Текст книги "Три стороны моря"

Автор книги: Александр Борянский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

Песнь четвертая

– Я ПОЗВАЛ ВАС, ЧТОБЫ СКАЗАТЬ: ПРОМЕТЕЙ УМЕР.

Афина сидела грозная, юная, невероятно красивая. Хотя нет, если Прометей умер, ее нельзя больше называть юной, ах как жалко! Но ведь черты по-прежнему вызывающе невинны, а взгляд, мудрый и безжалостный, так контрастировал с почти детским обликом… Она сидела ближе всех к Отцу, и слова эти – «Прометей умер» – ее ничуть не испугали.

Гера тоже восседала рядом, по другую руку. Гера последние лет пятьдесят предпочитала золотой цвет: только он мог как-то противостоять глубокой синеве одеяний Афины. Весть Гера восприняла величественно и с некоторым даже пренебрежением.

Афродита не нуждалась в златотканных одеждах, ее светлые локоны на кончиках искрились, а прозрачное платье будто сияло, купаясь в соблазне ее тела. Невероятно-невероятно красивая, она искренне жалела Прометея, но знала, что с ней этого не произойдет никогда. Главное – не терять легкомыслия, дарующего вечную жизнь.

Артемида, нарочито коротко стриженая, в грубо-зеленом с коричневыми разводами лесном плаще, предвкушала очередной гениальный план Отца. Артемида так привыкла сохранять жизнь всему вокруг – растениям, животным, роженицам, младенцам – что перестала заботиться о сохранении собственной. Прометею она помочь не пыталась, поэтому известие оставило ее равнодушной.

Только Деметра истерически боялась. Она и хотела бы, да не могла не видеть, как ее некогда доминирующая роль в пантеоне теряла рейтинг чуть ли не каждое десятилетие. Раньше земледелие казалось чудом. Она выбрала это самое нужное, самое полезное чудо. А теперь, в новое время, сильным и удачливым земледелие кажется уделом посредственностей, вещью необходимой, но простейшей. И сама внешность ее, символизирующая довольство – полное лицо, работящие руки, дынно-арбузных размеров грудь – привлекала уже не так, как прежде, а кое-кого вовсе раздражала…

– Я ЖЕЛАЮ ОБЪЯВИТЬ НОВОЕ ИМЯ.

Аполлон хорошо чувствовал себя и среди олимпийцев, и между смертными: число храмов росло, искусства развивались, а чудесные пропорции позволяли любоваться собой в зеркалах озер, в крайнем случае – в зрачках собеседника. Отец почему-то не любил, когда он являлся на собрания с одним лишь фиговым листком, даже и с тремя фиговыми листками, а тем более без оного, поэтому музы соорудили златокудрому некое воздушное серебристо-голубое покрывало.

Арес был в огненно-красном, чем жутко возбуждал Афродиту. Новое имя его не пугало, как и судьба Прометея. Но он решил, что для верности надо срочно затеять парочку веселых войн.

Гермес был в ярко-желтом. Новое имя пантеона подлежит оценке, подсчету и измерению. И обязательно нужен избранный, хорошего избранного у Гермеса давно не было.

Гефест косился на ярко-желтое справа и огненно-красное слева. Гермес и Арес затмевали его. Впрочем, Гефест не беспокоился о продлении существования, о рейтинге, о храмах: олимпийцы не умеют обходиться без него, пусть сами что-нибудь придумают. Все, во что они одеты нынче, сделано им. Себе он оставил кожаные штаны и мантию цвета металлик, недоступного смертным. Но мантию он забыл, а штаны прожег на коленях.

– САКРАЛЬНОЕ ИМЯ – ДИОНИС. МНЕ ОНО НРАВИТСЯ.

Аид, с ног до головы в черном, с багровой полосой на груди, спросил:

– В одном из последующих языков его имя, кажется, будет означать что-то неприличное, нет?

Посейдон угрюмо молчал. Он злился на Афину. Как посмела девчонка опять выбрать то же, что и он, его цвет, в точности, до оттенка?! Владыке морей хотелось разорвать собственный глубоко-синий костюм.

– Что ему дано?

– Какие его символы?

– Где он появится?

Для Зевса Гефест постарался. Слепящее платье Отца не было белым, оно становилось зеркальным для любого взгляда. Одиннадцать бессмертных видели в нем себя.

И вопросы отражались, как лик титана Прометея в водах Стикса.

Стикс – река мертвых.

А людей на Земле было еще совсем мало, и ветры овевали ее, Землю, и кружились птицы над горой Олимп, над невырубленными лесами и неукрощенным морем. Эти двенадцать разговаривали, а где-то существовал древний пантеон, и где-то далеко на востоке другие двенадцать, и за великим океаном еще кто-то… И смертный, засыпая, не представлял, как он свободен; а просыпаясь, не ведал, как много от него зависит, от его решения, кому из богов вознести слабые просительные молитвы.

– Помните, когда Отец освободил Прометея, орел долго не мог найти себе места, – сказал Гермес.

– Ты думаешь, нам будет чего-то не хватать? – спросила Гера.

Афина встретилась взглядом с Посейдоном. Эти двое тут же выбыли из общей беседы, так как ни один не желал первым отвести взгляд.

– Кстати, на Илионской равнине намедни перебили кучу народа, – небрежно бросил Аполлон. – Кто-то имеет отношение?

– ЭТО ВТОРОЕ ДЕЛО, ИЗ-ЗА КОТОРОГО Я ВАС ПОЗВАЛ.

– В чем проблема? Война есть война! – сказал Арес.

– В ТОМ, ЧТО НЕ ТЫ ЭТУ ВОЙНУ СОЗДАЛ.

– И никто из нас, – добавила Гера.

– ДА ПРЕКРАТИТЕ ВЫ ДВОЕ!

Гефест встал и проковылял между Посейдоном и Афиной. Увидев препятствие, оба прекратили безмолвный поединок и посмотрели на Зевса.

– Я не затевала эту войну, – сказала Афина.

– Я тоже, – сказал Посейдон.

– Но я начал войну Геракла с Лаомедонтом, родителем Приама, – торжественно заявил Арес. – Это была последняя Троянская война, и Геракл захватил город.

– НЕ ХВАСТАЙСЯ.

– Все мы знаем, что на этот раз ты ни при чем, – добавила Гера.

– Я, например, вообще не затеваю войны… – напомнил Аид. – Это было бы слишком.

– А я предлагаю пустить цунами и смыть царство Трои и Илиона, – сказал Посейдон.

– Ты знаешь такие слова… – усмехнулась Афина.

– Можно смыть заодно и Аргос. С Критом же я так сделал и, по-моему, замечательно получилось.

– Да, только, запуская волну, ты взорвал Атлантиду, – сказала Гера.

– Да что там, маленький островок. Тем более там был культ титанов. Атлант ладно, он давно мертв… А Прометей?

– Я ЗНАЮ, ЧТО НИКТО ИЗ ВАС НЕ ТВОРИЛ ВОЛЮ. БОЛЬШОЕ ДВИЖЕНИЕ СМЕРТНЫХ, О КОТОРОМ БУДУТ ПОМНИТЬ, ПРОИЗОШЛО БЕЗ НАШЕГО ВМЕШАТЕЛЬСТВА.

– Хуже, – поправила Гера.

– Хуже, – согласилась Афина.

– Это действие молодого бога, – обреченно проговорила Деметра.

– У нового имени всегда очень много энергии, – сказал Гермес. – Юношеский прилив сил.

Аполлон подмигнул Афине:

– Правда?

– И все получается как бы само собой… – мечтательно вспомнила собственную далекую-далекую юность Гера.

– ЛЮДИ НЕ ДОЛЖНЫ ПОНЯТЬ, ЧТО ТРОЯНСКАЯ ВОЙНА НАЧАЛАСЬ КАК БЫ САМА СОБОЙ. МЫ, ИМЕННО МЫ ВСЕ ОБЯЗАНЫ УЧАСТВОВАТЬ.

– Я понимаю, Отец! – откликнулся Аполлон. – Волшебная сила искусства…

– Но у нас есть избранные! – напомнила Афродита.

– И почти все они здесь, – сказал Арес.

– Еще хуже, – резюмировала Гера.

– Да, еще хуже, – согласилась Афина.

– НАСТОЛЬКО БОЛЬШОЕ ДВИЖЕНИЕ, ЧТО ОНО СОБРАЛО ВАШИХ ИЗБРАННЫХ В ОДНОМ МЕСТЕ. А НАЧАЛОСЬ БЕЗ ВАС. БЕЗ НАС!

– Я все сделаю, Отец, – пообещал Аполлон. – На самом деле, с моего избранного в каком-то смысле тоже все это началось.

– Да и мой избранный в самом центре… – улыбнулась Афродита.

– О-о, еще хуже! – сообразила Гера.

– Надо же, еще хуже, действительно! – согласилась Афина.

– ВАШИХ ИЗБРАННЫХ ИСПОЛЬЗОВАЛИ! ЧЕРЕЗ ВАШИХ ИЗБРАННЫХ ТВОРИЛАСЬ НЕ ВАША ВОЛЯ!!!

– Отец! – взмолилась Афродита. – Мой Парис стал игрушкой?

– Да, милая, – грустно подтвердил Аполлон. – И моя Кассандра тоже.

– СПАСТИ ПОЛОЖЕНИЕ НА СТОЛЕТИЯ ВПЕРЕД МОЖЕТ ЛИШЬ ОДНА ВЕЩЬ.

– Что же?

– Какая?

– ИНТЕРПРЕТАЦИЯ!

Аполлон кивнул, и глаза его загорелись.

– Художественное освещение событий. Это по моей части!

Все они как-то пришли в этот мир, но не собирались из него уходить.

Большинство называло Зевса Отцом: это он собрал их в новый пантеон, это он убедил, что продлевать существование лучше вместе.

Кроме Зевса еще трое в его пантеоне существовали очень давно. Так давно, что казались вечными иногда даже самим себе.

Но никто из них ни на секунду не забывал, что вечность обманчива.

– Я бы не хотела, чтобы чей-то избранный оказался единственным главным героем эпоса, – сказала Афина.

– Даже твой? – усмехнулась Гера.

– Она говорит обо мне, – вздохнула Афродита.

– А я не хочу, чтобы мой избранный прежде срока прославлялся как главный герой, – серьезно заявил Арес. – Мне это помешает.

– Так, так, так… – протянул Аполлон. – Вы не хотите светить свои ставки, но в то же время боитесь, что я сыграю за кого-то.

– ОНИ ПРАВЫ. ГЛАВНЫЕ ГЕРОИ ДОЛЖНЫ БЫТЬ НИЧЬИ.

– Но умолчать роль богини любви в этой истории нельзя! – воскликнула Афродита.

– И без моего избранного ты не обойдешься! – обратилась к Аполлону Гера.

– Знаете что? Тогда назовите мне ничьих! – потребовал Аполлон. – Когда я составлю все слова и они мне понравятся, я ничего не намерен менять!

– Сейчас родится слава того, кто никому не нужен! – рассмеялся Гермес.

– А кто погиб в эти пару дней? – спросил Посейдон.

– Гектор, сын Приама, – ответил Гермес.

– Кто его убил?

– Кажется, избранный Аида, – ответила Гера.

– Послушай, у меня нет избранных. Во всяком случае живых.

– А моя дочь? – грустно напомнила Деметра.

– Гектора убил Ахилл, сын Пелея. Получается, он ничей.

– Я мог бы сделать его мать нимфой, – предложил Посейдон, – она любит купаться.

– А как он убил Гектора? Кто видел?

– Вполне позорно, – сказал Арес.

– Значит, он ничей?

– И никому не нужен.

– Знаете, а у какой-то из моих муз уже есть короткая песенка об этом психе. «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса…»

– Пелеева сына, – смеясь, напела Афродита. – Я помню.

– Вот-вот!

– КОРОТКОЙ ПЕСЕНКИ МАЛО.

– Разумеется, Отец! – церемонно склонил прекрасную золотую главу Аполлон. – Это будет великая поэма, и она создаст великую славу в веках мирмидонскому маньяку… Но что-то же надо положить в начало.

Песнь пятая

Одиссей перелез через стену и повис на руках. Пока луна освещала равнину, он изучал окрестности. Его не волновало, как красиво ложится лунный свет на гладь Эгейского моря в Дарданском проливе, как преображаются предметы. Он хотел домой.

Это место на стене Одиссей приметил в последнюю очередь. Здесь нельзя было стоять: стена возносилась над оврагом и сужалась, как нигде более. Стража не следила за оврагом не потому, что не следила никогда, а благодаря перемирию. В Трое погребали Гектора, в стане мирмидонян вчера сожгли Патрокла. Рана мучила Одиссея, но она же и охраняла: если в городе его поймают, будет легче выдать себя за беженца. Только законченный безумец полезет к врагу с открытой раной, не подгоняемый жестокой необходимостью.

Одиссей повисел над чужой землей, чувствуя боль. Боль радовала его. Так бы не сделал никто из ахейцев: ни силач Аякс, ни этот кичливый Ахилл, ни даже Диомед. Диомеду просто незачем. А уж Агамемнон, который покинул битву, когда его едва задели…

Внизу и вокруг темнота смешивалась с тишиной. Убедившись, что тишина нерушима, Одиссей прыгнул навстречу Трое. Бок заболел еще сильнее. Он прислонился спиной к городской стене и просидел так некоторое время.

«Вот я уже ощущаю ее изнутри», – думал Одиссей.

Троянская стена была знаменита. О ней рассказывали легенды, будто сложили ее боги, Посейдон с Аполлоном. Правда, чудесная стена не избавила прежнего царя от Геракла, но в Спарте или на Итаке стен, окружающих город, вообще не было. Да и города никакого на Итаке не было.

Без четкого плана Одиссей не делал ничего. Ни разу его четкий план не заканчивался тем, что он себе задумал. Но ни разу и не подводил.

Одиссей собирался определить дом, где находилась Елена. Улучив момент, оказаться с ней один на один. И выяснить, кто она на самом деле. Тут различались варианты: Одиссей под видом обиженного ахейцами, чуть не убитого Ахиллом бывшего соратника Агамемнона – за то, что ему не понравилось надругательство над телом Гектора. Или Одиссей под видом торговца благовониями, не знавшего о нашествии и попавшего в лапы к этим разбойникам. Или Одиссей в виде Одиссея, это если Елена окажется женой Менелая, не понимающей, почему муж не признал ее. Или Одиссей под именем врача Махаона, посланника Менелая, это если смуглая красавица признается, где обитает настоящая Елена.

У него были продуманы вопросы и ответы, и толпа ищущих спасения в Трое, и слухи о большом доме Париса, и незнание расположения улиц, и то, что проницательный страж может прямо сейчас прислушиваться к его шагам в темноте, как сам он прислушивается, нет ли шагов стража.

И эта боль была рассчитана и учтена. Скоро он смог встать. Драться будет бессмысленно. Бежать тоже. С ними придется разговаривать.

Елена Прекрасная проснулась в тот день раньше обычного.

(Об этом аэд умолчал, о пробуждении Елены прежде срока нет стиха в «Илиаде».)

Она вышла к колодцу, и не потому, что не было служанок в доме Париса, или, допустим, не было у Париса серебряной лохани для умывания. Просто захотелось египтянке ранним утром ощутить жаркий луч солнца на темноватой безупречной коже, на обнаженном плече, округлость которого богиня Исида, коллега Афродиты по вопросам любви и красоты (только из древнего пантеона), измеряла специальным инструментом для соблюдения пропорций.

«Я родилась в Спарте», – напомнила себе девушка.

Она выскользнула тихонько, чтобы встретиться с солнечным светом, с диском Амон-Ра, чтобы в коротком одиночестве заново почувствовать все, все…

Луч солнца оказался не очень-то и жарким.

– Не здоровайся со мной, госпожа. Не показывай, что ты меня узнала.

Елена Прекрасная вздрогнула. От неожиданности и от надежды. И немножко от страха. В общем, кто точно определит, из-за чего вздрагивает красивая женщина юных лет?

Незнакомец достал воды из колодца и приготовился услужить ей. Елена умывалась молча.

– Твой муж скорбит. Агамемнон не позволил принять тебя. Агамемнон выбрал войну.

«Это не тот, – сказала себе Елена, – не тот, кого я жду». Ей захотелось дико закричать: «Нет, не тот, не тот!!»

– Ахейцы повздорили на совете. Защищая тебя, я получил вот что.

На светлом теле раны выглядят ужасно.

– Еще воды! – приказала Елена.

Пока незнакомец опускал и тащил наверх деревянное ведро, он не мог разговаривать. Он тяжело дышал, а девушка наблюдала за ним.

– Тебе надо омыть это.

– Что?! – с ужасом спросил раненый.

– То, что ты получил, защищая меня.

– Нет!

– Убери эту грязную тряпку.

Похоже, ей тоже удалось удивить ахейца.

– Терпи! Это надо сделать. Иначе ты умрешь.

– Ты хочешь вернуться к мужу?

– Ну вот, теперь я прикажу, чтобы тебе вынесли чистое платье. И кусок ткани затянуть рану.

– Тысячи воинов видят эти стены. Тысяча кораблей отплывет на закат, если ты будешь с нами.

– Нет.

– Ты спасешь царство Приама. Ты спасешь Париса.

Девушка рассмеялась.

– Я не хочу на закат, друг Менелая. Я не узнала тебя. И не здороваюсь. В точности как ты просил.

Она сама не знала, почему ей вдруг стало весело, а не страшно.

– Служанка вынесет платье. Я не здороваюсь и не прощаюсь.

Отойдя шагов на десять, Елена Прекрасная обернулась:

– Впрочем, хайре!

Одиссей долго думал. Четкий план опять развалился, но опять не подвел.

Одиссей даже сомневался, возвращаться ли прямо сейчас к кораблям или последить за домом Париса, вернее, за Еленой, а лучше за опочивальней.

Как бы выразить мысли, чтобы не было перед самим собой стыдно? Это божественное существо могло быть кем угодно, только не женой Менелая. Если она все же была когда-то женой Менелая, то она должна была от него сбежать.

И стоит ли так спешить к Пенелопе?

Это божественное существо – вот награда. Укради он ее из Спарты – вся эта армада, тысяча кораблей с черными бортами очутилась бы у берегов Итаки, гористого острова, где не хватает людей, а этим людям не хватает урожая, где можно лишь пасти коз да свиней, где вино хуже некуда и чтобы пить его, надо здесь родиться, и где Одиссея признали вождем на время, пока Агамемнон требовал доказательства, то есть хоть маленького, но войска. Укради он, Одиссей, жену Менелая из Спарты – его повесили бы на канате сами жители Итаки.

Но кто же она?

Неважно. Зачем она согласилась бежать с Парисом, любила? Тоже неважно. Нет, это как раз важно. Если она будет с ним, если захочет быть с ним, Одиссеем, у него все получится. Все-все получится. Он не совсем знал, что должно получиться, но верил, что так правильно.

Он лез через стену за одним, а возле колодца увидел совершенно, совершенно другое.

И отчего-то, странная связь, ему впервые в жизни сделалось грустно от осознания той непреложной истины, что все умрут, рано или поздно. Вроде бы эта истина с детства рядом, но до сих пор не волновала его. Грусть была тоже странная, ее хотелось не забывать, оставить для себя, чтобы в любой миг можно было к ней вернуться.

«И Агамемнон, и я, и отец, и Пенелопа, и мои дети, и вся эта туча народу, собравшегося на Троянской равнине по обе стороны городской стены… – специально повторил мысль Одиссей. – И вот эта таинственная девушка, Елена, жена или не жена Менелая. Она исчезнет, как все, вместе со всеми нами. От ее тела не останется и силуэта. Да как же он от нее отказался?!»

Не укрылось от Одиссея и легкое придыхание в ее речи. Да, она говорила как люди Агамемнона, аргосцы. Но что-то в манере произносить жесткие звуки было постороннее. Еле-еле… Может, она приобрела это в Трое?

Одиссей решил поговорить с Менелаем.

– Я сегодня был в Трое.

– Где? – переспросил Диомед.

– По ту сторону стены.

Диомед усмехнулся.

– Одно из двух: или Итаку надо считать союзником царя Приама, или на вашем островке живут настоящие герои.

– Я не хочу домой, Диомед. Я хочу победить и разделить добычу.

– По-моему, из тысяч ахейцев домой хочет один человек.

– Кто?

– Агамемнон.

Одиссей задумался.

– Я опасался Менелая и Агамемнона. И тебя, Диомед. Я боялся, что, если я узнаю правду о жене Менелая, Агамемнон прикажет меня убить.

– Агамемнон – великий басилевс. Он не поступает так. Об этом стали бы говорить, и в следующий раз в справедливость басилевса не поверили бы локры, а потом фокейцы, и так далее.

– Почему он хочет домой? Это же его поход.

– Я его меч, Одиссей. О жене Менелая не существует никакой правды. Если ты что-то узнал, говори. Агамемнон не понимает, почему они не выдали Елену. Поход был нужен нам, чтобы сплотить племена. Я готов здесь стоять до скончания времен. Он – нет.

Одиссей тяжело задышал и взялся за бок.

– Я видел там эту женщину и разговаривал с ней.

Диомед не ответил. Он смотрел на Одиссея, как тот мучается и как старается не замечать своих мучений. Диомед был воин, суровый воин и ничего больше.

– Ты не герой, Одиссей. Ты – безумец.

– Если Менелай захочет, я найду ему Елену.

Он сел на песок, голова кружилась. Диомед стоял над ним.

– И если тебе надо, чтобы я ее нашел, – добавил Одиссей.

– Ты безумец. Но тебя любит кто-то из бессмертных, – сказал Диомед.

Душа Гектора попрощалась с телом и отлетела прочь от этой войны. Кассандре пришли в голову первые рифмованные строфы бесконечной поэмы. Парис глубокой ночью, когда Елена заснула, натягивал тетиву и думал об Ахилле.

Одиссею приснился горячечный сон. В нем богиня Афина, издевательски улыбаясь, спрашивала: «Ты хочешь ее? Хочешь?» И во сне он открыл, что богиня Афина уже снилась ему, и довольно часто.

Богиня Афродита никому не приснилась: ни Парису, ни Елене Прекрасной, ни Прекрасной Елене. Прекрасной Елене пыталась присниться богиня Исида, но что-то мешало.

«Ты больше не безмолвный сфинкс, очаровательный убийца», – явилась темнокожей девушке загадочная фраза. Но она продолжала спать, а наутро фразу не вспомнила.

Песнь шестая

– Фебби, у меня очень сложное положение! Я не понимаю, что делать. Этот Одиссей, он влюбился в одну из Елен, ты представляешь?!

– Ну и что?

– Ну как же что?!

– Любовь – твоя зона. Твори свою волю, кто тебе может помешать?

– Смотри! Парис мой избранный. Это, конечно, не значит, что он не может поделиться девчонкой – на то он и мой избранный, а не чей-то еще. Но если я сохраню любовный треугольник, то отдам девушку моего Париса избранному Ники, ты понимаешь? Будь Одиссей приблудным псом, я бы мало сомневалась.

– Да, ты даришь Нике часть своего рейтинга.

– Но если я разрушу любовный треугольник, то пойду против себя и сыграю в пользу Джуны. Тем более что закон верности начнет утверждать мой Парис! А вдруг, чего доброго, он вздумает ревновать?!

– Ревность – знак Джуны.

– Они сделали мне эту… как говорят подопечные Кришны? Они поставили мне вилку!

Афродита всплеснула руками, отчего стала еще прекрасней.

– Ты не представляешь, прошлой ночью я не знала, кому и как присниться!!!

– Бедняжка Венчик, – посочувствовал златокудрый. – Это как если бы Агамемнон вдруг начал декламировать мою «Илиаду».

– Еще не было так, чтобы два избранных сошлись на одной женщине.

– А еще ее Тезей раньше украл.

– Фебби, это же не та! Надо же, даже ты перепутал! Чего мы тогда хотим от несчастных троянцев и ахейцев?!

– Да, в общем, только рейтинга, Венчик, больше ничего.

– Причем Ника клянется, что это не ее идея натравить своего избранного на женщину моего Париса.

– Ника обычно не врет, – сказал Аполлон.

– Так что же это – свободная воля смертного?!

– Бывает и такое в подлунном мире, Венчик.

– С избранными?!

– И с ними тоже. Мне кажется, ты немножко ошиблась с выбором.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты выбрала Париса. Мне кажется, лучше бы ты выбрала эту темнокожую дамочку.

– Почему?

– Нам всем было бы спокойнее.

Может, пора объяснить, что такое избранный?

Да, пожалуй.

И все остальное…

Но сейчас, сейчас, чуть позже, когда будет маленькая пауза.

Это не было советом, это просто Диомед исполнил пожелание Одиссея поговорить с Менелаем. Но поговорить с Менелаем о Елене в отсутствие его брата Агамемнона было невозможно. Или почти невозможно: в нынешней ситуации это было опасней даже ночного визита в осажденную Трою.

В шатре сидели братья Атридесы, их стратег Диомед, их самый старый союзник Нестор и целый басилевс целой армии в 13 кораблей Одиссей.

Для совета не хватало Аякса, Ахилла, Идоменея и еще двух десятков вождей, о которых редко вспоминали летописцы, но всегда помнил Агамемнон.

– Они оскорбили нас так явно для того, чтобы мы не могли уйти отсюда.

Агамемнон был озабочен и печален. Видя вождя таким, Одиссей прощал ему власть, богатство, силу и плодородие аргосских виноградников.

– Они поставили меня перед очень плохим выбором. Если хетты придут на помощь, мы будем воевать с сильным противником, долго и трудно, непонятно за что. Если мы отступим, я потеряю союз. Ахайя не простит унижения.

– Когда ты собирал племена, мы обсуждали каждого, – высказался Диомед.

– Я бы снова пошел сюда! – стиснул кулаки Менелай. – Снова и снова!

Одиссей не мог знать, что, глядя на подставную Елену там, на поле, после поединка с Парисом, Менелай думал о том, с каким удовольствием он бы принял ее вместо настоящей.

– Мне кажется, Менелай не зря хотел бы прийти сюда снова и снова, – осторожно произнес Одиссей.

Уже оказавшись на этом маленьком семейном совещании, Одиссей прыгнул на пять шагов вперед по сравнению со всеми вождями западных островов, которые были прежде и будут в ближайшем будущем. Две скалы и десять коз…

– Что ты имеешь в мыслях, юноша? – спросил Нестор.

– Мудрый Нестор, у тебя даже я юноша, – усмехнулся Агамемнон.

– Одиссей предлагает пробраться в город, – сказал Диомед.

– В какой город? – не понял Менелай.

Одиссей и Диомед переглянулись.

– На равнине только один город, – ответил Менелаю Диомед.

Агамемнон нахмурился. Потом лицо его просветлело. Вождь засмеялся.

– Ты хочешь подарить нам его жену, привести на веревочке?

– Я хочу выяснить, где она, – отвечал Одиссей без тени улыбки.

Агамемнон покачал головой.

– Если ты по дороге хотя бы выяснишь, каких союзников они ждут…

– То благодарность вождя вождей уже будет подобна июльскому дождю, – скромно завершил Одиссей.

– Да, – подтвердил Агамемнон.

– Мне достаточно твоей дружбы. И твоей, Менелай.

– Эх, какие интересные пошли молодые люди!.. – сказал Нестор. – С прежними молодыми людьми не о чем было поговорить. Нельзя было с ними разговаривать. Взять хоть Геракла, хоть твоего отца, Диомед. Хоть этого…

Тут Нестор сбился. В доме Атридесов имя Тезея было столь же запрещенным, как в доме царя Приама имя Геракла.

– Скажи, Менелай, – обратился Одиссей, – у твоей жены была какая-то особенность в произнесении слов?

– Особенность?

– Что-то отличающее. Ты ведь узнал бы ее голос?

– Да. Но у нее обычный голос.

– Скажи, Менелай, ты думаешь она пошла за Парисом по принуждению или… Или по своей воле?

Менелай смотрел в землю.

– Думаю, по воле Афродиты.

– Афродита всесильна… – добавил Нестор. – Это мне она уже ничего не способна сделать.

– Скажи, Менелай… – он набрал воздуху в легкие, вместе с воздухом – побольше смелости, дождался, когда Менелай поднимет взгляд, чтобы видеть его глаза, и спросил: – Ты знал раньше эту красавицу с кожей цвета орехового дерева?

– Нет, – удивился Менелай, и глаза Атридеса не лгали.

«А еще его Елена может быть мертва. – Вдруг пришло в голову Одиссею. – Просто мертва. Проще простого».

Но вслух он этого не сказал.

– Ты плачешь о Гекторе, брат мой потерянный и найденный?

– Нет.

– Я тоже. Но почему? Мы ведь любили его…

– А почему ты не плачешь, Кассандра?

– Я увидела внезапную красоту в этой войне. Она течет стройными рядами. Прислушайся, какой ритм! Звук следует за звуком… Слушай!

Очень тихо. Ни плача, ни смеха, ни звона оружия, ни крика погонщиков… Ни сверчка, ни любовных стонов. Ни волка, ни петуха. Только Кассандра закатила глаза напротив, ближе, чем длина копья… Любого копья, не обязательно того невообразимого, которое стоит в храме Афины и все равно никого не спасло.

– Я ничего не слышу.

– Не обращай внимания, это сейчас просто тишина.

Шаги. Она их не различает, погруженная в свои мысли.

Хотя какие у нее мысли, это грезы, сны наяву, игра в «слышишь – не слышишь». Она предсказала ему Елену когда-то, давно. Не так уж давно…

– Ахейцы взывают к богам, они готовят страшное коварство, как ты думаешь, они возле ворот, они не ворвутся ночью? Я боюсь, Парис…

– Я думаю, ахейцы сидят и боятся, как бы мы не совершили вылазку.

Шаги рядом. Теперь даже Кассандра поворачивает голову.

– Хайре! – говорит, входя в зал, Эней, сын Анхиза, друг Париса. – А я думаю, Агамемнон не рад тому, что им всем предстоит.

– А нам?

– Тебя волнует будущее? С каких пор, Парис?

– Это я спросила его.

Кассандра, Парис и Эней не похожи на тех, кто собрался умирать. Тяжелый героизм Гектора сгорел на костре.

Эти трое не понимают, но Гектор связывал себя с Троей, а они нет. У Кассандры есть что-то еще: бесформенный и туманный целый мир. У Париса есть что-то еще: беспечный храм всегда открыт. И у Энея есть что-то еще: Троя не его город, Троя лишь пристанище молодости и школа бесконечной войны.

– Пока Елена тебя не разлюбит, Троя будет стоять.

– Она призрак, ниспосланный богами, Парис.

Парис улыбается. Так улыбаются спящие на рассвете.

– Ты плачешь о Гекторе, Эней?

Сын Анхиза качает головой и не знает, что ответить. Из приамидов, хозяев Илиона, он признает одного Париса. Гектора нельзя было не уважать. Но он слишком хотел быть главным воином. Он и умер как главный воин.

– Чтобы чувствовать счастье, мне теперь надо убить его, – произносит Парис. – А я привык к счастью.

И Кассандра, и Эней не сомневаются, кто такой «он».

На этот раз никто не услышал шагов.

– Ты говорил, именем Афродиты не убивают…

Гибкая и невесомая, в хитоне цвета неба… Силуэт Елены колеблется, освещаемый мерцающими факелами.

– Именем Афродиты – нет. Но я призову Аполлона, любимая.

Эней ждет, что она еще скажет. Легкое придыхание, когда она произносит эгейские слова – это, видимо, спартанское свойство. Аргосцы так не разговаривают. Или, может, он не замечал?

– Что ты делала, любимая? – Парис проводит ладонью по ее лицу, белая ладонь ложится на безупречную кожу цвета орехового дерева. – У тебя красные глаза, ты спала?

– Я плакала о Гекторе, – отвечает Елена.

Парис обнимает ее, они удаляются. Факелы пляшут на их спинах.

– Призрак… – шепчет Кассандра.

Очень редко, ну совсем редко так бывает, чтобы три избранных собрались вместе. Действительно очень-очень редко.

А чтобы четверо…

Одиссей перелез через стену и повис на руках.

Внизу его ждала неизвестность. Он туда уже прыгал две ночи назад.

Но теперь неизвестность грозила обернуться новой судьбой, о которой ничего не будет знать Пенелопа, да и сам он вряд ли поверил бы, скажи ему об этом некий наглец в начале ахейского похода.

Он пронзил бы наглеца копьем, не задумываясь.

Рана болела намного меньше. Одиссей прислушался к темноте, различил вдали ахейские огни у кораблей, звезды над головой… Шум волн, бьющихся об утес на Итаке, это из детства.

«Прыгай!» – сказал себе Одиссей.