Текст книги "Флавиан. Армагеддон (СИ)"
Автор книги: Александр Протоиерей (Торик)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)
***
Две недели в Португалии пролетели незаметно. Может быть, когда-нибудь я расскажу об этом отдельно, уж больно много «александрийских сапожников» я встретил в этой «Хоббитании»…
Флавиан реально покрепчал и загорел пузом (сперва, конечно, обгорел с отвычки…). Жалко, что я единственный, кто это смог узреть!
Василий, провожая нас на регистрацию в Лиссабонском аэропорту, откуда мы должны были через Бельгию лететь в Москву, спросил:
– Ну как Вам, батюшка, Португалия и вообще Европа?
– Я бы сказал так, – подумав, ответил Флавиан: – В Португалии и в России присутствие Бога ощутимее, чем на всей территории, разделяющей их друг от друга.
– Аминь, батюшка! – широко улыбнулся Василий. – Благословите навестить Вас в Покровском?
– Благословляю! – широко осенил его крестным знамением Флавиан.
– Не забудь с собой «паштель де ната» захватить! – шепнул я Василию.
– Хорошо, – рассмеялся он.
Глава 26
КВАЗИМОДО
– Во Квазимодо! – подумал я, подходя вслед за Флавианом к гейту (GATE – выход на посадку) номер 24 и узрев сидящего близко от выходной стойки колоритного гиганта в «пиксельных» комуфляжных штанах, дорогих «натовских» берцах и в тонком военном свитерке, плотно облепляющем бугрящийся мышцами торс, завершающийся бритой наголо головой на накачанной бычьей шее с изуродованным обширными ожогами лицом – экий, однако, страшенный буйволище!
«Квазимодо» тем временем, вальяжно развалясь в узковатом для него аэропортовском кресле, вынул из брошенной между ног сумки военного образца десятидюймовый планшет и, включив его, начал сосредоточенно возить по нему узловатым загорелым пальцем, изредка перекидываясь парой слов со своим товарищем.
Его товарищ в какой-то невзрачной «гражданской» одёжке, казалось, дремал в соседнем кресле, опустив голову на грудь и полуприкрыв лицо поднятым воротником пиджака.
– Лёша! Давай сядем здесь! – прервал моё созерцание Флавиан, указав на два соседствующих свободных кресла, распложенных несколько по диагонали от вышеописанной парочки.
– О'кей, батюшка! Пор фавор, биттешёён, сильвупле и ещё как-то там, уже забыл kak eto ро russki… А! Садись, пожалуйста! Поди, утомимшись – всё по европам да по европам? – я помог Флавиану втиснуться между неширокими подлокотниками. – Давай «ридикюльчик» твой рядом с собой положу!
– Положи, будь добр! – Флавиан отдал мне свою сумку. – Осторожнее только, там…
– Хорошо, хорошо, батюшка, я очень осторожно! Твои «сувениры» будут в полной сохранности, – я показательно деликатно пристроил батюшкин «ридикюльчик» на столике между нашими креслами.
– Что-то мне чудится знакомое в этом десантнике с обожжённым лицом, – шепнул мне Флавиан, исподволь поглядывая на «Квазимодо», увлечённо водящего пальцем по своему планшету. – Словно я его где-то встречал уже, но никак не вспомню, где…
– А с чего ты взял, что он десантник? – удивился я.
– Да у него татуировка на руке, эмблема ВДВ – «Войска Дяди Васи», как они их называют, в честь командующего Василия Маргелова.
– Однако и зрение у тебя, отче! – подивился я.
– Просто я много раз такие татуировки у наших ребят в Чечне видел, вот и распознал её даже издалека.
– Однако обожгло его не слабо… – покачал головой я.
– Может, в БМД-шке горел или ещё как-то огнём зацепило, воевал, должно быть… – вздохнул Флавиан.
Тем временем к нашему гейту подтягивались пассажиры рейса Брюссель-Москва. Разные такие, молодые и не очень, побогаче и попроще одетые, но практически безошибочно узнаваемые в любом аэропорту любой страны мира по манере поведения – хамовато-громкогласной, небрежно-вызывающей и подвыпивше-нагловатой – «рассеяне»…
– Отче! – я слегка наклонился к Флавиану, – ну скажи мне, отчего нашего соотечественника так сразу в любой стране узнаёшь, и чего мы такие все из себя выпендрёжные, от комплексов, что ли? Вон смотри, африканцы полудикие, – я показал взглядом на группу расположившихся в соседней секции темнокожих в каких-то национальных одеждах и с кучей курчавеньких большеглазых детей, – и те себя культурней ведут, чем наши! Как-то грустно от этого, честное слово.
– Грустно, конечно, – согласно кивнул батюшка. – Есть такое изречение – «дух творит себе формы», то есть состояние души человека, её наполненность тем или иным духом – Духом Божьим – Любовью, или «нечистым духом» – страстями – определяет и внешние проявления этой наполненности.
Кстати, эти африканцы, судя по одежде – мусульмане, они следуют своим религиозным нормам, живут по своим нравственным законам и находятся в гармонии с собственным «внутренним человеком». Им нет нужды самоутверждаться в глазах окружающих, они вполне самодостаточны, поэтому и ведут себя достойно и благожелательно.
А наши, бедные духом, обезбоженные и расцерковлённые сограждане со своей богатой, плодородной «почвой» русской души, на которой посажены и выращены обильные сорняки себялюбия и самоутверждения, лишённые истинной радости и внутреннего мира, постоянно вынуждены доказывать самим себе и окружающим, что они «круты и свободны»…
Словно иллюстрация к батюшкиным словам, к стойке подошёл вальяжно-подвыпившей походкой мужик лет сорока с небольшим, в дорогом несколько мятом костюме со съехавшим набок розовым галстуком, держащий в руке дорожную сумку из крокодиловой кожи и несколько плотно наполненных пакетов из «дьюти-фри».
Тоном уездного князька он попытался на сильно ломаном английском выяснить что-то у стоявшей за стойкой сотрудницы аэропорта, но, видно, так и не вспомнив нужных ему слов, плюнул, махнул на неё рукой и, отойдя от стойки, приземлился в свободное кресло невдалеке от нас, зазвенев бутылочным звоном поставленных на пол пакетов и громко выматерившись.
***
– Говорил тебе, отче, пойдём в зал для бизнесклассников, у нас же билеты «бизнесовые». Там, я думаю, поспокойнее, опять же «шведский столик» должен присутствовать, а я от сэндвича с тунцом совсем бы не отказался…
– Да ладно, Лёша, потерпи немощи ближнего своего, – поймав мой осуждающий взгляд, отозвался Флавиан. – Если искушает, помолись за него тихонечко, вдруг твоя молитва станет той последней каплей, которая его к покаянию обратит?
– Что-то как-то непросто настроить себя на молитву за таких персонажей, – я не смог сдержать неодобрение во взгляде на «чиновника», как я про себя назвал мужика с розовым галстуком.
«Чиновник» тем временем, не заморачиваясь присутствием окружающих, достал из дьюти-фришного пакета плоскую бутылочку виски и, отработанным движением свернув ей крышку, сделал из неё несколько больших глотков.
– Непросто! – кивнул головой Флавиан. – Осудить проще, пожалеть важнее… Зато что труднее даётся, то дороже и стоит в очах Божьих, Лёша. А каждое наше молитвенное с Господом общение – неважно, о себе мы молимся или о ком-то другом – даёт нам благодать Духа Святого. И чем больше усилие в молитве, тем обильнее благодать – знаешь ведь сам!
– Знаю! – буркнул я, пристыженно опуская голову. – Знать – это одно, батюшка, уметь – другое, исполнять – третье…
Внезапно зазвучавший немецко-женский голос из динамиков объявил начало посадки на наш самолёт.
– Молодцы, парни! – подумал я про Семёновых сыновей, – не пожалели денег для батюшки на бизнес-класс! Всё-таки тяжко было бы ему с больными ногами и капризничающим сердцем стоять в этой очереди на посадку, да ещё в компании пьяно рвущегося без очереди «чиновника», голосящей и гогочущей группы «мажорной» молодёжи и увешанных бижутерией загорело-полуголых пляжниц, удушающих смесью парфюмерных запахов от вылитых на себя пробников в «дьюти-фри» всё живое в радиусе десятка метров.
Хотя вряд ли со мной согласилось бы большинство стоящих в очереди россиян, достаточно начитанных в печатных и электронных СМИ разухабистых баек про «богатющих» попов, «на бабушкины копейки» жирующих в мерседесах с золотыми «Брегетами» на всех конечностях, глядя на толстого отца-игумена, проходящего мимо них в бизнес-класс прихрамывающей походкой…
Пройдя первыми и найдя свои места – я у окошка, Флавиан, как всегда, чтобы легче было вставать, у прохода, – мы плюхнулись в комфортные широкие кресла и пристегнулись ремнями безопасности. Мимо нас, шумяще-толкающаяся, поползла вереница пассажиров эконом-класса, в большинстве своём недобрым взглядом посверкивающих на сражающегося с ремнём безопасности Флавиана.
– Ну что ты, батюшка, не послушал меня, надо было идти с бизнесклассниками! – я недовольно ворчал на своего пастыря и наставника. – Их последними отдельно запускают, без толкотни и разглядываний!
Чтобы отключиться от искушающих меня обстоятельств, я вытащил из сумки книжку своего любимого Исаака Сирина, после чтения которого на меня обычно снисходило состояние смиренного самоуничижения от осознания того, насколько далека от меня та духовно-небесная высота и святость, которой пронизаны все его творения. Осознавалось, какое же я…
– Лёш, смотри! И этот парень-десантник тоже здесь, – тихонько шепнул мне Флавиан, взглядом показав на расположившихся по диагонали от нас через проход «Квазимоду» с его неприметным спутником, усевшимся у окна и, полуприкрывши лицо воротником, задремавшим. – Где же всё-таки я его видел?…
«Чист умом не тот, кто не знает зла (ибо такой будет скотоподобным), не тот, кто по естеству находится в состоянии младенческом, не тот, кто лицемерит. Но вот чистота ума – просветление Божественным, по деятельном упражнении в добродетелях. И не смеем сказать, чтобы приобрел сие кто без искушения помыслов, как не облеченный телом. Ибо не отваживаемся говорить, чтобы наше естество до самой смерти не было боримо и не терпело вреда. Искушением же помыслов называю не то, чтобы подчиняться им, но чтобы положить начало борьбе с ними».
– Положить начало борьбе с ними, – повторил я вслух высказывание преподобного Исаака, откидываясь головой на спинку кресла. Оказывается, мы уже были давно в воздухе – увлекшись чтением, я не заметил ни взлёта, ни традиционной пантомимы бортпроводников по технике безопасности в полёте.
Я взглянул на Флавиана – тот тихо сопел, откинувшись в удобном кресле с закрытыми глазами и, по видимости, спал. Однако потёртые чётки – афонская «трёхсотка» – продолжали ритмично двигаться в его припухших артрозных пальцах, – видать, молился…
Я перевёл взгляд на «Квазимодо» – тот увлечённо «юзал» планшет. Его невзрачный спутник, лица которого я так ещё и не видел, читал какую-то газету на немецком языке, прикрыв ею это самое лицо.
– Странная парочка! – подумал я про этих ребят. – Настолько разные во всём! Один – какая-то смесь Терминатора с Франкенштейном, другой – какой-то серый «офисный планктон»… Может, он правда какой-нибудь бизнесмен серьёзный, а «Квазимодо» у него телохранителем? Вряд ли, уж больно он невзрачен…
Я снова погрузился в чтение преподобного Исаака.
«Иное есть чистота ума, а иное – чистота сердца. Ибо ум есть одно из душевных чувств, а сердце обнимает в себе и держит в своей власти внутренние чувства. Оно есть корень. Но если корень свят, то и ветви святы, то есть если сердце доводится до чистоты, то ясно, что очищаются и все чувства.
Если ум приложит старание к чтению Божественных Писаний или потрудится несколько в постах, в бдениях, в безмолвиях, то забудет прежнее свое житие и достигнет чистоты, как скоро удалится от скверного поведения; однако же не будет иметь постоянной чистоты, потому что скоро он очищается, но скоро и оскверняется.
Сердце же достигает чистоты многими скорбями, лишениями, удалением от общения со всем, что в мире мирского, и умерщвлением себя для всего этого».
Глава 27
КВАЗИМОДО. ПРОДОЛЖЕНИЕ
– Nein, Herr, esist nicht gesetzt! Ihre Toilette in der entgegengesetzten Ende des Salons! Verstecken Sie bitte die Zigaretteim Flugzeug Rauchen Sie nicht wahrend des Fluges! (Нет, господин, это не положено! Ваш туалет в противоположном конце салона! Спрячьте, пожалуйста, сигарету, в самолёте курить нельзя в течение всего полёта!) – сдержанно-возмущённый голос бортпроводницы вывел меня из погружённости в чтение.
В полутора метрах впереди наших сидений разворачивались нешуточные события. Очевидно, добавивший ещё приличную дозу дьютифришного «вискаря», судя по разлившемуся вокруг аромату перегара, «чиновник» в розовом галстуке, теперь уже окончательно распущенном и съехавшем набок, пытался прорваться с сигаретой в руке в туалет «бизнесовой» части салона.
На пути у него стояла, с решимостью трёхсот спартанцев, высокая худая немецкая стюардесса в наглаженном кителе и с лицом советской актрисы Ольги Сошниковой в роли унтершарфюрера Барбары из кинофильма «Семнадцать мгновений весны».
– Чё ты порешь! Я всё равно по-вашему не шарю! – распалялся «чиновник», напирая на стюардессу. – Пропусти, дура, я бабки заплатил! Имею право в любой сортир ходить в вашем тухлом самолёте!
– Nein, Herr, esist nicht gesetzt! Verstecken Siebitte die Zigarette!
– Не тронь мою сигарету, морда немецкая! – замахнулся буян на побледневшую, но твёрдо перегородившую собою проход женщину, когда она попробовала воспрепятствовать ему прикурить эту сигарету прямо в салоне. – Руки убери, щас размажу и ещё засужу потом вашу компанию за нарушение моих прав! Пусти в сортир, я право имею!
«Чиновник» потянулся оттолкнуть с дороги препятствующую ему бортпроводницу.
– Эй! Не надо так с женщиной! – раздался у него за спиной голос вставшего с кресла «Квазимодо».
– Чего? – раздухарившийся «чиновник» развернулся в его сторону. – Ты чё сказ…
Остаток фразы застрял в его горле, внезапно оказавшемся перехваченным мёртвой хваткой мощной мускулистой руки бывшего десантника. Возвышаясь на полголовы над хулиганом в розовом галстуке, «Квазимодо» приподнял его на цыпочки держащей за глотку рукой и посмотрел ему в глаза.
Очевидно, в его глазах задохнувшийся от нехватки воздуха и внезапно охватившего его страха «чиновник», как говорят в романах – увидел смерть. Глаза самого буяна выпучились с таким выражением ужаса, что у меня мелькнула недобрая мысль – «кажется, ему понадобится памперс».
– У-у! – с трудом промычал он, – п-пу-сти, я деп-пу-пут…
– Депутат? – холодным голосом спросил «Квазимодо», не ослабляя мёртвой хватки своих железных пальцев. – Ксиву!
«Чиновник», переступая на кончиках пальцев, дрожащей рукой залез в нагрудный карман и вынул оттуда какое-то удостоверение. «Квазимодо» взял его свободной рукой, раскрыл, посмотрел внутрь.
– Так ты, гнида, ещё и депутат… – с брезгливостью в голосе медленно проговорил гигант в камуфляжных штанах. – Я позвоню нашим ребятам в твоём городе, чтоб за тобой приглядели, народный избранник! Открой рот!
«Народный избранник» послушно раздвинул челюсти. «Квазимодо» вставил ему между зубов его удостоверение.
– Теперь закрой!
Тот исполнил приказ.
– Слушай сюда! – голос десантника не оставлял никакой надежды на неповиновение. – Сейчас ты пойдёшь на своё место и не встанешь с него, пока все пассажиры не выйдут из самолёта после посадки, понял?
– Хр-хр! – согласно прохрипел депутат, морганием выпученных глаз являя полное понимание сказанного ему.
– Пошёл! – «Квазимодо» выпустил из клещей своих пальцев горло «народного избранника», который, от неожиданности потеряв равновесие, рухнул на колени и, не вставая с них, опрометью вылетел за занавеску, разделяющие салоны бизнес и эконом-классов.
Я бросил взгляд на квазимодиного спутника – тот, словно не заметив происходившего, равнодушно перевернул страницу своей немецкой газеты и углубился в её дальнейшее изучение.
Десантник повернулся к испуганной, но старавшейся держаться спокойно немецкой стюардессе.
– Ай эм, сорри, фрау, – медленно проговорил он с «рязанским акцентом», смешивая английские и немецкие слова. – Рашенз нот олл coy, – он повернулся к спутнику: – как по-английски «урод»?
– Скажи «швайн», она поймёт, – не отрываясь от газеты, ответил мягким голосом спутник.
– Нот олл coy «швайн»! – выговорив, вздохнул облегчённо «Квазимодо».
– Nein, Nein! Ich respektiere den Russen! Vielen Dank! Sie sindeinechter Ritter! Спа-си-бо! (Нет, нет! Я уважаю русских! Большое вам спасибо! Вы настоящий рыцарь!).
– Не за что! – немного смущённо буркнул укротитель депутатов и повернулся к своему спутнику: – Переведи, чего она сказала?
– Она любит русских, а ты её герой, – не отворачиваясь от газеты, озвучил тот свой достаточно вольный перевод.
– Ну, и слава Богу! – довольно кивнул «Квазимодо» и, повернувшись к нам с Флавианом, присел на корточки рядом с креслом отца игумена: – Благословите, отче! Вы, конечно, меня не узнали с такой рожей! А я Вас всегда помню! – он сложил и протянул под благословение Флавиану свои заскорузлые, испещрённые шрамами «клешни».
Флавиан внимательно посмотрел в его глаза и, благословляя его десницей, произнёс:
– Благодать Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа на воине Александре! Христос посреди нас, Саша!
– Вспомнили! – довольно улыбнулся «Квазимодо»-Саша. – И есть, и будет, батюшка! Видите, помню, как вы научили!
– А друг твой, Сева, жив? – спросил его Флавиан.
– Сева жив, женат давно, дети есть! – радостно ответил Александр. – А остальных не довезли…
– Царство им Небесное! – перекрестился Флавиан.
Александр вслед за ним тоже осенил себя крестным знамением.
– Это где тебя так? – Флавиан взглянул на страшный ожоговый рубец, изуродовавший лицо десантника.
– А это, батюшка, уже на гражданке, – улыбнулся опалёнными губами Александр. – С войны-то я красавцем вернулся – «смерть девкам»! А через неделю после дембеля у соседа дача загорелась, а на втором этаже дети спали, пришлось слазить… Слава Богу – дети целы и даже не обожглись!
– И как же теперь с «девками»-то? – улыбнулся Флавиан.
– Да кто их поймёт, батюшка! Всё равно пачками бросаются, будто у меня и рожа нормальная, а не как у Годзиллы!
– Мужика настоящего чуют, – вздохнул батюшка. – С этим «товаром» нынче не густо…
– Настоящий мужик, уж простите, если не по сану так говорить, это Вы, батюшка! Кому ни расскажу, как вы перед сорока до зубов вооружёнными духами с крестом в рясе встали и в подвал к раненым русским солдатам их не пустили, никто не верит! А ведь ушли же они, батюшка, Вас послушали, ни Вас не тронули, ни раненых добивать не стали! Что вы им такое тогда сказали, батюшка?
– А я уж не помню! – отмахнулся рукой Флавиан. – Что-то религиозное… Что Бог в уста вложил, то и сказал. Это Он всех нас спас тогда, я лишь Его орудием оказался!
– Да уж, орудием покруче «Града», отче! Духи-то были из профессиональных джихадистов, ваххабиты-фанатики, среди них и арабы были. Я ведь, хоть и лежал тогда раненый, но всё через пробоину в стене видел!
– Оно, может, и хорошо, что ваххабиты. Верующим людям между собой иногда проще договориться, хоть и веры разные. Главное, чтобы Господь слова нужные подсказал. Атеисты, возможно, нас бы всех там просто и без разговоров перерезали… Чем занимаешься сейчас, Сашок? Служишь? На гражданке работаешь?
– Я… – замялся Александр, оглянувшись на отложившего газету и дремавшего, повернув голову к окну, спутника. – Наверное, будет правильнее сказать – работаю, но в государственной структуре, помощником у Евгения, – он кивком показал на дремавшего спутника.
– Он чиновник? – поинтересовался Флавиан.
– Да нет, – улыбнулся Саша, – мы с ним под Аргуном познакомились. Наш полк ВДВ с его структурой сотрудничал, точнее, они нас в подмогу периодически привлекали, вместе по горам лазали.
– Понял, – кивнул Флавиан.
– Там, на выходе, мы друг друга иногда серьёзно выручали, можно сказать, жизнью друг другу обязаны. Он после войны сам нашёл меня, предложил работу несложную, у него на подхвате, я согласился. Сейчас вот из командировки летим…
– Причащаешься регулярно? – спросил батюшка строгим голосом.
– Как вы благословили тогда, отче! – выпрямился, рапортуя, Александр. – Я же обещал! Солдат сказал – солдат выполняет!
– Вольно! – улыбнулся Флавиан. – Иди садись, Саша, а то вон стюардесса тележку с ужином привезла, а мы ей мешаем! Потом поговорим!
Саша-Квазимодо сел, бортпроводница со стальным «Abendessen, bitte!» (Ужин, пожалуйста!) подала нам закуски на настоящей фаянсовой посуде с отличными металлическими (бизнес-класс, однако!) вилками и ножами.
– Батюшка! – не обратив внимания на пищу (что для меня совсем не типично), обратился я к Флавиану. – Это что за неизвестный факт твоей «творческой» биографии, о котором я почему-то ещё не знаю? Что это там такое было с фанатиками-джихадистами и ранеными солдатами?
– Кушай, Лёша! Вот забери себе бекон, и моё «горячее» тоже возьми, там что-то мясное. А мне можешь свою булочку отдать, если не жалко, конечно…
– Жалко, конечно! Но разве я своему пастырю и наставнику в чём-нибудь могу отказать? Бери булочку – от сердца отрываю! Ещё вот масло сливочное забери к ней в придачу, оно ненастоящее, из растительного сделано… Скажи хоть – страшно было?
– Ужас как страшно, Лёшка! Второй раз такое бы не пережил, не герой я… Давай тогда, забирай мой кекс, а мне дай оливку из твоего салата!
– Забирай весь салат, отче! Щедрость – моё второе имя! Да уж, не хотел бы я в твоей шкуре тогда побывать, среди зверей лютых…
– Они не звери, Лёша! Они такие же дети Божьи, как и мы с тобой, и для Бога дороги и любимы Им не менее других.
– Дороги и любимы?!!! Я не ослышался? Эти садисты и убийцы – дети Божьи?
– Знаешь, Лёша, когда я вышел из того разбомбленного подвала навстречу подошедшему отряду чеченских боевиков, вышел со страхом, трезво осознавая перспективы оставшихся минут моей жизни и жизни тех беспомощных раненых ребят, которые остались лежать внизу на битом кирпиче, я молился, чтобы Господь дал мне принять с благодарностью всё, что Он мне сейчас пошлёт.
А Он вдруг послал мне то чувство, без которого, как я теперь понимаю, никакой пастырь не может таковым по-настоящему быть – чувство «отцовства».
Вдруг пришло ощущение, что я, Священник Бога Вышнего, Его образ в глазах людей, Образ Бога именно в Его Любви к Своему созданию, я и есть – ОТЕЦ этих бородатых, озлобленных, вооружённых мужчин!
Не я как человек – урождённый Андрей Васильевич Афанасьев, но я – ОТЕЦ ФЛАВИАН!
И все здесь находящиеся – и стоящие с автоматами и ножами передо мной, и лежащие в подвале, истекая кровью за моей спиной, – все они МОИ ДЕТИ, и я их искренне ЛЮБЛЮ настоящей ОТЕЧЕСКОЙ ЛЮБОВЬЮ!
Я ощутил это всем сердцем – Бог как Чудо дал мне испытать это чувство отеческой любви – и, когда я заговорил с чеченцами, с ними моими устами заговорил ЛЮБЯЩИЙ ОТЕЦ.
Они почувствовали это.
И они послушались ОТЦА и ушли, не причинив никому вреда.
Это был великий урок для меня, до этого ещё делившего людей по принципу пусть даже не «хорошие и плохие» – но хотя бы как – «террористы и федералы», или «сепаратисты и наши», разделяя в своём сознании людей на «они» и «мы».
Я в тот момент понял в большей полноте евангельские слова Господа:
«А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных.
Итак будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный» (Матф. 5:45).
Ведь к какому совершенству Христос призывает нас этими словами? К совершенству в ЛЮБВИ!
К тому совершенству души, когда ты видишь перед собою не только врага «террориста», «фанатика-ваххабита», «бандеровца» или «москаля-оккупанта», – но видишь за этой внешней оболочкой, формой одежды, манерой поведения, способом мышления, пусть даже искажённого болезнью духа и ума – видишь брата, единокровного с тобою от Адама, имеющего общего с тобой Небесного Отца!
Видишь и, противостоя его неправильным или преступным деяниям, даже отнимая у него жизнь в бою, не перестаёшь искренне жалеть и любить его…
– Однако! Сложно это вместить, батюшка… – несколько ошарашенно от свалившихся на меня размышлений протянул я.
– В этом и христианство, Лёша! – вздохнул Флавиан. – А иначе…
– Meine Herren! Siekonnenabholen Geschirr? (Господа! У вас уже можно забрать посуду?) – раздался над нами голос бортпроводницы.
– О, ja, ja, bitte! – протянул я стюардессе свой так и не начатый ужин, Флавиан сделал то же самое.
– Что-то есть неохота, – оправдывающимся тоном буркнул я, взглянув на своего батюшку. – Наверное, я лучше по чёткам помолюсь…
– Помолись, – кивнул он, прикрыв глаза. Чётки в его пальцах как обычно продолжали свой неторопливый ход.
***
В зоне получения багажа, в Домодедово, мы попрощались с Квазимодо-Александром, летевшим налегке и потому не задержавшемся в этом зале. Мы обменялись телефонами, расцеловались по-православному и помахали другу другу на прощанье руками. Лица его спутника я так и не разглядел.
– Да что там у них, в этом немецком самолёте? – услышали мы разговор двух проходивших мимо нас с Флавианом полицейских, направляющихся в сторону зоны прилёта.
– Какой-то русский пассажир отказывается выходить из самолёта, просит дать ему ещё посидеть, говорит, что депутат!
– Небось, псих какой-нибудь?
– Щас разберёмся…
Глава 28
АРМАГЕДДОН
В зале прилёта нас встречала целая делегация – Семён, Миша, Семёнов сын (Григорий Семёныч прислал извинения – командировка в Якутию), «молодой батюшка» отец Сергий и инокиня Клавдия.
Ну, понятно, там сперва всякие объятья, благословения…
– Вы таким коллективом! – удивился Флавиан. – Что, на двух машинах поедем? Или кто в Москве остаётся?
– Нет, батюшка, – ответил Миша. – Мой «крузак двухсотка» семиместный, все поместимся, и ещё место останется.
– Ну хорошо, тогда по коням! – скомандовал отец игумен. – Дорога дальняя, наговориться успеем.
***
– Батюшка, – обратился к Флавиану Семён, когда мы выехали на бетонку и направились в сторону нашей области. – Я думаю, что о поездке Вашей с Алексеем мы уже дома поговорим, больно много народу Вас послушать хочет!
А вот пока мы ехали сюда, тема такая у нас поднялась тут в машине, что без Вас разобраться с ней никак не возможно!
– Что за тема? – спросил Флавиан.
– Тема про Армагеддон, отче, – продолжил Семён. – Вот отец Сергий говорит, что это место такое в Израиле, где по Апокалипсису произойдёт последняя битва Добра и Зла. А мать Клавдия с Мишей считают, что Армагеддон – это сама эта битва и есть!
Вот и кто из них верно толкует? Отец Сергий, конечно, в семинарии учился, но всё же молодой ещё, да и мать Клавдия в Священном Писании человек начитанный. А Мишка мой, тот про всё это в интернете нахватался, говорит, что уже вроде как и скоро совсем может всё это случиться – Третья мировая война, а за ней и Армагеддон этот.
Вон ведь что нынче творится-то, целая Украина с ума сошла, НАТО к нам под бок лезет, Америка того и гляди ракетами пульнёт, или мы в неё – и тогда миру конец!
Как это всё понимать русскому православному человеку, к чему готовиться?
– Понятен вопрос, – вздохнул Флавиан, помолчал немного и начал: – С точки зрения толкования Библии прав и отец Сергий, правы и мать Клавдия с Мишей!
Слово само буквально переводится с иврита «гора Мегиддо», есть такая гора на севере Израиля. Там была первая в истории человечества записанная в летописях битва, кажется, египетского фараона с ханаанскими царями какими-то, точнее сейчас не вспомню. Вот по мнению некоторых богословов, там же, где была первая, там и последняя в истории человечества битва должна произойти, мол, поэтому Армагеддон в Апокалипсисе как место сражения и упоминается.
Есть и такая традиция – саму эту битву дьявола и его воинства против Христа и христиан также называть Армагеддоном. По большому счёту это не так важно!
– Как же не важно, батюшка! – подала свой голос мать Клавдия. – А что ж тогда важно?
– Важно понимать, – продолжил Флавиан, – что настоящее поле битвы есть душа человека, каждого человека в отдельности. На этом поле битвы и происходит главное сражение Добра и Зла, дьявола против Христа, это и есть личный Армагеддон каждого человека.
Будет, конечно, и Армагеддон глобальный, всемирный, описанный в Откровении апостола Иоанна Богослова. Может, кто-то из нас и доживёт до него, а может, и нет, это тоже не важно.
Был у меня знакомый человек средних лет, здоровый как бык – с детства ничем не болел, Николаем звали.
Очень он был на апокалиптической теме зациклен, три шестёрки ему всюду мерещились, от ИНН отказался, целое бомбоубежище в подвале на даче оборудовал, продуктов там запас на целую армию.
Всё ждал прихода антихриста, чтобы его царство в этом подвале пересидеть. Не дождался – под машину попал!
Как раз с электрички на дачу очередную порцию консервов в рюкзаке тащил и не дотащил, лихачи какие-то неслись, их на повороте занесло и в кювет улетели, а этого Николая с собой с обочины снесли.
Сами синяками отделались, а он погиб моментально – перелом основания черепа. Так и предстал перед Богом «с рюкзаком консервов на спине» – грехов нераскаянных!
Он ведь как рассуждал, когда со мной об антихристе спорил: мол – осуждение, зависть, плотские разные грехи – это не так важно, можно из-за них на исповедь не торопиться, а то ещё епитимью дадут!
А вот тем, что он антихриста перехитрит и его печать «не примет», этим он сразу все свои грехи покроет и в Царство Божие попадёт.
Не довелось ему антихриста перехитрить, сам себя перехитрил. Проиграл он свой «армагеддон», прости его, Господи!
Мы вот с Лёшей, когда с Афона на пароме уплывали, в священническом отделении кают-компании присели, там больше никого и не было.
– Ну да! – подтвердил я. – Я потому в священнический салон и зашёл с тобой, что никого там не было.
– Ну вот, – продолжил батюшка, – Алексей там на диванчике пригрелся и уснул, и так проспал до самого Уранополи. А в это время туда ещё несколько отцов с арсаны Дохиара и Ксенофонта подсели.
– Ну вот, – расстроился я. – Что ж ты меня не разбудил? Я бы в мирской салон перешёл, не мешался бы там.
– Да ладно тебе! – успокоил меня батюшка. – Попы что, не люди, что ли, не видят, что человек уснул от усталости? Места всем хватило, речь не о тебе!
– Ну хорошо! – успокоился я. – А то я и не понял, когда ты меня разбудил в Уранополи, что там ещё кто-то был.
– Так вот, пока ты спал, вышел у меня разговор с одним батюшкой из Новороссии, отцом Софронием из-под Донецка. Вот где «армагеддон» вовсю полыхает! Причём не столько снарядами и ракетами, сколько в душах людских страстями и добродетелями, такая там битва идёт!
Всё в людях сокровенное вылезает, все истинные свойства душ наружу проявляются. Господь открывает перед всеми и героев, и мерзавцев, и святых!
– Даже святых! – воскликнула мать Клавдия.
– Именно так! – подтвердил Флавиан. – Святость-то, она по-разному проявляется в человеке: один всю жизнь её на коленях в келье постом и молитвой взращивает, другой, как тот же мученик Вонифатий, способность к ней внезапно, в «момент истины» обнаруживает.
