Текст книги "Букет для улитки (СИ)"

Автор книги: Александр Розов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

10. Аргонавты на краю среды обитания

14 мая, полдень. Босния и Герцеговина, район Неум, полуостров Клек

Майор-комиссар Поль Тарен думал, что стойбище общины Сатори похоже на хиппи-кемпинг: тенты, шатры, фанерные сараи, аляповатая полевая кухня и толпа молодых людей, одетых во что-то ярко пестрое либо не одетых вообще ни во что. Атмосфера растительной релаксации. Философия «станьте травой и цветами», как-то так. Но…

Стойбище оказалось городком – уменьшенным клоном Неума, с яхтенной верфью, морским терминалом, внушительными ангарами складского или производственного назначения и с огородами на террасах вдоль склона холма, который возвышался над пляжем и причалами. Единственное сходство с ожидаемой картиной: много молодых людей, одетых во что-то ярко пестрое либо не одетых вообще ни во что. Но никакой атмосферы растительной релаксации. Наоборот, наблюдалась какая-то энергичность, свойственная любительским спортивным центрам. Зрительный диссонанс вызывали вооруженные парни в камуфляже – видимо, бойцы кого-то из неумского бандитского триумвирата (Хаш-Бакс, Зеро-Зет и Це-Це). Или бойцы из какой-то команды «второго эшелона». Что значат шевроны в форме трезубца, Поль не знал. Так или иначе, парни выглядели обученными, дисциплинированными и ухоженными. Явно им тут достойно платили, так что они держались за место. Парень постарше (лет 30 с плюсом) встретил майора-комиссара на въезде в стойбище и представился:

– Я бригадир Шусто, буду вашим гидом, мистер Тарен.

– Бригадир чего? – спросил Поль из любопытства.

– Бригадир здешней бригады, – невозмутимо пояснил Шусто, поправив на плече ремень пистолет-пулемета Uzi. – А вы, мистер Тарен, что-то конкретное хотите смотреть? Или пойдем по обычной программе?

– А что в обычной программе? – поинтересовался майор-комиссар.

– Ну, промзона, огород, медпункт, общепит, жилой комплекс и детская площадка.

– Тут что, есть детская площадка?

Бригадир Шусто искренне удивился.

– Как же иначе? Есть малыши, значит, кто-то должен заниматься ими.

– А сколько их тут?

– Кого, мистер Тарен? Малышей или вообще?

– И малышей, и вообще, – уточнил майор-комиссар свой вопрос.

– Малышей около сотни, а вообще тысячи полторы. Если вам для рапорта, то я могу глянуть в компьютере точно, – Шусто коснулся рукой смартфона в чехле на поясе.

– Нет, мне только приблизительно. А что в промзоне?

– Всякая отверточная сборка. Лодки, моторы, гаджеты навигационные. Полисмен из Мостара приезжает раз в месяц, проверяет, чтобы все было по закону. Претензий нет.

Майор-комиссар покивал головой. Он не сомневался в полиции Герцеговины – в том смысле, что она насквозь коррумпирована здешней мафией, так что не найдет ничего незаконного, даже если тут в промзоне делаются реактивные минометы на экспорт.

– Слушайте, бригадир Шусто, а откуда все это?

– Что, мистер Тарен? Люди или вообще?

– И люди, и вообще, – уточнил Поль.

– Люди просто приехали. А вообще тут много чего было. Какие-то инвесторы почти построили многокорпусный отель, как на острове Млете, в Хорватии, но они бросили стройку из-за войны. Во время войны тут базировались наемники, но они ушли после Дейтонского пакта. Тогда мигранты-косовары сделали тут лагерь и привезли всякое, чтобы бутилировать контрафактную выпивку и шить контрафактную одежду вроде Armani и Gucci. Потом это долго делили. А потом кто-то выкупил это для Сатори.

– Кто у кого выкупил?

– Не знаю, – Шусто пожал плечами. – Не мое дело.

Поль снова покивал головой и, фигурально выражаясь, забросил удочку:

– Я слышал, тут делают бетонные яхты для аргонавтов.

– Армоцементные, – поправил Шусто, – но тут их только оборудуют. Я же говорю: тут отверточная сборка, чтобы экологию не портить. Если вам интересен армоцемент, то заказывать надо в Орикуме, это 300 километров на юг по морю отсюда.

– Орикум, это ведь Албания, не так ли? – уточнил Поль.

– Так точно.

– И что, там большое производство?

– Ну, не General Electric, конечно, – пошутил гид-боевик, и добавил: – Там на Первой Холодной войне была ремонтная база советских субмарин. Потом албанцы думали сделать там базу своего военного флота, но на кой черт им такая база? В общем, они продали эту базу по конверсии каким-то инвесторам.

– Каким инвесторам?

– Стратегическим, – глубокомысленно ответил Шусто. – База ведь большая. Советская империя страдала гигантоманией. Поэтому у них в Москве деньги кончились. Жизнь устроена так, что гигантоманией можно разорить любую страну. Даже самую-самую большую. Даже весь мир можно разорить. Ну, идем на экскурсию, мистер Тарен?

– Идем, – согласился майор-комиссар.

В общем, экскурсия не принесла ничего неожиданного. Поль уже скорректировал первичное представление и был готов увидеть в жилом комплексе технологичную инфраструктуру, на медпункте – современное поликлиническое оборудование (хотя, похоже, пиратское), а в промзоне – роботизированные цеха, как в продвинутой части Восточной Азии. Только тут работники (очень немногочисленные – по причине уже упомянутой роботизации) были не азиатами, а в основном западноевропейцами. Как подсказывал здравый смысл, это или будущие аргонавты, или группа поддержки. В общем, Поля Тарена всерьез удивила только детская площадка. По сути это была не площадка, а учебно-развлекательный парк для детей примерно от нуля до десяти лет. Разделение по возрастам – отсутствовало. Одежда на детях тоже отсутствовала. Как, впрочем, и одежда на парочке сравнительно взрослых молодых людей, которые тут выполняли функции младших преподавателей и играли вместе с этими детьми. Или, возможно, не только играли, но и учили. Майор-комиссар решил задержаться там и поговорить с кем-то из старшего персонала. Бригадир Шусто не возражал, запросто познакомил гостя с дежурным менеджером, некой энергичной 30-летней шведкой, и невозмутимо пошел курить за ворота детской площадки.

Дежурного менеджера звали Люкке Улссон, и она отнеслась к гостю с нескрываемой настороженностью, хотя предложила ему место в шезлонге под навесом и чашку чая.

– Я слушаю вас, офицер, – сказала она, усевшись в шезлонг с другой стороны легкого складного столика.

– Интересно у вас тут, – сказал он, окинув взглядом разнокалиберную стайку детей и подростков, которые резвились в полосе пляжа и в воде.

– Смотря кому, – коротко отозвалась Люкке.

– В данном случае, мне, – пояснил майор-комиссар. – Я вижу, тут примерно половина молодняка – школьного возраста. Странно, что они не учатся в такое время.

– Офицер, вы что, намерены консультировать меня насчет детей?

– Нет, наоборот, я хотел бы послушать, что вы скажете насчет детей.

– Что конкретно и в каком объеме изложения интересует вас? – спросила она.

– Например, – отозвался он, – интересует соответствие здешней школьной программы единым стандартам среднего образования Евросоюза.

– Офицер, эта территория не входит в Евросоюз.

– Да, я знаю, однако у этих детей, насколько я знаю, есть гражданство Евросоюза.

– У этих детей есть мамы, – жестко отрезала шведка-менеджер.

Майор-комиссар с сомнением покачал головой.

– Понимают ли мамы, что здешнее нестандартное образование закроет детям путь к нормальной жизни в Евросоюзе, если они решат вернуться туда?

– У вас и у них, – ответила Люкке, – разные представления о нормальной жизни.

– Но, – сказал он, – у детей должна быть возможность выбора, когда они вырастут.

– Да, офицер. Это мы объясняем детям начиная с пяти лет.

– Что вы объясняете, мисс Улссон?

– То, что вы сказали, офицер. У человека должна быть возможность выбора. Где нет возможности выбора, там нет жизни, достойной человека.

– И что, по-вашему, в Евросоюзе у человека нет возможности выбора?

– Что ж, – Люкке усмехнулась, – поищем. Человек там рождается, как обуза для своих родителей, особенно для матери. Проблема, созданная от непонимания последствий.

– Мисс Улссон, вы считаете, что в Евросоюзе не бывает желанных детей?

Шведка сделала глоточек чая, и ответила:

– Бывают, но лишь как статистически нетипичный случай. Зная об этом, государства Евросоюза собирают налоги на поддержку молодых родителей, потому что иначе не получат следующее поколение подданных. Так вот, человек рождается как обуза. И родители сплавляют его в детское учреждение, едва это становится возможным. Там никакого выбора нет. Маленького человека унифицируют, и лепят из него существо, послушное приказам, боящееся вызвать неудовольствие начальства, следовательно – удобное для государства. И это продолжается до совершеннолетия. Цирковых зверей дрессируют гуманнее. А дальше их ждет монотонная не особо напряженная работа, лишенная индивидуального смысла. Они, подражая старшим, обрастают ненужным имуществом, купленным в кредит автомобилем и квартирой по ипотеке. Опять же, подражая старшим, они обзаводятся семьей и детьми – такой же обузой, какой сами являлись при рождении. Ради этой обузы они вертятся, как белки в колесе, вот так проходит середина жизни: между нехваткой денег и нехваткой времени. Затем дети начинают самостоятельную жизнь, повторяя тот же бессмысленный цикл. А старшее поколение, пережеванное системой, выбрасывается на пенсию, доживает, не нужное никому, даже самим себе, и статистически известно, когда оно освободит жизненное пространство. Нет никакого выбора для человека. Такова концепция государства. Вы можете попытаться рассказать иначе, а я послушаю, что у вас получится, офицер.

– Мисс Улссон, вы с самого начала поставили все с ног на голову. На самом деле, вы упустили то, насколько благополучнее стала жизнь благодаря цивилизации Европы.

– Жизнь, – сказала Люкке, – стала благополучнее в течение третьей четверти XX века. Раньше жизнь была безобразна, и в XXI веке опять идет к безобразному состоянию.

– Если какое-то ухудшение идет, – произнес Поль, – то это из-за эгоизма людей. Того эгоизма, который вы тут восхваляете.

Люкке Улссон сделала еще глоточек чая и произнесла:

– Допустим, что все люди перестали быть эгоистами. Они превратились в социально ответственных граждан, как вы это понимаете. Расскажите мне, офицер: какой тогда станет Европа к 2100-му году?

– В каком смысле? – удивленно переспросил майор-комиссар.

– В обычном смысле. Как вы рассказали бы о какой-то стране, которую посетили. Вы оказались в Европе 2100-го, какой вы хотите ее видеть. Что там есть и чего там нет? Какими делами заняты люди? Как выглядят поселения и окружающая природа. Как выглядят дети и взрослые, производство и потребление, труд и отдых, семья и школа. Какие желания и какие надежды питают людей. Какие ограничения и какие риски им диктует среда обитания? Сколько у них любви и дружбы, сколько вражды и насилия? Покажите мне Европу своей мечты в 2100-м году.

– Знаете, мисс Улссон, я не мечтатель, у меня есть более важные дела.

– Какие более важные дела и ради чего?

– Ради безопасности. Я комиссар RCR, спецслужбы по борьбе против терроризма.

– Неужели? Как так вы боретесь против терроризма, сидя в компании с безоружной женщиной, и наблюдая за детьми? Единственный парень, который тут вооружен и технически способен на что-то террористическое, ушел курить за ворота.

– Вы станете учить меня делать мою работу? – сердито спросил Поль.

– Нет, я не стану. Это априори бесполезно. Нельзя научить ничему полезному такого человека, у которого нет мечты, – с этими словами она продолжила пить чай, теперь показав своей мимикой, что никаких содержательных ответов от нее не дождешься.

11. Признание обязательств по Иову и по Арго

Вечер-ночь с 14 на 15 мая и далее. Середина и юг Адриатического моря

Биологически человеку свойственно ложиться спать сразу после заката. В городских условиях это не очень удобно, зато на природе получается запросто. Особенно, если в прошедшие сутки человек не выспался. Вот почему Жаки Рюэ, стажер-эксперт RCR, с удовольствием использовала предоставленное ей, как гостю, право улечься первой. На маленькой арго-лодке «Katatsumuritako» обычная вечерняя гигиена была нетривиальной процедурой, но Жаки справилась, и затем заняла левый боковой сектор лежбища. Чуть позже она, уже в полусне, слышала, как моются и укладываются Аслауг и Юлиан. Еще немного позже она ответила тактичным отказом на вопрос о групповом сексе. Экипаж отнесся к этому спокойно – и в следующий час Жаки засыпала под характерные звуки, сопровождающие занятия любовью. Парочка без комплексов. Ничего особенного – для девушки, иногда зависающей на тусовках нео-эмо и в какой-то мере аутентичной этой субкультуре. Кто-то хочет любви, кто-то хочет сна, и пусть у каждого будет желаемое.

Правда, ей приснилось что-то несуразное. Будто бы она послана на машине времени в Силурийский период со спецзаданием посчитать щупальца пурпурного улитко-спрута катацуморидако. Вроде, ничего особенного (как казалось во сне), но на месте возникла проблема: рожки улитки и щупальца спрута оказались неразличимы. Можно было бы посчитать все, и просто вычесть количество рожек. Жаки (во сне) точно знала, что количество рожек улитки – константа, но не помнила, сколько их: четыре или шесть.

Так и не решив эту проблему, она проснулась от запаха только что сваренного кофе, и полминуты не могла сообразить, где она, кто этот дядька в шортах-бермудах, который возится с медным котелком на электроплитке, и почему кровать покачивается. Дядька (конечно, это был Юлиан) повернулся в ее сторону и сообщил:

– Hi, Жаки. Мы вошли в пролив Отранто, поэтому робоцман разбудил меня, – поясняя сообщение о побудке, он коснулся электронной клипсы у себя на ухе.

– Я проснулась за компанию, – послышался голос Аслауг с площадки-мостика.

– Понятно… – пробормотала франко-мулатка, потягиваясь. – А кофе всем дают?

– Да, и сэндвичи с апельсиновым джемом тоже.

– Вообще круто! – обрадовалась она. – А я как-то смогу протиснуться в сортир?

– Сможешь через минуту, – сказал Юлиан и действительно, за минуту доварил кофе.

* * *

Завораживающее занятие: ночью под яркими субтропическими звездами пить кофе на открытом мостике миниатюрной мотояхты и наблюдать, как мимо проползают всякие разноцветные огоньки. Это была подсветка встречных кораблей, которые двигались из Средиземного (точнее, из Ионического) моря в Адриатическое.

– Похоже, – предположила Аслауг, – ты начинаешь ощущать прелесть аргонавтинга.

– Да, круто, – отозвалась Жаки. – Но уйти в море насовсем – это не по мне. Мне кажется, никому из нормальных людей не хочется вот так бросить всех родных и друзей.

– Смотря кого считать нормальными, – сказал Юлиан.

– Это абстрактная философия! – сердито припечатала франко-мулатка. – А на практике получается просто: сейчас вы нормальные, у вас работа, друзья, отношения. У вас есть перспектива. Может, вы съедетесь, чтобы жить вместе. Может нет. Или то так, то этак. Главное, вы сами для себя по отдельности и вместе решаете по-человечески, чего вам хочется. Теперь представьте, если бы кто-то из вас принял ксианзан? Что тогда?

– А что, если бы мы оба приняли? – иронично спросила Аслауг.

– Вы оба? Но зачем?

– Хотя бы для биологической адаптации.

– Э-э… Я понимаю, у Юлиана эти тест-драйвы на лодках. Но тебе зачем?

– Высокогорные тропические обсерватории, – сообщила голландка. – Там солнце может спалить кожу северянина всего за четверть часа. Ксианзан устраняет эту проблему.

Жаки понимающе покивала.

– Да, ясно, однако побочный эффект. Психология. Тебя потянуло бы в море насовсем.

– Ты что, веришь в сказки, будто ксианзан тянет человека куда-то?

– Нет, я понимаю, что ксианзан действует иначе, но результат ведь всегда такой.

– Как видишь, не всегда, – все так же иронично произнесла Аслауг.

– Объясняю на пальцах, – встрял Юлиан. – Как-то на тест-драйве в Индийском океане я прошляпил кубомедузу и получил биохимический ожог. Это адски больно, и поэтому пришлось два дня сидеть на морфине. Теперь скажи, я похож на наркомана?

– Гм… Странный вопрос. Ясно, что ты не похож.

– Однако, – продолжил он, – тебя, вероятно, учили в полиции, что этого достаточно для развития опиумной наркомании.

– Да, – сказала Жаки, – если морфин принимают для эйфории. Но если морфин служит только противошоковым средством при ранениях, то он не вызывает наркомании, как правило. Конечно, риск есть, но небольшой, поэтому морфин есть в военной аптечке.

– Ксианзан тоже действует различно в зависимости от цели, – резюмировал Юлиан.

– Чаще всего, – продолжила Аслауг, – люди принимают ксианзан, чтобы почувствовать эйфорию свободы от общественного мнения. Но человек, которому заранее плевать на общественное мнение, принимает ксианзан только как адаптационный модификатор, и поэтому ксианзан не потянул в море насовсем ни Юлиана, ни меня.

– Э-э… Так вы что, не пошутили? Вы действительно приняли ксианзан?

Оба спрошенных утвердительно кивнули. Франко-мулатка почесала в затылке.

– Вообще круто! Только я не понимаю: как это вам плевать на общественное мнение? В смысле вы ведь работаете на кого-то, значит, получается, зависите, или что?

– Или что, – ответил консультант по ЯД. – Объясняю на пальцах. Возьмем африканского охотника на страусов. Его бизнес зависит от поведения стада страусов. Порой ему даже приходится притворяться страусом, чтобы приблизиться к стаду на дистанцию атаки. В таком смысле он зависит от их общественного мнения. Но психологически ему глубоко плевать на общественное мнение страусов. Они для него просто мясо, которое бегает.

– Но страусы это не люди, – возразила Жаки.

– Три четверти человеческого стада это тоже не люди, – ответила Аслауг.

– Хотя, – добавил Юлиан, – без крайней необходимости я бы не стал кушать их.

– Э-э… Я надеюсь, ты сейчас говорил не о людях, а о страусах, – сказала Жаки.

– Интересная мысль, между прочим! – весело отозвался он.

Аслауг дружески хлопнула франко-метиску по спине, и подвела итог:

– Надеюсь, мы помогли тебе разобраться с проблемой ксианзана.

– Да, вы чертовски помогли, спасибо. Но некий аспект беспокоит еще сильнее, чем до ваших объяснений. Для таких, как вы, ксианзан безвреден. Но большинство общества составляют те, кого волнует общественное мнение. И ксианзановая эйфория наиболее привлекательна для самых ответственных из них. Ведь так?

– Конечно, – подтвердил Юлиан. – Чем жестче сапоги, тем больше хочется босиком.

– Значит, – продолжила Жаки, – правы аналитики, полагающие, что ксианзан разрушает фундамент цивилизации: перепрограммирует людей, на которых держится общество.

– Wow! Какая интересная аналитика! – съехидничала голландка-физик. – Значит, вся их цивилизация устроена, как в Древнем Египте. Кучка уродов-жрецов во главе с семьей фараона внушили фермерам мысль о долге перед богами. Хороший фундамент и очень дешевый. Фермеры должны богам просто так. Боги не платят. Но злой демон ксианзан открыл фермерам глаза на богов, и фундамент стал рассыпаться. Какая беда!

– А на это, – сообщила Жаки, – аналитики говорят: цивилизация сложилась такая, какая сложилась. Эта цивилизация основана на уважении к некоторым ценностям. У нас нет другой цивилизации, и не будет никакой, если мы потеряем эту.

Юлиан Зайз звонко щелкнул пальцами и предупредил:

– Сейчас я сообщу эвристику, известную каждому практичному инженеру. Если некий поставщик предлагает явно дрянной механизм, объясняя плохое качество тем, что нет альтернативы, то с ним вообще нельзя иметь дела. Он патологический вор по жизни.

– Да, – поддержала Аслауг Хоген. – Если политическая верхушка говорит, будто ей нет альтернативы, значит, она никуда не годится, и ее надо срочно менять.

– Но, – заметила Жаки, – ведь цивилизация это не политическая верхушка.

– Однако, – сказал Юлиан, – если политическая верхушка заводит разговор о спасении цивилизации, то она имеет в виду именно себя. Хотя на самом деле, если спихнуть эту политическую верхушку в помойную яму, то с цивилизацией, как суммой технологий, ничего плохого не случится. Наоборот, избыточные тормоза исчезнут.

Франко-мулатка, впрочем, не намерена была легко сдаваться.

– Вы, ребята, все сводите к политике, или к технологиям. Но есть такая важная штука: ответственность отношений. Это теряют упавшие в ксианзан. Они забывают про всех кроме себя и про все свои обязательства перед другими. Вот проблема.

– Иллюзорная проблема, – ответил Юлиан. – Аргонавты вполне ответственные люди, но признают обязательства только перед конкретным человеком. Не перед абстракцией.

– Нет! – возразила Жаки. – В моем примере женщина бросила конкретного ребенка!

– Там, – сказал он, – как в мифе про Иова из книжки-библии. Люди там только кажутся конкретными, но по сценарию они абстрактные.

Аслауг удивленно воскликнула:

– Вот я не думала, что ты читал библию!

– Ну, я листал по случаю, когда проектировал 70-футовую яхту для одного аббата. Там сценарий: бог заключил пари с сатаной о лояльности некого Иова. Для проверки, Иову учиняют террор, разоряют его бизнес, убивают его детей, и дальше еще 40 глав всяких трагедий. Иов терпит, и в последней главе бог дает ему компенсацию: новых детей. По сценарию, это нормально. Дети указаны количеством в списке среди скотоводческих ресурсов: ослов, волов и верблюдов. Это называется абстрактные люди.

– В смысле? – недоуменно переспросила Жаки.

– В смысле люди как функции. Одного человека можно заменить другим с похожими товарными характеристиками. По отношению к абстрактному человеку не может быть обязательств – как не может быть обязательств перед стиральной машиной.

– Ладно, – сказала Жаки, – а смысл аргонавтинга? Лишить экономику Европы наиболее ответственного персонала? И кому от этого станет лучше?

– Аргонавтам интересна только экономика их лодок, – ответил Юлиан. – Их не волнует экономика Европы или какого-то другого региона. Они не хотят видеть континенты.

Стажер-эксперт с досадой махнула ладонью.

– Я слышала любимую поговорку аргонавтов: чтоб континент не видеть. Но представь: критическая доля ответственных молодых людей упала в ксианзан.

– Критическая доля для чего? – спросил он.

– Для того, – сказала она, – чтобы у влиятельных фигур возникли серьезные проблемы.

– Ну, допустим, возникли. И что?

– Ты ведь сам понимаешь. Сейчас запрещено лишь производить, хранить и продавать ксианзан. Обычная мера против наркотиков. Дальше будут репрессии против всех, кто принял ксианзан. Эту генную модификацию легко определить анализом крови.

– Это гитлеровский закон о чистоте крови, – заметила Аслауг. – По-твоему, у говорящих чернильниц в Брюсселе хватит решимости реабилитировать Гитлера?

– На это, может, не хватит. Но тогда хватит на что-то другое в том же духе.

– Допустим, – голландка кивнула. – И к чему ты это?

– Я к тому, что лучше компромисс, чем повторение свинцовых семидесятых.

– Компромисс кого с кем и в чем? – спросил консультант по ЯД.

– Наверное, аргонавтов с истеблишментом, – ответила Жаки. – Но не спрашивай, в чем. Слишком запутанная ситуация. Нужен какой-то дипломат, чтобы сформулировать.

– Сформулировать что? Новую редакцию крепостного права?

– Юлиан, при чем тут крепостное право?

Консультант по ЯД выразительным жестом накрыл кофейную чашку ладонью.

– Истеблишмент хочет владеть людьми. А люди хотят уйти. Что получается?

– Э-э… – протянула Жаки. – Все-таки владение не в смысле крепостного права. Мне кажется, это ближе к регулированию забастовок. Наемные работники – не крепостные крестьяне корпорации, но если они просто бросят работу, то пострадает всё общество. Поэтому есть закон с некоторыми правилами и ограничениями забастовок.

– Но, – заметила Аслауг, – есть разница. Аргонавты не бастуют, а уходят насовсем.

– Для общества нет разницы, – возразила француженка. – Этой весной из-за эпидемии ксианзана среди IT-спецов порта Марсель случился топливный коллапс в регионе.

– Упс! – Аслауг хлопнула в ладоши. – Ты назвала это эпидемией, и все уже сказано.

– Черт побери! Я машинально!

– Ты назвала это, как называют в кулуарах официоза. С эпидемией не договариваются. Официоз не готов предлагать аргонавтам какие-то блага за их лояльность к обществу.

– Что, по-твоему, вообще нет выхода? – спросила Жаки.

– Выход есть всегда. Все чем-то заканчивается, – философски ответила голландка.

– Черт побери! Ребята, а давайте сменим тему? Лучше про улиток-спрутов. В смысле о джамблях с Эпик-Водолея, хозяевах Каимитиро. Я уверена: вы что-то знаете о них.

– Чуть больше чем ничего, – ответила Аслауг, вопросительно посмотрев на Юлиана.

– Подписка о неразглашении, – напомнил он.

Голландка-физик подмигнула и покачала головой.

– Подписка касается того, что вошло в материалы исследования. Твоя идея не вошла.

– Да, моя идея не вошла, но вошли обоснования к этой идее.

– Давай без обоснований, – предложила Жаки.

– Ладно, слушай, – согласился он. – Джамбли похожи на наших пальмовых воров.

– Э-э… На кого – на кого?

– Пальмовый вор, или кокосовый краб – это всеядное членистоногое размером с кошку. Обитает в тропиках. Размножается в воде, но взрослый предпочитает сушу. Если бы в истории Земли не случилось Ордовикско-силурийское вымирание, вызванное жуткой геологической катастрофой, то они могли бы эволюционировать в разумный вид треть миллиарда лет назад. Их развитый мозг, фасеточные глаза и ловкие лапы годятся для социально-трудовой деятельности, выражаясь в стиле марксизма.

– Значит, они совсем не похожи на людей, – слегка расстроилась француженка.

– Возможно, люди – порченный вид разумных существ, – проинформировала Аслауг.

– Э-э… Порченый в каком смысле?

– Практически в любом. С любой стороны посмотри, мы – уродцы. Результат цепочки заплаток, приляпываемых к девонской рыбе на протяжении двухсот миллионов лет. И получилось несуразное сухопутное существо, едва выжившее за счет зрения, мозга и хватательных конечностей. Все это в намного лучшем качестве есть у насекомых.

– Насчет мозга ты точно зря так говоришь! – возмутилась Жаки.

– Не зря. Удельная эффективность мозга пчелы на три порядка выше, чем у человека. Средняя пчела, имея менее миллиона нейронов, способна решать почти все те задачи, которые решает средний человек, имея 16 миллиардов нейронов.

– А лобстеры, – добавил Юлиан, – живут, не старея, пока кто-то не убьет их.

Франко-мулатка возмущенно взмахнула руками.

– Что за на фиг! Давайте какую-нибудь позитивную тему!

– Это позитивная тема! – объявила Аслауг. – У нас имеются образцы, к которым можно стремиться, исправляя ляпы слепой эволюции целенаправленным генным дизайном.

– Это, что, намек на ксианзан? – подозрительно спросила Жаки.

– Нет, это намек на молекулярный дизассемблер вообще. Ксианзан это частность, но с ключевой исторической ролью: люди впервые серийно занялись оптимизацией своего генетического дизайна. Говоря эпически, это первый шаг к межзвездной цивилизации.

– Гм… А разве не космические экспедиции это первый шаг?

– Космические экспедиции? – голландка-физик фыркнула. – Это не первый шаг. Это, в лучшем случае, полшага. Нынешние обитаемые орбитальные станции – это пока скорее пародия на освоение космоса. Серия экспедиций на Луну в 1969-м – 1972-м чуть более соответствует, но лишь чуть. Еще это демонстрация крайней узости возможностей не модифицированного человека на другом шарике, даже таком близком от Земли.

– Вот скажу это бабушке Фанни, и она устроит вам Армагеддон, – пригрозила франко-мулатка, вроде бы в шутку, но достаточно серьезным тоном.