Текст книги "Флавиан. Армагеддон (СИ)"
Автор книги: Александр Протоиерей (Торик)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)
– Игуменией?! – в один голос удивились мы с Флавианом.
– Ну да, – спокойно подтвердила мать Германика. – Нас здесь две бывших русских игумении, я и мать Херувима.
– Но как же вы оказались здесь? – не вытерпел я. – И почему вас отстранили от руководства монастырями?
– Нас никто не отстранял, – рассмеялась мать Германика. – Мы с матерью Херувимой сами подали прошения об освобождении нас от игуменской должности и о переходе в клир Элладской Церкви. Епархиальное начальство поняло наши мотивы и удовлетворило эти прошения! Мы официально перешли из клира Русской Православной Церкви в клир греческой, с сохранением монашеского звания.
– Но почему? – продолжали недоумевать мы с Флавианом.
– Потому что мы поняли, что невозможно дать другому то, чего не имеешь сам. Невозможно быть матерью сестрам и духовной наставницей, если ты сама ещё не понимаешь, что такое монашеская духовная жизнь, и не умеешь ею жить. Если ты не получила от опытного наставника живого опыта молитвы и борьбы с помыслами, если не видишь перед собой примера уже стяжавших благодать и находящихся в истинном послушании!
– А разве бывает «не истинное послушание» у монаха? – прервал её я.
– Конечно! У нас в русских, особенно женских монастырях под послушанием вообще чаще всего понимается просто работа – «сестры, идите на послушание в коровник!» или «моё послушание – кухня!».
Но даже там, где под послушанием подразумеваются отношения старших и младших в монастыре, под этим термином в основном имеется в виду просто дисциплина: послушный монах – это монах, умеющий беспрекословно выполнять приказания своего игумена или духовника!
– А разве беспрекословное выполнение приказаний не есть обязанность монаха, обозначенная в одном из трёх обетов при постриге? – продолжал вопрошать я.
– Конечно, конечно! – закивала мать Германика. – Только истинное послушание от «неистинного» отличается, как и грех от добродетели, только мотивом.
– Грех от добродетели мотивом? Не понял, это как? – удивился такому сравнению я.
– Очень просто, – пожала плечами мать Германика. – Преступник убил, чтобы ограбить, – грех. Воин убил врага, защищая Отечество, – добродетель! Или один человек подал милостыню, чтобы потщеславиться перед людьми, – грех; другой подал из сострадания – добродетель! Действия в обоих случаях одинаковые, но плод для души того, кто их совершил, разный! А определяет этот плод – мотив.
– А, ну Вы это имеете в виду! – согласно кивнул я. – Но к монашескому послушанию-то как это относится?
– Очень просто! – опять улыбнулась мать Германика. – Мотивом для монашеского послушания может быть страх наказания, желание похвалы, карьерные соображения, а может – и должна быть – любовь и абсолютное доверие духовному наставнику. Только такое послушание приносит монаху благодать Святого Духа и умножает в нём Любовь, привлекает в его сердце Христа!
– Это Вы уже здесь поняли? – спросил её Флавиан.
– Так нас старец учит, геронда Георгий, – ответила монахиня.
– А как Вы попали сюда, как познакомились с ним? – продолжал я расспросы. – Вы простите, может, я что нескромное спрашиваю?
– Да нет, что Вы! – рассмеялась мать Германика. – Чего же тут нескромного, нормальные вопросы!
Мы с матерью Херувимой в одном монастыре монашескую жизнь начинали, я туда на два года раньше её пришла, в середине девяностых. Наша матушка игумения была очень верующей, очень благоговейной, молитвенной, можно сказать, подвижницей. Но нас, сестёр, ничему духовному не учила – у неё и самой духовника не было, кроме официально назначенного епархией, которого мы самое большое раз в год в обители видели. И тот был женатый протоиерей, монашество не понимал и не любил и, приезжая, исповедовал всех наскоро и быстренько уезжал.
– А как же духовное окормление? – спросил я.
– Он сам говорил: «Я в этих ваших монашеских делах ничего не понимаю, вот есть у вас игуменья, пусть она вами и занимается»!
– Ну, хотя бы честно! – вздохнул Флавиан. – Хуже было бы, если бы он у вас «старчествовать» начал.
– О да! – согласилась мать Германика. – Оно и не удивительно, в те годы много монастырей открывалось, и людей много в них приходило, где ж на всех найти опытных духовников да игумений! Да ещё после стольких лет безбожной советской власти.
– Это точно, – вздохнув, согласился Флавиан.
– А потом нашу матушку Владыка к себе в городской монастырь перевёл, а меня на её место настоятельницей поставил, а через несколько лет в сан игумении посвятил.
А когда я уже настоятельницей была, но ещё не игуменией, от нас в пятидесяти километрах ещё один женский монастырь открылся, мирские власти бывшие монастырские помещения Церкви передали.
Туда как раз Херувиму – она ещё только год в мантии пробыла – настоятельницей и назначили. Ну а мы с ней как до этого сестрами дружили, так уже и настоятельницами дружить продолжили, помогали друг другу, когда кому надо было.
– А окормлялись вы тогда у кого? – поинтересовался Флавиан.
– У меня до монастыря был духовник, приходской священник, который мною духовно руководил. Но когда я в монастырь по его благословению пошла, он сказал, что теперь я должна у монастырского духовника окормляться, а как тот окормлял, я уже говорила! А мой первый батюшка вскоре куда-то на Ставрополье перевёлся, родственники его зазвали, я его больше не видела.
Так что мы с Херувимой больше по книжкам у Святых Отцов окормлялись, даже одно время казалось, что этого и достаточно. Ездили друг к другу для духовной беседы, обсуждали, что было непонятно, искали, с кем из батюшек можно посоветоваться. Вы же сами помните – какие те годы были!
– Да, конечно! – согласно кивнул Флавиан. – Тех лет не забудешь!
– А однажды у нас в обители несколько дней гостил один иеромонах из Сибири, после отпуска из паломничества по Греции возвращался, отец Мефодий его звали.
Я с ним стала один вопрос о монашеской жизни обсуждать, а он мне и говорит:
– Мать Рафаила (я в мантии Рафаилой была)! Я это тебе объяснить не смогу, но вот мой знакомый иеромонах из одной греческой обители сможет. Сейчас я тебя с ним по мобильнику соединю, ты его и спроси! – и мобильник достаёт.
Я ему говорю:
– Батюшка! Я же по-гречески-то не говорю и не понимаю!
– А тот батюшка русский, – отвечает мне отец Мефодий. – В том монастыре вообще русских много, их духовник всех приходящих в обитель принимает, не смотрит на национальность.
И набирает номер телефона отца Афанасия из монастыря Святого Апостола Петра.
Мы с ним почти полчаса по мобильнику проговорили, пока у отца Мефодия деньги на телефоне не закончились и он не отключился. Я ему потом, конечно, на счёт денег положила. Пообщавшись с греческим батюшкой, я сразу почувствовала разницу в опыте монашеской жизни, поняла, что нашла человека, который мне может помочь и научить!
И с того времени мы с Херувимой стали с отцом Афанасием по телефону созваниваться и свои монашеские вопросы обсуждать. Он иногда сам нам что-то советовал, иногда у своего старца спрашивал и его ответы нам передавал.
Где-то через полгода отец Афанасий в Россию на похороны отца приезжал, заодно и к нам в обитель заехал, три дня прожил. Мы с Херувимой его о своих проблемах расспрашивали, а он нам про своего старца рассказал, про общину его духовных чад, про мужской и женские монастыри, которые он окормляет. Приглашал в гости попаломничать.
Мы этим приглашением не преминули воспользоваться, и при первой возможности вместе отпуск взяли и в Грецию на паломничество по святым местам у Владыки благословились.
– И где Вы, матушка, побывали? – не утерпев, перебил я.
– Да в нескольких женских известных монастырях здесь погостили. В Метеоры, правда, нас уже из этого монастыря сестры сами свозили – здесь недалеко. А когда в Фессалию добрались, отец Афанасий нас на машине встретил, сюда привёз, с герондиссой Феодорой познакомил.
Вот тут-то мы и поняли, что из себя представляет настоящая Игумения и насколько нам до неё далеко-далеко! Мы-то своим сестрам старались быть «матерями» земными, по плоти – по быту, а она, подобно Христу, душу свою полагала за вверенные ей души!
А затем сюда геронда Георгий к сестрам приехал, и мы с ним познакомились и пообщались. И, пообщавшись, поняли, кто такой высоте духа матушку Феодору обучил, почему в этой обители дух Любви так сильно ощутим, и что без такой духовной школы нам не только настоящими игумениями не стать, но и послушницами толковыми.
Вернувшись в Россию, мы ещё какое-то время жили «по-накатанному», звонили старцу – он себя беспокоить в любое время благословил, общались через переводчика. Потом приняли решение сюда перебираться. Чем плохой настоятельницей быть, лучше попробовать настоящей послушницей стать…
Привели в порядок дела в своих монастырях, чтобы те, кто на наше место придут после нас, проблемы не разгребали, и написали прошения Владыке на выход заштат и переход в клир Элладской Православной Церкви! А с нами ещё несколько сестёр попросилось.
– И что, вас вот прямо так легко и отпустили? – не поверил я.
– Ну, легко – не легко, но отпустили, – улыбнулась мать Германика. – Были, конечно, и те, кто на нас и на старца всякую напраслину придумывал вплоть до того, что старец – гипнотизёр и нас загипнотизировал!
Слава Богу, наш Владыка нас понял и поддержал, не стал препятствовать переходу. Вот мы и здесь! – снова улыбнулась она.
– И вы, матушка, нашли здесь то, за чем приехали? – поглядев ей в глаза, спросил Флавиан.
– Нашли больше, чем предполагали найти, батюшка, – ответила мать Германика. – Искали духовное училище, а нашли семью! Семью, соединённую взаимной любовью во Христе. Семью, возглавляемую отцом, в котором Христос виден и в словах, и в делах, и в жертвенном служении людям. Счастливые мы здесь!
– Похоже на то… – тихо согласился Флавиан.
– Батюшка! Я вас совсем заболтала! В храме уже, наверное, шестопсалмие закончилось. Я-то при кухне сегодня…
– Спаси Христос, матушка! – отозвался Флавиан. – Пойдём с Лёшей в церковь, после увидимся!
– Увидимся! – подтвердила мать Германика и исчезла в дверях келейного корпуса.
Глава 19
ГЕРОНДИССА ФЕОДОРА
Служба прошла как-то очень естественно. Не было того, что нередко ощущается в миру: мирская жизнь – она, вроде как, сама по себе с её земными заботами о хлебе насущном и обо всём остальном ненасущном, но вожделенном, а поход в церковь на службу – событие «из ряда вон выходящее», несколько даже противоположное по духу всему остальному существованию.
Причём такое же ощущение бывает порой и в монастырях: две жизни – одна в хозяйских и бытовых делах, другая – в храмовых богослужениях. И в разных обителях доминирует где одно, а где другое.
Здесь же меня удивила некая естественная встроенность литургической жизни в повседневную жизнь монастыря – подобно тому, как для учеников Христа – апостолов – присутствие их Божественного Учителя было хоть и «космическим» по масштабу событием, но всё же более «обычным», чем для собиравшихся на Его проповедь о Царствии Божьем жителей разных селений Палестины.
В маленьком древнем храме служил молодой греческий священник; хор из нескольких сестёр в апостольниках и клобуках да пары мирских девушек в повязанных по-русски платочках пел византийские витиеватые песнопения.
Темноглазая девчушка лет одиннадцати, в простом светленьком платьице, то прислуживала у иконостаса, зажигая и вынося в положенные по уставу моменты большую восковую свечу, стоящую на напольном подсвечнике, то, прислонившись к певческому аналою на клиросе, пела вместе с сестрами «Кириеэлейсон».
Несколько разновозрастных монахинь и пришедших из ближней деревни греческих старушек стояли и сидели на простых деревянных стульях с плетёными из соломы сиденьями в маленьком свободном помещении храма.
Состояние благоговейного покоя и тихой радости о Христе, освящающем всё окружающее пространство Своим евхаристическим присутствием, разливалось вокруг и охватывало всех находящихся в Церкви.
Стоя в стасидии в дальнем углу притвора с афонскими чётками в руке и внимая заполняющему церковь духу молитвы, я вдруг понял, что естественная простота взаимопроникновения церковной службы и внехрамовой жизни монастыря происходит не от принижения значения первого, но от высоты устроения второй, проникнутой воплощением в себе евангельской заповеди о любви.
Молиться было очень легко и чисто!
***
Герондисса Феодора пела с сестрами в хоре, что-то читала в очередь с другими монахинями, её настоятельство выражалось разве лишь в особой заботливости во взгляде, который она направляла то на алтарь, то на сестёр, то на книги со священными текстами, по которым совершалось богослужение.
После евхаристического канона из боковой алтарной двери вышла пожилая маленькая монахиня в мантии и позвала Флавиана в святой алтарь, причащаться священническим чином у престола.
Батюшка наклонился к ней и тихо попросил передать служащему священнику, что он причастится с мирянами у амвона, как поступает обычно духовенство на Афоне, чтобы избежать толчеи в небольших алтарях маленьких афонских церквей-параклисов.
Монахиня кивнула и вернулась в алтарь. Вскоре Царские Врата открылись, и молодой греческий батюшка вынес Святую Чашу. Все присутствовавшие в храме причастились, мы с Флавианом тоже.
Однако совсем уклониться от участия в богослужении Флавиану всё же не удалось – матушка Феодора, придя в наш угол с клироса, с поклоном попросила моего духовника не отказать обители в чести и прочитать по-церковнославянски благодарственные молитвы «по святом причащении».
Флавиан беспрекословно выполнил просьбу настоятельницы и прочитал эти молитвы даже как-то, я бы сказал – особенно смиренно-вдохновенно.
– Ага! – подумал я, – и батюшку «проняло»!
***
Из церкви выходить очень не хотелось, я уже было понадеялся остаться потихоньку в своём уголке и посидеть с чёточками ещё хоть полчасика, но…
«В чужой монастырь со своим уставом не ходят» – тем более, что этот монастырь уже совсем не ощущался как чужой, и как только выходящая последней маленькая монахиня-алтарница устремила ко мне свой приглашающий на выход взор, я тут же послушно восстал из стасидии и устремил шаги в направлении трапезной, надеясь обрести там хоть малое плотское утешение взамен несостоявшейся «исихии».
Трапеза была простой, скромной и непродолжительной, поистине монашеской. Ради «почётных гостей» (нас с Флавианом!) уставное чтение за трапезой было на русском языке, читали что-то из поучений святителя Феофана Затворника.
Сидя, впервые за все мои посещения каких-либо монастырей, за настоятельским столом рядом с Флавианом (во́ сподобился Алёшка!), я всё вглядывался в стоящие на шкафу в противоположном конце трапезной флажки разных стран, пытаясь сосчитать их и заодно определить – каким странам они принадлежат.
По приблизительному подсчёту выходило около двадцати с небольшим. Точнее из-за их скученности сосчитать не получалось, но опознать национальную принадлежность я смог (позор моей седеющей голове!) едва ли у половины.
Дождавшись окончания трапезы, я спросил у собиравшей со стола посуду матери Германики:
– Матушка! А что это за флажки там, на шкафу?
– Это флажки тех стран, откуда в нашей обители собраны сестры. Геронда благословил собрать их здесь, в трапезной, для напоминания о том, что Христова Любовь покрывает весь мир и что завет Христа апостолам – «Идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всему творению. Кто будет веровать и креститься, спасен будет…» (Марк. 16:15) – исполняется до сего дня.
– Здорово! – не сдержал я своего восхищения. – А вот это флаг какой страны?
– Норвегии. Оттуда у нас две сестры.
– А этот?
– Бангладеш! Сестра оттуда вас встречала утром у ворот, когда вы с батюшкой приехали.
– А этот?
– Австрия!
Ко мне подбежала одна из девушек, певших на клиросе:
– Вас Ваш батюшка зовёт! Они с герондиссой в архондарик прошли, – на прекрасном русском сообщила она.
– Иду! – я быстро зашагал в сторону архондарика, сопровождаемый позвавшей меня девушкой.
– А Вы из России, наверное? – спросил я её на ходу.
– Из Парижа! – улыбнувшись, ответила она. – Моя прабабушка туда во время революции эмигрировала.
– Однако! – я больше не нашёлся что сказать.
– Будете в Париже – заходите в гости к моей маме, она очень любит русских священников и вообще всех церковных людей. Я дам вам её адрес и телефон.
– Спаси Господь! Увидимся! – попрощался я с ней у дверей архондарика.
***
– Проходите, Алексей, присаживайтесь вот в это кресло! – герондисса сама открыла дверь архондарика в ответ на мой негромкий стук. – Здесь Вам будет удобно.
– Благодарю, матушка! – я уселся сбоку от Флавиана в старенькое, очевидно, кем-то пожертвованное кресло с потёртой матерчатой обивкой.
– Герондисса, евлогите! – в приоткрывшейся двери показалось знакомое лицо в очках с тонкой оправой и небольшим подносом в руках.
– О Кириос, адельфи Германика, проходи, угощай гостей! – матушка встала, чтобы приоткрыть пошире и придержать дверь для вошедшей сестры.
– Кофе, чай, что вы любите? – заботливо спросила мать Германика. – Что вам налить, батюшка?
– Сперва водички, пожалуйста, таблетки запить, которые после еды, – повернулся я к ней и, получив воду в стакане, поблагодарил: – Спаси Вас Христос!
– Во славу Божию! – отозвалась мать Германика, выставляя с подноса на столик вазочки с печеньем и какими-то греческими, завёрнутыми в фольгу сладостями. – Угощайтесь!
– Мне, если можно, кофе! – повернулся к ней Флавиан, мимолётно с опаской взглянув на меня.
– Можно, батюшка, можно! – людоедским стальным голосом провещал я. – Только сначала вот эту жёлтенькую таблеточку и эту беленькую пилюлю проглоти, а потом можно и кофе, но только одну чашку!
– Давай! – со смирением вздохнул Флавиан и, приняв из моей руки таблетку и капсулу с лекарством, закинул их в рот и запил водой из протянутого мною стакана.
Герондисса с «адельфи» Германикой весело наблюдали, очевидно, непривычную для них сценку.
– Заешь печенькой, лучше усвоится! – я протянул батюшке вазочку с печеньками.
– Спаси Христос! – так же кротко ответил Флавиан и взял с вазочки печенье.
– Кофе «по-гречески», – сказала мать Германика, наливая батюшке в чашку ароматный кофе с дымком. – Геронда благословил Вам «по-гречески» сварить.
Мы с Флавианом переглянулись.
– Наверное, отче, тебя с твоей любовью к греческому кофе отец Кассиан геронде «сдал»! – предположил я.
– А он-то откуда знает? – хмыкнул Флавиан.
– Может, от нашего схимника Александра из Пантелеимона? – выдвинул я версию.
– Может быть, может быть… – протянул Флавиан. – И про твою любовь к осьминогам со спагетти тоже?
– Н-да! – крякнул я, не найдясь что сказать.
– Мать Германика! – обратился мой батюшка к собравшейся уходить с пустым подносом монахине, – а когда геронда Вам про кофе сказал?
– После трапезы сразу, – ответила она. – Он звонил из Афин и сказал, что постарается вечером сюда приехать, чтобы с вами пообщаться, если у него получится. Он ещё сказал, что когда будет знать точно, матушке Феодоре позвонит предупредить.
– Спаси Христос! – поблагодарил её Флавиан и, обратившись к герондиссе, перешёл на английский: – Матушка! Вероятно, геронда сегодня вечером приедет.
– Слава Богу! – обрадовалась матушка Феодора. – Вы получите большое впечатление от общения с нашим старцем!
– Как Вы тогда, на острове? – спросил я её.
– На острове? – не поняла сразу герондисса.
– На Наксосе, когда геронда сказал Вам про Храм Святого Духа в сердце! – уточнил я. – Я ночью прочитал Ваше интервью в интернете.
– А! – улыбнулась матушка. – Да, это было одним из самых сильных впечатлений в моей жизни.
– Чем именно сильным, матушка? – не утерпел спросить я. – Если, конечно, Вам удобно об этом рассказывать…
– Удобно, почему же нет! – улыбнулась матушка Феодора. – Для того чтобы понять моё тогдашнее потрясение, мне нужно немного сказать о себе, какой я была тогда.
– Расскажите, матушка! – не отставал я. – Поверьте, для нас это не праздный интерес.
– Хорошо, конечно! – кивнула герондисса. – Я родилась и выросла в верующей христианской семье, мой отец научил меня любить Бога и молиться ему, читать Библию и соблюдать заповеди Христовы.
Но семья наша была протестантской, и я никогда не слышала с детства о Православии, о внутренней духовной жизни, о стяжании благодати Святого Духа, поэтому моя вера и религиозная жизнь были во многом внешними и формальными, я бы сказала – безжизненными! Хотя я чувствовала, что «потенциал» общения Бога с человеком и внутренней взаимосвязи с Ним намного больше, чем я могла получить в протестантизме.
Я искала этого глубинного общения с Богом, моя душа требовала истинной духовной пищи! Я пробовала найти Бога в искусстве, даже поступила в Академию Искусств, стараясь в творчестве обрести этот внутренний контакт с Творцом мира и человека.
Но я не нашла там Бога, хотя нашла подруг и единомышленников, которые тоже стремились к подлинной божественной духовности.
За успехи в учёбе я получила стипендию для стажировки в Греции – стране, которая несёт в себе истоки всего европейского искусства, и с удовольствием приехала сюда.
Меня сразу удивили и привлекли здесь к себе теплота и христианская сердечность, часто встречаемая мною даже среди самых простых людей, их искренняя глубокая вера во Христа, какая-то особая духовная мудрость.
В православных храмах я явственно ощущала присутствие благодати Божьей во всём – в иконах, одеждах священников, церковном пении, в самом пространстве церквей – это ощущение было для меня новым, и я старалась его осмыслить и объяснить рациональным сознанием, но у меня не получалось!
А потом я поехала с подругой, однокурсницей по Академии Искусств, тоже переживавшей период духовных исканий, на остров Наксос и там, в монастыре Святителя Иоанна Златоуста, я встретила старца.
Мы с подругой сидели в монастырском дворике после осмотра древнего храма, отдыхая и делясь впечатлениями, как вдруг к нам подошёл высокий иеромонах в очках, внимательно посмотрел на нас и, улыбаясь, спросил:
– Вам нравится монастырь?
– Да, да! – закивали мы, – очень нравится!
Он ещё пристальнее посмотрел на нас и задал совсем неожиданный вопрос:
– А вы сделаете свои сердца храмом Христа?
Мы растерялись, не вполне понимая, что именно он имел в виду и как это можно сделать сердце храмом Христа – протестантское мировоззрение не предполагает такой возможности. Но я почувствовала, что в этом вопросе скрывается что-то очень важное, может быть, самое главное в моей жизни.
Моя подруга растерянно молчала, а я, даже не вполне осознанно, ответила:
– Да! – и добавила: – Но ведь это должно быть так трудно!
– Да, трудно! – ответил иеромонах. – Но исполнено божественной сладости!
И в том, как он сказал это, в том, как он смотрел на нас, в том, какая искренняя доброта и любовь исходили от всего его облика, – было видно, что он сам опытно знает, что такое иметь сердце храмом Христа, и знает всю трудность и божественную сладость этого духовного делания! Знает и может этому научить!
Вот так я и познакомилась со старцем, а потом стала его ученицей, духовной дочерью и монахиней! – улыбнулась матушка Феодора нам с Флавианом.
– И Вам удалось сделать своё сердце храмом Христа? – не удержался я от вопроса.
– Это знает Господь и геронда, – вновь улыбнулась герондисса. – Только важно понимать, что сделать своё сердце храмом Христа не есть какое-либо одноразовое событие – это дело всей нашей жизни, каждого дня и каждой минуты!
– Матушка! – обратился к герондиссе Флавиан, – Вы выросли не только в иной духовной среде, но и вообще в пространстве другой культуры, западно-европейской, во многом противоположной по духу культуре православного Востока.
Сегодня, наблюдая Вас в храме, на клиросе, я обратил внимание, что всё – как вы поёте византийские песнопения, молитесь, общаетесь на греческом с сестрами и прихожанами, носите православную монашескую одежду, – является для Вас абсолютно естественным, можно сказать, «родным»!
Насколько трудно было Вам переключить себя с западно-европейского эмоционально-душевного устроения на восточно-православное?
– Совсем не трудно! – вновь улыбнулась матушка Феодора. – Трудно перестраивать то, что в уме. А в сердце, когда в него входит Христос, всё происходит совсем по-другому! Западная культура построена хоть и на искажённом, но всё же христианстве, а эта искажённость западного христианства создала как бы некую преграду, стену между сердцем человека и Христом.
Но когда ты открываешь для Него свою душу и сердце, Христос входит в тебя, и эта искусственная преграда рушится, и всё то, что было в душе наносного, искажённого, исчезает, а истинное остаётся!
Для меня вхождение в православную духовность и культуру стало освобождением, обретением смысла и радости, расставание с прежним душевно-эмоциональным «багажом» произошло легко и безболезненно.
– Матушка! – я вцепился в герондиссу своими вопросами словно клещ, – но ведь для того, чтобы сделать своё сердце храмом Христа, совсем не обязательно становиться монахом! Есть немало мирян, которые, неся подвиг служения семье и обществу, достигли высоты духовного совершенства, некоторые даже прославлены во святых как «святые праведные». Почему Вы между христианским замужеством и монашеством выбрали именно монашество? Так вас сориентировал геронда?
– Если употребить слово «сориентировал», – засмеялась матушка, – то «сориентировал» меня Сам Христос. Геронда никогда никого не «ориентирует» на какой-либо жизненный путь, ни на монашеский, ни на семейный! Он слишком уважает данную каждому человеку Богом свободу воли и выбора пути спасения.
Геронда может предложить человеку помощь: если ты хочешь быть монахом, я помогу тебе им стать, а если ты хочешь иметь семью, я помогу тебе научиться строить семейные отношения в соответствии с Божьими заповедями, чтобы твоя семья стала «малой Церковью» Христа. Но он никогда не направляет человека, пользуясь авторитетом духовника, в монашество или в мир против его воли!
Дело в том, что когда я услышала от старца тот вопрос – сделаю ли я своё сердце храмом Христа, – он этим вопросом выразил моё главное и очень давнее желание – жить в максимально возможном единении с Богом!
Когда я стала духовной дочерью старца, я, по его благословению, имела возможность пожить в качестве паломницы в нескольких греческих женских монастырях. Наибольшее время я прожила в монастыре, основанном духовным отцом нашего геронды, в котором сам геронда служил тогда монастырским священником для сестёр.
В этих монастырях я открыла для себя новую форму жизни – православное монашество, в котором ты имеешь возможность каждый день, каждую минуту и каждый свой вздох посвящать Христу. И я поняла, что я не хочу терять время на всё остальное, я хочу успеть воплотить в жизнь своё желание жить в Боге, и что наилучший способ для меня реализовать это желание – стать монахиней. И я стала монахиней!
– А Ваша подруга, вместе с которой Вы познакомились с герондой на Наксосе, она вышла замуж? – продолжал пытать матушку я.
– Она тоже стала монахиней! – ответила герондисса. – Сейчас она благочинная одного православного монастыря во Франции.
– Матушка! – опять вмешался Флавиан, – недавно в России вышла книга о монашестве, заголовком которой является высказывание одного оптинского старца: «Монашество – это Блаженство». Блаженство в евангельском понимании, в духе Нагорной Проповеди – Заповедей Блаженств. На русский с церковнославянского языка эту фразу можно перевести как «Монашество – это Счастье»! Вы могли бы так сказать о себе?
– Конечно! – радостно улыбаясь, не раздумывая, сказала матушка по-русски с лёгким акцентом, затем вновь перешла на английский: – Конечно, счастье! Это самое большое счастье, которое может иметь человек на земле!
Глядя на сияющую радостью и любовью герондиссу, её словам легко было поверить. Я даже как-то… ну не то чтобы позавидовал… просто подумал – вот ведь, когда-нибудь дети вырастут, может, и мы с Иришкой…
– Матушка! – вдруг осенило меня вопросом, – а старец всегда был с Вами по-отечески ласков и приветлив, или когда-нибудь ругал?
– Мы пришли в монастырь, чтобы измениться! – ответила матушка. – Чтобы излечиться от духовных болезней, ибо монастырь – это «лечебница», а старец – это «врач». И ему как врачу порой приходится применять к «больному» болезненную «хирургию», которая может причинять страдание не очистившемуся от страстей человеку.
Но мы все здесь, когда нам приходится претерпевать от старца подобное «лечение», радуемся, потому что вслед за ним приходит в душу несказанная радость очищения и «исцеления» души от мучающего её недуга!
И такое «врачевание» – очень тяжёлая работа для старца, который делает её постоянно, почти круглосуточно, имея множество духовных чад на разных континентах. Монахов и мирян, которые беспокоят его постоянно, тогда, когда это необходимо им, по телефону, через CMC, по электронной или обычной почте!
Старец работает на износ, совсем не жалея своё здоровье, ему уже не раз становилось плохо от сверхсильной нагрузки, но он продолжает делать эту работу, полагаясь только на Бога, Его милость и помощь.
– Как-то это очень знакомо… – я бросил пронзительный взгляд на смутившегося от этого взгляда Флавиана. – А у старца есть кому вовремя подавать ему лекарства?
– Да, конечно! – кивнула герондисса, – при старце всегда есть кто-нибудь из братии мужского монастыря и из сестёр, которые помогают ему в быту, готовят пищу, разбирают почту, возят его на машине, ведь он часто посещает то один, то другой из монастырей, в которых собраны его духовные чада.
А туда, узнав заранее, где он будет, к старцу съезжаются и его духовные чада из мирян, чтобы поисповедоваться или решить со старцем какие-либо свои проблемы.
– Вот видишь, отче! – я повернулся к Флавиану. – Не ты один такой!
– Не сравнивай! – помотал головой Флавиан. – Я и сотой части этой нагрузки не несу! Господь знает, кто может понести какой груз, потому и не возлагает на меня «бремена неудобоносимые», не верьте Алексею, матушка!
– Я почему-то верю! – улыбнулась герондисса, умными внимательными глазами глядя на моего батюшку.
– Матушка, матушка! – забежала в архондарик запыхавшаяся русская девушка в косынке, певшая с сестрами на клиросе во время литургии. – Серая коза разродиться не может, что нам делать?
– Простите! – встала матушка. – Я должна вас оставить! Вы отдыхайте до приезда геронды, адельфи Германика вас устроит.
И вслед за девушкой в косынке быстро вышла из архондарика.
***
– Хм, однако! – думая о чём-то своём, вслух произнёс Флавиан.
– Ты это о чём? – поинтересовался я, засовывая в рот последнюю печеньку из оставленной на столе вазочки.
