Текст книги "Королевство теней (сборник)"
Автор книги: Александр Бушков
Соавторы: Евгений Лукин,Роберт Ирвин Говард,Любовь Лукина,Виталий Забирко,Аскольд Якубовский,Елена Грушко,Борис Зеленский,Геннадий Прашкевич,Евгений Филенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 32 страниц)
В три ночи дверь открылась, и вошел Штарк, хозяином сел в кресло. Откинулся, сунул в рот конфету и, посасывая и почмокивая, спросил:
– Недурно у нас? А? (Получилось так – “недувно” – конфета ему говорить мешала).
– Уютно, – сказал я. – Прохлада, воздух, чай. Хорошо!
– Да, это вам не джунгли. Такая в них первородная каша… (И сморщился – брезгливо.) Вроде наших с вами взаимных отношений. Я не люблю тянуть, мой стиль быстрота. А ведь тяну с вами, понимаете, тяну. Боюсь, что ли?
– Есть немного, – согласился я.
– Понимаете, – он положил ногу на ногу, – у меня такой пунктик – мне во всем определенности хочется, ясности. Во всем! Вот вас я могу включить в свои расчеты, вы мне ясны. И каким бы вы себе ни казались ужасным, я и алгоритм ваш найду, и движение вычислю. И знаете, весьма точно. Но…
(Он сидел откинувшись, обтянутый блестящим костюмом, словно кожей. Он казался металлическим, и ему это нравилось – Штарк то и дело посматривал в настенное зеркало.)
– …Но все же каша. Я стрелял, а не арестован. Неясно. Ясность же хороша. О, я бы и этот мир сделал так, если бы был богом. Понимаете – во всем четкость, минимум протоплазмы. Я бы сотворил мир роботов или, на худой конец, мир насекомых. Они сухие насквозь. Заметьте, чем больше слизи в существе, тем оно для расчета непригоднее. Возьмите Люцифер. Слизь, глыбы первобытной слизи. Из них через миллиард лет будут сделаны неизвестных свойств звери. И на таком фундаменте решено делать цивилизацию… Смешно…
– Закон о невмешательстве, – напоминаю я.
– Он глуп! Я бы вместо этой слизи дал мир, четкий и работящий, как станок. Мир – друг. Мир – робот. – И упрекнул: – А вы срываете мою работу.
…Неопределенность, слизистость, – говорил он. – Ненавижу их! Я и с собой-то мирюсь из-за ясной головы да маскировки кожей моих потрохов. Я хочу все знать точно и ясно. И потому пришел к вам. Хочу знать, вы мой враг (это понятно) или потенциальный друг? Молчите, взвешиваете? Я бы и сам это установил, да времени не имею. Но что это мы сидим и ерунду городим? Хотите полюбоваться на мои штучки? Новые? А? Хе-хе, безопасные, но… (Он поднял палец и погрозил мне). Но с определенной мыслью – игривой.
– Валяйте!
– Итак…
Штарк поднял палец и склонил голову, прислушиваясь. И нижнюю губу закусил. Я услышал движение в коридоре, лязганье. Оно оборвалось у двери.
Дверь вошла в стену. В ее проеме стоял робот в бронеколпаке, с прорезями. Снова нарушение правил робототехники.
– Вижу, – заворковал Штарк, – вас смущает его вид. Это экранировка. Я же весьма наслышан о вашей власти. Рискуют они там, в Совете, с вами, рискуют. А если вы задумаете что-нибудь противозаконное? Я ведь преступник. Хе-хе… преступил закон. Кстати, преступление – это реакция человека на ненормальные для него условия. Хороша формулировка?
– С гнильцой.
– Итак, о роботе. Вы арестованы, вас берет этот робот, я и пальцем не прикоснусь. Нет и нет!
Штарк сунул под мышки обе ладони. И глаза прикрыл: вот так, мол, не вмешиваюсь…
Но губы его вздернулись – их углы – и подбородок остро выпер вперед. И нос бросил на него четкую тень.
Штарк, весь сверкающий, был словно выбит из металла.
…Робот? Это обычная многоножка типа Ники, ростом с меня сидящего. Вес ее килограммов пятьсот. Я перешел из людского тягучего времени в аргусовское, динамичное время. И оттуда смотрел на робота с юмором: паук шел, деля пространство между им и мной сверхмедленными шагами. Отсветы полировки стекали на пол.
Штарк застыл с разинутым ртом. Свирепая усмешка, все зубы на виду.
Я встал и использовал разницу времени. Во времени Штарка (и робота) был резкий бросок ко мне. Во времени Аргусов я подошел к роботу (руки его только начинали хватательное движение) и продавил стекло аварийного устройства.
Это всегда надо иметь в виду – аварийное окошечко робота. Так можно остановить даже ополоумевшую машину, не губя ее ценную механику. Если, конечно, успеешь.
И снова я во времени Штарка, снова сижу в кресле, снова разговор.
Штарк отчаянно жестикулирует. Он, видите ли, восхищен!..
– Поздравляю, поздравляю! – трещит Штарк. – Такая реакция! Молния!.. Любопытно, как этого они добились? Можно разобрать ваш… Простите сидящего во мне механика, но очень хотелось бы покопаться в ваших вещичках. Я всегда мечтал стать таким вот неуязвимчиком, мне глубоко неприятно принадлежать к породе слишком рыхлой и слизистой.
Во мне воды восемьдесят процентов. Во мне-то! Смех.
Хотите должность главнокомандующего? Нет? Тогда поделим шарик пополам? Ни с кем, кроме вас, делиться бы не стал, самому тесно. А вам – пожалуйста. Дать север?.. Юг?.. Нет?.. Удивлен. Ах, да, вы же законник.
…Задумались ли вы о личной мощи? Что может человек один, если он не Аргус? Без роботов? Без себе подобных? Знаете, Аргус, трагедия правителя в его зависимости от каждой мелочи. Ему же (сужу по себе) приятнее все делать самому. Да, да, все мы царьки сновидений. А если я мечтаю о планете, которую я целиком сделал сам? О мире, где действую только я, мой мозг, лишенный дурацких эмоций.
О вечной жизни, чтобы всему научиться и все уметь? Если здесь (он ударил себя по груди) что-то жжет?
– Сильно, сильно, – говорил я.
– Колонисты, эти поставщики фактов, конечно, наговорили обо мне много нелестных вещей. Диктат и прочее, – толковал Штарк. – Я же хочу одного – полной самоотдачи! Что мне делать, если мой калибр соответствует только всему шарику? Если мне тесно в обыденных отношениях? Если мозг требует грандиозного?
Говорит – сам усмехается.
Тело его маленькое, горячее. В движениях рук и гримасах лица повышенная четкость. Он не сидит спокойно, не может, у него сильно повышен обмен, он даже в разговоре вынимал из кармана питательные шарики и кидал их себе в рот.
– Я прав и не половинчато, а всеобъемлюще. Разница мира биологического и технического – в отличии случая от закономерности. К чему мне случай, зачем мне люди? Их настроение, их эмоции? Проклятые случайности проклятых дураков?
…Роботов я люблю. Они помогают мне выпустить на волю призрачный мир, заключенный в этой коробке. (Он постучал себя пальцем по шлему.) Кто породил его? Подземелья Виргуса? Возможно. Там я убедился, человек может быть творцом миров. Дайте мне время, и я сотворю свой мир. Мне нужны не миллионы лет, не тысячелетия, как Гленну. Через десять, через пять лет вы увидите здесь идеальную для жизни планету. Без слизи, других природных глупостей.
Договорились?.. Нет?! Тогда как вам это понравится, мой Судья? – и Штарк вынул из кармана руку, раскрыл ладонь – вспорхнула тучка серебристых капель-пузырьков. Он подул, отгоняя их от себя. Э-э, да он их и сам боится. Ишь как сжимается его тело.
– Что это?
– Ха-арошая штука, – сказал Штарк. – У меня их, разных интересных штучек, тысячи. Я пошел.
Дверь грохнула, закрылась за ним. Решительно щелкнул замок.
Я же следил за кружением капель. Они словно дождь, повисший в воздухе.
Но все же какой он заграв по характеру, даже противно. А пузырьки летят – будто медузы. Вот летают по спирали, вот разбились по пяти – семи штук и начали крестить комнату на разной высоте. Гм-гм, они самоуправляемы.
Взрыв! (Один пузырек коснулся стола). Дымок поднялся в воздух. Я сощурился: эмиссия синильной кислоты, смесь ее с газообразным антигравом. О таком я и не слышал. Я отступил, задержал дыхание. И пузырьки идут на меня – они уловили ток воздуха от моего движения. Я отступил к дверям. Они идут – я вжимаюсь в двери.
Я задержал вдох, навалился изо всей силы – и с грохотом упал в коридор, на двери.
Я поднялся и, стоя в коридоре, видел лежащую дверь с надписью “Для гостей”, видел – Штарк, как летающих варавусов, брал в воздухе свои ядовитые пузырьки и прятал в коробочку. Ее сунул в карман.
– Вы и в огне не сгорите… – говорил мне Штарк. Он вынул питательный шарик и сунул в рот. В его глазах, прилипших ко мне, был страх. Он боялся меня, боялся до чертиков, до спазма в кишках.
Я же был ошеломлен. Злости на Штарка во мне не было. Он сам был Злом, я не мог ждать иного.
Но его страх…
Передо мной человек. Он принес Зло в это место; погубил Гленна, убил “Алешку” и трех наших милых добрых собак. Он хотел сейчас убить меня. Или напугать?
– Гляди! – крикнул я ему. – Гляди мне в глаза. Штарк перестал жевать, его глаза…
Он напрягался, он хотел отвести их в сторону и не мог. Ко мне же пришло странное ощущение. Я здесь не один, нас двенадцать человек. Мы все глядели на Штарка, в серые кругляшки его глаз, в отверстия зрачков, в сетку глазных сосудов. Я почувствовал бьющую из меня силу в виде горячего острого луча. Сейчас я сшибу его с ног. Собью, собью…
– Не свалишь, – прохрипел Штарк. – Не-е с-свалишь. – Он упал на колени, прикрыл лицо ладонями. Он вертелся на полу, бормоча. – Проклятый, жжешь… Проклятый, жжешь…
Я подошел, я схватил и оторвал от лица его руки: по коже лба и щек набегали мелкие водяные пузыри.
– Проклятое слабое тело, он сжег его. Проклятое, проклятое, проклятое тело… – Говорил Штарк. – Я разделаюсь с тобой.
Я снял с него шлем и хорошим пинком пустил по коридору. Шлем завертелся и покатился – белый и круглый шар. Затем я приказал Штарку спать до утра, спать, спать…
И ушел.
Оглянувшись, увидел фигурку, поблескивающую на полу. Над нею хлопотал дежурный робот. Он ворочал Штарка, затем подхватил его и поволок по коридору, растворился в голубом сиянии его стен.
Штарк спит. Я улавливаю в нем сонное шевеление слов… “Мой мир, мой ребенок”…
Колонисты… Эти не спят. Они устали, испуганы. Вопрос – отчего я не арестую Штарка – тянет на меня сквознячком из всех черепных коробок.
Я предвижу – они пойдут ко мне один за другим и станут оправдываться.
Первой пришла Мод Гленн. Одета просто и выглядела предельно уютной – полненькая, с завитушками на затылке. И волосы словно у моей жены. Проговорила больше часа, обвинила Гленна в черствости, в бездушии. Обвинила и себя в том же. Плакала. Я убедился еще раз, что Гленн, тот, которого она знала, будет жить в ней до самой ее смерти. Это, конечно, тяжело. Я, дурак, расчувствовался и убрал из ее памяти Гленна, и она стала кричать, что до разговора была другая – другая – другая; – и хочет ею оставаться.
…Механик рассказал еще о Гленне и о Штарке.
Гленн был ему неприятен, так он говорил. Хотя и отдавал должное – человек весь “наверху” и не от мира сего.
Он принялся рассказывать о Люцифере, о склоках. Он сидел и нудил, я же рассматривал те кадрики, что мелькали в его памяти.
Пришел Шарги. И такую исступленную зависть к Штарку я увидел в нем!
Шарги (искренне) спел хвалу Гленну как работнику, целиком преданному науке. Рассказал: “Я познакомился с ним в Институте внутриклеточной хирургии, ассистировал ему. С первых же дней был поражен его императивным темпераментом, силой и мощью его облика. Когда он входил в лаборатории, с ним вливалась сила. Мне стало, ясно, я должен быть близок к нему. Он убедил меня, что пора переносить опыты на целую планету. Нас было много одержимых. Где они? Отвечаю – погибли здесь в первые месяцы. Я же остался, я старался выжить. Да, за первые месяцы у нас выбыло две трети людского состава: событие чрезвычайное. Но вернусь к Гленну.
До сих пор я помню этот массивный, словно глыба, череп гения-дурака, эти руки с десятью ловкими щупальцами, его взгляд.
Однажды я при нем просматривал журналы по хирургической селекции – тотальной селекции.
Гленн рассвирепел. Он сказал: “Острые селекционные подходы устарели. Весь организм, как осуществление тончайшей и целесообразнейшей связи огромного количества отдельных частей, не может быть индифферентным по своей сущности к разрушающему ее. Он сосредоточен на спасении прежней своей сущности. Это служит почти непреодолимым препятствием на пути селекции.
Нам нужна игра на тончайшей клавиатуре и скорее гармонизация готовых организмов, чем создание новых”.
Вот это и привело нас сюда, на Люцифер. Но здесь я понял – это же работа на тысячу лет – или на миллион. А у меня их только сто.
И мы его подвели – ради спасения нашей жизни.
А сейчас жалеем о нем – ради спасения своей сущности человека. Это диалектика, Судья.
…Да, да, мы продали его за похлебку. Но не думайте, что мы чавкаем спокойно. Нет!
– Еще бы, – сказал я. – Еще бы. У тебя бывает изжога.
…Я побывал у Штарка. Он спал в саркофаге из освинцованного стекла. Прятался! Свистел механизм, качал воздух, лицо Штарка было покойно и насмешливо.
Итак, завтра он обрушит ответный удар. Это и даст мне нужное знание.
…Полчаса назад Штарк экранировал себя и почти исчез. (Впрочем, две-три синие его искорки то и дело мелькают.) Я ищу. Я хожу и стучусь в комнаты. Вот четверо – опять карты и грибы. Они едят их, запивая апельсиновым соком.
Я приказываю им смотреть на меня. Смотрят. Глаза сонные. Веки – красные ободки.
– Как Штарк, – спрашиваю я, – относился к колонистам?
Я наклоняюсь к ним.
– Он говорил, мы поставщики кирпичей для его, именно его, мира.
Лица их багровеют, подбородки выдвигаются, бицепсы напрягаются.
– Он нас презирает, – сообщает Курт. – Он презирает меня. Смеет презирать. А я биолог, я лично нашел тринадцать новых видов. При Гленне я был человеком, а сейчас?
– Всех, – уверяет Шарги. – О, я его знаю. Он такой, он всех презирает. А попробовал бы расшифровать ген. Он просто дурак рядом со мной.
– Он сволочь, – говорит третий грибоед. – Изобретатель, практик, дрянь. Только мы, ученые, настоящие люди.
– Он убил Гленна, – рыдает четвертый. – Гленн был гений и умер, а я живу. Зачем?
(Ага, искры, тень Штарка – он только что заходил к врачу.) Теперь мне нужен эскулап. Точнее, его робот-хирург.
Врач в кабинете. Человекоробот (в половину моего роста) лежит на кушетке с блаженной улыбкой на пластмассовых устах. Оказывается, идет испытание какого-то токсина.
Говорил со мной врач осторожно, шагая по комнате от банок с заформалиненными маленькими чудовищами до стеллажей с гербарием. (Все растения ядовиты. Так и написано “яд”. И косточки нарисованы.) По его рассказам я кое-что узнал о милой сердцу врача орхе.
Я притворился неверящим.
– Вы ее понюхайте, – советовал мне эскулап. “Он нанюхается испарений, – соображал он. – Погаснут его глаза, его напряженная воля, и я уйду – Хозяин ждет”,
Черная орха живет у него в аквариуме, герметически прихлопнутая крышкой. Врач откручивает зажим. Я беру орху. Красива – черные бархатистые тона. Лепестки из всех пор извергают тонкий, сладкий запах. Он окутал мое лицо – молекулы его стремились войти в меня. Я видел их клубящийся полет.
Я вдохнул – и ощущение порочной неги охватило меня.
Я стал двойной – прежний “я”, неплохой парень, млел от сладости этого запаха. Другой – теперешний – видел движение молекул, их вхождение в кровоток, их попытки химически соединиться с гемоглобином.
Я сел в кресло, откинулся и притворился дремлющим (или в самом деле задремал?). Глаза я прикрыл, но сквозь веки глядел на врача.
Видел – д-р Дж. Гласс вышел. Я знал – Штарк ждет его в конце маленькой шахты. Там многоножка и робот-секретарь. Там и комната – освинцованная. (Она видна мне белым прямоугольником.)
Врач спешит. Сквозь камень пробиваются трески и шуршание его мыслей. Я нюхаю орхидею. И наслаждаюсь тем, что могу делать это без опаски.
Итак, врач сказал Гленну о свойствах черной орхи.
Колонисты бросили Гленна.
Штарк отобрал у него управление колонией.
Я – мститель.
Но Штарк уже наказал себя, дошел до точки.
Точку поставлю я. Я встал, воткнул цветок в кармашек жилета и пошел. Я видел все – штольни, ходы. Плато изгрызено штреками. Будто поднятая кора источенного насекомыми дерева.
И в последней ячее незримый Штарк делает что-то. Это “что-то” и будет моим вкладом в Знание Аргусов. Пойду-ка медленнее, пусть не торопится, пусть готовит свое дело.
Широкие тоннели сменялись узкими каменными трубами. Они шли вертикально (в них железные лестницы). Хрипят насосы, втягивая воздух с поверхности (и фильтруют, стерилизуют, сушат его. Потоки воздуха воют разными голосами в щелях… Пещеры-фабрики, отделенные листовым металлом. В одних роботы льют металл (брызги, снопы брызг), в других работают на станках, в третьих сваривают какие-то части. Отовсюду звяканье и стуки, шипение огня, хлопки взрывающегося газа. Здесь естественные пещеры, маленькие, душные, пыльные, словно карманы в заношенном комбинезоне. Одни пещеры сухие, в других текут подземные воды с привкусом извести.
(Близка свинцовая комната).
И вдруг я ощутил ужас, приближающийся ко мне Он несся – спрессованный, выброшенный мозгом, страшный, словно заграв в прыжке.
Но это же врач, его мозговые волны! Я могу дать на отсечение свою голову (без шлема), что Штарк что-то выкинул новенькое. И впервые я ощутил усталость. Надоел мне он. Какой-то мертводушный, свирепый с воспаленным мозгом.
…А на планете день, на плато – хороший воздух. Там гуляет и дышит Тим.
На плече его двуствольный старинный дробовик – он коллекционирует мелкое зверье, бьет его из ружья сыпучими зарядами.
На его роже блаженная ухмылка, в бороде – солнечное золото. Собаки бегут за ним в легких панцирях. Они снуют туда-сюда и все обнюхивают. Им хорошо – небо чистое, ни одной медузы!
Я позавидовал им (и моему прошлому).
…Врач вопил:
– Что-о он, делает. Что он делает… У-у-у…
Я вышел навстречу ему – тот налетел и приклеился ко мне, будто присоска манты. Он трясся и всхлипывал, уткнув голову мне под мышку, мочил слезами мой уникальный бронежилет.
Я ждал. Я погладил его жестковолосую голову и ощутил ладонью плоский затылок.
Врач хлюпал, рассказывая, что Штарк заставил, принудил дать ему экстракт орхи. Но ведь толком не проверено его действие! Да, боль уходит, но куда? И что будет дальше?
Врач кричал – надо спешить, там готовится преступная операция. Его принуждали ассистировать, он же вырвался и сбежал.
Кричал – Штарк готов абсолютно довериться роботу-хирургу.
Кричал – сейчас Штарк перестанет быть человеком, его срастят с машиной. Он станет Кибергом, и тогда с ним не сладишь.
(“Вот оно, Знание! Такого еще и не бывало, такого Аргусы не видели и не встречали”.)
Гласс кричал:
– Надо бежать, надо спасать человека!
Дж. Гласс был прав – надо бежать. И мы побежали – это было совсем рядом.
У экранированной комнаты робот-секретарь обстрелял меня. От вспышки лазера брызгалась каменная порода, взлетали радужки паров.
Я поборол желание стать под удар и испытать себя. Я выстрелом смел секретаря (и расплавил породу). Пробежав по огненной жиже; сорвал свинцовую дверь, ворвался в помещение. И окаменел – за толстым стеклом начиналась операция.
На плоском и белом столе лежал Штарк, голый, как лягушка. Над ним нависла машина – пауком. Она перебирала руками, словно пряла. (Переделанная многоножка, к ней добавлено еще шесть рук.)
Ода работала сразу несколькими руками. Пока что манипулировала склянками. Видимо, анестезировала Штарка. Но делала это с необычайной скоростью. Это и было страшное – молниеносность происходящего.
Подоспел врач. Он задыхался, свистел легкими. Он сел на…
– Все, – сказал он, – не успели.
– А если войти и помешать? – спросил я.
– Тогда он мертв. И не войдете, предусмотрено… Смотрите, смотрите, что он делает? – вдруг закричал врач.
Робот, схватив белую коробочку, понес ее к телу, и туда же потянулась одна лапа со сверкающими ножницами и другая – с щипцами.
Пришлось идти напрямик.
Я вошел и остановил машину. Штарка похлопал по щеке. Тот очнулся. Потянувшись, зевнул и сел, свесив голые волосатые ноги.
Он кивнул мне и погрозил врачу пальцем. Встал. Медленно и тяжело прошел к кушетке: та вздыбилась.
Он прислонился спиной – кушетка выпустила руки, схватила его, стала опрокидываться – Штарк медленно приподнимался и повис в воздухе.
Дезгравитатор… Это понятно, Штарку надо отдохнуть. Он повис неподвижный и как бы окаменевший. Я положил цветок орхи ему в изголовье – пусть дремлет.
Я взял из робота пластину с программой, извлек мозговой блок и ушел, ведя доктора, абсолютно раскисшего от переживаний. Киберга из Штарка не вышло.
…Вечером я встретил Штарка, бродящего коридорами. Он ходил неторопливо, видимо, прощался. На все глядел, все трогал. На нем был странно огромный шлем. Я пошел за ним – <– он заторопился, пронесся словно на колесах.
– Стой! – крикнул я. Но фигура исчезла. Штарк уходил. Зачем? Куда? Убегал он вниз, но не шахтами, а естественными ходами (их прожгла лава). Там узкие щели и проходы, соединяющие небольшие пустоты (я видел их как белое ожерелье). Были кое-где и начатые штреки – ими Штарк рвался вглубь, к ядру планеты. Они виделись мне прямыми линиями. Я вызвал Ники – тот побежал следом за Штарком. Я шел наперерез.
…Опять пещера.
Услышал шум воды и пошел на него. Упал в ледяную воду, нырнул и поплыл. Ага, другая пещера. Берега ее поднимались круто. Я вскарабкался – одежда подсыхала на мне.
…Вошел в огромнейшую пещеру. Сейчас увижу Штарка (я уловил токи его спешившего тела).
Осмотрелся – необычная пещера. В одном ее углу ощущалась повышенная радиоактивность. Здесь припрятан микрореактор.
Я сел на камень. Ждал.
…Загремело. Послышался стук камней. Из узкого хода вынырнула белая фигура.
Она уверенно (без света!) прошла на середину пещеры. Там и остановилась. Это Штарк! Я не могу поймать его мысль, но вижу движения.
Что он там на себя понавешал?
Вот нагнулся, поднял камень и вынул микрореактор и как бы погружает его в себя.
– Теперь энергии мне лет на сто хватит, – сказал он и пошел в мою сторону. Но остановился, попятился.
– Аргус! – крикнул он.
Я промолчал, ощущая, как Штарк щекочет меня радиоволной. Что это? Локатор?
– Не отмалчивайтесь, Звездный, – прокричал он. – Вы же здесь.
Я молчал. Штарк шел ко мне, перепрыгивая через камни, плеща водой. Вот поднял камешек и швырнул в меня. Промахнулся (тот ударился рядом, разлетелся мелкой пылью и обжег мне щеку),
Такой бросок! А-а, он нацепил на себя механический скелет, это делает его сильным.
– Странно, – сказал Штарк (голос его разнесся). – Я его вижу, а он молчит. Быть может, мне это кажется? Может, приборы врут! Может быть, это самовнушение. Я же не человек, я… я почти супер, механика первоклассная, не хуже его штучек.
Вот, могу перемещаться. (Он со свистом двигателя пронесся вдоль пещеры и не разбился о стену.)
Вот вижу гоняющуюся за мной многоножку. Паршивый автомат! (Он погрозил кулаком.) А вот здесь Аргус сидит на камне.
Он стал подходить. Шел медленно и бормотал.
– Вот здесь, я его вижу. Разберемся. Во-первых, инфразрение: я вижу его светлым пятном с достаточно четкими очертаниями.
Во-вторых, излучение. Это, конечно, его жилет. К тому же он дышит, шевелится, мембраны улавливают это. И все же его здесь нет! Что бы я сделал на его месте? Я бы напугался, вскрикнул. Или бросился в борьбу.
Значит, не удалось. Оперироваться он мне не дал, киборгом стать не дал. Проклятый! А сам я ничего не могу, и приборы мне врут. Проверю-ка простейшим образом.
Он подбежал и протянул ко мне руку – потрогать. Я схватил руку и замкнул на ней браслет. И на время мы замерли.
Молчали, тяжело и горячо дыша.
Он было начал бороться, но я сжал его и почувствовал – смогу раздавить. Он понял это.
Снова молчим. И в тишине молчания слышна подземная жизнь – шорохи подземелья, голоса воды, стуки капель, кряхтенье камня. Затем возник слабый, дрожащий, двойной смех. Он родился и вырос, разнесся по пещере, усилился, загремел. Казалось, кто-то огромный захлебывается громовым хохотом в два огромных рта.
Это смеялись мы, смеялись вместе. Я держал руку на плече Штарка. Он не уйдет от меня, нет.
Я произнес формулу ареста. Дело кончено. Слова, тяжелые, как глыбы, прижали его. А затем я, Судья и Аргус, вынесу приговор. Штарк снова задребезжал смехом. Он сел рядом на камень, хлопнул меня рукой по колену.
– Знаете, Аргус, – сказал он. – Я так устал за часы общения с вами, что рад и браслетам. Все же конец. Почему вы меня не взяли сразу? Желали играть?
– Хотел видеть. Насмотрелся на двести лет вперед. Видел полукиборга, а это дано немногим. Видел человека, сгубившего гения.
– Аргус, моя просьба – ссылка на одинокую планету.
“На мертвую, мертвую”, – заговорили Голоса.
– А вы забыли про свои восемьдесят с хвостиком процентов воды? – спросил я его.
– Ну, с ней-то я разделаюсь.
– А тогда на ледяную планету, – сказал я. – В снега Арктаса.
Тут в пещеру ворвался Ники – загремел, залязгал, заморгал прожектором.
Пещера осветилась вся. Я даже вздрогнул – так хорошо было здесь. Я глядел будто из центра кристалла с тысячью граней: стены искрились, всюду – гипсовая паутина. На полу – цветы: розы и прочее. Подземный сад: белая трава и в ней еще цветы, еще звезды.
Я встал, чтобы удобнее было смотреть.
Я не жалел, что была погоня.
Я пил глазами красоту подземелья, подмечая все новые ее детали. А они менялись при каждом движении прожектора (кто видел многоножку в покое?).
– Не правда ли, здесь, под землей, чудесно? – говорил мне Штарк. – Одиночество здесь полное. А звуковые феномены? О, я могу многое рассказать вам о подземельях. Я вырос в них, копил силы, вынашивая главную мысль. Идите, идите ко мне, Аргус. Вы ведь не сможете быть прежним, с тоски умрете, я вам верно говорю. Давайте, операция – и мы киборги, мы вместе. Всегда, тысячи лет. Жалко Люцифер? Найдем иное место. Давай врубим имена в историю. Кстати, о колонистах. Вы отнимете меня у них. Не боитесь? Я ведь им так много дал.
…Нас встречали колонисты и Тим с барбосами.
Я вел Штарка. Коридор таял в голубом свете. В нем – люди. Я шел, и лицо мое было – камень? Я так его и ощущал – камень.
Колонисты (сильно сдавшие, постаревшие этой ночью) встретили нас набором подбородков и пронзительных взглядов. И молчанием – ни слова Штарку!
На запястье его правой руки было изящной работы кольцо.
Оно отгородило Штарка, сделало его слабым и презираемым. Никто его не боялся, никто не испытывал к нему благодарности.
Вот оно, наказание!
– Ведут, – сказал кто-то. – А, Шарги…
– Достукался, – отозвался Прохазка. И все!
Мне стало противно их равнодушие.
– Дорогу, дорогу, – говорил я. Времени было в обрез: нужно забрать костюм – уникальная штука. Нужно взять робота-хирурга. Отличная вещь! А еще я видел: “Персей” ходил вокруг планеты и ждал нас.
Я оставил Штарка в комнате с Тимофеем и собаками и ушел в рубку. Я связался с коммодором, увидел на экране его озабоченное лицо. Мы договорились об охране регалий Аргуса.
И с удовольствием я сказал себе, что сегодня, вечером, я избавлюсь от Штарка.
Я приказал закрыть шахты, прекратить работы и приготовить роботов к долгому хранению. Приказал колонистам готовиться к отъезду.
Они приходили ко мне. Пришел Мелоун. Он соглашался и на проживание в болотах. Говорил, что желает искупить вину – ведь это он привез Белый Дым. Уверял, что выловит их, подманивая собой.
Я отказал, а на болота с дымами послал роботов. Приказ: испарить их к чертям собачьим!
Приходила великолепная четверка – не оставил.
Не осталась Мод Гленн.
Остался врач – около своих орх, токсинов и слизней.
Оставил я и любителя механики – это был застарелый холостяк и никому не нужный брюзга.
Починенный “Алешка” сделал несколько рейсов к нашему дому и к старт-площадке. Сначала он перевез собак и Тима, затем роботов, затем Штарка, багаж и колонистов.
Эти ощущали себя побежденными. Угрюмые и хмурые, они сидели на вещах на краю старт-площадки и ждали ракетную шлюпку. Я же следил за ее траекторией.
Я видел – коммодор в парадной форме.
Я видел – два его космонавта вооружены. Они станут охраной Красного Ящика, и коммодор надолго теряет власть над ними. Таков Закон.
Я видел – те члены команды “Персея”, что дежурили в звездолете, а не лежали в сне долгого анабиоза, взволнованно ждали.
Ждали Красный Ящик, ждали колонистов, ленивых и робких. Беспокойство вновь одолевало меня. Я не спал неделю, одежда много раз промокала и высыхала на мне. Но я не ощущал слабости.
Я топтался на площадке, сжигаемый нетерпением. И еще был Аргусом – при моем приближении колонисты отворачивались.
И Тим отворачивался. Но я видел его насквозь. Он ждал, когда я стану прежним. Тогда он возьмет свое.
Он станет заботиться, нянчиться, покровительствовать мне.
Так и будет… Милый Тим, я соскучился и по твоей воркотне, и по твоему упрямству.
…Колонисты?.. Повесили носы?..
“Слушайте, – внушал я. – Вы сытые и нежные, ленивые и жадные. Поднимите головы! (Подняли.) Держитесь! Примите наказание, долгое как жизнь с достоинством”.
…Штарк? Этот был желт (разлилась желчь) и презрителен.
Он все доставал и жевал свои шарики. Вот его мысль: “Твое время и сила кончаются”. Пусть кончаются, многое кончается. И с удовольствием я думал, что пора риска для Тима и его собак тоже кончается – я забрал всех роботов-исследователей. Их множество – от больших (для сбора образцов) до крохотных соглядатаев. Одни могли сидеть на деревьях, другие парить в воздухе и прослеживать жизнь любого зверя. Хорошие штуки! Ими Штарк исследовал планету (затем вынес ей приговор).
Я подмигнул Штарку.
– Вы думаете, – сказал я, – о побеге?
– Представьте себе, так. Но это же младенчество. Знаете, Аргус, я задумался не только о побеге, я думаю о себе. Раньше времени не хватало, а вот тут… Что я такое? Какова моя ценность? Понимаете, я не старый, всего семьдесят. А что сделано? Заметьте, безделья я не выношу, работаю как черт. Нет, тысяча чертей! Десять тысяч! Итак, семьдесят лет составляет шестьсот тысяч часов. Чем я их заполнял? Аргус, я расточитель. Двести тысяч часов я проспал, двести тысяч ушло на так называемую жизнь, на выполнение различных обязанностей. На образование, например. Еще сто тысяч я бросил на выполнение обязанностей гражданина Вселенной. Не ухмыляйтесь, это серьезно. До пятидесяти лет я был неумолимо серьезен.
Из оставшихся ста тысяч часов шестьдесят тысяч истратил на перемещения с места на место и лишь сорок тысяч на работу. А вы помешали мне.
Понимаете? Даже планету не переделал.
А сейчас поговорим о вас, мой бледнолицый красавец.
Не думайте, что победа ваша полная. Я дал хороший пинок этой планете, и она завертелась иначе. Поймите это. О, я бы и с вами справился, если бы не ваш проклятый темп.
И вдруг он посмотрел на меня с простым и наивным любопытством. Даже глаза вытаращил. Будто мы вот только что встретились, а Штарк узнал, что я Аргус. Его глаза обежали мое вооружение, но отчего-то снизу: пистолет, жилет, шлем.
Штарк оживился, разглядывая мою технику.
– А вы хорошо знакомы со всеми вашими игрушками? Шлем, жилет, пистолет? – спрашивал он.
– Немного.
– Шлем… Тут вы все знаете. Жилет? Здесь мое знание ограничено, но его цена раз в десять выше цены всего моего оборудования. Цените его. Пистолетик? Его цена – второй мой поселок. Сумасшедшие траты! Закон и Космосе – доро-о-гое удовольствие.
