355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Альберт Брахфогель » Рыцарь Леопольд фон Ведель » Текст книги (страница 15)
Рыцарь Леопольд фон Ведель
  • Текст добавлен: 28 сентября 2016, 22:25

Текст книги "Рыцарь Леопольд фон Ведель"


Автор книги: Альберт Брахфогель



сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)

– Нет, Ведель! Я этого не требую. Ей уже довольно досталось от вас. Какой вы, право, странный человек!

Они сделали еще один тур, после чего Леопольд поцеловал руку герцогине и был милостиво отпущен. Светлейшая же имела свои идеи касательно Сидонии.

Бал кончился. На нем дворяне, по примеру Леопольда, исключая их собственных родственниц и придворных дам, оказали наибольшую честь дамам Эйкштедт и сестрам рыцаря. Исчезнувшая Сидония была, бесспорно, красивее, выше ростом и роскошнее в своих формах, что и старалась демонстрировать, насколько позволял это придворный этикет. Не один из дворян, особенно из тех, которые были еще недавно при дворе, охотно пригласил бы красивую красноволосую девушку с темными сверкающими глазами и кожею мягкой, как бархат. Но сигнал был дан: с кем рыцарь танцевать не хочет, с той никто не будет танцевать. Сидония сделалась предметом всеобщего разговора, но в выражениях не очень-то для нее лестных.

Пусть любезные читательницы сами представят себе, что должна была чувствовать Анна после своего разговора с Леопольдом. Теперь она узнала об испанке то, что было известно только рыцарю и его матери, и ясно видела, на чьей стороне была вина в их разладе. К тому же Анна заметила, что отец, мать, брат, равно как Гассо и Гертруда, смотрели теперь снисходительнее на Леопольда. К несчастью, она была связана обещанием и не могла передать им того, что узнала. Во время празднеств по случаю присяги, которые должны были продолжаться целые восемь дней, Анна, без сомнения, нашла бы случай примирить рыцаря с теми, которые находились с ним в ссоре, но Леопольд уехал из Штеттина на следующий день после присяги.

Все при дворе искренне сожалели об его отъезде, исключая Сидонию. Однако она этим не много выиграла, ибо на последующих придворных праздниках ее очень мало замечали, несмотря на очаровательные улыбки и огненные взоры.

Леопольд не менее Анны был достоин сожаления.

Не говоря уже о тяжелом ударе, уничтожившем все надежды его только что вновь пробудившегося сердца, сама жизнь его сложилась так, что принуждала его к бездействию, тогда как пылкая душа его так и рвалась исполнить какое-нибудь великое, необыкновенное дело. Клятва, данная матери, принуждала его сидеть дома как раз в самое горячее время, когда в Европе погибали среди ужасной борьбы за те святые вопросы, за которые вступиться было всегда его мечтой. В Австрии шли гонения на протестантов, в Нидерландах распоряжался Филипп II. Оранский неизвестно где скитался. Остатки Гезов спасались на кораблях и приняли название морских Гезов.

Варфоломеевская ночь и жестокие преследования гугенотов, начавшиеся после того во всех французских городах, должны были, казалось, навсегда уничтожить протестантизм во Франции. Леопольд потерял веру в прекрасное и возвышенное.

Со смертью Буссо, особенно же с тех пор, как надежда увидеть Леопольда и Анну соединенными рушилась, Иоанна с каждым днем таяла все больше и больше. Тихая, грызущая сердце печаль о судьбе обоих сыновей ускорила развитие в ней чахотки. Весной 1573 г. жизнь ее подошла к концу.

Наверху в своей комнате лежала Иоанна в постели. Она чувствовала сегодня ужасную тяжесть и утомление, причина эта ей была хорошо известна. Но она улыбалась Леопольду так радостно и счастливо. Во взоре ее была грусть и вместе с тем уверенность в грядущем блаженстве.

– Иди ко мне, Леопольд, – сказала Иоанна, – сядь на край моей постели. Теперь возьми меня к себе на руки.

Он исполнил это, и слезы выступили у него на глазах.

– Нет, нет, не плачь, – сказала она. – Я ведь рада, приближаюсь к освобождению, и ты также! – Она с улыбкой прижалась к нему, обвив его шею своей исхудалой рукой. – Ах, как сладко мне так, мое дитя! Ты, я знаю, сам уже будешь заботиться об испанке, но я хочу, чтобы ты это делал и по моей воле, это дело чести. – Она приподняла голову – лицо ее страшно побледнело. – Поцелуй меня еще раз! В тебе благословляю всех моих детей и родных! Теперь положи меня опять в постель, помолись со мной!

Тихо положил он ее на подушки и обвил ее сложенные руки своими руками.

– Отче наш, Иже еси на небеси… Да придет Царствие Твое! – Еще один болезненный и вместе радостный вздох! Для Иоанны фон Ведель настало Царствие Божие!

Леопольд вздрогнул и пристально посмотрел на нее.

– Господи, Господи! Умилосердись надо мною! Единственное сердце, которое меня любило, перестало биться! Все кончено. Молодость, надежду, любовь, прелести родины, – он поцеловал покойницу, – возьми с собой все, все! – Он, шатаясь, вышел из комнаты. – Мать умерла, – прошептал он, тупо глядя перед собой. – Мать умерла! – простонал он, войдя в зал.

Все бросились наверх и с громкими рыданиями обступили кровать дворянки. Смотрителя Леопольд удержал.

– Послушай, любезный друг мой, поручаю тебе и Николасу все хлопоты по захоронению. Вы уж позаботьтесь о том, чтобы ее похоронили достойно, как подобает для госпожи фон Ведель. Когда же Николас вернется, он уж знает, где меня найти. Я не хочу принимать никого! Предоставьте всем делать, что они хотят. Когда раздастся погребальный звон, вы увидите меня в зале у гроба моей матери – но не раньше!

Он взял свою шпагу, нахлобучил на глаза шапку и вышел из зала черным ходом, между тем как вся деревня собралась к замку, прошел мимо людских, через кухню и направился в конюшни. Тут он сам оседлал себе лошадь, потому что все люди были в комнате Иоанны, и выехал из Кремцова через реплинские ворота. Он поскакал на веттерскую высоту, поворачивая кругом свое бледное лицо, между тем как сцены прошедшего проходили перед ним как во сне.

Сидония и Буссо, семейство Эйкштедт, несчастные спекуляции, сплетни и вмешательства родных – вот что было причиной его несчастья! Он повернул лошадь и поехал на восток через безмолвный лес. Там, у веттерского дуба, Буссо отдал Сидонии свое сердце и из-за нее лишился навсегда земного счастья, тут же, в шумящем лесу, он, Леопольд, облегчил некогда криком свое, до смерти скорбящее сердце. Что же оставалось теперь в Кремцове? Бренные останки той, которая одна никогда не сомневалась в нем и в которой и он никогда не ошибся!

– Женщина, не похожая на мою мать умом и душою, никогда не будет мне по сердцу, – прошептал он…

Сказав это, он повернул на север, пустил свою лошадь в галоп и направился к одинокой деревне Десдихады. Из Кремцова раздавался похоронный звон, развевались траурные флаги, а в одиноко стоявшем деревенском доме, в комнате под чердаком, стояла вся в слезах, со скрещенными на груди руками, обесславленная испанка.

– Он к тебе идет! – С этими словами она бросилась поспешно вниз. Дверь заскрипела, Леопольд вошел, ведя под уздцы свою лошадь, которую затем пустил пастись в огород. Пока она запирала дверь, он стоял и неподвижно глядел прямо перед собой.

Тихо подошла она к нему.

– Господин, любезный мой господин, ты в горе!

– О, – вскричал он, – я горюю, как ты однажды горевала о тех, кого любила! Так смерть сближает христианина с иудеем! О, моя мать!!

Он бросился на шею Сары. Силы оставили его. Печаль одержала верх над волей!

Кончина Иоанны фон Ведель была страшным ударом для всего семейства. Гассо и Гертруду это несчастье потрясло сильнее нежели других. Госпожа Эйкштедт и а особенности Анна были безутешны. Едва только Гассо получил в ночь кончины страшное известие, как он вскочил на лошадь и помчался в Кремцов. Исключая прислугу, он застал подле покойницы лишь доктора фон Борка и единственную родную дочь Иоанны, Бенигну фон Бонин, с ее мужем. Леопольда с ними не было.

– Скажите, Бога ради, где Леопольд! – спросил Гассо смотрителя в страшном беспокойстве.

– Куда он пошел? Не знаю. Когда рыцарь, в отчаянии прибежал в зал и сообщил нам обо всем случившемся, он сказал, что теперь никого не хочет видеть, в день похорон же будет тут, а я должен заботиться о том, чтоб наша добрая барыня была похоронена сообразно с достоинством Ведельского имени.

– Так он никого из нас видеть не хочет?

– Перед погребением только, Ваша милость, но рыцарь сказал, чтоб принимали всех, кто только приедет. Он в страшном горе! Надо его оставить. Пусть он эти дни предается своей печали, он все это время довольно сдерживался из любви к матери. В уединении, наверное, станет спокойнее.

– В таком случае, лучше всего если вы, дядя Борк, останетесь с Бенигной здесь, чтобы помочь Юмницу. Гости же пусть приедут ко мне, тогда здесь будет все тихо. А в день похорон я сам приведу всю нашу родню в Кремцов.

– Это будет отлично, Гассо! – воскликнул капитан Борк. – Надо беречь святой покой моей бедной сестры и больную душу Леопольда.

Уходя, Гассо сделал знак доктору, чтобы тот за ним последовал.

– Итак, у нее была изнурительная лихорадка? – спросил он, когда они вышли. – И ваше искусство не имеет средств, чтобы вылечить подобного рода болезнь?

– Напротив, средств много, чтобы погасить внутренний жар, как вода тушит огонь. Но когда изнутри пламя все раздувается и растет ежеминутно, пока, наконец, не истребит собою все, тогда искусство врача не может помочь.

– Я этого не понимаю.

– Ну, сказать прямо, покойница была больна душой! Такое горе поддерживало лихорадку, как солома и масло поддерживают огонь. Бог знает, что ее так мучило!

– Сидония! Анна! Я! – раздалось в ужаснувшейся душе Гассо. В подавленном состоянии возвратился он в Блумберг. Сообразно с его приказанием просили всех гостей отправиться туда. В Кремцове же весь громадный зал был обшит черным сукном, большой дубовый стол был вынесен и на месте его посередине зала было устроено возвышение, на котором стоял металлический, богато разукрашенный гроб. Вокруг горели свечи в железных подсвечниках. В ногах был устроен алтарь, а в головах стояло, обитое черным кресло покойницы, на котором она так часто сидела за столом в качестве хозяйки дома. Ночь уже наступила. Бенигна, ее муж и капитан Борк спали, равно как и вся прислуга. Старик-смотритель один сидел в зале, на любимом месте покойницы и глядел на дорогу. Раздался топот лошадей, два всадника подъехали к воротам. Старик впустил их, то были Леопольд и Николас. Войдя в зал, рыцарь посмотрел вокруг.

– Так хорошо! Николас передал вам, как я хочу, чтоб было впредь?

– Как же, передал, и я, Ваша милость, употреблю все свои старания, чтоб вам угодить. Но неужели вы на самом деле хотите оставить отцовское владение?

– Т-с, старик! Я не хочу слышать возражений! Управляйте так, как будто бы Кремцов, Реплин и Колбетц вам принадлежали. Вы имеете полномочия и знаете, кому обязаны давать отчет во время моего отсутствия. Никто из моих родственников не имеет права вмешиваться во что бы то ни было. Я полагаюсь на вас и на Николаса и, смотря по тому, как вы все исполните, вас ждет мой гнев или благословение. Завтра же пусть ждет меня лошадь у ворот кладбища со всеми вещами, которые я упомянул в списке. Я не требую, чтоб кто-нибудь меня дожидался, если сам не захочет! Идите спать, я здесь останусь.

Тон Леопольда был так строг и решителен, что отец и сын вышли, не возразив ни слова.

Он закрыл за ними дверь, потом подошел к гробу, поцеловал покойницу, сжал ее холодную руку и сел затем у окна, на ее месте. Но что это?! Он начал прислушиваться. В тишине ночи раздавались нежные, тоскливые звуки, точно кто играл на флейте. Он тихонько отворил окно. Очаровательные звуки ворвались в комнату.

– Это желтый дрозд, – прошептал Леопольд, – он поет о любви! – Он взял с гвоздя лютню, которая со времени смерти Буссо оставалась безмолвной! Нежно провел он по струнам, потом сел возле гроба и взгляд его так и впился в лицо матери, сиявшее неземной радостью. Тихо, едва слышно, полились звуки под опытной рукой, и песнь полувздохами вырвалась из его груди.

Настал час погребения. В зале уже собрались в полном трауре: оба Юмница, Бартель, пастор и прислуга замка.

Перед затворенным еще порталом толпились с непритворной скорбью деревенские жители, покойница была для всех добрая госпожа и помощница в нужде. Бенигна Бонин и дядя были заняты возле гроба.

Старый Бятко трубит с башни глухо и протяжно. С веттерской высоты тихо спускаются гости, приехавшие из Блумберга, в числе их находится госпожа Эйкштедт и Анна. Они не могли удержаться, чтобы не отдать последний долг особе, некогда ими столь любимой, последние годы которой были омрачены тяжкими испытаниями. Когда раздался погребальный звон, Леопольд вышел из комнаты отца и направился в зал. Вместо траурной одежды на нем был походный костюм, шлем и панцирь, можно было думать, что он отправляется на войну или в далекое путешествие. Он молча подал руку дяде и его сыну, кивнул домашним и, отдав смотрителю со значительным взглядом ключ от комнаты отца, сел в головах гроба на кресло матери.

Отворили портал, гости подъехали, слезли с лошадей и были встречены у входа капитаном Борком.

– Не обращайте внимания на Леопольда, – шепнул он, – сегодня, я думаю, трудно будет с ним поладить.

Они вошли сильно взволнованные.

Пастор Матфей Визеке стоял уже перед алтарем, ожидая знака Леопольда. Братья и сестры с трудом отошли от гроба и образовали небольшую группу. Леопольд поднялся.

– Повремените еще немножко, господин пастор, – сказал он. – Прежде чем дорогая мать моя оставит навсегда этот дом, хочу, чтобы ее увидела и простилась с нею та, которая нашла в ней, из любви ко мне, милостивую покровительницу, правда, женщина эта не кто иная, как презренная еврейка! Но я требую, чтобы почтили здесь, как княгиню, ту, в чьих руках находилась жизнь моя под Дотисом! Николас, позови сюда Сару Иоханаан из Сарагоссы, испанку! Потом можно будет начать службу.

Молодой Юмниц вышел и возвратился, ведя за руку Десдихаду. Она была очень бедно одета, лицо ее было черно, а голова посыпана пеплом. С минуту она стояла как окаменелая, и каждый мог хорошо разглядеть ее.

Вдруг она с воплем, ломая руки, бросилась к гробу, пала на землю и, тихо всхлипывая, прислонила голову к ступеням катафалка.

– Люди подобны цветам, они цветут, и вянут, и приносят плоды и семена для жатвы в будущей жизни! – начал пастор.

Слова Леопольда сильно взволновали присутствующих. Вид же появившейся Сары заставил всех как бы окаменеть. Она была еврейка, старая, некрасивая негритянка! Анна фон Эйкштедт едва не упала в обморок, остальные же дети Иоанны были сильно потрясены. Когда пастор кончил свою речь и благословил умершую, первым движением Леопольда было подойти к матери и на прощание поцеловать ее в бледные уста. В это время Гассо и Гертруда подошли к нему.

– Скажи мне перед гробом матери: что, ты совсем отказываешься от меня? – Произнеся эти слова, Гассо дрожал, как в лихорадке.

– Я прощаю тебе и вам всем! – Он обнял его, потом также поцеловал и обнял Гертруду. – Но тут лежит единственная, которой принадлежало мое сердце. Она взяла его с собой! Закройте гроб!!

– Будьте сострадательны, Леопольд, – прошептала чуть слышно Анна фон Эйкштедт. – Не наказывайте меня, несчастную, своей ненавистью!

Леопольд взял ее руку.

– Успокойтесь. В моем сердце нет больше ненависти, потому что нет в нем и любви. Я покидаю этот дом – если будет угодно Богу – навсегда. Некогда, когда еще жива была дорогая моя мать, я сладко мечтал осчастливить последние годы ее жизни, теперь же все прошло. Я никогда больше не буду мечтать! – Он слегка поклонился и отошел к дяде.

Анна с минуту стояла униженная, потом она упала без чувств.

– Сделай что-нибудь, Сара… – сказал Леопольд. – Ты знаешь, как привести ее в чувство, и тебе известно также, кем она была для меня! Помоги ей!

Между тем как родные толпились вокруг Анны и отнесли ее наконец на любимое место Иоанны, у окна, Сара потребовала стакан воды. Потом она налила в воду несколько капель из склянки, которую всегда носила с собой, и влила эту жидкость в рот бесчувственной девушке. Канцлерша, Гертруда и еврейка остались при Анне. Гроб подняли, и Леопольд с прочими последовал за ним в кладбищенскую церковь. Под пение кремцовских поселян опустили гроб с останками Иоанны в семейный склеп Веделей. Теперь все было кончено.

– Прощайте, – сказал Леопольд, – дай Бог вам счастья.

– Несчастный, куда ты хочешь идти?

– Туда, где другие люди и где я не буду видеть кремцовскую башню! Что удерживает меня на родине?

Он прошел перед отступавшею толпою и направился к выходу с кладбища, где Николас и смотритель ждали его с лошадью.

– Храните мое добро до моего возвращения. Кланяйся Саре, Николас. Скажи ей, что с ней Бог любви и что она находится под моим покровительством!

Он вскочил на лошадь и отправился в путь. Очнувшись, Анна увидала себя на руках испанки, которая расстегнула ее корсет и смачивала ей виски водою.

Несколько минут спустя дом опустел, испанка же исчезла.

ГЛАВА ВТОРАЯ
Рамлинский бей

Печаль и горечь заставили Леопольда удалиться из Кремцова. Началась шестая гугенотская война. Леопольда опять потянуло сражаться против католической лиги, и только по окончании похода в 1577 г. он вернулся в Кремцов. Здесь рыцарь уже не застал в живых ни Бангуса, ни смотрителя. Необходимость заняться делами имения заставила нашего героя прожить в деревне целый год. В это время в нем родилась мысль посетить Восток.

В начале августа того же года мы находим нашего героя и его спутников на мусульманском купеческом корабле, отправлявшемся в Палестину. Все они из предосторожности поменяли свой обычный костюм на одежду пилигрима. Мусульмане смотрят с уважением на всякое проявление религиозного чувства, даже у иноверцев. Был вечер. Магометанские купцы или расхаживали взад-вперед по палубе, или же сидели на коврах, поджавши ноги, и важно курили трубки. Среди последних выделялся красивый мужчина, лет сорока, с черной, блестящей бородой, спускающейся до самого пояса. Он также курил трубку, между тем как стоявший возле него раб опахалом создавал ему прохладу. По одежде, дорогому оружию и, особенно, зеленой чалме, можно было заключить, что то был эмир или знатное военное или гражданское лицо. Действительно, это был Ахмет, бей Рамлы и Яффы, зять иерусалимского паши. Все на корабле знали его и относились к нему с величайшим уважением. Разительный контраст с обществом магометан, все движения которых были полны важности и достоинства, составляла группа европейских путешественников, державшихся несколько в стороне, на другом конце корабля. Они вели между собой веселый и оживленный разговор, прерываемый часто громким хохотом. Серьезным мусульманам такое поведение крайне не нравилось, они считали его неприличным для пилигримов. Купцы бросали на них сердитые взгляды и облегчали свое сердце, произнося вполголоса угрозы и проклятия. Если бы не Ахмет-бей, которого они боялись прогневить, магометане непременно предприняли бы попытку обуздать неуместную веселость гяуров.

Наконец, у одного из них терпение лопнуло. Повозмущавшись довольно громко в кругу своих единоверцев, он подошел к Ахмету и, скрестив руки на груди, низко ему поклонился.

– Раб твой спрашивает тебя, господин, долго ли еще намерен ты слушать крики и хохот этих необрезанных собак?

Ахмет посмотрел е величайшим равнодушием на разгорячившегося мусульманина, вынул изо рта трубку и, пустив клуб дыма, произнес:

– Ты кто такой?

– Гассан иль Асгер, иерусалимский купец.

– А я кто?

– Ты, Ахмет, знатный эмир! Великий бей, правитель Рамлы и Яффы, властвующий над морем и сушей!

– Ты верно сказал! Итак, ты, Гассан, будучи купцом, продавай, обманывай и наживайся! Я же, Ахмет-бей, исполняю, что повелел мне господин мой, Свет вселенной! Ты оставайся при своем занятии, я же останусь при своем. Если бы эти иноземцы заплатили тебе за позволение болтать и смеяться на их лад, ты бы не только позволил это в твоем доме, благодарил бы Аллаха за счастливый денек. Я же не возьму от них платы, потому что как смех, так и плач даются человеку в свое время. Прошу тебя, не мешай ни им, ни мне в моем размышлении!

– Алла керим! В таком случае, желаю, чтоб им скорее пришлось плакать и печалиться и чтоб душа их в день суда вошла в тело свиньи! – С этим добрым пожеланием Гассан воротился к своим товарищам и шепотом начал с ними советоваться касательно немецких пилигримов, причем обнаружились враждебные намерения фанатичного купца. Наши же друзья были слишком заняты своим разговором, чтобы обращать внимание на то, что делалось вокруг них.

До сих пор бей оставался совершенно спокоен и не обращал внимания на разговор франков, но, услышав слово Каиро, в особенности имя святого Саида, столь священное для каждого мусульманина, он подозвал к себе малорослого Шабати, нанятого иноземцами в Триполи, чтобы служить им переводчиком.

– Ты сопровождаешь франков? – спросил он.

– Ты так повелел, господин. Я взялся проводить их к святым местам, а потом – обратно в Яффу.

– Что говорили они про Каиро и про Саида-Магомета ель Бедови? – Произнося это священное имя, он поднял руку и наклонил голову с благоговением.

– Посетив все города Салиба (Спасителя) и пророков, они хотят отправиться из Яффы морем в Александрию, чтобы осмотреть чудеса Египта.

Тощий черненький человечек передал знатному эмиру все, что знал о немцах, равно как и то, над чем они так много смеялись. Он рассказал ему также, что высокий блондин со светлорусой бородой – эмир великого Мелака севера, который вел в Венгрии войну против поклонников Магомета. Что они все – бывшие воины и странствуют теперь по белу свету. Он, Шабати, сам видел, что высокий блондин, будучи в Триполи, носил с собой ченгирь, т. е. музыкальный инструмент, теперь же они говорили между собой о том, как он очаровывал своими песнями женщин острова Мило.

– На чьих устах имя бея и чей взгляд откровенен, тот, Шабати, – друг Ахмету. Но ты должен их предостеречь, чтоб они здесь никому не доверяли, исключая меня и тех, кого я представлю им как друзей. Пусть они будут серьезны, набожны и веселы, но все в свое время, чтобы не было соблазна. Итак, позаботься о том, чтобы они ждали меня, чтобы отправиться нам вместе.

Шабати ответил низким поклоном на эти слова.

Корабль повернул к земле, и перед взорами путешественников предстала знаменитая во времена крестоносцев Яффа, с ее полуразрушенными стенами и стройными белыми минаретами. Не без душевного волнения ждали Леопольд и его спутники той минуты, когда им дано будет вступить на святую землю Палестины. На берегу толпился народ. Около тридцати верблюдов стояли группами несколько в стороне, хозяева принуждали их лечь на землю, чтобы нагрузить поклажею с корабля. Несколько поодаль, возле прекрасной, богато убранной лошади, стояла группа турецких солдат, янычар и рабов.

Корабль пристал. Народ с криком начал предлагать свои услуги при переноске багажа, заметив же бея, они понизили голоса и угомонились. На палубе показался таможенный чиновник в сопровождении четырех солдат с обнаженными саблями. Перед ним же шел с десятью янычарами шейх, первый военный чиновник портового города. Оба они почтительно поклонились бею и стали ждать его приказания.

Ахмет важно кивнул головой, потом знаком подозвал к себе Шабати.

– Раб твой готов!

– Передай шейху все имущество франков, ты отвечаешь за него своей бородой! – сказал он переводчику, потом обратился к шейху со следующими словами: – Прикажи твоим слугам отнести их вещи вместе с моими в твой дом, прежде чем купцы сойдут на землю. Любопытство невежд порождает толки, от которых страдает мудрый!

– Следуйте за эмиром, – шепнул Шабати нашим друзьям, – и не заботьтесь о вещах, это могло бы возбудить подозрение, Я ручаюсь за ваше благополучие.

Путешественники подошли к Ахмету и поклонились ему, янычары тотчас же окружили их. Не зная, пленники они или нет, вступили они на достопамятную землю Палестины. Сам Ахмет сел на своего коня и направился к дому шейха, наши же друзья следовали за ним пешком по узким и кривым улицам Яффы. У входа в дом шейх приветствовал своего начальника каким-то арабским изречением, затем ввел его в комнату нижнего этажа, в которой диваны, стоявшие вдоль стен, составляли единственную меблировку. Сюда ввели и пилигримов. Последние несколько поуспокоились, увидев мимоходом Шабати, стоявшего на дворе возле их вещей. Эмир расположился на диване, и, когда вошел переводчик, он подозвал к себе его и Леопольда, и с помощью Шабати завязался следующий разговор.

– Вы, господа иноземцы, – сказал Ахмет, – поступили очень неосторожно, позволив себе смеяться перед моими соотечественниками, возбудив этим их негодование. Эти купцы весьма уважаемы в Иерусалиме. Поэтому чтобы отомстить вам, они подкараулят вас и постараются спровоцировать на какую-нибудь глупую выходку, чтобы паша вас осудил и наказал.

Леопольд и его товарищи очень испугались, так как знали, что иерусалимские турки больше других ненавидят христиан и всегда ищут случая навредить им.

– Ты правду сказал, господин, – согласился Ведель, – мы действительно поступили очень глупо, но надо приписать это нашему незнанию обычаев страны.

– Ответ твой мне нравится! Но чтобы вы ни в этом городе, ни во время вашего дальнейшего путешествия не попали в руки подобных людей, потому и обошелся я с вами как с пленными и велел вести сюда, так будьте впредь осторожнее. Теперь же отдайтесь добровольно в мое распоряжение. Согласны вы на это?

– Согласны, – ответил уныло Леопольд.

– Ну, так отдыхайте до полудня, – сказал эмир, улыбаясь. Он встал и вышел из комнаты.

Пилигримам не очень нравилось первое их вступление на святую землю.

Переводчика не видно было, он был занят чем-то на дворе и в доме. Но в двенадцать часов он с веселым видом принес им вкусный обед.

– Кушайте, господа, – сказал он им, – и подкрепите силы ваши для путешествия. Злые купцы уехали два часа тому назад, а шейх, по приказанию бея, велел объявить им, что он посадил вас в тюрьму и строго накажет за то, что вы рассердили их своим поведением. Дураки благодарили его, славили его правосудие и затем уехали со своими товарами. Теперь они не могут вам повредить, тем более, что нам придется оставаться в Ре-меле до тех пор, пока паша не пришлет бумагу, позволяющую вам въезд в Иерусалим. Мы отправимся в путь тотчас после обеда.

Это известие подняло дух немецких путешественников, и они начали думать лучше об Ахмете.

После обеда они выехали из Яффы. Ахмет ехал впереди на коне, а они – на ослах, следовали за ним, окруженные янычарами. Когда они начали взбираться на довольно крутой холм, бей подозвал к себе Леопольда и переводчика и, приказав им не отставать от него, поехал несколько вперед, очевидно, для того, чтобы прочие не могли слышать их разговора.

– Говорят, франк, что ты на родине рыцарь, эмир, как и я, можешь ли ты доказать это?

– Я рыцарь, в Рамле могу представить тебе доказательства…

– Великий Мелак северного царства сделал тебя эмиром за храбрые дела против почитателей Аллаха?

– Да, господин. Я сделал для моей веры и для моего государя то же, что ты, эмир, как храбрый человек, сделал бы для защиты твоей веры и чести султана!

– Я тебя не порицаю, напротив, я стал твоим другом, белокурый франк, именно потому что ты эмир и воин! Ты и товарищи твои будете жить в Рамле в моем доме и рабы мои будут обходиться с тобой так же почтительно, как обходились бы со мной твои рабы, если бы мне вздумалось отправиться в западные страны и посетить дом отца твоего. Но как нет на свете добра без зла, так нет и дружбы без денег. Ты должен мне заплатить за мою заботу!

– Я сделаю это, насколько мне позволит моя бедность. Сколько будет стоить нам твое гостеприимство, господин?

– Мы поговорим об этом, когда ты будешь гостеприимством пользоваться. Однако не пугайся, ты очень богат тем золотом, которое я ищу. – Тут турок в первый раз захохотал, и лицо его озарилось веселостью. Он протянул руку над холмистой равниной, на которой виднелись слева развалины высокой башни, а справа – опустелый городок.

– Видишь ли этот город? Это Сидон, где, по преданию вашего народа, был обезглавлен Георгий, один из ваших святых.

Так, беседуя, достигли они Рамлы. Тут они остановились перед полуразрушенным домом. Ахмет попросил Леопольда довольствоваться со своими спутниками этим помещением, впрочем, на одну только ночь, чтобы дать ему, бею, время приготовить свой дом для приема гостей. Указывая Леопольду на означенное помещение, бей сказал ему, что в этом доме родился Иосиф Аримафейский, друг великого Салиба, которого и похоронил, подвергая опасности собственную жизнь.

– Посвяти эту ночь воспоминаниям о нем, – прибавил Ахмет, – потому что нет ничего драгоценнее верности друга в минуту нужды! Алла керим, Бог велик!

С этими словами бей ускакал, Леопольд же вошел в дом вместе с Шабати.

– Вы в самом деле родились под счастливой звездой, – сказал переводчик, когда они вошли. – Мне Ахмет хорошо знаком, я знаю, что когда он едет в Триполи, то никогда не возвращается назад с пустыми руками, но как ни весел и ни умен он, когда хочет, ни с одним франком не обходился он еще так, как с вами! Да будут благословенны дни ваши!

На другой день Леопольд и его спутники перешли в дом Ахмета, где их приняли как дорогих гостей. Теперь наши друзья убедились, что знакомство с эмиром было для них настоящим счастьем. Бей объявил, что им придется прожить у него восемь дней, пока не возвратится из Иерусалима мамелюк, которого он послал к паше с просьбою выдать франкам позволение на свободный проезд через святые места. В продолжение этих восьми дней бей посвящал гостям все свои свободные часы, занимая их восточными сказками и преданиями о святой земле, в которых выражался взгляд мусульман на многие события священной истории. Франки, со своей стороны, должны были рассказывать Ахмету о своей родине, при этом Леопольд сообщил ему предание о золотой женщине и показал грамоту императора о пожаловании его в рыцари. Этим Леопольд еще более возвысился в глазах Ахмета. Вообще же последний в присутствии товарищей Леопольда держал себя скрытнее, чем когда был с ним наедине. Эта сдержанность стала еще заметнее с приездом Эристоффа Витцума из Померании, прибывшего на венецианском корабле в сопровождении пажа и переводчика. Узнав соотечественника Леопольда, гостеприимный эмир пригласил его также в свой дом, но с тех пор в его манерах стал более и более проглядывать чиновник султана.

Однажды вечером (возвращения мамелюка ждали через два дня) Ахмет гулял по саду с Леопольдом и переводчиком.

– Ты скоро уедешь, иноземец, и потому я должен напомнить о платеже и об искусстве царя Давида.

– Как так, господин, я тебя не понимаю?

– Воистину ты, друг, недогадлив! Ты должен заплатить мне песнею и веселой ночью, чтобы я сохранил о тебе приятное воспоминание. Передай тайно твой инструмент переводчику, он отнесет его ко мне. Когда же друзья твои лягут спать, прийди сюда в сад под каким-нибудь предлогом; раб будет тебя ждать и введет во внутренние покои, тогда ты увидишь, как Ахмет веселится, отдыхая от дневных трудов.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю