Текст книги "Три стороны моря"

Автор книги: Александр Борянский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

Песнь двадцать первая

О самом взятии города врали мало. Поэтому рассказать что-то оригинальное трудно. Разве что два эпизода, совершенно упущенные аэдами, летописцами и сплетниками. Ночь в храме Афины накануне. И подводный бой.

НОЧЬ В ХРАМЕ АФИНЫ

Елена скользнула в боковой притвор храма – никто не увидел ее. Ее и нельзя было увидать в кромешном мраке: факелы горели только у ворот да кое-где на стенах. Осажденным приходилось уже беречь смолу.

Она пряталась с привычной легкостью, похоже, это не было впервые. Внутри Елена тихонько засмеялась: ей припомнилось, как всего дней десять назад она привела сюда стражу, чтобы схватить Одиссея, как она боялась своей тайны. Теперь она не боялась даже смеяться в темноте.

– Подойди сюда! – сказала она громко, звонко.

Это был вызов. С некоторых пор страха в сознании не осталось.

Елена Прекрасная почувствовала прикосновение. Она уже готова была нырнуть вслед за сердцем: когда не видно, можно было ошибиться, представить, будто ее трогает настоящий, прежний повелитель, и тогда каждая часть тела прыгала от радости, желая следовать за ним.

Но Одиссей был резок, порывист, скор. Нет, ошибиться не выйдет.

Она ценила сам короткий момент, первое прикосновение и ее ответ были мгновенным контактом с тем, с первым, главным. Он зачем-то отдал ее Парису и был прав. Она нарушала законы с Одиссеем и почему-то знала: ему это нравится.

Ахеец опрокинул на спину троянку, египтянку, спартанку – кого? Посреди тишины, почти в самом центре храма богини-девственницы она, не скрываясь, выкрикивала южные слова любви.

Троянский прорицатель Гелен выслушал слугу.

– Ты говоришь, из храма раздаются звуки?

– Я проходил мимо, незнакомая речь, чужой язык…

– Но это знак! Богиня подает какой-то знак Трое! Ты один слышал?

– Да, я был один, я нес птицу…

– Какую птицу? Вещую, для гадания?

– Нет, – слуга опустил глаза, – птицу для еды. Вернее, полптицы.

– Как досадно, что слышал ты, а не я.

Гелен вскочил:

– Пошли! Скорей!

– Позвать стражу?

– Ни в коем случае!

Он слишком быстро все делал, и слишком быстро все закончилось. Будь на месте Одиссея Парис или Дионис в прежнем образе Ба-Кхенну-фа, их бы неминуемо застали вместе. Но потому Одиссей и был избранным Афины, потому и позволено ему было безнаказанно сойтись с женщиной в ее храме, что он спешил жить. Он спешил, даже когда достигал удовольствия. Ему важно было свершить: овладеть Еленой, вот миг, вонзиться в нее, сжать, слиться… Там, где Парис заставлял ее извиваться и часами продлевал наслаждение, Одиссей давно уже был готов к бою, к следующему действию, к новым ласкам, но никогда не находил удовлетворения.

Поэтому Елена не застала его со стражниками в храме тогда, и поэтому Гелен опоздал сейчас.

– Куда ты меня тащишь?

– Ты идешь со мной по доброй воле. Просто нам надо успеть.

– Но куда?

– Успеть до утра.

– Утром… Атака?

Елена остановилась, попыталась заглянуть ему в лицо. Но луны не было на небе, а от звезд Одиссей умел прятаться.

– Последняя атака? – спросила она.

– Мы идем к твоему мужу.

На полвздоха она потерялась, затем спросила:

– Менелай здесь? В городе?!

– Мы идем к Парису.

– Он тебя убьет.

– Ты же знаешь. Он не может меня убить.

Одиссей потянул ее за руку, она упиралась.

– Успокойся, – сказал ахеец, – я тоже не могу его убить.

Хоть Елена и упиралась, в ней пробудилось дикое, неукротимое озорство. Такого не было ни на юге, за морями, ни с Парисом. Оно пробудилось не только что, однако недавно и постепенно набирало силу. Ее веселила новая встреча Одиссея и Париса. И она сама решила, какой эта встреча будет.

Парис ходил по дому, не замечая слуг и меряя просторные комнаты мягкими, неслышными шагами.

Нет, сказала себе Елена, чувство обреченности, когда они втроем сидели в одной комнате, не повторится.

– Где ты была? – задал Парис самый обычный, самый повторяемый мужчинами, да и женщинами, самый надоевший богам, всегда одинаковый, вечный вопрос – ровесник бессмертных.

Но Елена ответила не так, как все женщины. Она ответила правду.

– Я была в храме Афины.

– Что ты там делала?

– Я занималась любовью с тем самым ахейцем.

Парис подумал. Смертный, собственными глазами видевший двух богинь вместе, хочешь не хочешь, меняется. После того случая Парис слегка тосковал по образу Афродиты, примеряя его к прекраснейшей из женщин – своей ночной подруге, практически жене.

– В храме? – уточнил он.

– На полу, – ответила она.

Пока Парис не увидел богинь, он не спрашивал себя, соразмерна ли цена, стоит ли Елена родного города. Он и потом не сомневался. Но ему стало интересно: существует ли город, соразмерный Афродите?

Впрочем, та, что была с Афродитой, ему тоже понравилась. Он не знал, что это и есть Афина, обладательница храма.

– Где он? – спросил Парис.

– Здесь.

Парис глядел задумчиво, Елена это оценила.

– Я так и думал, – сказал он, мягко отстранил ее и вышел. Она услыхала голос:

– Ахеец!

Вернулись они вместе, оба старались ступать тихо.

– Да, именно тот ахеец, – произнес Парис. – За что тебя так возлюбили боги?

– Меня зовут Одиссей. И то, что я сообщаю тебе свое имя, большое доверие.

Дионис стоял перед самым большим в мире зеркалом, когда в зал вступила Афина.

Приблизившись, она молча встала рядом.

Минуло довольно много времени, пока они наконец переглянулись.

– Я хочу вам сказать… Спросить… Ты любишь меня? – повернулась Елена к Парису.

Он глядел все так же задумчиво.

– Ты говорил, что да.

– Да, – согласился Парис, – и сейчас я все еще люблю.

– Докажи это! Сейчас!

Она повернулась к Одиссею:

– А ты? Что скажешь ты?

Одиссей нервно шевельнул плечом.

– Ты молчишь?

– Ты все знаешь, – отвечал Одиссей, и его особенности произношения, говор западных островов, в волнении стал отчетливее. – Я люблю тебя, – проговорил он быстро, бросил взгляд в сторону Париса и добавил: – И я сделал это с тобой сегодня.

– Сделай это тут, еще раз.

В опочивальне установилось продолжительное молчание.

Елене было весело. Она упивалась молчанием, выигрывала эту их нерешительность, как позицию в сражении.

– Ты дочь басилевса, – сказал Одиссей, – зачем тебе это надо?

– Ты самая красивая на свете, это подтвердила Афродита, – сказал Парис. – Город еще не взят, и ты не во власти толпы.

– Более того, я, Одиссей, тоже басилевс.

– А я – сын царя Приама. Мы не можем вести себя как дикари, как гребцы.

– Ахиллу боги недаром позволили умереть, – сказал Одиссей.

– Вы боитесь? – с полуутвердительной интонацией спросила Елена.

Она закрутилась на месте, подобно критской танцовщице, и упала на ложе.

– Вам запретили убивать друг друга, это ясно. Но кто-то же должен быть первым?

Елена Прекрасная приняла позу для любви и сказала:

– Мне интересно, кто успеет раньше.

– Это вызов, я его не приму! – Афина резко развернулась.

– А ты успеешь шепнуть ему, чтобы он не принимал вызов?

– Теперь это вызов мне?!

Дионис умиротворяющее улыбнулся.

– Вовсе нет. Будучи смертным, я больше всего захотел двух женщин вместе, двух своих Елен… Это было невозможно и немыслимо.

– Как легко ты выговариваешь это: будучи смертным…

– И знаешь, что удивительно: сейчас это невозможно и немыслимо точно так же, как раньше.

– Почему?

– Не бывает двух избранных.

– А-а…

– Я пойду. Мне как раз не очень интересно, кто успеет раньше.

Оставшись одна, Афина уже не видела того, что видела. Она распутывала его стратегию. Это была стратегия издевательства.

Зона всевластия любви: как себя чувствует Афродита? Чтобы сохранить себя, что должен сделать ее избранный? Она согласилась поделиться девушкой, сейчас это решение дойдет до конца, до предела. Это уже будет не ее любовь. Это нечто совсем иное.

Зона успеха: ну, мальчики, кто успеет раньше?

И даже над самим собой он способен издеваться: как он произнес это «будучи смертным»?! Ты мечтал о двух возлюбленных, когда был человеком, что ж, давай повернем это вот так… Похоже на смех Прометея перед падением в Тартар. Веселье приговоренного. Или нет?

Был момент, когда Египет, Троя и Греция могли сойтись в неистовом акте вакхического безумства. Причем символично то, что страну Кемт представляла бы женщина. Ведь женщина – это форма, а мужчина – всегда новое содержание. Страны, создающие форму цивилизации, это страны-женщины. И рано ли, поздно ли, они обязательно впускают в свои пределы варваров-мужчин.

– Я согласен, – первым сказал Одиссей. – Я сделаю это. И я согласен сделать это вместе. Завтра, на моем корабле.

– Любимая, ты не могла бы лечь иначе? – попросил Парис. – И прикройся этой вышитой тканью. Ее подарила тебе моя мать.

– Завтра город падет. Я увезу тебя на своем корабле.

– Ее? – спросил Парис.

– Тебя! Я обещал это своей богине.

– А ее?

– Я увезу вас обоих.

Парис потрогал висящий на стене лук, несколько раз щипнул тетиву, чтобы успокоиться.

– И что дальше?

– Дальше я не знаю. Ты же сам общаешься с богиней, я видел. Пусть она тебе и откроет, что дальше.

Елена встала с кровати и подошла вплотную к Одиссею.

– Что ты видел?

– Любимая, – сказал Парис, – у нас есть своя тайна.

– На мой корабль надо взойти ночью, – проговорил Одиссей.

Елена отвернулась от него и нежно прикоснулась к Парису.

– Мы не поплывем! – твердо отказался Парис. Потом взглянул на нее и сказал: – Я не поплыву.

– Тогда она достанется Менелаю, – напомнил Одиссей.

– Менелай уже отказался от нее.

– Да. Но он желает ее уничтожить. Отдать воинам, после чего собственноручно отрезать голову.

– И бросить псам, ты забыл, – Парис испытующе посмотрел в глаза своему противнику. – Это обычное ахейское развлечение.

– Это развлечение мирмидонское, – поправил Одиссей.

– Для Трои вы все так далеко, что различие отсюда плохо заметно.

– Мы близко, – зло сказал Одиссей, – ты ошибаешься!

– Второй такой поход произойдет через тысячу лет.

– Через тысячу лет, друг богов, не будет ни тебя, ни меня. Что ты будешь делать завтра?

– Мы должны взойти на его корабль! – потребовала Елена.

– Вдвоем? – спросил ее Парис.

– Да, вдвоем. Неважно, что будет дальше.

Но Парис решился: он изменил городу, любовь изменила ему. Хватит!

– Я не стану убегать из осажденной Трои.

– А ты? – спросил Одиссей.

Елена молчала. Как ей надоела Троя! Как ей сейчас нравился Парис! И как был настойчив ахеец! Но никто не подсказывал с небес, и она молчала.

– Ты воин! – сказал тогда Одиссей Парису. – И ты храбр! Просто порой медлителен и ленив.

– Троя будет стоять, – пожалуй, впервые ошибся Парис.

Одиссей пошел к выходу. Там он обернулся:

– Если мы уплывем, вспоминай меня, – сказал он Елене.

Просматривая всю жизнь Одиссея, все его действия, надо признать, что вот эта фраза – одно из ярчайших проявлений его собственного, личного хитроумия. Все-таки избранный целиком зависит от бессмертного: для людей он весь – пример безупречности, однако люди не видят за его спиной иную волю.

Выдающийся тактический ход, образец коварства – Троянский конь. И что же? Его придумала Афина, а нарисовал, то есть почти создал Гефест. Афина вложила идею в голову Одиссея, тот предложил Диомеду, далее по плану. Готовьте дерево, отплываем на остров Тенедос.

И вот накануне ночью Одиссей не может убедить Париса предаться ему. Парис чувствует уверенность Одиссея в том, что Троя со дня на день падет, Парис совершает подвиг самоотречения, соглашаясь погибнуть вместе с городом. И что же? Он позволит проделать фокус с конем? Это Парис-то? Да никогда, да ни за что!

Поэтому свою страсть, свое вожделение и даже свою неудачу Одиссей делает частью тактики. Парис знает, что произошло в храме Афины. Всякий знает, что Афина – дева. Более того, она позволила ему однажды ощутить свой холодный, насмешливый взгляд. Парис видит, как сильно Одиссей хочет, чтобы они с Еленой согласились быть спасенными, сесть на корабль.

И Парис слышит вырвавшееся, нечаянное: «Если мы уплывем, вспоминай меня».

Ночь казалась длинной, длинней еще не было. До утра Парис не притронулся к Елене. Они лежали рядом, и оба не спали.

Елена ни о чем не жалела.

Парис, в общем, тоже.

А утром кто-то закричал:

– Корабли ушли! Все!! Все корабли ушли!!!

ПОДВОДНЫЙ БОЙ

Ну конечно же, на берегу стоял деревянный конь.

Следы от кораблей на песке были еще отчетливо видны, но кое-какие вода уже почти размыла. Видимо, одни ахейцы уплыли раньше, сами по себе, а другие отправились организованно, вместе с Агамемноном.

Никто не смотрел на Тенедос, остров, видневшийся дымкой вдали, никто не вспомнил о его природных гаванях.

Все вперили очи в лошадь.

Почему-то принято считать это конем, но ничто в деревянном корпусе не говорило о том, что лошадь является именно жеребцом, а не, скажем, кобылой. Видимо, если б ее сожгли тут же на берегу, то в памяти она осталась бы лошадью. Благородное имя коня ей придали дальнейшие события.

– Что это? О боги! Что это? – неслось со всех сторон.

Строение действительно было впечатляющим.

К морю спускались жители Трои, и слуги, и царские сыновья, и отряд хеттов в полном вооружении наготове. Ждали царя Приама.

– Это жертва, – сказал прорицатель Гелен.

– Жертва?

– Это может быть только жертвой. Дар Посейдону, чтобы вернуться домой.

– Да… Да! – заголосили вокруг.

И кто-то сказал:

– Что стоит Посейдону разметать их корабли?

– Конь – известный знак Посейдона, – подчеркнул Гелен.

Вдруг совсем с другой стороны, со стороны не дорубленного ахейцами леса послышались крики. Пастухи, на радостях бросившиеся по родным местам, уставшие быть запертыми в городе, тащили окровавленного человека.

– Я, я жертва! Я – жертва!! – вопил человек.

Но даже издалека было хорошо слышно нездешнее, вражеское, чисто ахейское подвывание в конце слова.

– Кто ты? – спросил хетт со своими шипящими, но чужак не понял его: настолько отличалось их использование одного и того же наречия.

– Кто ты? – повторил первый попавшийся троянец и зачем-то ударил чужака ногой в живот.

– Я Синон, Синон, Синон… – запричитал тот, будто имя могло его спасти.

Пронесся столб пыли, затем резкий шуршащий звук – это колесница Приама въехала на песок и остановилась.

Царь ступил на землю, поддерживаемый возницей. Дело возницы исполнял один из младших сыновей.

– Синон, я Синон… – повторял чужак.

– О царь! – обратился хетт, и тут чужак его неожиданно понял.

– Царь!!! – завыл он. – Я – жертва, жертва, меня принесли в жертву!..

– Кто это? – спросил Приам.

– Пойман в лесу!

– Подожди, – Приам приблизился к деревянному коню и дважды обошел его, внимательно рассматривая. – Какая потрясающая работа!

– Они хотят вернуться, о царь! – подсказал Гелен почтительно.

Все ощущали, как власть Приама растет, как он становится выше, стройнее, величественней, прямо здесь, на берегу. Он выстоял! Он победил народ моря. Он тверже Агамемнона Атридеса.

Он не зря потерял старшего, любимого сына.

– Дар бежавших ахейцев Посейдону, – произнес Приам, вдумываясь в каждое слово.

– Неееет!!! – истошный вскрик явился с третьей стороны.

Жрец Посейдона Лаокоон давно проиграл соперничество с Геленом. Как и прочие жрецы, которые были в Трое. Они убирали храмы, вовремя приносили жертвы, напоминали об этом людям, и за все это получали пропитание. Но не славу. Рядом с царем Приамом, с богачом Антенором, с защитником Гектором и красавцем Парисом стоял только прорицатель Гелен.

Подсознательно Гелен недолюбливал Кассандру. Почему – он не знал.

Лаокоон не видел вещих снов, не дружил ни с кем из сильных, он воспитывал двоих сыновей и был… да, пожалуй, счастлив. Еще он замечательно плавал.

Но минувшей ночью сон Лаокоону все-таки приснился.

О, такого сна он за всю жизнь не видывал! Посейдон сам, лично явился ему и сказал: «Ты нужен!» А умершая жена, оказывается, все это время была нимфой. Она улыбалась ему. «Тебя ждет слава в любом случае», – прошептала она ласково.

Утром, услыхав крики, Лаокоон все понял. Знак Посейдона там, на берегу, был обманом. Жрец не мог сказать, зачем этот обман, но конь не принадлежал Посейдону. Он взял копье, позвал сыновей, спросил, помнят ли они свою мать, улыбнулся, совсем как она ночью, и поспешил к славе в веках.

…Копье вонзилось в бок деревянной громадине и затрепетало.

– Это не дар Посейдону! Это обман врагов! Это не дар Посейдону, я, его жрец, объявляю вам!

– Это не дар Посейдону… – изнемогая, закричал и Синон. Пока Приам ходил вокруг коня, чужака непрерывно били в живот ногами, желающих нашлось много, и они меняли друг друга.

Лаокоон, Приам, Парис, да все, в общем, обернулись к нему.

– Я – жертва, жертва… – опять заговорил Синон.

– Не дар Посейдону? – спросил Приам. – Что же это?

– Это дар Афине.

«Ну давай же, быстрее!» – торопил Посейдон. Он чувствовал движение.

«Прекрасно! Что ж, посмотрим…» – подумала Афина и сложила руки для заклинания.

Океанский монстр проплыл, оставляя темную каменную громаду слева – то был остров Тенедос. Если бы он поднялся из глубины посреди ахейских кораблей, даже Нестор задохнулся бы от ужаса, даже Диомед поверил бы в существование богов.

Но дитя Посейдона проследовало дальше.

Его задачей было вселить кошмар в сердца троянцев, сжать в объятиях скотину из дерева, обидное подобие, намек на властителя штормов. Щепки должны были брызнуть как слезы, и Одиссей, паршивый щенок Афины, должен был сгинуть, как ничтожная рыбешка.

Как они завизжат, когда трупы ахейцев посыпятся из разломанного щипцами-щупальцами убежища!

Вот тогда Трою точно сможет взять лишь одна сила, та, что взяла минойский Крит – сила огромной волны.

Это запоминается!..

Монстр был создан с любовью и старанием – такое не рождается сразу – десятилетие за десятилетием Посейдон выпестовал его подальше от глаз Зевса. Глава пантеона уничтожал чрезмерное в своих владениях. Поэтому монстр явился из океана.

Раз в столетие получалось у Посейдона произвести подобное. Конечно, это было чудовищное отклонение. Предыдущий погиб в Ливии.

Его сторонилось все живое. Интуитивно рыбаки отказывались выходить на ловлю, пока он плыл. Дельфины прятались, даже крабы зарывались в песок. Он не искал себе пищу, он спешил разрушать.

Как же, почему, откуда уже у самой цели объявились эти змеи?!

Несравнимые с ним, и все-таки больше, куда больше и – злее обычных… Сколько их тут? Да, несравнимые поодиночке.

Но их тут было восемнадцать.

– Говори! – приказал Приам.

– Я аргосец, родом из Аргоса, это такой град, рядом с Микенами, во владениях Атридесов…

– Мы знаем.

– Вы меня знаете?!

– Мы знаем, что такое Аргос, – нетерпеливо пояснил Гелен.

Он искоса посматривал на Лаокоона.

– Меня зовут Синон, они решили убить меня, их жрец, Калхант, он говорит с богами, он выбрал меня для жертвы, он сказал, это жребий, но не может быть, не может быть… Это было подстроено!

– Зачем? – спросил Гелен.

– Чтобы убить меня.

– Для чего приносить тебя в жертву?

– Они принесли жертву, когда плыли сюда. Они зарезали девушку. Они доплыли, но не взяли ваш город.

– Ты же аргосец… – произнес Парис. – Значит, это вы не взяли наш город.

– Да, да… – Синон опустил голову. – Мы…

– Дальше, – приказал Приам.

– Девушка оказалась наполовину принятой жертвой. Теперь Калхант посоветовал принести в жертву мужа. У которого как можно больше детей.

– Какая интересная мысль… – восхищенно проговорил Гелен и задумался.

– В Трое нет человеческих жертвоприношений! – с гордым, поистине царским достоинством сказал Приам.

– Да, – согласился Гелен, – но сама идея…

– Отчего ты жив? – спросил Парис.

– Я убежал.

– И теперь греки не доплывут по домам? – спросил богач Антенор.

– Не знаю…

– Так почему это дар Афине?

– Я, я был жертва Посейдону. А это – дар Афине. Она разгневалась на ахейцев!

– За что?

– Они что-то украли из ее храма?

– Кто? – спросил Парис.

– Когда? – спросил Гелен.

– Одиссей, кефалленец… И, кажется, Диомед.

– Одиссей… – повторил Парис тихо.

– Откуда, ты говоришь, Одиссей? – спросил Гелен.

– Кефалления, это какие-то острова на закате. Он с какого-то совсем маленького острова…

– Ты ничего не знаешь, Синон, – произнес Приам. – Я понимаю, почему именно тебя выбрали жертвой.

Синон сжался.

– Я знаю, зачем нужен дар Афине.

Приам, Парис, Антенор, Гелен, Лаокоон – все молчали.

– Ну, говори! – не выдержал хетт и ударил Синона в живот.

– Дайте клятву… – прохрипел Синон.

Приам поднял руку.

– Ты останешься жить. – Он обернулся, оглядел толпу и повторил громко, чтобы все слышали: – Он останется жить!

Синон расслабился и потерял сознание.

Кто-то побежал за водой. Когда он набирал ее, прямо из моря, этот кто-то услышал некий шум. Или ему почудилось движение там, вдалеке, в глубине. Море ожило. Но он не был ни жрецом, ни героем, он был слугой. Он просто принес воду и отряхнулся.

У самого берега, на дне происходила колоссальная битва, самая красивая, самая страшная и самая упорная битва Троянской войны.

Змеи длиной с пику Гектора, и даже больше, окружили океанского монстра, облепили его и вонзались зубами в непроницаемую броню. Панцирь был недоступен ни человеческим копьям, ни мечам, ни стрелам, ни огню. Он только не был рассчитан на эти зубы, а сердце монстра, его темно-синяя кровь не были рассчитаны на парализующий яд. Он разрывал падчериц Афины своими щупальцами, но достигая тела, одна за другой они вонзали, втискивали, вдавливали зубы и впрыскивали порцию.

Если успевшую змею монстр рвал пополам, то зубы ее оставались в теле, вцепившись насмерть.

Половина змей лишились долгих змеиных жизней.

Половина смертельной дозы яда плыла по щупальцам к диковинному сердцу.

Схватка продолжалась.

Синона облили водой, он открыл глаза.

– Зачем нужен дар Афине?

– Они осквернили ее храм. Ночью.

– Да, – вырвалось у Париса.

И прорицатель Гелен утвердительно качнул головой. Его слуга не соврал.

– Дар Афине обоюдоострый. Они вернутся. Если троянцы его примут, Троя будет неприступна для греков.

– А если нет?

– Если нет, гнев богини пройдет.

– И Трою можно будет взять?

– На кого пройдет гнев? Гнев на кого? – спрашивали кругом.

– Этот дар, он чтобы отвести гнев девы, – объяснил Синон. – Но я слышал, Калхант говорил, что он слишком смелый. Диомед был против оставлять это.

– Почему?

– Потому что, если троянцы заберут дар, Афина станет охранять Трою.

– Как же можно его забрать? – произнес Приам и еще раз внимательно осмотрел громаду.

– Ввести в город! – предложил некто.

И тут Лаокоон вскинулся, будто его взяли за шиворот и встряхнули:

– Это оскорбление Посейдону! Нет! О царь! Этого делать нельзя!

– Зависть… – пренебрежительно бросил Гелен.

– А ты как думаешь, мальчик мой? – спросил Приам, обратившись к одному лишь Парису. – Ты, убивший Ахиллеса, подскажи нам.

«Я была в храме Афины. Что ты там делала? Я занималась любовью с тем самым ахейцем. В храме? На полу…» Они осквернили храм. Это дар, чтобы отвести гнев девы.

«Если мы уплывем, вспоминай меня». Дар, чтобы вернуться.

– Я думаю, они ушли, отец. Я думаю, это правда.

Монстр опускался на дно, медленно-медленно, это было очень-очень красиво, это завораживало взгляд, если бы кто-то это видел.

И ошметки змеиных тел, перемешанные с ошметками оторванных щупалец, висели в воде, будто в пустоте среди звезд, а тяжелая кровь опускалась вниз темным слоем.

Афина победила, но у нее снова, как когда-то осталось две подруги, опять всего две. И она отправила их хоть как-то отметить торжество.

Люди закричали хором. Ни Приам, ни Парис не могли пока увидеть, что там происходит. Не понимал и Синон. Более того, в недоумении застыли во чреве коня, на деревянном помосте Одиссей, Сфенел, кулачный боец Эпей, Фоант, Тессандр и прочие, прочие.

«Что это?» – хотелось сказать Одиссею, но он знал, что спасение в молчании.

И каждому не терпелось спросить вождя, но каждый сжал зубы и скрепил волю.

Две невиданных размеров змеи, блещущие на солнце медной чешуей ползли из моря. Но ползли они со скоростью брошенного копья.

Люди побежали. Парис посадил Приама на колесницу – колеса застряли в песке, никто бы никуда не успел.

Чудовища настигли Лаокоона. Жрец выхватил меч, который принес на берег неизвестно для чего – меч исчез в пасти. Одна змея скрутила кольцами сразу двоих сыновей Лаокоона, вторая душила отца.

Прорицатель Гелен и избитый Синон прижались друг к другу, только чтобы спрятаться от кошмара.

Никто не ведал, что гораздо больший, непредставимый кошмар сейчас тонет, что силы этих, видимых созданий были почти полностью отданы бою с ним и что явись он перед ними, единственный, кого кошмар не тронул бы наверняка – был бы Лаокоон, жрец Посейдона.

Обвязывая коня канатами, троянцы старательно обходили глубокие борозды. Им не хотелось даже смотреть, не то что ступать туда. Чудища уползли в море так же быстро, как вылезли оттуда. И все говорили себе: их не было. Их просто не было. В любом случае – их нет!

– Снимайте ворота!

– Тяните дружно!

«Что же это было?» – ломал голову Одиссей, вдыхая запах свежесрубленной древесины.

Троянского коня вводили в город.

– С детьми этого жреца, по-моему, получилось жестоко, – сказал Дионис.

Афина гневно посмотрела на него.

– У меня погибли шестнадцать змей. Таких больше нет в мире. Шестнадцать подруг! И ты говоришь о жестокости?

Она вдруг засмеялась.

– Мне представилась Троя до начала войны. Безмятежный торговый город. Тебе ли говорить о жестокости, Бакх?!

Корабли вернулись глубокой ночью. Никто не ждал их на пустом берегу. За стенами отряд Одиссея тихо выбрался из укрытия, тихо зарезал шестерых стражников и тихо отворил ворота. Троя пала.

Город пылал: ахейцы жгли с удовольствием, они жгли свое тоскливое ожидание, несколько лет потерянной жизни. Воины, потрясая копьями, вбегали в дома и били, били… кто-то ведь должен был наконец победить, и люди кричали. Сначала кричали, потом стонали, а затем раздавалась ругань деливших добычу.

Впрочем, это общеизвестно.