Текст книги "Букет для улитки (СИ)"

Автор книги: Александр Розов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

– Теперь-то ясно, кто! – вмешался колоритный джентльмен, этнический турок. – Я ведь предупреждал о хуррамитах. Тут везде прослеживается рука Хакима аль-Талаа.

– Мнение Мустафы понятно, – заключила председатель. – А ваше мнение, Вальтер?

Прежде чем ответить, Штеллен помолчал немного, подбирая слова, и произнес:

– Это прозвучит странно, однако похоже, что аль-Талаа – младший партнер в этой игре. Старший партнер, вероятно, Вилли Морлок.

– Вилли Морлок, старая гвардия RAF? – переспросил Мустафа, – но он ведь арестован словенцами и передан австрийцам ночью после теракта на Шванзее.

– Так точно, – подтвердил Штеллен. – Я общался с ним в тюрьме Синеплекс, затем его повезли в Лион, в тюрьму Интерпола. Возможно, был бы толк пообщаться еще раз.

– Морлок исчез, – коротко и сердито проинформировал Грегори.

– Почему я не удивлен? – иронично прокомментировал Поль Тарен.

– Как это случилось? – недоуменно спросила Ханна.

Грегори сосредоточенно потер щеки ладонями и проворчал:

– Темная история. Почему-то прибытие Морлока в Лион совпало с терактом, и 18 мая оказалось, что Морлок исчез. Расследование инцидента ведет коллегия Интерпола.

– Вальтер, а может быть, что Морлок заранее все продумал? – спросил Мустафа.

– Не знаю, – полковник пожал плечами, – у Морлока много трюков в запасе.

– Видите, – сказала Ханна, – у нас два адресата переговоров: аль-Талаа и Морлок, и нам следует установить контакт с ними, чтобы найти компромисс. Вальтер, вы понимаете?

– Пока нет, не понимаю. У нас есть лишь версия, которая далеко не все объясняет.

– Вальтер, сейчас детали не важны. На кого из адресатов проще выйти?

Вместо полковника тут же, не задумываясь, ответил Мустафа:

– Проще выйти на Хакима аль-Талаа, о его базах знают люди в Тобруке.

– Значит, опергруппа полетит в Тобрук, – заключила председатель.

– Смысл? – спросил Штеллен. – Сейчас 15:30. До истечения срока ультиматума восемь с половиной часов. Даже если мы побежим на аэродром, откуда авиа-такси за пять часов доставит нас в Тобрук, никакого толку от этого не будет. Хаким аль-Талаа не придет на аэродром встречать нас и предлагать компромиссы. Даже если Мустафа прав, и все эти теракты действительно инициировал аль-Талаа, то ему нет резона искать компромисс.

– Почему ему нет резона? – спросила Ханна.

– Просто: ему выгоднее, чтобы вы отвергли ультиматум. Он совершит новый теракт, в котором, по мнению простых европейцев, снова окажетесь виноваты вы. Ведь это вы, вопреки здравому смыслу, ради своих амбиций, сажаете аргонавтов в тюрьмы. Таким образом, аль-Талаа лишает вас силы и маневра. Чтобы затем извлечь из этого выгоду.

Грегори хлопнул ладонью по столу.

– Хватит умничать, полковник. Террористы заявили ультиматум, и можно торговаться. Сегодня по медиа-каналам будет объявлено о начале переговоров с террористами. Это предотвратит волну паники среди граждан. Также будет объявлено, что отныне нашим ответом на теракты станут репрессии против аргонавтов. Судя по всем ультиматумам, аргонавты чем-то ценны для террористов. Так что это тоже предмет торга.

– Очередной вывод сверхдорогого ИИ? – с чуть заметной иронией спросил Штеллен.

– Хватит ерничать! – снова сказала Ханна. – Решение принято, и сегодня вечером будет оформлен официальный приказ и выделен служебный самолет на базе RCR/INTCEN в Карлсруэ. Ранним утром ваша опергруппа полетит в Тобрук.

– Ладно, посмотрим Ливию за счет евро-бюджета, – отреагировала Жаки Рюэ.

22. Падающие звезды цифрового неба

Ночь с 20 на 21 мая. Шоссе E25 Брюссель-Люксембург

Такси на 450 километров недешево, но если платит евро-бюджет, то почему бы и нет? Покинув Брюссель в 2 часа после полуночи, опергруппа катилась в комфортабельном автомобиле на юго-восток, и должна была прибыть на служебный аэродром Карлсруэ примерно в 7 утра. Как вдруг, проехав примерно треть пути, машина заглохла.

– Что за черт? – сердито произнес водитель, откатывая такси по инерции к бордюру на скоростной трассе, собираясь включить аварийные огни, но обнаружив, что они сами включились, – Что за черт! Извините, но сеть исчезла! А без сети эта модель не едет.

– Дружище, ты не одинок, – сообщила ему Жаки Рюэ. Она заметила, что неподалеку к бордюру таким же маневром с заглохшими моторами прижались еще две машины.

– Какой-то сбой интернета, – предположил полковник Штеллен, и тут машина громко запищала и завыла, мигая фарами.

– Противоугонная сигнализация! – констатировал майор-комиссар Тарен. – Давайте-ка выйдем из тачки, а то оглохнем.

Рекомендация была разумная, и все выполнили ее, включая таксиста, продолжавшего растеряно повторять:

– Что за черт? Что за черт?

– Дело-то дрянь, – заявила Рюэ, окидывая взглядом несколько автомобилей в таком же состоянии: прижавшиеся к бордюру, мигающие фарами, с вопящей противоугонкой.

– Дело темное, – высказал свое мнение Тарен, провожая взглядом автомобиль, который только что совершенно спокойно проехал мимо без всяких неполадок.

– У меня тоже пропала сеть, – сообщил Штеллен, демонстрируя всем экран смартфона. Причем на втором, служебном смартфоне та же ситуация.

– Мой работает, – ответил Тарен, показав свой смартфон, который, судя по индикации, находился на устойчивой связи со станцией провайдера.

– Сейчас разберемся… – пробурчала Рюэ, и вытащила из карманов куртки сразу четыре разных гаджета. Между тем, мимо нормально проехали еще несколько автомобилей.

Она разбиралась около пяти минут и объявила результат:

– Упало больше половины сетевых провайдеров, и почти все сетевые СМИ. Новостные агрегаторы залиты трэшем про Третью Мировую войну с клипами атомных грибов.

– Массированная хакерская атака? – предположил Штеллен.

– Тогда это атака-чемпион, – сказала стажер-эксперт, – как два года назад в Китае.

– А мне, – произнес Тарен, – не нравится зарево на востоке, рановато для утренней зари.

– Да… – Штеллен кивнул и привычно определил азимут на тусклое зарево с помощью армейских наручных часов, – что-то горит немного южнее Люксембург-Сити.

– Вот и мне так кажется. Давайте пройдемся назад до полицейского дорожного пункта, который мы проехали. Это меньше километра.

Километр быстрым шагом – 10 минут. Они добрались до павильона – опорного пункта бельгийской дорожной полиции (последнего перед границей Люксембурга). Персонал опорного пункта, похоже, в полном составе находился на улице: полисмены глазели на зарево над восточным горизонтом. И тут опергруппа RCR допустила психологическую оплошность, предъявив свои служебные ID. Реакция оказалась неожиданной: полисмены, увидев эти ID, сразу послали гостей в… В общем, метафорически очень далеко и лексически очень грубо. Лишь благодаря профессионализму Штеллена и Тарена и обаянию Рюэ удалось хоть немного поговорить в информативном ключе. Итак: Во-первых, полисмены были абсолютно уверены, что в случившемся дерьме виноваты спецслужбы, прежде всего – INTCEN (в структуру которой входит RCR). Во-вторых (почему они виноваты), какого хрена было провоцировать зоофилов? Кому мешало, что они трахают улиток? Так нет ведь: надо было наехать и довести до этого. Во-третьих (о природе случившегося дерьма), сейчас горят два крупных дата-центра в Гаспериче, на южной окраине Люксембург-Сити: EDH и EBRC. По слухам, горят еще несколько дата-центров: в Амстердаме, Страсбурге, Франкфурте, Цюрихе, Базеле и на берегах Ла-Манша – и на французском, и на британском. Там же горит дата-станция трансокеанского оптоволоконного кабеля. Или может, станция горит южнее. В любом случае, дерьма столько, будто метагалактическая жопа насрала. Никто пока не сказал, сколько петабайт данных утеряно, но упали банковские серверы, упали диспетчерские службы аэропортов и морских портов, упала наземная трассировка грузоперевозок. Но страшнее всего то, что поджог дата-центров проведен чем-то радиоактивным, поэтому здания пришлось эвакуировать. Надежды восстановить работу в ближайшее время нет вообще. И все это из-за долбанных спецслужб, так что катитесь в… (Далее полисмены снова назвали метафорический адрес).

Опергруппе RCR оставалось только катиться… Точнее, идти пешком, поскольку было просто не на чем катиться. Впрочем – благодаря наблюдательности Тарена – был шанс решить проблему. Пока такси ехало, он видел дорожный магазин-«24 часа» с прокатом и продажей туристических велосипедов. Предстояло топать три километра – ну и ладно. Дорога была пуста: кто мог – проехал. Остались лишь заглохшие машины у бордюров. Водители и пассажиры растеряно торчали рядом, не зная, что делать. Некоторые даже окликали деловито идущих трех персонажей, надеясь получить какую-нибудь помощь. Тщетно. Сейчас опергруппа RCR не могла помочь никому из них. Они и сами пока не представляли, что делать дальше. Пока была высказана лишь идея, чего не делать.

– 300 километров до Карлсруэ на велосипедах мы не поедем, – твердо сказал Штеллен.

– Мы можем проехать 60 километров до Тьонвиля, – предложила Рюэ.

– Гм… – Тарен помахал руками на ходу, – Тьонвиль. 40-тысячный городок, где всем скучно кроме туристов. И что мы будем там делать, потратив два часа на дорогу?

– Там, – сказала стажер-эксперт, – мы зайдем к Юхану и одолжим его пикап. Это старая японская тачка без дурных сетевых вставок.

– Гм… А ты не хочешь сначала позвонить ему?

Жаки Рюэ кивнула и уточнила:

– Позвоню, когда мы добудем велосипеды.

– Ладно, давайте-ка прибавим шагу, – сказал майор-комиссар и сделал это.

– Давайте, – согласилась она, и тоже ускорилась.

– И давайте обсудим ситуацию, – произнес Штеллен, тоже перейдя на быстрый шаг.

– Ситуацию? – Рюэ фыркнула. – Это не ситуация, это метагалактическая жопа, как нам лейтенант полиции заявил.

– Конкретнее? – спросил полковник.

– Конкретнее: ты помнишь, чем угрожал фантомный улиткофил Руди?

– Помню. Дословно: «я сотру Четвертый рейх из памяти человечества».

– Вот, – продолжила Рюэ. – Практически так и сделано. Я, разумеется, против грубого и циничного именования Евросоюза «Четвертым рейхом»…

– Жаки, мы поняли, что ты против именования. А что по существу?

– По существу, если тот лейтенант не ошибся про разрушения дата-центров, то Европа действительно стерта из памяти человечества в социально-техническом смысле. Такой объем информации о людях, имуществе и корпорациях невозможно восстановить. На цифровом отражении мира, которое только и имеет значение для нынешней культуры, Европа похожа на труп, эксгумированный из брюха акулы через год после съедения.

– Но… – не очень уверенно произнес майор-комиссар, – остались какие-то архивы на бумажных носителях.

– Ну конечно! – откликнулась она. – В библиотеках и нотариальных конторах что-то из прошлого века. Еще в музеях, рядом с вавилонскими клинописными табличками или средневековыми пергаментами. Чертовски актуально для сегодняшней экономики. Но, впрочем, я не уверена про библиотеки и нотариальные конторы. Там все оцифровано в прошлом десятилетии, и бумага утилизирована. На дворе эра цифровой бюрократия, а жизненный принцип бюрократии – загружать общество максимумом информационного мусора. В прошлом веке мусор исчислялся мегабайтами, сейчас – петабайтами. Проще говоря, бюрократического мусора стало в миллиард раз больше, чем 100 лет назад. И разумеется, каждый долбаный байт мусора считается очень важным для общества.

Майор-комиссар снова помахал руками на ходу.

– Погоди, Жаки! Ты хочешь сказать, что эта прорва петабайт безвозвратно пропала?

– Нет, Поль. Я думаю, пропала примерно четверть, в общем, меньше, чем половина.

– Это, – заметил полковник, – даже хуже, чем если бы пропало все.

– Так и есть, – откликнулась она.

Остаток пути они прошагали в быстром темпе и вышли на парковку с типовым ярко освещенным павильоном магазина-24. На парковке стояла одинокая малолитражка и жалобно гудела, мигая фарами. По самому павильону уныло слонялся единственный сотрудник – мальчишка чуть старше двадцати лет.

– Простите, пожалуйста, но у нас ничего не функционирует, – сообщил он, когда трое посетителей вошли через автоматически открывшиеся стеклянные двери.

– Сраный цифровой мир, – ехидно прокомментировала Рюэ. – Без подключения к сети нельзя купить даже бутылку воды.

– Воду всю скупили еще до полуночи, – сообщил сотрудник. – Еще консервы, сахар и спагетти. Еще мыло. В общем, все, что для апокалипсиса нужно.

– А ты самый смелый и не испугался апокалипсиса? – предположил Тарен.

– Не то что я смелый, но мне предложили тройную ставку за эту ночную смену. Вот я и подумал: может, ничего не случится. Но – на всякий случай – я запасся чернобыльскими таблетками с йодом от радиации. Как апокалипсис начался, я сразу принял две штуки.

– Чернобыльские таблетки от радиации? – удивился Штеллен.

– Да. Украинцы-гастарбайтеры продавали недорого, – мальчишка-продавец извлек из кармана пластмассовую банку с яркой картинкой (наподобие скриншота из триллера о падении астероида) и надписью «Vita Naturals (tm) Radiation protect. Potassium Iodide». Дальше на этикетке было еще что-то западно-кириллическим шрифтом.

Жаки Рюэ скептически хмыкнула, и парень немедленно спросил:

– Что, думаешь, не поможет?

– Зависит от дозы, – ответила она. – А дозу надо измерять.

– Так я купил дозиметр, вместе с таблетками, со скидкой, – с этими словами продавец извлек из другого кармана включенный украинский армейский дозиметр. – Только я в цифрах радиации не очень разбираюсь. Думал, гляну это в Google, но сеть упала.

– Дай посмотреть, я разбираюсь, – сказала Рюэ.

– Ух ты, правда что ли?

– Да, – она махнула перед его лицом своим ID эксперта-стажера RCR/INTCEN.

– Wow! Круто! – обрадовался он и передал ей украинский армейский гаджет.

– А почему ты решил, что апокалипсис начался? – спросил Тарен.

– Так это сразу видно было. Над Люксембург-Сити синенькая хрень вспыхнула. Как в сериале HBO-Sky про Чернобыль. Я сразу проглотил две таблетки, включил дозиметр, надел противосолнечные очки, чтобы защитить глаза, вышел на улицу и снял клип на смартфон. Но не очень получилось. Во-первых, синенькая хрень уже погасла, и только оранжевые искры прыгали. Во-вторых, сеть пропала, а я-то хотел залить клип на блог, который у меня на MySpace. Было бы круто! Апокалипсис online – это сразу рейтинг, а рейтинг – это свисс-коины за рекламные вставки. Профит. Эх, некстати сеть пропала.

Стажер-эксперт похлопала его по плечу.

– Не переживай. Свисс-коины и архивы MySpace в Европе, вероятно, накрылись.

– Как накрылись?

– Элементарно. Вместе с ключевыми европейскими дата-центрами.

– Хреново. У меня в свисс-коинах была почти сотня евро по курсу. Мир – дерьмо. Зря я старался. Хорошие клипы, а на хрен они теперь?

– Вообще-то, пригодятся, – сказала она. – Как тебя звать?

– Денкер. Это в сети. Или Денни Керрик, если для протокола.

– А меня – Жаки Рюэ. Вот что, Денкер, скачай мне твои клипы и массив данных твоего дозиметра. Я напишу тебе расписку… Хотя лучше, если Вальтер напишет.

– Точно лучше, – подтвердил тот.

Продавец внимательно посмотрел на него и произнес.

– Вроде, я видел тебя по TV.

– Вполне возможно. Я полковник Штеллен, шеф RCR.

– Wow! Круто! А можно будет сфоткаться вместе? Мне ведь не поверят иначе.

– Можно, – сказал Штеллен и повернулся к Рюэ. – Что там с радиацией?

– Сейчас 40 микрорентген в час, это втрое выше природного фона, но безопасно.

– Так мне дальше глотать таблетки – или нет? – спросил Денкер.

– Проглоти еще две, вреда не будет точно. А если на дозиметре вот эти циферки станут больше чем сотня, то сматывайся отсюда.

– Как сматываться? Моя тачка накрылась, гудит на парковке, видели наверное.

– По-любому сматывайся. Хоть на велосипеде…

– Кстати, о велосипедах… – напомнил майор-комиссар Тарен.

– Да, – она кивнула. – Вот что. Денкер, мы реквизируем три велосипеда, OK?

– Берите, никаких проблем. Только мне на это тоже расписка нужна.

– Будет, – подтвердил Штеллен, и тут ожил его смартфон, издав трель приема SMS.

Все напряглись в ожидании. Полковник прочел короткий текст и сообщил:

– Предсказуемый приказ из штаба. Вылет откладывается, однако оперативное задание сохраняется, теперь под кодом top-secret.

– Ух, круто! – обрадовался Денкер. – Как в X-files. Классный сериал, хотя старый.

– Был культовый во времена моей юности, – сообщил Тарен.

– Короче, Денкер, показывай велосипеды, – сказала Жаки Рюэ.

* * *

Примерно часом позже. Предрассветное время 21 мая. Городок Мон-сен-Мартен, у схождения границ Бельгия-Люксембург-Франция.

Юхан Эбо на пикапе встретил их, как договорились: у моста через речку Шинет, очень удачно отмечающего северный край городка Мон-сен-Мартен.

– Чудно смотритесь на велосипедах! – заявил он. – Как три всадника Апокалипсиса.

– Тебя четвертого не хватало! – резко огрызнулась Жаки Рюэ, затем прыгнула на него, повисла на его шее и торсе, как белочка на ветке, и куснула за ухо, – Юхан, ты вообще классный! Мы бы загреблись крутить долбанные педали, но ты поехал навстречу, как Лоэнгрин на лебеде. Знаешь, кто такой Лоэнгрин?

– Солнышко, я ведь психоаналитик, – напомнил он. – И если говорить о Лоэнгрине, то с позиции архетипов Юнга, это эпигон Зевса-лебедя из мифа о Леде и рождении Елены Троянской. В мифах Круглого Стола короля Артура спасение Эльзы Лоэнгрином не содержит эпизод секса. Но спасение отменило ее брак с Тельрамундом, а значит…

– …Значит, – перебила Рюэ, – эпизод секса никуда не денется. А пока знакомься.

– Вальтер Штеллен к вашим услугам, – слегка церемонно произнес полковник.

– Юхан Эбо к вашим, – так же церемонно ответил психоаналитик, и они раскланялись.

– Ну, а я Поль Тарен, – сказал майор-комиссар и добавил: – вы смелый человек. Такая неспокойная ночь, но вы сразу решились поехать навстречу.

– Нет, Поль, дело не в смелости, а в любопытстве. Я искал лишь повод, чтобы поехать кататься. Мои предки в Вальхалле начали бы презирать меня, если бы я просидел дома великую ночь Рагнарека, ночь гибели богов и рождения новой вселенной.

– Вы этнический скандинав? – спросил Штеллен.

– Да. И даже внешне соответствую. Ne ladno skroen da krepko schit, как говорится.

– Это по-японски? – предположил Тарен, сопоставив фонетику и японский пикап.

– Нет, это по-русски, и значит: похож на очеловеченного медведя. В моем бизнесе это помогает, поскольку архетип медведя, происходящий из символизма мифов древнего язычества, ассоциируется с жизнеутверждающей биологической стороной человека. И кстати, имя короля Артура происходит от кельтского названия медведя.

– Понятно… – майор-комиссар кивнул, затем прислушался к интуитивному ощущению сходства между фразами этого психоаналитика и фразами гуру аргонавтов, с которым довелось общаться в городе Неум, и спросил: – Юхан, вы знакомы с Яном Хубертом?

– Да, я знаком с доктором Хубертом, и мы с ним неоднократно полемизировали…

– Милорды рыцари, – вмешалась Рюэ, – может, уже погрузим велосипеды и поедем?

23. Торий и протактиний, психоанализ и поглаживания

Рассвет 21 мая. Франция. Тьонвиль – древний город на реке Мозель, притоке Рейна

Психоаналитик Юхан Эбо обитал в плавучем доме – самоходной барже 17x4 метра. Ее генезис терялся в середине XX века, когда тысячи подобных танково-десантных барж строились в разных странах, как копии американской баржи LCM-6. Где был построен конкретно этот экземпляр, не знал даже сам Юхан. Он купил эту баржу на аукционе по банкротству некой торгово-транспортной фирмы, уже переоборудованную. После еще одного переоборудования получился двухуровневый коттедж со встроенным гаражом, получивший имя Woonboot. Так звались первые жилые баржи, придуманные в 1960-х голландскими городскими хиппи для радикальной экономии на квартплате и налогах.

Как пояснил психоаналитик, усадив гостей за стол (в несколько захламленной и чуть эклектичной кают-компании) и соорудив им нечто вроде раннего завтрака:

– Я не хиппи, но мне тоже претит платить лишнее государству и супер-корпорациям.

– Теперь, – заметил Штеллен, – тему плавучего дома подхватили аргонавты.

– У аргонавтов не дом, а микрокосм, – ответил Эбо. – Это существенно иной дискурс.

– Док, а можно как-то попроще объяснить? – спросил Тарен.

– Подождите, – вмешалась Рюэ. – Слушай, Юхан, у тебя ведь есть выход в сеть, а?

– Солнышко! У меня сейчас есть лишь выход в то, что осталось от сети. Ведь Рагнарек начался, и тот цифровой мир, который мы знали…

– Да-да! – перебила она. – Это чертовски интересно, но сейчас просто нужна сеть.

– В верхнем кабинете, любой из двух десктопов, – сказал он.

– Спасибо, Юхан, ты классный! А можно я утащу с собой бутерброд и кофе?

– Можно, только, пожалуйста, не надо лить слишком много…

– Да-да, Юхан, я знаю-знаю! Не надо лить слишком много кофе на мебель и сыпать слишком много крошек на клавиатуру!

С этими словами, она схватила огромный бутерброд, чашку кофе, несколько салфеток, ускакала вверх по трапу и уже сверху крикнула:

– Я надеюсь скоро сообщить, что все-таки случилось с дата-центрами!

– По-моему, они просто сгорели и это главное, – произнес психоаналитик. – Но, видимо, спецслужбу интересуют детали.

– Верно, док, – подтвердил Штеллен, делая глоток из чашки. – У тебя отличный кофе.

– Да, и это потому, что контрабандный… Не для протокола, конечно.

– Ну, разумеется! – Тарен на секунду символически закрыл свои глаза ладонями. – Кофе восхитительный. А что насчет вашей полемики с Хубертом и насчет микрокосма?

– О! – психоаналитик улыбнулся. – Я предполагал, что вы напомните. Рассмотрим ваши вопросы в заданном вами порядке. Моя полемика с Яном касается аналога болезни, от которой страдает современная субмодернисткая цивилизация.

– Вроде бы, современная цивилизация – постмодернистская, – сказал Штеллен.

В ответ психоаналитик резко перечеркнул нечто на воображаемой доске в аудитории.

– Нет, Вальтер. Шоумены от науки грубо льстят современной цивилизации, называя ее постмодернистской. В конце XX века она не допрыгнула до постмодерна и рухнула в субмодерн. Это хуже, чем откат в премодерн, поскольку исключает вторую попытку.

– Док, а можно как-то попроще? – очередной раз спросил Тарен.

– Конечно, можно! Представьте альпиниста, идущего вверх по склону к невидимой, но примерно понятной вершине панмодерна, где технически решаются любые мыслимые задачи. Вообще любые, без всякого исключения. Все мыслимое может быть сделано.

– Гм… – Тарен покрутил в руке кофейную чашку. – Но это всемогущество какое-то.

– Не какое-то, а настоящее техническое всемогущество, – сказал Эбо. – Итак, альпинист движется от средневековья вперед и вверх, минуя указатели: Премодерн, Модерн… Не достигнув указателя Постмодерн, он падает в расщелину, где-то на уровень указателя Премодерн. Если бы он скатился по склону, то мог бы повторить маршрут, и со второй попытки достичь Постмодерна, а затем Панмодерна. Но он упал вертикально вниз. По горизонтали он будто в районе 2000-го года, а по вертикали – в районе 1900-го. Таково описание субмодернизма, данное Яном Хубертом, когда я был еще студентом. Тогда я восторгался иллюстративной ясностью диагноза субмодернистской болезни, но позже, накопив некоторый опыт, я уточнил свою позицию.

– В каком смысле ты уточнил, док?

– В смысле Ян считает, что эта болезнь – как чума в средневековье. Но мое мнение: это больше похоже на грипп в эпоху просвещения. В общем, я считаю, что можно решить проблему путем терапии, а Ян считает, что нет вариантов кроме санитарии.

– Санитария – это облить бензином и сжечь? – спросил Штеллен.

Юхан Эбо молча пожал плечами. Поль Тарен почесал в затылке.

– Так, док, а эта диверсия с дата-центрами ближе к терапии или к санитарии?

– Конечно, к терапии! Человеческие жертвы и материальные разрушения минимальны, примерно как в дорожных или строительных авариях, случающихся очень часто. Но я сомневаюсь, что эта диверсия имела цель исправить мир. Вероятно, цель – устрашение европейской кибюрархии путем удара в самую уязвимую точку: кибернетическую.

– Так, а кибюрархия – это?..

– Это кибернетически-бюрократическая олигархия, – пояснил Эбо. – Хотя, я полагаю, Норберт Винер, основатель кибернетики, был бы против применения этого термина к практике современной евро-бюрократии. Он понимал кибернетику как человеческое использование нечеловеческих существ. Так названа его книга 1950-го. А практика евро-бюрократии состоит в нечеловеческом использовании человеческих существ.

– Док, а можно как-то попроще? – снова спросил Тарен.

– Да, я объясню конспективно. Человек – стайный высший примат с соответствующей зоопсихологией. Для психической гармонии человеку, как и шимпанзе или даже более примитивной макаке, требуется прямой физический не регламентированный контакт с соплеменниками. Обмен эмоциями без посредников. Тут влияет и мимика, и различные поглаживания… В данном случае, поглаживание – научный термин… И конфликтные контакты в каком-то количестве тоже требуются. У психически здорового человека в психически здоровом обществе регламенты таких контактов излишни и вредны. Ведь эволюция за миллионы лет создала регуляторы меры – иначе люди вымерли бы. Когда бюрократ пытается обосновать необходимость сотен административных ограничений контактов, он говорит, будто это чтобы люди не причинили вред друг другу. Но тут у здравомыслящего человека возникает два четких рациональных контраргумента…

Психоаналитик поднял два пальца, выразительно пошевелил ими и повторил: – …два четких рациональных контраргумента. Их лучше изложить по порядку.

Первый: когда подросток в стае приматов достигает препубертатного возраста, вокруг оказываются численно преобладающие взрослые. Так подросток строит отношения со сверстниками, естественно подражая взрослым и под их контролем. Это эволюционно сложившийся механизм. Но бюрократия целенаправленно ломает этот механизм. Она запихивает толпу подростков в школу, где взрослых сравнительно мало, они заняты – в основном, выполнением регламента – им некогда контролировать подростков. Вопреки эволюционно сложившемуся механизму, подростки предоставлены сами себе и строят отношения уродливым способом, основанным на грубой силе и агрессии. Почему-то бюрократия, противоестественно исключая контроль, стремится к такому результату.

Второй: у взрослого примата сформирован стиль общения и самоконтроля. В стае для нормальной жизнедеятельности требуется лишь коллективное сдерживание немногих избыточно-агрессивных особей. Но бюрократия также целенаправленно ломает и этот механизм. Она запрещает коллективное сдерживание и вместо него вводит регламент санкций, который работает безобразно плохо. При этом бюрократия регламентирует и ограничивает те контакты, которые необходимы для психического здоровья людей.

– Коллективное сдерживание – это что? – поинтересовался Штеллен.

– Это практика, сохранившаяся в отдаленных деревнях: если какой-то задира слишком агрессивно ведет себя, то жители набьют ему морду. Могут серьезно покалечить.

– Док, ты считаешь такой самосуд правильным?

– Я считаю: это правильнее, чем запрет, благодаря которому некто может безнаказанно терроризировать людей. Бюрократия выращивает социопатов в школе и поощряет их к дальнейшему насилию во взрослой жизни. Это нечеловеческое использование людей.

Штеллен раздраженно похлопал ладонью по колену.

– Знаешь, док, цивилизация рождается вместе с монополией государства на насилие.

– Тогда, – ответил Эбо, – ваша цивилизация родилась мертвой. Ведь в реальности ваше государство не имеет монополии на насилие даже в тюрьме, не говоря уже об улице.

– Вальтер, док прав, – встрял Тарен. – Вспомни стерву Клариссу в Вольфергем-кастл.

– Клариссу? – переспросил полковник. – Ту, которая мечтает посадить хиппи в тюрьму, контролируемую иерархией уголовников?

– Вот-вот, – майор-комиссар покивал головой. – Видишь, как все укладывается в схему.

– Ладно, док, – проворчал Штеллен, – а что ты говорил про ограничение контактов, которые необходимы для психического здоровья?

Юхан Эбо удивленно развел руками:

– Друзья, это элементарно. Отношения между взрослыми и детьми. Отношения между взрослыми разного пола и возраста. У приматов это строится на прямых контактах, и в частности – на тактильных контактах. Прикосновение. Поглаживание. Универсальные тактильные сигналы, они позволяют человеку найти взаимопонимания с шимпанзе или гориллой на интуитивном уровне. И уж тем более – найти взаимопонимание с другими людьми, даже говорящими на незнакомом языке. Если вы лишите примата тактильных контактов с себе подобными, то он впадает в депрессию. С какой целью бюрократия регламентирует тактильные контакты и криминализует контакты вне регламента?

– Док, ты сейчас о сексе говоришь? – спросил Тарен.

– В частности о сексе, – ответил Эбо. – Если какой-то инопланетянин прочтет сборник законов и регламентов о сексе и эротике, то решит, будто секс – это такое колдовство, запрещенное господствующей церковью и преследуемое по схеме охоты на ведьм. С каждой новой цифровой технологией слежки расширяется поле этой охоты. Даже за безобидные эротические картинки на компьютере владелец подлежит аутодафе. Мне довелось исследовать судебный материал по поводу японских эротических комиксов.

– Вероятно, – предположил Штеллен, – там были изображения малолетних.

– Там, – сказал Эбо, – были условные картинки вымышленных персон. Говорить об их совершеннолетии – бессмысленно, как о совершеннолетии пиктограммы на дорожном указателе. Впрочем, мы слишком удалились от ключевой темы тактильных контактов. Вернемся к этому. По мере экспансии цифровых технологий бюрократия все сильнее регламентирует тактильные контакты и все жестче карает за контакт вне регламента. Запреты множатся быстрее, чем можно прочесть их, и порой имеют обратную силу. За сегодняшнее действие человеку грозят санкции по закону, который появится завтра – о харрасменте, педофилии, сексизме или шейминге. У людей возникает индуцированная тактилофобия: страх прикасаться к другим людям, плюс антропофобия: страх прямого общения с другими людям. Это невроз, переходящий в биохимическую патологию…

Тут психоаналитик прервал свою фразу и махнул рукой: – Впрочем, это детали. В плане нашей темы важно, что у бюрократии контроль над людьми уже не метод поддержания какого-то порядка в обществе, а метод выживания вредного паразита, который встраивается между компонентами общества и замещает здоровые связи – дефектными, выкачивающими ресурсы при каждой транзакции. Мы вернулись, заметьте, к концепции кибюрархического субмодерна, как болезни.

– Подожди, – сказал Тарен, – надо разобраться. Значит, по-твоему, кибюрархия – вроде паразита, которым цивилизация заразилась на уровне модерна и из-за которого она не добралась до постмодерна, вместо этого провалившись в субмодерн. Так?