Текст книги "Флавиан. Армагеддон (СИ)"
Автор книги: Александр Протоиерей (Торик)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)
– Не будет нескромным спросить, почему вы с ним оставили ту обитель? – осведомился у него Флавиан.
– Нет, конечно! Секрета тут никакого нет, всё, увы, сгандартно для того времени, – отозвался отец Кассиан. – Монастырь был из новооткрывшихся, настоятель – из новопостриженных. Стены строили, а души – нет. Некому было ни его, ни нас научить – как это вообще делается.
В какой-то момент мы с отцом Александром поняли, что того монашества, о котором в святоотеческих книгах читали и которого желали, здесь не найдём. Ну и уехали на Афон, про который слышали, что там ещё настоящее монашество есть.
Он так и остался в Пантелеимоне. А я встретил там одного ученика нашего геронды, пообщался с ним, послушал, что он говорит о своём старце, решил тоже с ним познакомиться. Ну и приехал сюда, познакомился и остался. Решил, что лучше, чем геронда Георгий, учителя монашеской жизни я себе не найду.
– Отче! Чем же всё-таки отец Георгий тебя привлёк? Чем он отличается от других духовников, тех же афонских, скажем? – продолжал вопрошать Флавиан.
– Дело не в том, чем он отличается… – задумчиво произнёс отец Кассиан. – Все духовники друг от друга отличаются: отец Ефрем Ватопедский отличается от игумена Григория Дохиарского, геронда Парфений из Агиа Павлу – от настоятеля Каракалу отца Филофея и так далее.
Выбор духовника – Вы это лучше меня знаете, отче, – дело очень интимное и индивидуальное, поэтому я скажу только от своего имени.
Лично о себе могу сказать, что, познакомившись с моим старцем, хотя я и повидал к этому времени многих старцев, духовников, подвижников и в России, и в Греции, и считал, что путь моей жизни уже определен и ясен, я вдруг увидел такие глубины духовной жизни, такие перспективы, что почувствовал себя маленьким ребенком. Потому что только в детстве у нас есть это ощущение постоянной новизны, ощущение того, что каждый день приносит тебе нечто новое и непознанное. Что всё – и мир, и ты – каждый день меняется. Что то, о чем ты только догадывался и не знал, как даже начать об этом думать, вдруг оказывается рядом – только протяни руку и возьми.
Кроме того, я сразу увидел, что тот дух, который я замечал в других подвижниках и старцах, присутствует и тут в полной мере, и это для меня было важным критерием истинности моего желания довериться именно этому человеку. Есть такое понятие – вкус благодати. Тот, кто испытал ее, знал ее вкус, тот сразу узнает ее в сердце другого.
– Согласен, это реальный аргумент! – кивнул Флавиан.
– Наш старец родился здесь неподалёку, в Трикале, которую вы проезжали, он родом из семьи священников. Что примечательно, к монашеству его душа потянулась в детстве, после прочтения поучений нашего русского старца, Серафима Саровского, которого в Греции очень почитают.
– На Афоне, – дополнил отца Кассиана Флавиан, – я слышал от греческих монахов такую фразу: «Россия дала мировому монашеству в последние два века двух великих старцев: в девятнадцатом – Серафима Саровского, в двадцатом – Силуана Афонского».
– Верно, отче! – кивнул отец Кассиан. – И тот и другой открыли, каждый по-своему, самую суть монашеского делания – обретение монахом Любви через стяжание благодати Святого Духа.
Этому же, обретению Духа Любви Божьей, учит нас и наш старец, геронда Георгий, это он ставит во главу угла всей жизни и братства, и сестричества.
Свободу в подвиге и Любовь!
Старец – категорический противник всякого принуждения в духовной и монашеской жизни, он никогда не обременяет никого чем-либо, чего сам человек не готов принять добровольно и с желанием. Это касается как монастырских послушаний, так и внутренней аскетической жизни.
– Послушаний? – в один голос переспросили мы с Флавианом.
– Ну да, послушаний, – подтвердил отец Кассиан.
– Так, отче! Как говорят, «с этого места поподробнее». Что значит свобода в монастырских послушаниях? – оживился Флавиан. – Монах может выбирать, исполнять или не исполнять то или иное послушание?
– Скорее, его не благословят исполнять такое послушание, которое ему будет по какой-либо причине непосильно или неприятно! Послушание – не самоцель в монашеской жизни, оно не должно расстраивать душевное состояние и молитвенный настрой брата или сестры.
Как говорится: «доброохотнодаятеля любит Бог» и «невольник не богомольник»!
– А как же «послушание паче поста и молитвы», «копать от забора и до обеда следующего дня», «батюшки в храме за вас помолятся», «налево кругом марш!» и т.п.? – не удержавшись, вставил я «свои пять копеек» в разговор отцов.
– У нас такое невозможно! – улыбнулся отец Кассиан. – Впрочем, вы сами всё увидите, когда побудете у нас и пообщаетесь с братией и сестрами.
– Знаешь, отче! – задумчиво сказал Флавиан, – мне вспомнился один из наших русских настоятелей открывшегося в «перестройку», некогда очень знаменитого северного монастыря, ныне в сане епископа.
Как мне рассказывали братия его обители, когда он начал ездить на Афон, подружился с отцом Ефремом Ватопедским, стал перенимать некоторые афонские традиции монашеской жизни, утраченные у нас в советское время, – то собрал как-то раз братию и объявил им: «У кого из вас обительское послушание препятствует молитвенной жизни – обращайтесь напрямую ко мне, я буду решать вопрос с заменой послушания»!
Это тогда многими настоятелями других российских монастырей было прямо как «крамола» воспринято!
– Приехали! – сказал отец Кассиан, останавливая машину перед невысокими решётчатыми воротами, за которыми виднелась в темноте ночи невысокая церковь классической греческой архитектуры.
***
– Батюшка! Как мы рады, что вы приехали! – встретила нас радостным возгласом открывшая калитку высокая худая монахиня с большими блестящими глазами, действительно излучавшими искреннюю радость и приветливость. – Благословите!
– Благодать Господа нашего… на монахине…? – Флавиан вопросительно посмотрел на благословляемую им «черницу».
– Иерониме! – ответила та и поцеловала благословившую батюшкину десницу.
– Вы тоже русская, мать Иеронима? – не утерпев, поинтересовался я.
– Я… – на мгновенье замешкалась монахиня, – я родилась и выросла в Белоруссии, потом жила в Израиле, там приняла Крещение и стала монахиней, потом с Герондой приехала сюда. По языку и культуре я русская, а по национальности…
– Православная христианка, – закончил за неё Флавиан. – Во Христе есть одна национальность – христианин!
– Вот и наш старец так же говорит, – улыбнулся отец Кассиан, – поэтому у нас здесь и братство, и сестричество интернациональные, или вненациональные, собранные из более чем двадцати стран.
– А язык общения какой? – снова поинтересовался я.
– Греческий, конечно, – ответил отец Кассиан. – Мы ведь в Греции, члены Элладской Православной Церкви, да и службы идут на греческом, геронда на греческом и проповедует, и наставления даёт, и говорит чаще всего. Хотя он свободно владеет и английским, был одно время в Америке духовником в греческой православной духовной семинарии. Оттуда с ним в Грецию некоторые его духовные чада приехали и стали членами нашего монашеского братства.
– Батюшка, да вы проходите в архондарик! – обратилась к Флавиану мать Иеронима. – Старец благословил вас накормить и устроить, ужин уже на столе.
– Отцы! – призвал я батюшек возвышенным гласом, – вонмите этому сладкогласному призыву! Ужин! Как много в этом звуке для сердца моего слилось, как много в нём отозвалось!
– Пошли, пошли… – отозвался Флавиан. – Отец Кассиан! А к какой епархии принадлежат ваши обители?
– Фессалиотидской и Фанариоферсальской митрополии Элладской Православной Церкви, – ответил отец Кассиан.
Пройдя мимо церкви через небольшой дворик, мы вошли в двери архондарика. К отцу Флавиану с традиционным «евлогите» подошли под благословение ещё две монахини средних лет.
– Отец Кассиан! – продолжал расспрашивать Флавиан отца иеромонаха: – а много всего монастырей в вашей митрополии?
– Отче! – громким шёпотом позвал его я, увидев впереди распахнутые двери трапезной со столом, на котором явно был накрыт ужин, – о монастырях можно говорить и на сытый желудок! Ты же знаешь, что голодный я хуже злого… – я замешкался, подбирая вненациональный эквивалент злого меня.
– Злого татарина! – широко улыбаясь, подсказала мне жизнерадостная круглолицая монахиня. – Я сама татарка.
– Кхм! – чуть поперхнулся я от неожиданности. – А каково Ваше, матушка, святое имя?
– Ангелина! – всё так же широко и добродушно улыбаясь, ответила сестра.
– Адельфи (сестра – греческ.) Ангелина! – обратилась к ней явно старшая здесь мать Иеронима, – усаживай гостей! Батюшку Флавиана в центре посади, старец так благословил! А его помощника слева от него.
– Батюшка, вот сюда садитесь! – проведя нас к столу, указала мать Ангелина Флавиану на центральное, игуменское место за столом, – а Вы…
– Алексей! – подсказал я.
– Вы, Алексей, сюда! – она показала мне на стул по левую руку моего батюшки. Отец Кассиан расположился от него справа.
Мы заняли свои места, Флавиан прочитал предтрапезную молитву и благословил стол. Сели.
Я замер – передо мной стояла большая тарелка самых любимых мною тонких спагетти, обильно посыпанных тёртым сыром-пармезаном, посреди которой возлежала толстая, поджаристая осьминожья щупальца, «слезящаяся» оливковым маслом!
Немая сцена…
– Что-то не так? – испуганно спросила меня из-за плеча мать Иеронима, увидав моё впадение в ступор.
– Нет, нет, всё замечательно, матушка! – прошептал я в ответ. – Скажите, а кто составлял меню этого ужина?
– Старец сам позвонил и сказал, чтобы мы приготовили вам спагетти с сыром и обязательно осьминога! – ответила мне она.
Мы с Флавианом, не сговариваясь, молча посмотрели друг другу в глаза долгим задумчивым взглядом.
Глава 17
ГЕРОНДА И ГЕРОНДИССА. КАРДИЦА. ПРОДОЛЖЕНИЕ
– Батюшка! – мать Иеронима наклонилась к Флавиану, – старец благословил предложить Вам, по Вашему желанию, либо отдыхать завтра, отоспаться с дороги, а затем поехать в монастырь Святого Георгия, либо с утра поехать на литургию в монастырь Святого Георгия, потом пообщаться там с матушкой герондиссой и сестрами, и там дождаться приезда старца.
Он сам сейчас в Афинах, и к вечеру, скорее всего поздно, приедет в монастырь Святого Георгия и встретится с Вами там! Как Вы решите, отец Флавиан?
– А вот как Алексей «благословит», так и поступим, – Флавиан устремил на меня свой задумчивый взор, в котором плохо скрывалась весёлая смешинка. – Изреки суд свой, брате!
– А что тут изрекать, – встрепенулся я, – чтобы я поверил, что ты способен литургию на возможность подрыхнуть променять? Обманывай наивное женское монашество, но не заматерелого в боях «флавиановеда», отец игумен! Благословляю на литургию в монастырь святого Георгия! Окончательно и бесповоротно!
– Смиренно приемлю и ничтоже вопреки глаголю! – кротко вздохнул мой батюшка, покорно опустив седую лохмато-гривастую главу.
– Это вы так шутите между собой, да? – с некоторым недоверием в голосе спросила мать Иеронима, удивлённо поглядывая то на меня, то на Флавиана.
– Какие уж тут шутки, матушка! – я сурово сдвинул брови. – Я отца игумена в великой строгости содержу, иначе он… Ты вечерние таблетки, батюшка, опять забыл выпить? Желтенькую и две беленьких?
Флавиан покаянно кивнул.
– Матушка! – мой голос был почтительно-повелителен, – благословите нам стаканчик воды подать, отцу игумену вечерние таблеточки запить!
– Сейчас, сейчас! – мать Иеронима сама бросилась на кухню за водой.
Адельфи Ангелина, стоя в сторонке, прикрыла рот краем белого передника, стараясь не прыснуть от смеха.
Я посмотрел на неё величаво, в соответствии с нынешней должностью «благословлятеля» – она таки прыснула.
Мать Иеронима принесла воды, Флавиан принял вечернюю порцию лекарств. Мы закончили трапезу, помолились, и сестра Ангелина повела нас в кельи отдыхать. Убедившись, что у Флавиана в келье есть всё необходимое для сна и молитвы, я оставил его в одиночестве и проследовал за сестрой Ангелиной а своё пристанище.
– Какой у Вас, Алексей, батюшка замечательный! – вполголоса сообщила мне она, открывая дверь моей кельи. – Кроткий и с любовью ко всем. Прямо как наш старец!
– А то! – довольно согласился я. – Только вот про любовь ко всем… Не жалеет он себя ни капли, впахивает за троих, а здоровья никакого – ну помрёт он как герой «на амбразуре», а нас, своих чад, на кого оставит? И это любовь?
– Вот-вот! – закивала сестра Ангелина. – Точно как наш старец! Совершенно себя не жалеет и тоже больной весь. Недавно ему плохо стало, так во всех странах за него молились. Знаете, сколько людей у него окормляется? Не сосчитать!
В день по сто-двести электронных писем приходит, эсэмэсок штук по пятьсот, наверное. Мы ему даже телефон с большими кнопками купили, а то у него от непрестанного отвечания на эсэмэски пальцы больными стали!
Ездит всё время между четырьмя нашими монастырями, исповедует, с людьми беседует, – и с монахами нашими, и с прихожанами-греками, и со всеми, кто из разных стран к нему приезжает!
– Очень всё знакомо! – кивнул я. – Только у отца Флавиана международный компонент не такой широкий, а так тоже издевается над собственным здоровьем, нерационально силы расходует, за что мною и обличаем.
– Любите Вы его, Алексей! – улыбнулась, посмотрев мне в глаза, сестра Ангелина.
– Попробуй-ка его не любить, если он за тебя умирает каждый день…
– Как наш старец! – кивнула монахиня. – Доброй ночи Вам! Если холодно будет, возьмите второе одеяло, а то у нас не топят сейчас, денег не хватает…
– Доброй ночи! – попрощался я с приветливой сестрой Ангелиной.
***
Спал я крепко, видно, дорога и переизбыток впечатлений совсем обессилили меня – старею!
Но проснулся рано, ещё не звонили и не стучали в било. Умывшись, я отправился к келье Флавиана, тихонько приоткрыл дверь и услышал степенный игуменский храп. С души отлегло – батюшка отдыхает!
Однако время было уже его поднимать. Я открыл дверь и, стараясь не шуметь, вошёл в келью.
Ну конечно! Как обычно, кровать его оставалась так и не разобранной, а он сам, полностью одетый, тихо похрапывал, утонув в стоявшем в углу кельи старом мягком кресле. Выпавшие из руки чётки лежали рядом на коврике. Я поднял их и осторожно потеребил Флавиана за плечо.
– Вставай, отец игумен, подъём! Архангел в трубу протрубил, Царство Небесное проспишь!
– А, что? – забормотал проснувшийся батюшка, возвращаясь из «объятий Морфея» в наш бренный мир. – На полунощницу уже звонили?
– Нет ещё, минут через десять начнут!
– Уф, Слава Богу! – он потряс головой и посмотрел на меня проясняющимся взором. – Лёш! Дай руку, вытяни меня из этого кресла! А то я как сел в него помолиться перед сном, так сам встать и не смог, очень уж оно глубокое, видно, продавленное давно. Беднота у них тут…
– Да уж! – я протянул ему руку и с большим трудом вытянул могучее тело своего духовника из глубины его ловушки-седалища. – Небогато! Как у нас в начале девяностых во многих монастырях…
– Зато лица у них какие, ты обратил внимание, Лёша? Светлые лица, радостные, лица свободных и счастливых людей! Насколько это в нашей земной «юдоли скорби» при всей невидимой брани от диавола вообще возможно. А ведь – «каков поп»… Знаешь, я всё больше хочу с герондой Георгием пообщаться, чувствую – не зря нас сюда отец Александр направил.
За окном раздался знакомый стук деревянного молотка в «талантос», и вслед за ним деликатный стук в дверь батюшкиной кельи.
– Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, помилуй нас! – послышался голос матери Иеронимы.
– Аминь! – отозвался Флавиан. – Зайдите, матушка!
– Батюшка! Машина уже ждёт ехать в монастырь Святого Георгия.
– Отлично, Спаси Христос, матушка! Мы идём! – Флавиан оглянулся на своё коварное кресло-ловушку. – Пошли, брат Алексий!
Машина, которая должна была отвезти нас в «иера-мони Агиос Георгиос» (священный монастырь Святого Георгия), оказалось старым внедорожником – то ли «тойотой», то ли «чероки» – нераспознаваемым из-за предрассветной темноты и древности происхождения.
Запихнув Флавиана в переднее правое сиденье и пристегнув ветхим ремнём безопасности, я не удержался поинтересоваться у матери Иеронимы:
– А оно, – я кивнул на автомобиль, – точно доедет?
– Что вы, не волнуйтесь! Конечно, доедет! Водитель, адельфи Лидия, очень хорошо водит по горным дорогам.
– Нам придётся ехать по горным дорогам? – испугался я.
– Совсем немного, несколько километров. Там сегодня и туман наверняка слабый, дорогу видно будет.
– Будет видно дорогу? М-м-м… – я несколько растерялся, но Флавиан грозно зыркнул на меня из-под густых бровей.
– Лёша! Загружайся!
– Йес, сэр! То есть – евлогите, патер!
– Батюшка, и нас благословите! – подошли к Флавиану мать Иеронима, сестра Ангелина и тоненькая бледнолице-голубоглазая молодая монахиня, очевидно, та самая «адельфи» Лидия, которая должна была нас везти в темноте и тумане (при котором даже видно дорогу!) в горах.
– Батюшка! Адельфи Лидия по-русски не говорит, она голландка. С ней можно говорить по-гречески или по-английски, – сообщила нам мать Иеронима. – Приезжайте к нам ещё!
– Спаси Господь! С удовольствием! – мы помахали в окна провожавшим нас сестрам, укрывшим плечи из-за утренней прохлады поверх подрясников пуховыми платками – что-то в этом было какое-то родное, русское…
Дизельный движок джипа-пенсионера характерно заклокотал, и мы отправились в путь.
***
– Адельфи Лидия! – обратился я на английском к сестре-водителю, пользуясь тем, что мы ещё пока ехали по вполне просматриваемой равнинной трассе, – можно Вам задать вопрос?
Весь дальнейший разговор я привожу в переводе на русский язык с хорошего английского сестры Лидии, примерно такого же Флавиана и похуже моего.
– Вы давно в общине геронды Георгия?
– Четыре с половиной года.
– А до приезда сюда Вы стремились к монашеской жизни?
– Что вы! – сестра Лидия засмеялась. – Я вообще христианкой не была, я и в существование Бога не верила!
– А как же Вы тогда сюда попали?
– Моя подруга, с которой вместе учились в университете в Утрехте, на факультете права, первая познакомилась со старцем, стала здесь сестрой и пригласила меня в гости. Я приехала, тоже познакомилась со старцем, приняла Крещение и осталась в монастыре.
– А Ваша подруга тоже голландка?
– Нет, она канадка, сейчас она в Америке в штате Нью-Йорк, там недавно открылся ещё один монастырь из духовных чад старца, вот её туда и благословили наладить пение сестринского хора, она хорошо знает византийское церковное пение.
– А Вы закончили университет?
– Да, я магистр международного права. Сейчас учусь в Фессалониках, в Университете имени Аристотеля на богословском факультете, пишу дипломную работу.
– Учитесь в университете? Разве монахини учатся в ВУЗах?
– В наших монастырях учатся все: и сестры, и мужчины-монахи, кроме старых, кому трудно учиться, – так старец благословил. Некоторые в Фессалониках, некоторые в Афинах.
– Но зачем монахам учиться в университете?
– Старец говорит, сейчас время такое, что всё больше людей получают образование и, когда они приходят к нам в монастыри и общаются с монахами, они должны встретить собеседников, способных говорить с ними на равных, тоже образованных и богословски грамотных. Мы ведь живём не изолированно от мира, как на Афоне. К нам приходят мирские прихожане и приезжают паломники.
– И много у вас дипломированных сестёр?
– Много!
– А кандидаты наук есть?
– Есть, конечно!
– А… доктора наук?
– Да, есть несколько. Некоторые защитили кандидатские или докторские по два или три раза – раньше, ещё в миру, по мирским наукам, потом здесь – по богословию или церковной истории. Наша герондисса Феодора тоже три диссертации защитила.
Мы с Флавианом молча переглянулись, несмотря на то, что для сидящих в первом и втором ряду автомобильных кресел это непростое занятие, особенно с учётом комплекции Флавиана.
– Сестра Лидия! А чем Вас так привлёк геронда Георгий, что Вам захотелось принять Крещение и стать монахиней?
– Привлёк? – переспросила сестра Лидия. – Он меня не привлекал. Просто когда я разговаривала с ним в первый раз, я почувствовала его любовь ко всем и поняла, что если есть священник, у которого такая большая любовь к Богу и к людям, значит – действительно Бог существует, и Бог есть Любовь, как написал Апостол Иоанн Богослов!
Меня привлёк к Себе не старец, а Сам Христос, образ Которого я увидела в старце. И я захотела быть с Христом. А старец помогает мне этому научиться, как и всем, кто к нему обращается – и монахам, и мирянам.
Старец помогает нам впустить в своё сердце Христа, чтобы Он жил и в нас, как живёт в нём самом.
– А в герондиссе Феодоре тоже живёт Христос?
Сестра Лидия улыбнулась. Её улыбка была по-детски открытой и радостной.
– Вы это сами скоро увидите. Мы уже подъезжаем.
Машина свернула с трассы на боковую узкую дорогу и пошла на подъём, войдя в плотную пелену тумана.
Кажется, насчёт видимости дороги мать Иеронима была излишне оптимистична…
Глава 18
ГЕРОНДА И ГЕРОНДИССА. АГИОС ГЕОРГИОС
Путь в тумане по серпантину в гору на старой машине описывать не буду – хватит мне седых волос. Доехали!
Сначала из тумана по левому борту машины вынырнула сетка-рабица – очевидно, какой-то забор; затем в этом заборе появились простенькие железные ворота с калиткой, наподобие тех, что встречаются на старых подмосковных дачах.
Сестра Лидия резковато притормозила перед ними. Машина всколыхнулась с разными скрипами, рыками и подвизгиваниями и встала.
– Вы заходите в калитку, она открыта, – сказала наша сестра-драйвер. – Я сейчас машину поставлю на паркинг и тоже приду.
Мы с Флавианом выбрались из внедорожного «динозавра», взяли свою поклажу и вошли в калитку, за которой также простиралась непроглядная пелена тумана – куда идти?
Внезапно перед нами высветился сквозь туман огонёк, который быстро приближался и вскоре оказался фонариком в руке невысокой молодой монахини, смуглый цвет кожи которой вкупе с азиатским разрезом глаз был очевиден даже в темноте и тумане.
– Вы патер Флавиан из России? – спросила она по-английски и, получив наше утвердительное «Yes of course», улыбнулась и сказала: – Меня зовут адельфи Лия, идите за мной, мы вас ждём!
Мы, вслед за смуглой сестрой, погрузились в туман, стараясь держать в поле зрения с трудом пробивающий его пелену луч фонарика.
Метров через пятьдесят появились освещённые окна какого-то здания, и ещё через десяток шагов мы подошли к железной застеклённой двери с небольшим крылечком из пары ступенек.
Сестра-поводырь распахнула перед нами дверь, и мы вошли в маленький освещённый холл с полом из кусочков мраморных плит, диванчиком и несколькими стоящими около стен старыми стульями. Прямо перед нами поднималась на верхние этажи лестница, похожая на лестницы в советских школах постройки пятидесятых годов.
Справа в конце холла была открыта дверь на кухню, что было понятно по видневшейся в дверном проёме большой кухонной плите и шкафам из нержавейки.
Слева от входа была ещё одна дверь, которая открылась, не дав нам времени как следует оглядеть окружающий нас интерьер.
Я повернулся к открывшейся двери и замер – передо мной стояла икона и улыбалась. Прямо «дежавю» какое-то!
Точно такое же ощущение у меня было когда-то на Афоне, в скиту отца Никифора, когда я увидел в тёмном проёме двери архондарика папу Герасима – такой же внутренний свет божественной любви освещал изнутри этот иконописный лик, лучился в блестящих карих глазах герондиссы, аскетичный овал лица в греческом «апостольнике» свидетельствовал не об измождённости плоти, но об утончённости душевно-эмоционального состояния. Белозубая улыбка была открытой, детски искренней и непосредственной.
– Это матушка герондисса Феодора, – представила нас адельфи Лия. – А это патер Флавианос и господин Алексей из России!
– Это преподобная! – восхищённым шёпотом сообщил мне Флавиан.
Матушка Феодора вышла из дверного обрамления лёгкими шагами и, приблизившись к батюшке, смиренно склонилась, испрашивая его иерейского благословения.
– Евлогите, патер Флавианос!
– О Кириос! – благоговейно произнёс Флавиан, бережно благословляя герондиссу. Таким взволнованным я его давно не видел.
Да я и сам, не скрою, не смог не попасть под воздействие матушкиного обаяния, какого-то сильного позитивного излучения, исходящего от неё. Таких игумений я, определённо, ещё не встречал!
– Простите! – с искренним сожалением произнесла герондисса на английском, – я не владею русским языком! На каком вам удобнее разговаривать: греческом, английском, немецком, итальянском, или на французском?
– Очевидно, на английском? – Флавиан посмотрел на меня.
– Да, матушка! – кивнул я в подтверждение. – Английский будет оптимальным вариантом.
– Евлогите! – кивнула герондисса. – Пройдите сюда, в наш маленький архондарик. Извините, что у нас здесь очень скромно, нам сложно по достоинству принять таких уважаемых гостей!
Архондарик, как и холл, действительно отличался скромной простотой, если не сказать – бедностью. Герондисса сказала что-то на греческом адельфи Лии, та с поклоном вышла.
– Не беспокойтесь, матушка! – утешил её Флавиан, – мы с Алексеем люди провинциальные, приход у нас простой, деревенский, так что мы здесь у вас чувствуем себя прямо как дома!
– А Вы в каком храме служите, далеко от Москвы? – поинтересовалась герондисса.
– От Москвы около четырёхсот километров, в соседней с Московской епархии, в храме в честь Покрова Пресвятой Богородицы, – ответил Флавиан.
– Настоятелем! – не удержавшись, дополнил я. – Ещё у нас есть второй священник, молодой, отец Сергий, монахиня Клавдия и инокиня Галина, все из наших прихожан.
– Как маленький скит! – улыбнулась герондисса.
– А ещё у нас есть воскресная школа для детей и для взрослых, большая трапезная, где у нас после литургии проходят общие трапезы, как в монастырях; архондарик с несколькими гостевыми кельями, новая крестильня и отдельный домик-исповедальня, где батюшка людей на исповедь принимает и для духовной беседы! – выпалил я, подвизаемый каким-то детским желанием показать, что «и мы тоже молодцы»!
– Ты ещё про снегоуборщик расскажи, мой новый ноутбук и кофе-машину в архондарике, – взглянув на меня с упрёком, проворчал Флавиан.
– Ну, да… – опомнился я, – чего-то я расхвастался…
– Алексей! – обратилась ко мне герондисса, глядя своими блестящими улыбающимися глазами, – а Вы тоже клирик церкви?
– Я-то… – неожиданно для себя смутился я. – Да нет, какой я там клирик! Я просто иногда на клиросе пою, иногда читаю, иногда батюшке в алтаре прислуживаю, водителем у него бываю, на требах помогаю, так, по церковному хозяйству что-нибудь делаю…
– Он моя правая рука, матушка, – неожиданно вступил в разговор Флавиан. – И левая тоже, часто ноги, а порой и голова!
– Ого! – изумился такой оценке я.
– Я без Лёши, матушка, наверное, уже раза три помер бы, он мне и нянька, и сиделка, и друг, и соработник, а своими вопросами он меня часто на активную духовную и умственную работу подталкивает, чтобы я не разленился вконец.
– Ага! – согласно кивнул я. – Чтобы «с жирку не сбрыкнул»!
– Что-что? – не поняла герондисса, – это как точнее можно перевести?
– Это из Гиляровского, матушка! – улыбнулся Флавиан. – Был такой русский писатель в конце девятнадцатого – начале двадцатого века, он о старой Москве книгу уникальную написал, так и называется: «Москва и москвичи».
В ней он, в частности, описывает трактир купца Тестова, в котором для богатых посетителей особым образом выращивали поросят – выпаивали цельным молоком и содержали так, чтобы каждая ножка была в отдельном стойлице, «чтобы с жирку не сбрыкнул».
– Кажется, поняла! – по-детски непринуждённо засмеялась матушка. – У Алексея прекрасное чувство юмора.
– Каюсь, грешен! – я смиренно потупил очи. – Но если я, матушка, ему «язвой в плоть» не буду, так он даже свои таблетки пить перестанет. И всё – «со святыми упокой» и «вечная память»! А мы, все его духовные чада, сиротами станем. Я слишком большой эгоист, чтобы его вот так взять и в рай отпустить, хотя, может, его там и заждались уже.
За окном раздался деревянный перестук в «талантос» – очевидно, после полунощницы начиналась утреня.
– Вы пойдёте на утреню, – вставая, спросила матушка Феодора, – или с дороги отдохнёте в архондарике до литургии?
– Мы пойдём на утреню, матушка! – тоже вставая, отозвался Флавиан.
– Мы с вами сможем побеседовать после богослужения и трапезы, если вы захотите! – улыбнулась герондисса.
– Благословите, матушка, мы хотим! – поклонился Флавиан.
***
Туман почти полностью рассеялся, пока мы знакомились в архондарике с герондиссой. В окне засветлело и, когда мы вышли на улицу вслед за матушкой Феодорой, шагах в сорока от двери показались очертания небольшого византийского храма, явно древнего, со сложенными из крупных камней стенами. Мы с Флавианом остановились, оглядывая окружающий пейзаж.
С западной стороны, с которой храм был нам виден от крыльца архондарика, к нему было пристроено широкое крыльцо, разделённое на три арки: более узкую центральную, за которой располагалась входная дверь в само здание церкви и над которой возвышалась простая, но стройная и изящная в своей простоте двухъярусная колокольня, и две более широкие боковые.
В левой арке висели массивное деревянное било и состоящее из двух полусогнутых полос металлическое.
В правой, за тонкой стеклянной перегородкой, защищающей от ветра и косого дождя, стоял круглый греческий подсвечник с песком и аналой с лежащей на нём иконой святого великомученика Георгия Победоносца.
Слева от храма стояло недостроенное вытянутое одноэтажное здание, ещё дальше за ним поднималась в небо вершина горы с заметным квадратиком то ли домика, то ли часовни на самом верху.
– Смотри, отче! – показал я на него Флавиану, – прямо Афон с храмом Преображения на вершине!
– Мы так и называем эту гору между собой, нашим Афоном! – подтвердила по-русски монахиня, вышедшая вместе с нами из дверей архондарика.
Мы повернулись к ней. На монахине был видавший виды подрясник с надетым сверху большим рабочим фартуком, апостольник и очки, лицо широко улыбалось.
– Вы русская, матушка? – спросил я её несколько бесцеремонно.
– Я из России, а по происхождению – из русских немцев с Поволжья, – так же улыбаясь, совершенно без смущения ответила монахиня. – Поэтому старец, когда постригал меня в схиму, дал мне имя Германика.
– В схиму! – удивился я, видя, что ей трудно дать на вид более сорока лет. – А вы давно в этом монастыре? Вы сюда приехали ещё мирянкой или уже монахиней?
– Я здесь около восьми лет, приехала сюда монахиней, отставной игуменией, – с той же улыбкой ответила она.
