Текст книги "Разлив. Рассказы и очерки. Киносценарии"
Автор книги: Александр Фадеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)
– Раньше жили беспечно, весело в Братиславе, – сказал мне поэт Новомеский, – а теперь каждый держит против другого нож.
Новомеский сказал это без чувства грусти. Это человек, чуждый сентиментальности, он просто констатировал факт. Да, времена переменились. В самый день выборов полиция обеспечила еще относительное спокойствие. Но в предыдущие дни на улицах происходили побоища с увечиями, жертвами и шутовскими церемониями. В кафе словацкие фашисты – глинковцы запели националистическую песню, которую они без всякого успеха стараются превратить в гимн. Один человек при исполнении песни не встал и был избит до полусмерти. Потом выяснилось, что это «союзник», венгерский фашист, который по незнанию языка не понял, что вокруг него происходит.
Да, времена переменились. И переменились они потому, что Братислава находится в четырех километрах от австрийской границы, на которой стоят теперь солдаты и пушки Гитлера. Все, что германский фашизм творит в Австрии, известно в Братиславе от живых свидетелей, – до Вены подать рукой. Однажды ночью жители небольшого городка, в сорока километрах от Братиславы, проснулись от неистовых воплей, доносившихся с близлежащего острова на Дунае. К утру выяснилось, что гитлеровские молодчики высадили на этот остров большую партию евреев из Австрии. Евреи сидели на островке между двух границ, взывали о помощи и молились богу.
В Словакии живут не только словаки, а и немцы, венгры, поляки, евреи. Многонациональный состав населения в условиях буржуазной, хотя и демократической страны, не могущей решить национальных противоречий, – удобная почва для фашистской националистической демагогии. А близость границы, из-за которой смотрит вооруженная до зубов Германия, придает зловещую реальность фашистским угрозам.
И вот «парадокс» № 1. В одном из избирательных участков Братиславы, населенном евреями, второе место после националистической еврейской партии получили генлейновцы. «Парадокс» объясняется очень просто – боязнью. Евреев сначала долго били, а так как деваться им некуда, им сказали: «Если будете голосовать за Гитлера, вас не выселят, когда Гитлер придет в Братиславу».
И вот «парадокс» № 2. Мы идем кварталами, населенными немецкими рабочими, безработными, нищими. Стоит карета скорой помощи. Не в силах вынести медленное умирание семьи, повесился безработный, оставив жену с пятью ребятами, беременную шестым. Весь квартал увешан плакатами генлейновцев, обещающими работу всем немцам на другой день после прихода к власти. На стене дома крупными, в метр, буквами написано известью: «Смерть чехам!» Несмотря на эту демагогию, при страшном нажиме генлейновцев – хозяев предприятий, хозяев квартир, лавок, столовых – на рабочих и безработных, жильцов и клиентов, генлейновцы в этом районе не имели успеха.
Под непосредственной угрозой военного вторжения Германии, при бешеном нажиме фашистов всех мастей выборы в Словакии принесли победу над фашистами чешской и словацкой патриотической коалиции (плюс голоса словацких, чешских, немецких, венгерских и еврейских рабочих, поданные за коммунистов). В Праге, как известно, победа над фашистами была полной и наглядной, Там на первое место вышли чешские социалисты, на второе – коммунисты. Чешский и словацкий народы и трудящиеся всех национальностей, населяющих Чехословакию, сказали этими выборами всему миру о том, что они не хотят идти в кабалу к фашизму и готовы защищаться до последней капли крови.
Солдатские разговоры
Мы едем на австрийскую… то бишь германскую границу. Спутники: 1) Эло Шандор – председатель словацкого общества культурной и экономической связи с СССР, писатель самобытного юмористического дарования, заместитель директора банка, аграрий, из тех редкостных в верхушке этой партии людей, которые пишут правду о СССР и не хотят договариваться с Гитлером. Словацкие фашисты зовут его за это «аграрным большевиком», что не соответствует действительности. 2) Г-н Творожек, заместитель председателя этого же общества, ликерно-водочный фабрикант, был в 1918–1920 годах в чешских легионах в Уссурийском крае (мой, так сказать, земляк), и, как подавляющее большинство бывших легионеров, убежденный друг СССР и враг фашизма. Это человек с демократическими манерами и лицом солдата. Его друг, Эло Шандор, сам бывший солдат империалистической войны, зовет его запросто – Ванька Творожек, – обоим им уже под пятьдесят. 3) Поничан, известный словацкий революционный поэт, выходец из крестьян, адвокат трудовых низов, депутат братиславской городской думы, коммунист.
В этом оригинальном, но вполне естественном для современного чехословацкого положения, сочетании, в маленькой машине Ваньки Творожека, под его собственным управлением, палимые зноем, осыпаемые пылью, настроенные вполне дружественно друг к другу и вполне враждебно к фашизму, мы едем на германскую границу.
Мы едем берегом Дуная. Придорожная зелень поникла в пыли. Загорелые солдаты Чехословацкой республики купаются в реке. Шандор, обладатель полного комплекта песен красноармейского ансамбля под управлением Александрова, распевает их всю дорогу в честь СССР. Поничан, черный, как уголь, и сухой, как пламя, переводчик многих наших песен на словацкий язык, подпевает Шандору, а мы с Творожеком углубились в прошлое. Вот что говорит Творожек:
– Да, конечно, мы дрались друг с другом. Конечно, это была историческая ошибка. Нас обманули. Нам совсем не надо было драться с революционными русскими. Да, это была ошибка. Но дело прошлое. Кто сначала подрался, а потом подружился – это дружба крепкая…
Примерно к этому сводится наша общая с Творожеком точка зрения.
А вот и граница. Домик таможников, пограничной полиции и одновременно караульное помещение солдат. Немного левее – станция железной дороги между Братиславой и Веной. Для проезда на территорию бывшей Австрии и оттуда на территорию Словакии не требуется никаких документов и виз. Нельзя сказать, чтобы граница была «на замке». Но у ослепительно-белого шлагбаума, перегораживающего автостраду, стоит часовой. За шлагбаумом небольшое мертвое пространство, в котором, звонко смеясь, играют дети – мальчик и девочка. Пограничный столб, за столбом виден германский часовой.
Из пограничного домика выходит уже пожилой, сухой и подтянутый рыжий солдат, начальник караула – словак. Ему представляют меня.
– Из Советской России! – восклицает он по-русски с внезапной улыбкой. – Из каких мест?
– С Дальнего Востока.
– Как же, был там, знаю. Владивосток, Никольск, Спасск… Мы стояли в Спасске.
– Выходит, мы с вами, так сказать, встречались…
– То была историческая ошибка, – говорит он с мужественной улыбкой, махнув загорелой своей рукой. – Скажу вам так: что пережили мы, легионеры, знаем до конца только мы. Когда мы уезжали от вас, мы были уже другими людьми. А сейчас, могу сказать, самые большие други вашей страны здесь – мы, легионеры.
Это – правда. Газеты легионеров дают едва ли не самую полную и правдивую информацию о СССР. Я слушал в клубе «Манес» доклад руководителя парламентской комиссии по делам легионеров Давида, вернувшегося из СССР. Он с энтузиазмом говорил о нашей стране и о Красной Армии.
Мне приходилось много раз встречаться в Чехословакии с участниками чешской трагедии в Сибири. Однажды это был хозяин «пивницы» на окраине Праги. Узнав по говору, что я русский, он заговорил со мной, а когда я сказал, что я писатель из СССР, он пришел в радостное волнение. Он тут же вытащил из задних комнат свою жену, детей. Он представлял им меня, как давно пропавшего и вновь найденного родственника. Потом он послал сынишку, и тот привел другого легионера – парикмахера. Посовещавшись, они послали еще за кем-то, – это был старик, паровозный машинист. Я должен был рассказать все, что советская власть сделала в Сибири и на Дальнем Востоке, превратив эти ранее отсталые области в индустриальные.
Обрастая детьми, женами, тетками, останавливая громким говором и русской речью внимание прохожих, мы ходили по квартирам моих друзей. Я уже не говорю о том, что я был пострижен и побрит, и никакая сила красноречия не могла заставить парикмахера, чистого кудесника в своем ремесле, принять от меня плату.
Я помню, во время поездки по Чехословакии в 1935 году, мы в городе Оломоуце целую ночь проговорили с бывшими легионерами, участниками боев с нами в 1918 году на уссурийском фронте. Их было человек десять, все люди демократических профессий – от учителя до портного, в прошлом рядовые солдаты. Мы говорили о многом, обсуждали современное политическое положение, вспоминали прошлое. II вдруг один, волнуясь, сказал:
– Простите… мы с товарищами говорили, что надо разъяснить вам одни тяжелый случай, чтобы ужо ничего не оставалось между нами. Мы хотим сказать вам, кто убил Сухапова…
У меня кровь прихлынула к сердцу. Костя Суханов – председатель Владивостокского совдепа, большевик, расстрелянный в 1918 году якобы при попытке к побегу.
– Мы не хотим, чтобы кровь этого человека падала на нас, – при общем молчании глухо говорил легионер. – Распоряжение убить Суханова дал начальник гауптвахты, карьерист и подлец, гайдовец, – мы, солдаты, ненавидели его всем сердцем. Оп выбрал в караульной команде самую сволочь, и они все сделали. Потом по всему гарнизону пошла молва, что Суханов никуда не бежал, и было такое возмущение, что этого офицера, гайдовца, и всю эту сволочь перевели в другое место…
Тут все заговорили наперебой, посыпались десятки подробностей. Они рассказывали все с волнением, обидой, страстным возмущением, особенно сильным потому, что Гайда, о котором шла речь, пытался в это время, правда без всякого успеха, создать чешскую фашистскую партию, и, судя по всему, на иностранные деньги. Я с чистой совестью мог ответить им, что паши рабочие и крестьяне пережили такую страшную вещь, как царская солдатчина, они знают и понимают все, и гнев их никогда не падет и не может пасть на чехословацких солдат. В крови Суханова повинны те, кто организовал мировую бойню, кто кровью чехословацких солдат пытался задушить свободу и братство народов бывшей Российской империи, кто грабит сейчас Китай и душит Абиссинию (тогда еще не было фашистской интервенции в Испании и войны в Китае), кто готовит нападение на свободный Союз Советских Республик и вновь хочет надеть ярмо национального порабощения на чешский и словацкий народы. II мы провозгласили общий тост за мир, за свободу и независимость больших и малых народов, против фашизма и агрессии.
Но возвращаюсь к шлагбауму на бывшей австрийской границе. Пока я разговаривал со старым легионером, нас окружили молодые солдаты.
– Кто же кого боится – вы их или они вас? – шутливо спросил я одного из них, указав в сторону германского часового.
Легионер перевел.
– Они боятся… только не нас, а вас, – сказал паренек.
Все засмеялись.
В это время подкатили двуколки с походными кухнями, и все мы – директор банка, ликерный фабрикант, словацкий поэт и советский писатель – с удовольствием отведали густого солдатского супа.
Сомнение Яна Гуса
Известно, что Чехословакия – страна высокоорганизованной крупной и легкой промышленности. Чехословакия является также страной передового сельского хозяйства – конечно, в тех пределах, в каких это возможно при частной собственности на землю, и притом – собственности но крупной, а мелкой и средней. В сельском хозяйстве Чехословакии не может быть такого широкого применения сельскохозяйственных машин и сложных севооборотов, как в социалистических совхозах и колхозах, но это страна культурного сельского хозяйства – химических удобрений, высокоразвитых технических культур, свеклы, хмеля и других, страна хороших урожаев хлеба, чистопородного скота, культурного садоводства и лесоводства. Здесь каждый метр земли использован под что-нибудь, в каждый метр вложено много человеческого труда, из каждого – метра взято все, что он может дать в этих условиях. Сказанное справедливо главным образом в отношении Чехии и Моравии и меньше в отношении Словакии.
Аграрная реформа в Чехословакии, проведенная путем выкупа земель, а не их конфискации, «разукрупнила» большие земельные владения, но, конечно, не устранила и не могла устранить законов капиталистического развития. Земля продается и покупается, и, хотя законом установлен предел крупного владения, помещичий слой растет, а особенно растет кулачество. На другом полюсе растет сельскохозяйственный пролетариат, растет безработица.
Помещики и богатые крестьяне, организованные в аграрную партию, используя экономическую зависимость крестьянства от них, держат деревню через банки и кооперативы в своих руках и политически влияют на нее.
Известно, что в верхушке аграрной партии сильны элементы, склонные в своих корыстных интересах «договориться» с Гитлером в ущерб целостности и независимости республики. Но в массе чешского и словацкого крестьянства, в низах самой аграрной партии, такая политика не популярна. Я имел неоднократные возможности убедиться в этом.
Мне памятна ночь с 5 на 6 июля в чешской деревне под Прагой. В эту ночь жгут костры в память Яна Гуса, сожженного на костре в 1415 году по решению Констанцского собора. В глубокой памяти народа Ян Гус жив как вождь национально-освободительного движения, соединенного с крестьянской войной. Но усилиями гуситской церкви, канонизировавшей религиозную форму гуситского движения, и всякого рода буржуазных деятелей, превративших гуманистическое учение Гуса в некий абсолютный «дух чешского народа», празднование его памяти приобрело полурелигиозный националистический характер.
В празднование этого года властно вторглась политика.
Только что прошел проливной дождь, лужи на дорогах, мокрая трава, ветер, темные тучи бегут по небу. В маленьких сельских домиках во всех окнах горят свечи. По дороге на луг тянется процессия – подростки, женщины, старики, пожилые крестьяне в добротных праздничных пиджаках, батраки в рваных штанах, солдаты в форме, получившие отпуск на праздник, – все несут на палках колеблющиеся на ветру бумажные фонарики с зажженными внутри свечами. Процессия идет вдоль реки. Гирлянды огней отражаются в воде.
На лугу заготовлен высокий костер – стоячий хворост, перевитый сухим сеном. Процессия располагается полукругом вокруг костра. Выходит коренастый старик с висячими седыми усами, в грубоватых ботинках, черном пиджаке, с крахмальным воротничком и черной бабочкой. Это зажиточный крестьянин, председатель местного общества по украшению местности. Прекрасный оратор. Кратко изложив историю Яна Гуса, он переходит к сегодняшнему дню. Голос его повышается, под седыми бровями загораются искры, еще несколько мгновений, и он овладевает всей аудиторией.
О чем он говорит? Он говорит очень простые и правильные вещи. Чешский народ угнетали столетиями, но задавить не смогли. Теперь чешский народ имеет свое национальное государство в содружестве с другими народами, но Гитлер хочет проглотить это государство и отдать чешский народ во власть немецких банкиров, мракобесов-фашистов. Чешский парод никогда не пойдет на это. Он будет биться за свою национальную независимость до последней капли крови и будет так же стоек и непреклонен в этой борьбе, как и его учитель Ян Гус перед мракобесами на Констанцском соборе.
Аудитория возбуждена, наэлектризована. Ей хочется кричать «браво», «правильно», бурно хлопать в ладоши, но это неприлично. Дружно, с подъемом исполняют национальный гимн, гуситскую песню и «Гей, славяне!».
Во время исполнения песен зажигают костер, пламя высоко поднимается в небо, и зарево отражается в реке-Другие костры уже полыхают на лугах вдоль реки и на горах, в лесу, слышны взрывы ракет, огненные нити переплетаются в небе. Старухи обнимают молодых солдат, старики крестьяне похлопывают их по плечу. Народ с шумным говором растекается по улицам. Доносится веселая музыка – будут танцы до утра.
Литература Чехословакии
Чешский народ имеет богатую историю. В течение многих столетий он боролся с германскими духовными и светскими феодалами, с австрийскими помещиками и буржуазией за возможность своего национального развития, за свою национальную независимость. Чешская национальная культура имеет глубокие корни в истории. Чешская литература времен гуситского движения (XIV и XV веков) была по своему социальному содержанию, боевому общественному темпераменту и совершенству литературного языка одной из самых передовых в Европе. Эта высокая культурная традиция была насильственно прервана в период Тридцатилетней войны, после поражения при Белой Горе в 1620 году, когда чешский народ на три столетия потерял свою национальную независимость.
Лучшие люди, подобные Амосу Коменскому (1592–1670), крупнейшему педагогу, философу и филологу, гуманисту, выдвигавшему идеи всеобщего обучения, всестороннего образования и самодеятельности учащихся, вынуждены были закончить свои дни в эмиграции.
Всякое проявление национального самосознания чешского народа, национальные черты его характера, самый язык его, подвергались гонению и уничтожению.
Когда Чехия была вовлечена в русло капиталистического развития, нарождавшаяся чешская буржуазия, ища места под солнцем, начала стремительно приспособляться к буржуазии господствующей нации. Но жажда свободы в пароде неукротима, и родники его творчества неиссякаемы. И эти живые народные родилки забили с невиданной силой в деятельности чешских просветителей XIX столетня – Шафарика, Юнгмапа, Палацкого и других, прозванных в народе «будитслями». Это было движение самобытное и демократическое – людей, вышедших из народа и связанных с ним. Недаром поэт Галка, автор «Краледворской» и «Зеленогорской» рукописей, выдавал их за подлинные памятники древнечешской народной поэзии.
Это был век подъема национального самосознания и век литературного расцвета. Литературный расцвет связан с именами Гапип, Коллара, Челаковского, Эрбепа, Карла Маха, он был оплодотворен европейскими революциями 1848 года и приобрел яркий национально-освободительный характер в творчестве таких писателей и поэтов, как Гавличек-Боровский, Божена Немцова, Галек и другие. Гавличек – крупнейший среди них, яркий сатирический талант. Спасаясь от гонений, он жил одно время в России и создал острую сатиру на русский царизм – «Крещение святого Владимира».
Последующее литературное поколение развивалось в двух направлениях. Одно – демократически-национальное – связало с именем замечательного поэта Нерудьт. Другое, так называемое «космополитическое», отражавшее культурный подъем чешской буржуазии, «враставшей» в систему европейского капитализма и породившей свою буржуазную интеллигенцию европейского типа, связано с именем Ярослава Врхлицкого (1853–1912) – поэта, критика, драматурга, редактора и академика.
Чешская литература второй половины и конца XIX века складывалась под перекрестным влиянием русской литературы и литературы западноевропейской. Под влиянием последней сложились поэты-импрессионисты А. Сова и О. Бржезина. Рабочие мотивы зазвучали в чешской поэзии только в начале этого века в «Песнях Силезии» рабочего поэта П. Безруча.
Таково прошлое чешской литературы.
Словацкий народ испил до дна горечь национального порабощения и унижения под пятой Габсбургов. Народ земледельцев-крестьян, угнетаемых помещиками иных национальностей, он, казалось его хозяевам, перестал существовать как национальность. Но трудовые низы по раз потрясали устои чужого и враждебного им австрийского государства, они бережно несли сквозь столетия родной язык и песни о повстанце Япошике – друге угнетенных, Стеньке Разине словацких мужиков.
И те же процессы, которые породили в Чехии движение «будительства» и свою национальную литературу, выдвинули из среды словацкого народа такие прекрасные литературные имена, как Штур, Янко Краль, Гвездослав, Краско.
Таким образом, современные чешская и словацкая литературы имеют богатое литературное наследство, сложившееся в хорошей традиции национально-освободительной борьбы.
По мере роста культурных и экономических связей между нашей страной и Чехословакией растет в народах Советского Союза интерес к культурному строительству Чехословацкой республики, к ее искусству, ее литературе. Ряд крупных чешских и словацких писателей стали известны в нашей стране но переводам их произведений на русский язык, по критическим статьям, рассказам друзей, по общественным выступлениям этих писателей в защиту мира и демократии, против фашизма.
Нес самое лучшее и талантливое, что имеется в современной чешской и словацкой литературах, активно борется с силами войны и мракобесия, за мир и демократию. Паш советский читатель знает, любит и ценит чешских писателей Ярослава Гашека, Ольбрахта, Незвала, Марию Майерову, Пуйманову, Кратохвила, словацкого писателя Шемницкого за то, что они вместе со своими народами борются за мир и демократию и не оставляют свои пароды в тот момент, когда им угрожает опасность.
Мы желаем успеха нашим чешским и словацким товарищам в их борьбе за независимость своей родины, против фашизма и агрессии. Мы можем заверить их, что они всегда найдут братскую поддержку среди писателей многонационального Советского Союза.
День культуры в Либерце
Ежегодно в июле антифашистские культурные организации устраивают в городе Либерце, пограничном с Германией городе Судетской области, праздник культуры. Это день смычки антифашистов, трудящихся немцев и чехов.
Я выехал поездом, битком набитым чешскими и немецкими рабочими, служащими, студентами, учителями, едущими из Праги. Они выехали с расчетом переночевать на свежем воздухе, а завтра помитинговать и потанцевать. Многие с походными мешками, чемоданчиками, постельными принадлежностями, бутербродами. Много женщин и девушек в красных платочках.
Только поезд отошел от вокзала Вильсона в Праге, как из всех окон были выпущены красные флаги, платки, ленты и затрепетали на ветру. И грянули песни, но какие! Это были наши, советские песни: «По долинам и по взгорьям», «Песня о родине», «Марш веселых ребят», «Москва моя», «Если завтра война» и многие, многие другие. Поезд идет в Либерец. На мгновенье мне показалось, что это экскурсия москвичей в наши подмосковные Люберцы.
Но вот запевают новую песню на чешском и немецком языках:
Пусть Англия лучше помолчит,
Мы и без нее разрешим вопрос…
Машинисты маневрирующих паровозов и встречных поездов, рабочие на перекрестках улиц, крестьяне на полях знают, что это за поезд и куда он мчится, приветствуют его знаком «рот фронт». В ответ им из окон тянутся сотни рук, сжатых в кулаки, несутся «наздар» и «рот фронт».
Через каждые пятнадцать – двадцать минут встречные поезда с соколами, едущими на слет. И снова несется мощное: «Здар, здар!» – и из обоих поездов тянутся руки навстречу друг другу. Сокольская низовая масса в Чехословакии – это демократический, живой, молодой народ, любящий свою родину, ненавидящий фашизм, дружески относящийся к Советскому Союзу.
На одной из станций сходятся сразу три поезда – поезд с солдатами, поезд с соколами и наш. Все выскакивают из вагонов, перрон и пространства между путями заполняются пестрой, шумной толпой, происходит братание.
Так, с песнями и красными флагами, мы въезжаем в Либерец. На перроне никого, кроме полиции. Это хорошо: значит, генлейновцев не пустили на перрон. Полицейские делают строгие лица, но по всему видно – сочувствуют. Это полиция чешская.
Люди прячут красные флаги, выстраиваются в колонну и через вокзал выходят на улицы Либерца. Мы – иностранные журналисты – идем по тротуару как наблюдатели. Идти очень трудно. Тротуары кишат молодчиками в коротких штанишках и белых чулках, с обнаженными волосатыми коленями. Колонна с теми же песнями, что и в поезде, с поднятыми кулаками, криками «рот фронт» и «наздар» быстро идет по улицам Либерца, по направлению к месту празднования на окраине города – место это называется Кенигсбурш. Вслед колонне с тротуаров несутся враждебные, исступленные крики: «Хайль, Гитлер!», «Хайль, Генлейн!» Но можно видеть сочувствующие лица прохожих в штатском, которые не решаются подать голос. И все чаще то там, то здесь вздымаются из толпы сжатые кулаки и раздается приветственное «рот фронт». Тут же завязывается свалка, которую полиция немедленно укрощает.
Генлейновские штурмовые отряды считаются распущенными, ношение формы запрещено. Но и отряды и форма существуют совершенно открыто. Иные правоверные, то есть наиболее наглые генлейновцы, рискуют ходить в этой форме даже по Праге. Но я сам был свидетелем, как пражская улица раздевает этих молодцов. Делается это совершенно вежливо, я бы сказал, демократично – по-чешски. Молодца держат на руках, чтобы он, боже сохрани, не запачкал одежду об асфальт, ему расшнуровывают ботинки, снимают белые чулки, потом снова надевают ботинки и зашнуровывают их, а чулки суют ему в карман.
Мы не можем успеть за колонной, быстро забрасываем наши чемоданчики в гостиницу и вновь выбегаем, но улица уже приняла обычный вид. Где же искать этот Кенигсбурш? Подходим к полицейскому. По-чешски он называется «страж беспечности».
– Я вас направлю к следующему постовому, он вас к следующему, а тот еще к следующему, и так вы доберетесь до Кенигсбурша, – вполне серьезно и вежливо говорит «страж беспечности». – Л у прохожих лучше но спрашивайте, можете попасть на генлейновца, и будут неприятности.
И вот мы – в Кенигсбурше, переполненном антифашистами. По дороге мы оставили в стороне сад, в котором происходит сбор генлейновцев. Целые батальоны полиции разделяют два этих полюса, чтобы они не сошлись в битве. Уже стемнело. Площадь в Кенигсбурше забита пародом – тысяч пятнадцать, в большинстве немцев. Наспех сколоченная сцена – вся в огнях. По окраине площади дощатые и палаточные киоски, тоже освещенные, бойко торгуют пивом, сосисками, бутербродами. Идет митинг, слышны взрывы рукоплесканий, крики «здар», «рот фронт». Внезапно вспыхивает овация, она длится минут десять: «Да здравствует Советский Союз!», «Да здравствует Красная Армия!».
Я замечаю в толпе группу чешских солдат. Подхожу к ним:
– Как дела на границе?
– Ничего, стоим пока.
– Задевают они вас?
– Каждый день что-нибудь.
– А вы?
– Разок мы им дали, теперь не велено, терпим. Неделю назад генлейновцы пошли с демонстрацией на самую границу, а крестьяне с той стороны кричат: «Мы вам отдадим нашего Адольфа, дайте нам три буханки хлеба!..»
В это время запевают чехословацкий гимн. Начинается концерт. Выходит актер во фраке, баритон Пражской оперы, и на русском языке исполняет «Полюшко, поле…». Его бурно приветствуют и заставляют бисировать.
Народное празднество длится всю ночь, чтобы с восходом солнца вспыхнуть с новой силой.
1938
Лётный день
1
Над родными полями и лесами, московскими, смоленскими, калининскими, которые уже сутки гуляет ранняя, еще не злая метель. Она то ударит морозцем и завихрит сухой поземкой по жнивьям, по оврагам, по опушкам, то пахнет теплым ветром и пронесет по всему раздолью меж снежными полями и темным нависшим небом мокрые хлопья снега. Так, то подмораживая, то отпуская, гуляет она и днем и ночью, заметает дороги, свистит в березовых рощах, гудит под окнами изб притихших деревень.
Затерянный в метели, ты летишь над этими полями с торчащим из-под снега жнивьем, над сосновыми и еловыми лесами, над усыпанными снегом, точно заснувшими деревнями, летишь на вездесущей небесной лошадке У-2, или «уточке». Ее бросает справа налево, вверх и вниз. Но она упрямо продирается сквозь пургу, сквозь несущийся навстречу слепящий снег и бодренько пофыркивает своим моторчиком.
Все так замерло на земле, так притихло и прижалось, что кажется, – там внизу, под этой метелью, царит великий нерушимый мир, вековая неподвижность. Но это только кажется.
По нескончаемым дорогам войны, буксуя, вздымая тучи снежной пыли, ползут грузовики, могучие тягачи, оглашая воздух взрывами моторного рокота, волокут тяжелые пушки; танки, лязгая гусеницами, прокладывают себе путь через сугробы. И по всем направлениям с нешумным говором, меся снег, идет советская пехота.
На линии фронта и днем и ночью стоит гул орудий, на снежных холмах зияют красные и черные внутренности вывороченной земли, ночами среди метели вдруг повисают в воздухе ослепительные солнца ракет, и в их нездешнем, марсианском свете становятся видными то ползущие, то передвигающиеся скачками по снегу, как морские львы по льду, бойцы наступающей Красной Армии.
Мороз леденит им руки, пурга слепит им очи, и снег, снег по колено, по пояс; неослабевающий ливень огня автоматов и минометов из-за вражеских укреплений; адова работа саперов, которые под огнем извлекают вражеские мины из мерзлого грунта или на сотни метров гатят не-промерзшие болота для прохода наших танков; неистовые, бешеные контратаки врага – по десять, по двенадцать раз в сутки; переходящие из рук в руки селения; и все-таки упорное движение вперед – вот наступление на Центральном фронте.
2
Среди родных полей и лесов притаились аэродромы, В такую метель можешь сколько угодно кружиться над знакомыми лесами и так и не распознать своего аэродрома.
Нелетная погода. Что может быть отвратительнее для летчика?
Но на каждом аэродроме есть люди, для которых нелетная погода – это великая страда. Обыкновенные мирные люди давно уже спят в своих теплых избах, спят и летчики в таких же избах или в утепленных блиндажах и в землянках, а безымянный герой-тракторист от самых вечерних сумерек до мутной зимней зари укатывает аэродром.
Огромный темный мир природы бушует на сотни верст вокруг, свистит в лесу метель, морозно и ветрено в темном поле, снег, как хлыстом, бьет по лицу, а скромный труженик войны все ездит по аэродрому взад и вперед, взад и вперед. Он ездит с той самой ночи, как выпал первый снег, и так будет ездить до весны. Он довел ровную, чуть покатую поверхность аэродрома до блеска, до предельной твердой упругости, – снег уже не может удержаться на этой скользкой поверхности и, гонимый ветром, несется пылью над аэродромом, а тракторист все ездит и ездит по аэродрому взад и вперед.
Он изучил уже каждый квадратный метр этого сверкающего косоугольника; очертания близлежащего леса, холмов, каждого кустика знакомы ему. Он привык к урчанию мотора на тракторе, к ровному гулу и скрипу но снегу катка за спиной, к зимнему небу, то ясному и высокому, блещущему, как в раннем детстве, чистым светом звезд, то низкому и темному, несущемуся и шуршащему во тьме, как сегодня, в метель.
Тракторист – это рядовой труженик БАО – батальона аэродромного обслуживания. Ни одна летная часть не может существовать и действовать без БАО. БАО снабжает ее горючим, смазочными веществами, боеприпасами, кормит ее и одевает, но редко можно услышать из чьих-либо уст ласковое слово по адресу БАО.
