355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Альберт Брахфогель » Рыцарь Леопольд фон Ведель » Текст книги (страница 7)
Рыцарь Леопольд фон Ведель
  • Текст добавлен: 28 сентября 2016, 22:25

Текст книги "Рыцарь Леопольд фон Ведель"


Автор книги: Альберт Брахфогель



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)

Изгнанные монахи в Штеттине снова обратились к «всемогущей» госпоже Борк и подали ей жалобу Гилария. В ней Иоанна фон Ведель называлась язычницей, богохульницей и убийцей беззащитных подданных. С радостью принялась Маргарита за дело, и на тайной аудиенции передала жалобу самому герцогу. Барним был ужасно рассержен тем, что Иоанна не обратила внимания на его позволение, и яростно воскликнул, что повелительница Кремцова скоро почувствует его отеческую руку. Он призвал канцлера и строго объяснил ему все. Герцог Барним требовал, чтобы Иоанна судилась перед особенным судом, составленным из высшего духовенства страны. Кроме того, он приказал арестовать ее и пытками заставить сознаться в дурных поступках. Это известие возбудило при дворе и в городе огромный интерес. Прежние дурные речи о вдове были ничто перед ужасом этих обвинений. К сожалению, Эйкштедт не мог ничего сделать против ярости герцога и подлости Маргариты. Он действительно созвал духовенство страны и послал приказ об аресте вдовы Веделя. Это приказание пришлось исполнять ее брату, капитану Иоганну, старшему чиновнику герцога в Штатгарте. Естественно, Эйкштедт тайно известил обо всем Иоанну и капитана.

Известие об этом тяжком обвинении пришло в Кремцов во время допроса колбетцких монахов. Меж тем, пастор Матфей уже отправил донесение обо всем к высшему духовенству. Это письмо отличалось особенным лютеранским усердием и заключало в себе протест против герцогского позволения. Вот суждение об этом позволении: «Оно уничтожено и мы смотрели на него, как на попытку ввести в Померании снова папство. Это позволение колбетцкие монахи достали ложью через обер-гофмейстершу Борк у всемилостивейшего герцога. Маргарита за это получила от монахов драгоценный золотой подарок. Все преступления и дознания монахов помещены в протокол, который вскоре представит вам в Штеттин герцогский капитан Иоганн фон Борк против монахов, схваченных в Колбетце».

Эта справедливая жалоба, полная дерзости, свойственной протестантам, попала прежде всего к канцлеру фон Эйкштедту и возбудила в нем дьявольскую радость. Теперь он мог приняться за обер-гофмейстершу.

Он тотчас же сообщил свои намерения Иоганну фон Борку и приказал ему как можно скорее прислать в Штеттин протокол Допроса пленных и свидетелей. Приказание герцога относительно ареста вдовы Веделя было уже исполнено ее братом. Дело приняло вид смертельной битвы между двумя противниками, и, глядя на ведение его Эйкштедтом, нельзя было сомневаться в успешном исходе для Иоанны.

Канцлер, очевидно, сошел с прямого и законного пути, когда стал действовать против герцога Барнима. Он теперь мстил за позор, нанесенный Маргаритой и ее дочерью Сидонией ему и дочери Анне. Так как все дело клонилось к низложению обер-гофмейстерши, то он сразу решил поразить ее тем же оружием. Как только весь город узнал подробно о деле, старый герцог очутился в пикантном положении в своей стране. Маргарита считала совершенно невозможным, чтобы это дело вышло когда-нибудь на свет Божий.

Между тем Эйкштедт препроводил к самому герцогу протест, писанный к церковному собранию, признания монахов и другие важные бумаги, полученные из Кремцова. Дело приняло такой оборот, что его никак нельзя было притормозить. Потом канцлер передал протест и другие бумаги племянникам и наследникам Барнима, принцам Иоганну Фридриху и Эрнсту Людвигу. Весь двор включился в борьбу!

К сожалению, все окружение герцога уже давно делилось на две партии. Меньшая из них была могущественна и тайно ненавидима. Она состояла из самого властелина, обер-гофмейстерши фон Борк, Сидонии, их близкого окружения и тех высших чиновников, которые считали необходимым повиноваться, пока живет еще их старый господин. К ним невольно принадлежал канцлер. Другая партия состояла из остальной части двора и самой супруги Барнима, несчастной герцогини Фредерики, долго и беззащитно терпевшей от влияния Маргариты и от отношения к ней своего супруга. Племянники герцога, наследные принцы Иоганн Фридрих и Эрнст Людвиг со своими молодыми супругами примкнули к ней, оба принца были совершеннолетние и имели право на наследство, но только на отцовскую часть – Верхнюю Померанию. Но так как они должны были получить владения от Барнима, а старик был еще совершенно здоров, то принцы послушно и терпеливо ожидали, когда ему заблагорассудится умереть. Это обстоятельство, да к тому же еще влияние обер-гофмейстерши, огорчало принцев, они готовы были воспользоваться всяким случаем, чтобы поскорее прийти к цели.

Этот случай им предоставил Эйкштедт, и они с радостью ухватились за него. С бумагами и протестом в руке принцы явились к старой герцогине, угрожая Барниму. Старик сильно перепугался и, не будь он в зависимости от Маргариты Борк, он еще мог бы легко поправить свои дела. Теперь же Барним упорствовал, не считая Маргариту способной продать себя для папских целей, и в тоже время сознавая, что часть позора падет и на его седую голову. Он утверждал, что монахи солгали относительно подарка, и если они не докажут этого – Маргарита не будет удалена от двора! Барним приказал вести процесс против вдовы Веделя, но уже признал за ней право изгнания монахов. Однако это тяжелое обвинение и все оскорбления Иоанны фон Ведель после были предъявлены обер-гофмейстерше и самому герцогскому дому! Его упрямство ускорило катастрофу. За восемь дней до начала суда явился в Штеттин Иоганн фон Борк с пленными монахами и свидетелями. Передавая протокол герцогу, капитан объявил, что он скорее откажется от должности, чем арестует свою сестру.

Дело оборачивалось дурной стороной.

Принцы со своими советниками, хорошо изучившие кремцовский протокол, открыто объявили Барниму, что он может утратить свое влияние, если дело не выиграет на суде. Показания самих монахов доказывали нечестность Маргариты, а свидетели подтверждали злоупотребления монахов. Недоставало только одного – corpus delicti – самого подарка, полученного обер-гофмейстершей. Коварная Маргарита находилась в крайне тяжелом положении, она должна была пустить вход все свое красноречие и очарование, чтобы выйти сухой из воды. Через своих союзников она узнала, что с ней ничего не случится, если не найдут самого подарка, тогда она передала эту драгоценность Сидонии, а последняя запрятала ее так хорошо в замке, что никто не мог ее разыскать. Маргарита нарочно передала вещь своей дочери, для того чтобы тесно связать интересы Сидонии со своими.

Нравственными качествами обер-гофмейстерша, конечно, не блистала, но она, как любая мать, гордилась красотой дочери и другими ее достоинствами. Матери очень не нравилось, что она родила самого злого противника для себя. Но, в свою очередь, Сидония была настолько испорчена и бесчувственна, что смотрела на свою мать как на средство для достижения собственных целей. Когда она увидела, что дурным поступком может заявить о себе, она немедленно же предала мать. Сидония была хорошо знакома с придворными делами, и хотя герцогиня и принцы смотрели на нее с пренебрежением, но она льстивой преданностью добилась-таки своего. Ее презирали, но терпели!

За два дня до суда Сидония передала подарок супруге принца Иоганна Фридриха и обманула Магдалину, уверив ее, что мать ее заставила спрятать эту вещь.

– Я не могла – сказала Сидония, – более скрывать такой лжи, меня мучила совесть, и я решилась вымолить верностью прощение за то, что сделалась соучастницей в преступном деле, которое, кроме того, касается религии.

Она закончила эту хитрую шутку со слезами и бросилась на колени перед принцессой. Таким образом, фрейлина Барнима приобрела защиту в лице принцев и их жен. Принцы ничего лучшего и не желали. Партия враждебная обер-гофмейстерше, поспешно собралась у герцогини для обсуждения. Показания Сидонии против матери были занесены в протокол.

С драгоценностью в руках старая герцогиня и ее племянники выпросили тайную аудиенцию у Барнима, и здесь был положен скорый конец этому позорному делу. Старый герцог остолбенел от ужаса, увидав золото и услышав показания Сидонии. Принцы уличили его в несправедливости и предложили ему на выбор два решения: одно – обер-гофмейстершу государственным приказом заключить на всю жизнь в монастырь и через пять лет передать им в управление всю Померанию, за что уважение к нему и справедливость будут восстановлены перед подданными, а другое – предоставить суду разобрать перед всем светом это дело, где золото послужит доказательством обвинения, а Сидония должна будет показывать против своей матери!

С тяжелым сердцем герцог решился лучше потерять управление и возлюбленную, чем быть опозоренным на всю жизнь. Был призван Эйкштедт, он составил формальное отречение герцога от правления и таким образом наконец кончилась долгая вражда между правителями. В тот же день Маргарита Борк под конвоем была отправлена в Маринский монастырь, убежище протестантских благородных дам. При этом настоятельнице было отдано строгое приказание, чтобы Маргарита никогда более не переступила через порог монастыря. Блестящая жизнь Маргариты была окончена, а вместе с ней и интрига. Тотчас же известили капитана Борка об участи его супруги и о невиновности его сестры Иоанны. Монахи же без всякого суда были выгнаны за границу, в Ольденбург, откуда они отправились в Нидерланды.

Когда суд собрался, Эйкштедт объявил ему, что преступления монахов были доказаны. Они злоупотребляли добротой и терпением герцога и милосердием своей патронши. Поэтому Барним, во избежание дальнейшего скандала, навсегда выгнал их и поручил собранию укрепить протестантскую веру в Колбетце. Если господа теологи и были лишены удовольствия судить монахов, зато они получили власть для введения протестантского вероисповедания в Померании. Они взялись за дело вполне основательно. В Колбетц были назначены, к вдове Веделя, три строгих проповедника, которые, по приказанию собрания, заколотили золотую женщину крепкими решетками, так что никто не мог видеть этого долгого искушения колбетцких жителей.

Позорное дело кончилось. Оба монаха, давшие показания, сложили орденскую одежду и поклялись никого не обращать в католичество. Им было позволено возвратиться к вдове Веделя, которая хотела о них заботиться.

К величайшему тайному удовольствию старого Барнима Сидония была сделана первой почетной дамой супруги Иоганна Фридриха. Подобный поступок коварной девушки стал причиной ее дальнейших преступлений и ускорил ее ужасный конец.

Капитан фон Борк, навсегда простившись с Маргаритой в 1555 году, составил завещание, где он после такого позора отказывался от Сидонии как незаконнорожденной. После измены дочери Маргарита была удалена от придворного блеска в уединенный благочестивый монастырь, ее сильному желанию жить в роскоши был положен конец. За это всю ненависть она обратила на дитя своего позора, отняла у него всякую надежду на богатое наследство, которое она оставила по завещанию сыну Георгу. Это завещание из монастыря послала она капитану, своему супругу, и в глубоком раскаянии просила у него прощения. Самым нежным и покорным образом просила она мужа выхлопотать ей свободу, чтобы она могла спокойно пожить с ним и своим сыном.

Эти завещания родителей оставили Сидонию совершенно бедной, она потеряла самостоятельное положение в жизни и окончательно была лишена благосклонности двора и правителей.

Между тем ярость седого герцога обрушилась на невинных: Эйкштедт с сыновьями были уволены с герцогской службы. Канцлер уже давно хотел оставить службу, но его еще удержало колбетцкое дело. Теперь же герцог был зол на него и лишил места вместо благодарности за его искусное ведение дела. Это обстоятельство очень огорчило детей Эйкштедта, и вследствие этих неприятностей Анна принуждена была думать еще с большим отвращением о Леопольде.

Наш герой также был огорчен всем этим, ибо видел, что его мать чувствовала на себе следы коварства обер-гофмейстерши. Герцог так далеко зашел в обвинениях вдовы Веделя, что должен был дать ей публичное удовлетворение. Но этого не было, в Штеттине все подобные дела скоро оканчивались, и никому не разрешалось о них судачить. Но Иоанна не обратила на это никакого внимания, ей было очень грустно видеть позор Эйкштедта, потерпевшего за ее дело. Присутствие Леопольда не могло изменить этого дела, могло даже ухудшить.

Несмотря на сильную любовь к матери, Леопольд вовсе не хотел возвратиться в Кремцов. Одной из причин его нежелания был старший брат Буссо. Из различных писем матери, пастора и Юмница Леопольд знал, как отвратительно поступила Сидония со своей матерью и что Буссо все-таки продолжает любить эту проклятую девку. Леопольду казалось, что когда он будет в Кремцове, то ему не удастся избежать неприятных разговоров с Буссо о его слепой любви, а с канцлером – о его несчастьи. Многое невысказанным оставалось между матерью и Буссо, а с приездом Леопольда это привело бы к неприятностям. Кроме того, наш герой страстно желал увидеть свет и его чудеса. Ему не хотелось возвращаться к прежним ссорам, бесцельным желаниям и пустой надежде. Но ему теперь казалось, что нет на свете лучше людей, чем его мать.

Был полдень, когда граф с юношей въезжали в Эльстерские ворота Виттенберга. Мансфельд уже вперед отправил своего конюшего предупредить о приезде своих друзей. Графом овладели неприятные чувства, когда он снова увидел это старое и мрачное здание, где он часто сиживал с Лютером, его женой Катериной, Лукой Кранахом и Меланхтоном. Часто оживленно беседовали они тут о немецкой свободе совести, о выступлении немецкого народа против римского притеснения. С не меньшим уважением смотрел Леопольд и на места, где жил и учил великий реформатор, рассеявший мрак католичества. Их видели сверху из окон, и когда они сошли с коней и через каменные ворота вступили в мрачные со сводами сени, к ним вышел господин в темном бархатном плаще с воротником из куницы. Белая голова его торжественно покоилась на воротнике, а цепь на его груди, черные чулки и бархатные башмаки указывали на то, что он занимает важное положение в магистрате известного университетского города.

– Да благословит вас Бог, господин граф! – воскликнул встретивший, протягивая графу руку. – Я желал бы, чтобы ваши известия были радостны в этом счастливом месте. Мы получили от вас очень мало хороших известий, а здесь также мало хорошего. Господин Ланге уезжает в Нидерланды. Вчера прибыл из Вены императорский посол, и никто не знает его полномочий.

– Наверное, в них нет ничего хорошего, господин Коппе. Может быть, император думает, как бы посеять раздор среди нас, протестантов!

Они поднимались наверх, и советник обратился к графу, указывая на Леопольда:

– А этот молодец тоже с нами?

– Я думаю. Этот юноша – фон Ведель, мой паж. Он был со мною при всех дворах и видел все наши дела, на него можно положиться. Леопольд, это господин бургомистр Леонард Коппе из Торгау, друг Лютера, разрушивший францисканский монастырь. Он был первый боец и освободитель госпожи Катерины, супруги Лютера и десяти других монахинь из тяжелой неволи.

Леопольд поклонился и последовал за ними. Они вошли в довольно высокую комнату, с двумя глубокими окнами. Потолок комнаты составляли резные балки. Деревянные стены были покрыты серой краской с разбросанными пестрыми цветками. В некоторых местах стены были украшены черными арабесками. Это была комната покойного Лютера, свидетельница духовной работы великого человека. При входе перед конторкой часто сиживал Лютер со своей супругой.

Мансфельд воспользовался случаем и шепнул Леопольду, где он находится, и указал на окно, где на месте Лютера сидел человек, в котором Ведель узнал Ланге, друга Оранского и Меланхтона. Кроме упомянутых, были еще доктор Вольфганг Калига, доктор Давид Китреус, священник замка доктор Мантель, два виттенбергских советника и господин фон Коттериц, торгауский дворянин. Когда графу представили всех господ и произнесли имя последнего, он отскочил назад.

– Фон Коттериц? – воскликнул он. – Неужели вам еще неизвестно, что он выстрелом в спину убил курфюрста Морица при Зиферсгаузене? Какое дело подобный человек может иметь здесь?!

– Дело, – отвечал спокойно, с холодной улыбкой, Коттериц, – которое Мориц опозорил двойной изменой, дело свободной веры!

– Гораздо лучше, если бы господин Мориц жил вместо вас. Это был единственный князь, который нам мог помочь в теперешнее трудное время!

– В этом доме не должно быть споров, – прервал их Коппе. – Если мы даже принадлежим к разным евангелическим обществам и исповедуем различные учения, то у нас все-таки один общий враг – римская тирания. С милостивого дозволения курфюрста мы собрались в Виттенберге для примирения и единства, если наше дело удастся, то будет созван общий протестантский собор для полного установления братства. Вы, граф, много потрудились для этого дела, и я не могу подумать, чтобы вы рассорились с человеком, который хотя и поступил преступно, но это было вызвано жестокой казнью отца и гибелью всего семейства.

– Хорошо, пусть совесть каждого отвечает за его поступки. Я приветствую вас так же, как и остальных, господин Коттериц. – Мансфельд молча наклонил голову и протянул руку Ланге. – Мы с вами не виделись с самой свадьбы Оранского.

– И я боюсь, что мы видимся в последний раз. Я теперь очень нужен в Нидерландах. Это, кажется, наш певец Леопольд фон Ведель? Здравствуйте, молодой господин. Я и теперь с удовольствием вспоминаю ваши прекрасные слова: «Оранский зовет! Мое сердце рвется к нему! Оно навсегда должно принадлежать ему!».

Бог знает, что будет, граф, но я, во всяком случае, хочу помочь принцу восстановить свободу в моем несчастном отечестве или пасть от ярости Филиппа Испанского.

Он смущенно пожал руку Мансфельда, кивнул головой Леопольду и указал ему на место около себя. Остальные господа все уселись вокруг дубового стола. С участием рассматривал юноша последних мужей из той фаланги, которую собрал около себя Лютер своим словом о свободном вероисповедании. Несмотря на все неудачи при княжеских дворах, Леопольд с жаром, свойственным его возрасту, верил, что бескорыстию этих великих мужей удастся сделать то, чему постоянно мешали равнодушие и политическое тщеславие.

– Позвольте мне, господа, сказать слово, – начал Леонард Коппе, вынимая из складок своего сюртука старинную Библию. – Я начну первый, потому что я более всех вас знал покойного доктора Лютера, его дух и поступки всегда были известны мне.

– Вы справедливы, – согласился граф.

– Но я хочу первый согласиться на все, что поведет к спасительному единству.

– Всякое спорное учение должно быть оставлено, теперь мы идем все к одной цели. Не здесь решать, кто справедлив: лютеране, филипписты или кальвинисты, мы все протестанты против римского насилия и папских притеснений! Поэтому я раскрываю Библию Лютера на первой главе Иоанна: «В начале было Слово!». На эту Библию, носящую собственноручные пометки нашего покойного друга, Мартина, Библию, бывшую первым немецким изданием Божеского Слова, на нее возложим мы руки, как братья, и поклянемся оставить всякое различие и все споры до того времени, когда будет побежден общий итальянский враг. Тогда будет время решать, что лучше удержать и что лучше отбросить в католицизме.

Все встали. Все положили руку на писание. «Да будет так!» – единодушно прозвучали их голоса.

– Хорошо, друзья! – воскликнул Мансфельд. – Мы покажем, что если князья были ленивы и равнодушны к Божеским делам, то народ восстанет за истину!

– Мы теперь должны разобраться, – продолжал Коппе, – какие нам остались пути для осуществления единства, завещанного нам Лютером. Нам нужно выбрать также средство для ниспровержения папского могущества!

– Этого мы никогда не выполним, если будем надеяться на чужую помощь. Мы должны рассчитывать только на свои собственные головы и собственные кулаки! – пламенно воскликнул Ланге. – Нам много неутешительного писал граф Мансфельд о том, что творится при немецких дворах. Германия много выиграет для своей свободы, когда новое умение победит в Нидерландах и во Франции и Филипп Испанский получит достойную награду за свои дела. Этим странам должны вы подать руку помощи! Уже развевается красный лев, как знамя нидерландской республики, пусть восстанет Германия и мы, в свою очередь, поспешим на помощь к вам!

– Впрочем, есть еще другой, более короткий путь, – прервал его Коттериц, – кроме того, он менее насильственный. Кто теперь захочет возобновить ужасные дни Томаса Мюнстера и Карлитанда, кто возьмет ответственность за все на свою совесть? Я и друг мой Вольфганг сообщим вам новость, в высшей степени удивительную, но, тем не менее, вполне верную. Небо рассудило послать помощь совершенно с другой стороны, откуда мы и не могли ждать, от императора!

– От императора?! От молодого Максимиллиана?! Из Гофбурга?! – воскликнуло все удивленное собрание.

– Выслушайте сами. Молодой император по своей воле прислал вчера сюда одного из своих доверенных советников, пригласил меня и господина Вольфганга, своих старых учителей в Вену. Он уже дозволил в Австрии свободное религиозное исповедание, издал эдикт, изгоняющий иезуитов из империи и нас приглашает для распространения протестантства в Австрии. Если глава Германии добровольно делает это, то неужели весь народ не примет с восторгом эти постановления? Неужели, наконец, князья не последуют его примеру? Иначе они потеряют все свое могущество и всякое уважение!

Ланге покачал головой и засмеялся.

– Я что-то сомневаюсь, чтобы воля императора Максимиллиана была постоянна и верна. Новые любят быть кроткими и послушными, а позже они опять одумываются!

– Я же вовсе не спрашиваю, – воскликнул Коттериц, вскакивая с места, – постоянна ли воля Максимиллиана, а спрашиваю вас, хорошо ли вы обдумали это дело? Неужели вы не знаете, что происходит в Венгрии?! Неужели вам не известно, что полумесяц все более и более занимает владения империи и император без государства ничего не может сделать с ним? Германия неохотно раскрывает свои кошельки, а князья вовсе не имеют желания идти на помощь императору. Тут скрывается очень тонкая хитрость, монарх не надолго поможет делу Лютера в Германии, и таким образом нас затащит к себе в войско!

– Если же император серьезно обдумал начатое дело, о котором вы сейчас сообщили, господин Китреус, – сказал Ланге уже гораздо более спокойнее, – пусть он сначала прекратит злодеяния Филиппа Испанского в Нидерландах, и тогда мы совершенно поверим ему!

– Ланге, – начал доктор Вольфганг Калига, – я слишком уже стар, чтобы дожить до такого отдаленного спасения Германии Нидерландами, – но мои года еще позволят мне увидеть восстановление Евангелия в Австрии. Если император выступит против дона Филиппа, мусульмане успеют занять Богемию! С такими политиками, как вы, ничего не поделаешь. Как старый воспитатель его императорского величества, я объявляю, что дело, задуманное Максимиллианом, непременно будет исполнено. Вы говорите, что он нуждается в помощи государства в борьбе с турками, но мне кажется, что в Германии еще много христиан, многие князья и народы охотно встанут под имперское знамя, и для этого глава Германии вовсе не должен становиться лицемером и обманщиком своих католических и протестантских подданных! Помощь требуется, но от всех, кто верит в Христа, Бога. Дать свободу учению Лютера в Австрии, – это еще далеко не значит победить. Вот императорские пригласительные письма мне и Китреусу, завтра мы едем! Вскоре вы услышите, что, несмотря на известные препятствия, наше дело удается: император без помощи государства распространит свободное слово. С краской на лице вы тогда сознаетесь, что в то время, когда немецкие князья были глухи и слепы, Максимиллиан II распространял мысль Лютера среди нас. Вы увидите, что человек, без которого Писсауский договор был невозможен, сделавшись императором, зажег по всей Германии свет новых, свободных идей, в то время, как старые идеи снова начали овладевать нашими сердцами!!!

Быстро и восторженно сказал это Вольфганг Калига. Остальные молча просматривали письма императора.

– Эти письма, господин Вольфганг, говорят сами за себя, – начал Ланге. – Было бы несправедливо сомневаться в них, мы совершили бы преступление, если бы отвергли добро, исходящее из могущественных рук, хотя в помощи их мы и не убеждены вполне! – Знаете ли вы, кого мы теперь представляем? Мы, подобно двенадцати апостолам, должны отвергнуть Иуду и обращать всех язычников на путь истины. Пусть всякий из нас помнит это и поступает сообразно своему предназначению. Мы обещали друг другу согласие, теперь же каждый может действовать по своей воле и делать добро по своим силам!

– Я думаю так же, – сказал Мансфельд.

– Это – самое верное, сбить общего врага на всех пунктах! Вас, Губерт, зовет Оранский. Идите и принесите ему новое известие. Вы оба, Вольфганг и Давид, идите в Австрию и проложите там широкий путь к свободе. Но не забудьте сказать императору, что если под его пурпуром действительно скрывается свободное слово, то это слово не должно залиться кровью его единоверцев в Нидерландах и во Франции. Я останусь в Германии, буду повсюду разглашать об императорском посольстве и примером Максимиллиана пристыжу шмакальденских господ! Воистину, им лучше было бы всем лечь в Лохайской долине, чем сидеть спокойно теперь, когда даже Максимиллиан гораздо великодушнее их!

– Да будет так! Да здравствует император! Да здравствует навсегда Оранский! Лютер и Кальвин, Цвинглий и Меланхтон! Единство и свет! Свобода и мир!

Все бросились друг другу в объятия.

Они разделились на несколько групп и оживленно толковали еще о многом.

Леопольд сбежал вниз, несколько минут он хотел побыть один, чтобы привести в порядок свои мысли и чувства. Внизу в сенях стояли слуги графа и разговаривали. Боковая дверь, которую он не заметил при входе, была отворена и вела в сад, великолепно освещенный вечерней зарей.

– У вас с собой моя лютня, любезный Маркварт?

– Конечно, господин. Я взял ее, когда мы вошли сюда. – Графский слуга подал инструмент Леопольду. Он вынул лютню из чехла и поспешил в сад.

Сад был весь залит светом! Красным отливом заходящих лучей были окрашены зеленые листья. Жаворонки весело распевали. Еще при входе Ведель заметил группу высоких деревьев с тонкими и острыми листьями, как иголки. Таких деревьев он еще не видел. Эти деревья образовали круглую площадку, на ней были наложены камни, а на них находились высокий стул, кафедра и скамейки. Это был храм под открытым небом! Яркие лучи едва проникали в темную чащу листьев, а вечерний ветер тихо колебал верхушки этих исполинов, как будто вся природа шептала благодарственную молитву. Леопольд воодушевился и сел на стул. Снова явилась у него в воображении колбетцкая солнечная женщина и он вспомнил, что он Ведель! Он запел.

Господа простились в комнате Лютера и разошлись в разные стороны. Граф Мансфельд сошел вниз, чтобы позвать Леопольда и сесть на лошадей. Слуги указали на сад, где раздавалось пение Леопольда. Они оба поспешно вошли туда и остановились.

– Это мой юноша, – прошептал Мансфельд.

– Он сидит на стуле Меланхтона под ольхами! – смущенно ответил ему Ланге. Леопольд воодушевился еще больше и запел снова.

– Бог и верность! – сказал Мансфельд.

Песня закончилось. Ведель смотрел прямо на отдаленные леса. Облака на горизонте собирались в серые эскадроны с развевающимися знаменами. Там раздавались раскаты грома, как отдаленная стрельба.

– Император идет во главе Германии против мрака! Новые дни настанут на земле! – воскликнул воодушевленный Леопольд, поднимая кулак. В это время на его голову и плечо положили руки. Он испугался и вздрогнул. Рядом с ним стоял Ланге, а перед ним Мансфельд.

– Ты сидел на стуле Меланхтона! Его неукротимый дух перешел на тебя, будь языком Божьим, мальчик! Будь твоя песня всегда в жизни там, где человечество среди мучений сражается за свет, и служи примером нашей борющейся молодежи!

Леопольд с нидерландским философом сошел с платформы и пошел за господами. Они сели на лошадей.

– Присылайте в мое поместье Мансфельд вести о себе и принце, – сказал граф, пожимая руку Ланге. – Я вам буду также сообщать обо всем, что здесь случится. Пример императора даст большой толчок нашему делу.

– Я так же думаю. Но смотрите хорошенько, чтобы это вскоре не рушилось. Во всяком случае, верно, что турки очень беспокоят Венгрию. Теперь много протестантов соберется на помощь Максимиллиану, тогда можно не только требовать, но даже доказать императору как политику, насколько остры лютеранские мечи. Прощай и ты, молодой друг! Скажу принцу Оранскому, что ты остался таким же искренним юношей, каким был в Лейпциге. Если ты когда-нибудь будешь в Нидерландах, то доставь удовольствие старому Губерту посмотреть в твое открытое лицо.

– Непременно!

Они еще раз дружески раскланялись. Ланге поехал направо, по средней улице к церкви, а граф отправился налево к гостинице. Перед ней стояла толпа людей, среди них хозяин в переднике и белых рукавах ожидал своих гостей. Леопольд взглянул на толпу и вдруг вздрогнул: перед ним стоял старый фогт Юмниц.

– Юмниц! Вы здесь? – воскликнул он. – Разве там случилось несчастье?

– Благодаря Богу, нет! Но предстоит что-то важное, я вас должен привести домой!

– Забрав его со службы, господин? – спросил граф, слезая с лошади. – Срок Леопольда еще не кончился. Вас послала его мать?

– Да, милостивая госпожа и господин Буссо, его старший брат. В стране сильное волнение, какого никогда не бывало!

С этими словами Юмниц подал письмо, которое Леопольд стал читать.

Граф поспешно обернулся.

– Ну что, ты должен ехать, мой юноша?

– Да, я боюсь, что должен. Будьте так милостивы, прочитайте письмо и не сердитесь, что я расстаюсь с вами.

– Нет, этого не будет, Леопольд. Расставаться и снова встречаться – участь человечества. Со мной рассталось так много хороших людей, что я привык уже к этому.

Он прочитал письмо и медленно сложил его.

– Ты должен ехать, как это ни неприятно мне! Когда ты выедешь?

– На заре!

– Хорошо! Рано на заре, это – главное! Что за человек – твой седобородый?

– Лоренц Юмниц, старый фогт. Он отлично управлял имением моего отца.

– Значит, ты очень нужен матери, если она решила послать за тобой такого человека! Следует принять его с честью. Всегда, Леопольд, поступай по правилу: не приближай к себе того, кому ты не можешь довериться, но всегда почитай его, как единоверца, хотя бы он был беднее Иова. – Граф ударил в ладоши и приказал вошедшему слуге подавать кушанья и пригласил к столу его конюшего и фогта Юмница.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю