти научились.

– Я хотела бы…

– Вот! – Гефест протянул ей пергамент.

– Что это?

– Я начертил, что тебе нужно.

Она просмотрела.

– Хорошо, я объясню, – согласился, скорей, сам с собой Гефест. – Тебе требуется совершить проникновение в пределы крепости несколькими десятками воинов. Одновременно это должен быть сложный и запоминающийся механизм. Так?

– В точности!

– Три возможных решения. Мне больше всего нравится вот это. Но ты, видимо, его отвергнешь. Хотя мне будет очень, очень жаль…

И Гефест упал в объятия собственных размышлений.

– Эй! – позвала Афина.

– Да! План такой… Это великолепный план! Перенос сфинкса из Айгюптоса в Трою в абсолютно тождественном виде без изменений.

– Что? – не поняла Афина.

– Это будет тот же самый сфинкс! Более того, он исчезнет в Айгюптосе и возникнет тут. Эта задача решаема, честное слово…

– Как?

– Очень просто, механически, элементарно. Есть три трудности. Кстати, то, что и возможностей три, и трудностей три, вселяет в меня оптимизм…

– Какие трудности?

– Первая: осложнения с древним пантеоном. Это и хорошо: отбирая сфинкса, мы лишаем их важного символа перед их ареалом смертных. Но древнему пантеону может не понравиться.

– Достаточно.

– Вторая: следует отправить экспедицию на завоевание Айгюптоса, чтобы создать условия для проведения работ. И третья: сами работы займут некоторый срок.

– Сколько?

– Лет десять максимум. Зато представь: вырванный из песков сфинкс, перенесенный в полном соответствии, да еще и сделанный полым внутри! Ох, тебя не забудут!!!

– Отказать!

– Я так и знал… Какая жалость!

– Дальше!

– Ну, можно построить еще один город, чтобы они соприкасались с Троей стенами. Смотри: два круга соприкасаются в одной точке. Изящное архитектурное решение. И второй город строится в два раза красивее, привлекательней, чище. Город для греков. Вместо походного лагеря.

– Я напоминаю: мы решили разрушить город, а не построить.

– Потом греки покидают город, он остается пустым. Троянцы выбирают лучшее и переселяются напротив. Тут-то из храма Афины (альтернативного) ночью выбираются твои жрецы в полном вооружении и захватывают полупустую Трою.

– Это беда какая-то…

– Почему вы все всегда выбираете простейшее?! Вы же не люди! Ну ладно, можно тупо построить деревянного слона, запихнуть в него три дюжины бойцов и подарить от твоего лица троянцам. Храму Афины от благодарной посетительницы. Но учти, что воинам в слоне будет неудобно.

– Очень тесно?

– Ну так, минимум личного пространства. Я бы не полез.

– Они смогут шевелить руками и ногами, хоть немного?

– Я же не кролика деревянного предлагаю построить! – возмутился Гефест. – У меня есть свои нормы. Но лучше запомнится деревянный мамонт или древний ящер.

– А ширину ворот ты мерял?

– Ворота придется разобрать, – решительно сказал Гефест, – и часть стены снести.

– Почему?

– Это же слон! – укоризненно произнес Мастер.

Афина быстро подумала.

– Конь, друг мой, конь!

– Конь? – ужаснулся изобретатель. – Зачем?

– Не придется сносить стену. Кроме того, конь – один из символов Посейдона. Пусть войдет в историю как знак вероломства.

Афродита встретилась с Аполлоном.

– Она обещала спасти моего Париса, – сказала Афродита.

– Она кое-что хочет взамен, если не ошибаюсь.

– Пусть возьмет. У них и так все готово. А мне нужна жизнь моего избранного.

– Именно этого? Он еще не все для тебя сделал? Ты же переменчива с ними, как ни один из нас.

– У меня тоже все готово. Его именем я назову город. Этот город, Фебби, прославит нас с тобой. Это будет наш город, обещаю!

– Скоро?

– Не очень.

– Тогда верю. А Марсик?

– С ним у меня будет другой город, – жеманно ответила Афродита.

– Появление Диониса тебя подстегнуло. Ты уже не так беспечна.

– Появление Диониса подстегнуло всех. А я буду беспечна.

– Скоро?

– Всегда!

– Ты же знаешь, я тобой восхищаюсь и не устану восхищаться.

– Спроси: что же я должен сделать?

Аполлон лучезарно улыбнулся:

– И что же я должен сделать?

– Когда они увидят это безумное деревянное уродство…

– Да?

– Пусть твоя Кассандра промолчит.

Солнце обернулось трижды. Афина не использовала сон, чтобы прервать время. Четвертым вечером, размышляя о миссии звезд в небе и сравнивая это со своей ролью в пантеоне, Афина услышала голос Гермеса.

– Хайре, мудрая! Даже не знаю, как тебе и сказать…

– Скажи молча.

– Я попробую.

– У тебя получится. Мне кажется, ты хотел бы меня предупредить.

– Я вестник, Ника, и входящие в пантеон для меня должны быть равны.

– Молчи. Я угадаю.

Голос замер вдали.

– Мой дядя, – сказала Афина. – Он согласен на разрушение Трои, но только если сделает это сам. И он подготовил нечто.

– Раз ты обо всем так прекрасно осведомлена, то сменим тему разговора. Кстати, нечто – очень удачное выражение.

– Дядя у меня морской, поэтому нечто плывет.

– Все плывет, все течет, все меняется. Я меняю тему. Наш хромой подмастерье просил сообщить тебе о том, что великий, сногсшибательный проект коня закончен. И об одной ма-а-аленькой неувязочке.

– Ну?

– Из коня нельзя будет выйти.

– То есть как?!

– То есть нельзя.

– Совсем?!!!

– Не совсем. Из коня нельзя будет выйти без посторонней помощи.

– Почему?!

– Это было сделано, чтобы идеально скрыть дверь. Ее нет. Знаешь, что смешно? Он использовал в устройстве входа-выхода тот же секретный рычаг, что и давно умерший отец нашего общего любимца Бакха. Этот смертный сооружал сокровищницу для египетского фараона и пристроил тайную дырку. С нее и началось восхождение к свету. Тебе нравится?

Дева Афина стояла перед бездной, особым образом сложив руки. Собственно, бездна была всего лишь высохшим соленым озером, но Афина видела на его месте кое-что иное.

– Те, что остались, отзовитесь! – произнесла она очень тихо и очень торжественно.