355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Альберт Брахфогель » Рыцарь Леопольд фон Ведель » Текст книги (страница 6)
Рыцарь Леопольд фон Ведель
  • Текст добавлен: 28 сентября 2016, 22:25

Текст книги "Рыцарь Леопольд фон Ведель"


Автор книги: Альберт Брахфогель



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц)

ГЛАВА ПЯТАЯ
Юноша

Когда злые и хитрые монахи были связаны, тогда все заботы были обращены на раненого. К невыразимой радости Леопольда и его матери рана, несмотря на сильное кровотечение не только не была смертельна, но даже не могла иметь дурных последствий. Благодаря заботливости Иоанны и медицинским знаниям помилованного монаха удалось остановить кровь. Страждущего после этого перенесли на телегу, на которой он должен был ехать в Кремцов.

Сын Юмница Николас остался у Захария, чтобы устроить дела в Колбетце и составить опись монастыря и всего имущества. Рыбакам окончательно было сказано, что они скоро получат дарственное письмо на свободную рыбную ловлю.

После обеда вдова Веделя призвала к себе господина Бангуса и сказала ему, что она хочет видеть постоянно около себя любимого друга покойного Курта, поэтому управление Колбетцем и передает более молодому человеку, так как для нового хозяйства в Колбетце вполне достаточно дворецкого. Потом отправились назад в Кремцов Иоанна с Леопольдом впереди, за ними больной и остальные монахи и, наконец, позади всех ехал конвой. Когда они отъехали довольно далеко и жители деревни успокоились в хижинах после изгнания монахов, один монах, избежавший плена среди суматохи вышел из монастыря в крестьянском костюме и с тяжелым мешком за спиной Он обошел это местечко и вышел на северную дорогу к Алдальпу. Здесь он расспросил о своих сотоварищах и нашел их вскоре в одной деревушке. Утомленные неприятным путешествием, они остановились переночевать, чтобы на другой день попасть в Штеттин.

– Брат Гиларий! – воскликнул приор, встречая входящего. – Так ты убежал? Один? Что это ты несешь?

– Золотую и серебряную утварь, сосуды, чаши, кресты и кадило. Кроме того, дорогую икону с драгоценными камнями когда-то подаренную Веделями.

– Благодарение Богородице, хоть что-то да спасено! А другие схвачены ли?

– Схвачены! Когда вы ушли, Иоанна упала на колени перед идолом, молилась перед ним и рассказывала о нем своему сыну. Возбужденные монахи безумно бросились на нее. Молодой Ведель убил одного, и рыбаки сбежались на этот выстрел. Теперь их везут в Кремцов и за сопротивление власти засадят в башню.

Взбешенные монахи испустили крики гнева.

– Тише, братья! Это очень хорошее известие! Это важное открытие, что вдова Веделя – тайная язычница оно поможет нам в Штеттине особенно в глазах народа. Ешьте, пейте и ободритесь! Ты, Гиларий, изложишь письменно о всех виданных тобой ужасах. В Штеттине мы обратимся к кому следует.

Между тем Иоанна с сыном и свитой уже переезжали Мадуанское озеро. Первую половину дороги, из-за сильного волнения, мать с сыном почти не говорили, только Иоанна обращалась с вопросами к монаху, наблюдавшему за раненым. Ум и воображение Леопольда были заняты колбетскими приключениями. Он впервые в жизни увидел столько крови. Такое сильное впечатление никогда не забывается. В ушах его и теперь еще слышались громкие слова матери перед золотой женщиной. Он знал теперь не только то, что значит Ведель, но также и то что следовало ему делать как потомку Веделя, Сильная природная фантазия и запомнившиеся семейные предания вполне укрепили планы его беспокойной и далеко не счастливой жизни. Ко всему этому присоединилась еще его несчастная любовь.

– Разве наш род, матушка – прервал, наконец, молчание Леопольд, – всегда носил на щите красное и черное солнце? Для чего на нем фигура?

– Она означает золотую женщину солнце Колбетца. Глупые же заменили ее после мужчиной и сделали вместо лучей широкую шапку.

– А что носили наши на шлеме?

– То же самое. Пучок солнечных лучей был знаком, по которому и друг и враг узнавал Веделей. Ты также должен носить этот знак, если будешь сам повелителем и будешь защищать свой род и свой дом. Через несколько дней ты уйдешь от меня, увидишь великолепие света придворные развлечения и много нового. Не забывай при этом о старом Кремцове и твоей одинокой матери! Учись всему хорошему, особенно благородным обычаям, уважению к Богу и простой жизни!

– Я никогда не забуду ни тебя, ни отечества, ни одного из твоих слов! Теперь мне особенно грустно расставаться с тобой! Не считаешь ли ты возможным, что монахи с Маргаритой теперь на все решатся против тебя? Я хотел, чтобы ты призвала назад к себе Буссо и сообщила все дяде Гансу.

– Это ты, действительно, заметил очень хорошо. Я уже думала о возвращении Буссо и обо всем, что только возможно для разрушения планов проклятой жены моего брата. Я сегодня пошлю Юмница к капитану. Он сам хотел приехать на днях с Буссо, проститься с тобой и проводить тебя в Фюрстензее, где ожидает тебя Лука.

– Что ты думаешь делать с раненым монахом и иноземцем?

– Так как мой сын ранил его, то я буду заботиться о нем. Потом, если он захочет, может остаться жить в Кремцове. Иноземец же свободен: он может идти или остаться. Пленных же я допрошу и отправлю к герцогу, чтобы он поступил с ними по закону.

Солнце уже закатилось, когда они прибыли в Кремцов. Юмниц с Ловицем отправились в тот же вечер в Штатгарт, чтобы донести о случившемся в Колбетце и позвать капитана и Буссо. На другой день приехали ожидаемые. Начался допрос монахов. Раненый и иностранный монах добровольно рассказали все о монастырской жизни. Других же пришлось попугать, и перед их глазами явились застеночный хомут и испанские сапоги. Когда они увидали, что ничего не остается, как рассказать все, то они начали сваливать всю вину на приора и на старых монахов. Они рассказали, как их собратья старались совратить колбетцких женщин и многое другое. Вследствие этих сведений понадобились показания некоторых людей из Колбетца. Они были вызваны, и список преступлений монахов еще более увеличился. Это было очень приятно для Иоанны, но главным образом для капитана. Пленные после допроса с протоколом обвинений были отправлены в Штатгарт, а оттуда на герцогский суд в Штеттин. Кроме того, доктор Матфей Више донес протестантскому правлению о всех преступлениях монахов и о том, что обер-гофмейстерша Борк достала им герцогское позволение призывать новых собратьев. Это позволение было приложено к донесению.

После допросов и различных приготовлений наступил самый день отъезда. Вид Леопольда совершенно переменился. Вместо узких кожаных панталон и простых сапог на нем были широкие рыцарские шаровары и высокие сапоги, верхние края которых были обшиты кружевами. Стан его был покрыт длинным до колен бархатным сюртуком, который называли «немецким» сюртуком и носили при всех немецких дворах. Сбоку, на золотой перевязи висела шпага, которую носил покойный Курт, а на голове была бархатная шляпа с развевающимся султаном из золотисто-красных перьев. На плечах был наброшен серый плащ. Леопольд вид имел благородный и мог поддержать честь своего имени. Среди его вещей особенно замечательны были Библия Лютера и лютня. Для сопровождения Леопольду был дан слуга с навьюченной лошадью.

Леопольд перед отъездом был весьма спокойным, так как Буссо согласился заменить его в Кремцове, а дело Колбетца по всем данным должно было окончиться в пользу Иоанны. Сверх ожидания, прощание было очень сдержанным, рассудок Иоанны победил на это время ее чувства. Она хорошо рассудила, что оба несчастно любящие юноши вместе производили бы очень дурное впечатление на всех. Кроме того, мать сознавала, что ее любимый сын отправляется для учения в чужую страну.

Леопольд нашел уже Луку фон Бланкензее совершенно готовым, и на следующий день оба они прибыли в Кюстрин, крепость и резиденцию герцога Иоганна. Несмотря на безнадежную любовь, молодость со своим легкомыслием, любовью к жизни, желанием узнать свет очень легко переносит те страдания, которые пагубно действуют на нас в зрелом возрасте. Двор герцога Иоганна был собранием молодежи. Здесь не было ничего похожего на штеттинский двор, звенящие шпоры, развевающиеся султаны, гремящие кольчуги заменяли здесь штеттинские интриги и роскошь. Собственно говоря, Лука фон Бланкензее был не самый главный среди собравшихся гостей, а Леопольд совершенно затерялся среди массы людей. Впрочем, с одной стороны это было хорошо: никто не мог заметить его неповоротливости, и он имел возможность присмотреться к тем, которые были опытнее его и часто общались с высокими господами. В Фюрстензее они пробыли еще несколько дней, пока не собрались все приглашенные, потом в сопровождении ста рыцарей и огромного обоза отправились на брачное торжество. Герцог Иоганн, герольды с белым знаменем с бранденбургским красным орлом следовали впереди. Восемнадцатилетний юноша совершенно предался чувствам свободы и новой жизни, следуя с таким собранием северного дворянства на юг по волнующимся нивам и зеленым лугам. Он сильно желал вместо брачного торжества ехать на войну, где идет речь не о венцах, а о сокрушении стен и копий. После, когда он испытал на войне страшные страдания, объехал множество стран разных монархов, ему постоянно казалось, что нет ничего лучше старого Кремцова. Если бы кто-нибудь сказал это Леопольду теперь, то он счел бы его безумным. Природный ум юноши совершенно соответствовал всему окружавшему его и он не мог представить себе, что может быть лучше, чем объезжать свет, совершать рыцарские подвиги и изучать людей и их обычаи.

Путь их лежал по старой дороге через Берлин, Торгау и Лохайскую долину. Потом они вынуждены были переезжать широкую Эльбу, чтобы достичь старого города. Глазам их представился великолепный вид! На башне развевалось большое курфюрстское знамя с золотым щитом и мечом на пурпурном фоне Валы и ворота церкви и башни были украшены знаменами и флагами. Пушки палили в честь прибывших. Курфюрст Август сам с саксонским рыцарством выехал навстречу, чтобы торжественно ввести герцога Иоганна в Лейпциг Леопольд был совершенно ослеплен всем этим. Ему казалось, что во всем свете нельзя найти подобного блеска. Но он был не глупый мальчик, чтобы смотреть только на одну внешнюю сторону и не замечать ничего более важного. Его усердный пастор Матфей пересказал многое из жизни Мартина Лютера и Леопольд сильно желал видеть Иоганна Фридриха Филиппа Гессенского и самого могущественного Морица, но больше всех Лютера и Меланхтона. Особенно присутствие Эриста и Фолирада фон Мансфельда, друзей Лютера, произвело на Леопольда впечатление. Ему хотелось сблизиться с последним, рыцарское и умное лицо которого показывало, что он, действительно отличный предводитель для протестантов. Леопольд высказал все это Луке, но тот ничего не ответил.

Самый роскошный был прием жениха. Ведель, однако, не мог рассмотреть его, так как принца окружала большая толпа высоких монархов. Но вечером за большим столом он мог хорошо видеть всех. Сто благородных юношей из всех стран были избраны для прислуживания за столом, и Леопольд также получил назначение разливать монархам золотистое вино из серебряных кружек.

Знаменитый круг борцов за реформацию соединился вокруг брачной пары. Тут были графы: Гогштратен, Куйлебург и Горн, великий адмирал Нидерландов, ученый Губерт Ланге, друг Меланхтона и Оранского. Ряд блестящих имен Тюрингии, Саксонии, Лаузитца и Марки присоединился к первым. Некоторые из них сражались в Шмалкальденскую войну, другие приобрели славу в войнах с Францией и Италией, и даже в походе в Африку против барбаров. Но внимание Леопольда главным образом было сосредоточено на брачной паре, тем более, что прислуживание ей было возложено на него. Вильгельму Оранскому было около двадцати восьми лет, но бледное лицо его, высокий лоб, серьезность и спокойствие делали его гораздо старше. Черный бархатный сюртук и золотая цепь с сияющими камнями на его груди вполне соответствовали его величию. Этот человек был доверенным лицом и воспитанником Карла V и сопровождал его с детства во всех походах. Этот принц был бельмом на глазу Филиппа II, но в тоже время надеждой Нидерландов. Его будущая супруга, принцесса Анна, девятнадцати лет, казалась красивее всех дам, окружавших ее. На ней была темно-красная юбка, обшитая серебром, корсет из белого бархата был обшит драгоценными камнями, а белокурую голову покрывала графская корона. Они мало говорили между собой, Анна больше слушала. Принц же Вильгельм, кажется, на этот раз оставил свою обыкновенную молчаливость, он вел очень оживленный разговор с курфюрстом, своим тестем, своей матерью, урожденной графиней из дома Штолберг, и другими саксонскими и нидерландскими вельможами. Внимание Леопольда было приковано к политическим вопросам, главной теме оживленного разговора. Кроме того, юноша имел возможность познакомиться с планами принца, с которым ему пришлось встретиться позже при совершенно неожиданных обстоятельствах. Так как он стоял позади стула, то мог узнать также тайные мысли новобрачных, все свободное время они жали друг другу руки под столом. Сначала были провозглашены тосты за родителей невесты и матери жениха, потом был предложен тост и за молодую чету, причем граф Горн приветствовал ее краткой, но пламенной речью политического направления. После его речи встал чрезвычайный посланник Англии, лорд Филипп Сидней:

– С великой радостью по ту сторону канала воспринят был этот союз двух княжеских сердец, послуживших залогом дружбы Саксонии и Нидерландов, двух великих протестантских государств на континенте. Эти чувства, светлейшая чета, высказываю я от имени Елизаветы, Королевы Англии и Британии. В знак своего сестринского расположения к вам она посылает вам символ согласия народов, который побеждает даже естественную стихию, разделяющую нас!

Он кивнул головой к главному входу. Двери растворились. Вошло четверо слуг, одетых по старым английским обычаям. На плечах у них была доска, где стояли две модели корабля, сделанные из серебра и золота и сияющие драгоценными камнями. Корабли, как на полном ходу, были оснащены и шли с распущенными парусами. Первый представлял торговый корабль, на нем развевался голландский флаг львов с Оранским знаменем. Сбоку модели находился золотой поясной портрет королевы, а под ним название корабля «Елизавета». Другой был военный корабль с восемнадцатью пушками, английским знаменем и носил название «Оранский». Слуги подошли к новобрачным, встали на колени и поднесли подарок.

– Как этот торговый корабль с изображением и именем Елизаветы плавает под знаменем Зеландских львов, так пусть прилежание и торговля Нидерландов и Англии соединятся, чтобы сообща нести во все страны и континенты богатства, мир и цивилизацию! Как военный корабль соединяет вместе знамя Англии и имя Оранского для общих побед, так же народы Англии и Германии должны соединиться при посредстве Нидерландов против общего старого римского врага. Мы его ненавидим, как губителя счастья народов, притеснителя свободы совести и князя тьмы на земле! Никто лучше вас, светлейший принц, не поймет, что означает в такое опасное время свадебный подарок моей повелительницы. Она любит вас как сестра и доверяет как брату! Да здравствует светлейшая чета, да здравствует Саксония и Нидерланды!

Так закончил свою речь лорд Сидней. Зазвучали трубы, над собранием пронеслись возгласы радости. Поднимали постоянно тосты за Анну и Оранского, Саксонию и Нидерланды. После тостов Сидней подошел к принцу, открыл у кораблей ящики, вынул оттуда два документа и, подавая их Вильгельму, сказал:

– Прочтите их! Они содержат в себе будущий торговый и оборонительный союз, который будет иметь силу, когда настанет минута решения! Если вы не в силах будете перенести всего, тогда вы можете рассчитывать на помощь.

Оранский поставил дорогие подарки на стол, крепко пожал руку лорда и ответил;

– Что королева Англии предлагает мне свою дружбу в этот день, выражая это в брачном подарке, – такое событие наполняет мое сердце надеждой и доверием, что мы найдем истину! Во Франции, Фландрии, Англии и Италии начинается борьба между светом веры и засильем суеверия! Пусть этот корабль будет спасительным ковчегом, на котором нам хотелось бы пристать к дружескому берегу. Если моей крови суждено пролиться, то она прольется за дело свободы и веры, если они будут стеснены в Англии, Германии и Нидерландах! Эти три страны в час опасности должны быть также верны друг другу, как и во время мира. Скоро придет опасность, уже раздаются первые удары во Фландрии! Пусть крики притесненных братьев за веру долетят до их друзей. Дружба, которую мы заключаем в дни радости и любви, должна освятиться мечом во дни нужды и опасности! Но из всех моих союзников я предпочитаю тебя, мать своего народа! Да здравствует Елизавета!

Эти слова подействовали, как крик чаек перед бурей, как призывные крики на поле битвы! Все вскочили! Обнажили мечи свои и, потрясая ими, закричали: «За Германию, Англию, Нидерланды! За свободу веры! За Елизавету и Оранского!»

Хотя Леопольд мало разбирался в тогдашних политических вопросах, однако эта сцена произвела неизгладимое впечатление на его пылкий ум. Он чувствовал, что наступает время борьбы, он понял, что должен вступиться за дело, которое для всех этих важных людей дороже их положения, их жизни. Он считал прекрасным присоединить и свои слабые силы для цели, воспламенившей много храбрых и гордых сердец!

Обед кончился. Курфюрст и его гости удалились. Лука фон Бланкензее отозвал Леопольда в сторону.

– Возьми свою лютню, мальчик, и ожидай меня у выхода. Я представлю тебя господину, который хочет познакомиться с тобой. Когда тебя заставят играть, выбери хорошую песню и пой свободно. При прощании в Фюрстензее ты пел очень хорошо. Может быть, от этого зависит, быть ли тебе когда-нибудь рыцарем.

Леопольд поспешил в гостиницу, бывшую недалеко от дворца, и с лютней возвратился к указанным дверям. Княжеское общество разделилось, дамы ушли в свои комнаты, а неизвестные дворяне оставались еще тут. Здесь его встретил Лука фон Бланкензее, стоящий с графом Мансфельдом.

– Вот он! – сказал первый. – Леопольд, следуй за господином графом, он был другом покойного Лютера. Я не принадлежу более к доверенному кругу, постарайся доставить честь себе и мне.

– Постараюсь по мере моих сил, брат.

Лука снял шапку и поклонился.

– Следуй за мной, мальчик, – сказал Мансфельд и заметил: – Кто имеет верное сердце, неустрашимый дух и может свои чувства излагать в песнях, тот должен петь все, что придет ему на ум, и ему будет все удаваться. Так делал Лютер, и его пение было радостью для всех.

Они пошли по длинному коридору, который вел к главному входу и где толпилось еще много господ. Граф вошел в комнату с высокими сводами, где за столом сидели князья и тихо разговаривали о делах. На столе среди кружек вина и печенья стояли оба драгоценных корабля. Общество было гораздо меньше прежнего и, кроме князей, включало в себя еще неизвестных людей, имена которых были неразрывно связаны с протестантским учением.

– А, граф, – обратился курфюрст к Мансфельду, – мы вас ждали. Я уж боялся, что вы отправились спать.

– Нет, я ждал этого мальчика, ходившего за своим инструментом.

– Что? Это странствующий менестрель – воскликнул Эгмонт. – Они очень редки теперь!

– Нет, это не менестрель, это скромный юноша который хочет учиться служить господам и благородным обычаям. Его песня не искусна он поет подобно жаворонку на ветке.

– Хорошо, мальчик, – Оранский поклонился Леопольду. – Пой, что у тебя на уме и никого не стесняйся.

Леопольд встал перед курфюрстом и его зятем. В его душе накопилось много волнующих впечатлений. Он и теперь еще слышал клятвы и звон мечей.

«Что значат эти военные крики, этот далекий гул? Вперед, вперед, мое отечество, с твоими лучшими сыновьями! Стесняют свободу веры, наступают кровавые времена! Оранский призывает! Пусть все идут сражаться вместе с ним!

Хотят уничтожить немецкую свободу цепями и мечами! Снова приближаются мрачные солдаты чтобы отнять у нас свет! Пусть гибнут – только бы существовало бы светлое учение Лютера Оранский призывает! В смерти благородно возвысится немецкая честь!

Если мой жребий – идти на войну то я с радостью согласен на это, меня уже давно тянет на поле благо родных дел! Не должно оставаться на свете папской тирании и итальянской ереси! Оранский призывает! Мое сердце стремится к нему, оно должно быть с ним!»

– Прекрасный юноша! – сильно взволнованный Оранский встал и поцеловал Леопольда в лоб. Со всех сторон послышалось одобрение.

– Клянусь честью это благородная кровь господин граф!

– Старая померанская кровь исполина, всемилостивейший господин! Он бьет так же хорошо, как и поет. Изгнанные монахи уже пострадали от Леопольда фон Веделя.

– Ведель, – Оранский положил руку на плечо юноши – откуда твой род имеет дворянство и щит?

– Мой предок разрушил языческий храм золотой женщины-солнца в Зальцведеле. Поэтому император и Альбрехт Бранденбургский позволили ему носить на щите и шлеме солнце. С тех пор все Ведели сделались детьми солнца, и я, как дитя света, хочу исполнить мой долг.

– Проси себе милости!

– Я хотел бы ехать с вами слугой.

– С этим я не согласен, милостивый принц! – вмешался Фолирад. – Он слишком горяч и неопытен для наступающих важных дней. Надо просветить его ум и укрепить учением. Его родные поэтому передали мне мальчика в услужение. В походах к друзьям его песня будет служить хорошим вербовщиком для меня!

– И я так же думаю, граф! Доверься ему и учись, Леопольд! Наступающие времена нуждаются в храбрых людях, и нет ни одного правителя, которого я пожелал бы в учителя, кроме благородного графа! Повинуясь ему, ты будешь в то же время служить мне и делу Лютера. Обещаешь ли ты это мне?

– Душой и сердцем, светлейший принц! Однако я прошу, когда я постучусь в вашу дверь, чтобы она была отперта для Веделя!

– Как и мое сердце. Чтобы ты постоянно имел меня при себе, я за твою пламенную песню дарю тебе мой портрет на цепи. Носи его, пока не умрешь, он будет согревать твое сердце!

Все, даже курфюрст подали руки молодому человеку и сказали ему приятные слова на прощанье. Потом ему прошептал Мансфельд.

– Ты сегодня много видел и слышал, поди домой к господину Луке. Завтра ты наденешь мою одежду, и я буду тебя считать за сына.

Леопольд положил отличное начало своей жизни в чужой стране. К сожалению, не человек создает обстоятельства, а обстоятельства подчиняют себе его. Так Леопольду пришлось испытать и жить совершенно иначе, чем он думал, ему предстояла впереди не роскошная придворная жизнь и высокие рыцарские дела, а суровая жизнь среди суровых людей того времени. Долго и незаметно бродил он по земле, пока лет его сделался очень высоким, и лучшие люди его времени смотрели на него и вспоминали белокурого мальчика, певшего в Лейпциге песню об Оранском.

Когда Леопольд на другой день явился в платье Мансфельда, с золотым портретом Оранского на серебряной цепочке, то во всяком возбуждал смех. Его привели в княжескую женскую комнату, и он должен был повторить свою песню перед невестой, ее матерью и матерью принца. Жена курфюрста велела напечатать ее, и городские музыканты исполняли ее гораздо лучше. Не прошло и одной недели, как студенты начали петь ее на своих пирушках, одним словом, «Оранский призывает» можно было слышать во всем Лейпциге. Подобно всему хорошему, кончились и лейпцигские пиршества скорее, чем желал этого Леопольд. Наш друг сделался тщеславен и несколько высокомерен. Впрочем, он вел себя безукоризненно и избегал дурного общества, так что господин его, граф, остался им очень доволен.

Наступило время отъезда. Сначала уехал из Лейпцига принц Оранский с матерью и молодой супругой. Пушки с валов провозгласили его отъезд и конец праздников, знамена, флаги и украшения были сняты с домов. Лука Бланкензее также уехал с герцогом Гансом. После всех выехал уже граф Мансфельд с Леопольдом.

– Ты узнал, – начал Мансфельд, когда они были уже за городом, – жизнь правителей и высоких господ со светлой, веселой стороны, и сумел заслужить их большую благосклонность. Теперь же впереди у нас, мальчик, дорога труда и работы. Если ты теперь увидишь других людей с другими лицами, то знай, что серьезная сторона жизни пред тобой. В твоем молодом возрасте было бы странно, если бы ты не сделался тщеславным. Ты, наверное, вообразил, что это продолжится долго и все везде будет благоприятствовать тебе! Скоро ты убедишься, друг, как люди неверны, когда дело коснется серьезного. Со смерти Лютера и битвы при Мюлберге и Зиферсгаузене шмалькальденский союз распался, и господа, сражавшиеся тогда за общее дело веры, теперь сидят на печи. Всякий думает: «Делай ты, а я не могу». Если бы мы были согласны, мы были бы сильны, а теперь всякий представляет добычу для императора и папы, у которых очень острые зубы. Ты в Лейпциге хорошо слышал, что терпят наши протестантские братья во Франции и Нидерландах, скоро и до нас дойдет очередь! Поэтому я и поеду с тобой по Саксонии, Франконии и Швабии, чтобы собрать шмалькальденских братьев. Я должен убедить их вооружиться собрать войско и ждать условного знака когда придется двинуться за Рейн и на итальянцев.

– Но если все уйдут за Рейн господин отечество останется беззащитным и император может ударить в тыл?

– Турки в Венгрии острыми когтями впились в его шею и он не может перейти через горы. Если же мы разобьем на голову Филиппа Испанского Гизов и Медичи во Франции то император сделается ручным и будет очень ласков с нами. Потом наступит время – и мы выметем весь папизм из Австрии, Баварии, Германии. Вот наш план, мальчик! Молчи о нем и увидишь, что будет впереди!

Трудов храброго Мансфельда было не совсем достаточно для высказанного плана, он неутомимо почти три года ездил ко всем шмакальденцам. Леопольд начал было петь при маленьких дворах свою песню «Оранский призывает», но ничто не помогало. Все правители помогали протестантскому делу только прекрасными речами. Ни один не хотел собрать войско и присоединить свое имя к делу Мансфельда. Некоторые были откровенно против всякого вооружения, другие хотели еще подождать. Большинство было согласно все сделать, но не было денег! К этому же еще присоединялось старое немецкое соперничество и самолюбие больших и малых правителей. Саксонские эрнестинцы не хотели пристать к делу, которое защищали альбертинцы. Филипп Гессенский более желал завоеваний, чем борьбы за веру. Богатые же и свободные города севера объявили прямо: «Если рыцари не хотят сражаться то что за дураки граждане, которые возьмутся за мечи!»

Леопольд узнал много несчастных людей с великими именами видел много нового драгоценного, но больше подлого, одним словом, он вынес самое дурное представление о Германии и ее маленьких государствах.

Наступила весна 1565 г. После свадьбы Оранского многое изменилось на свете, чтобы оправдать опасения, многократно высказанные на брачных торжествах. В сражении при Дрейксе гугеноты были разбиты партией Гизов, на престол Франции вступил Карл IX, сын Екатерины Медичи, а с ним вместе римское коварство опутало страну. В Германии Фердинанду I наследовал император Максимиллиан II, его все считали кротким и умным. В это время Филиппом II Медичи и Гизами во Франции и Ватиканом в Риме был составлен план об искоренении протестантской ереси во всей Европе, для чего уже начались приготовления в означенных странах. Было невероятно, чтобы новый глава Германии отказался от этой битвы и мог удержать государство в мире, когда повсюду пылали религиозные страсти и пламя их переходило уже за границы империи.

Граф Мансфельд с Леопольдом прибыли в Берлин, где граф сделал последнюю безуспешную попытку убедить Иоахима II возобновить протестантский союз и стать во главе его. Когда здесь также не посчастливилось, то он решил ехать домой, спокойно управлять своим маленьким имением и предоставить времени и судьбе произвести соединение немецких протестантов.

Не одному ему не удалось предприятие горе постигло и Губерта Ланге который отправился из Нидерландов с ученым Петром Рамусом. Цель их была призвать шмаль кальденских князей снова к прежней братской любви в Лейпциге и просить помощи немецкого войска против Филиппа II. Попытка эта также кончилась ничем Мансфельд написал друзьям, что прежде чем ехать домой, он посетит старый город Лютера чтобы посоветоваться с ним.

Леопольд писал очень редко и мало о своей жизни родным. Тогда сношение с севером было очень неудобно. Из Берлина, однако, ему удалось написать Иоанне о своих походах, при этом он умолчал о почестях оказанных ему при разных дворах, юноша сам думал рассказать матери о своих успехах. С другой стороны он дал ей понять, что, когда кончится срок службы и ученья, он желает посетить другие страны.

Роскошная зелень мая вовсе не гармонировала с осенним настроением графа и юноши. Мансфельд был сильно огорчен и озабочен он находился в положении человека, очень много трудившегося и все-таки не достигшего своей цели. Не менее основательные причины делали печальным и Леопольда. Его религиозные убеждения после знакомства с графом, очевидно, изменились и укрепились на всю жизнь, но зато рушились его прежние высокие представления о достоинстве и силе немецких князей. У Леопольда теперь снова появилось сильное желание посетить Кремцов. Он не мог освободиться от воспоминания об Анне Эйкштедт. С каждым годом его воображение рисовало ему эту милую девушку все в более ослепительных красках. Но если он возвратится в Кремцов, то мать опять возобновит попытку соединить его с Анной, и тем самым может произойти окончательный разрыв между семействами Веделя и Эйкштедта. Отвращение Анны к юноше после всего случившегося, наверное, еще больше возросло, кроме того, Леопольда огорчало еще то, что этими назойливыми предложениями он позорит честь своего дома.

Ненависть обер-гофмейстерши Борк и Сидонии к Иоанне и ее роду была очень опасна для жителей Кремцова, поскольку обе они имели силу при дворе. Главным оружием служила насмешка, и семейство Эйкштедтов, почти ежедневно сталкивающееся со двором, чувствовало на себе действие этих насмешек. Можно себе представить, как мать с дочерью рассказывали о слабости Иоанны в Штеттине, выставив ее и Леопольда в самом смешном виде. Когда Анна фон Эйкштедт считалась невестой Веделя, во многих кружках дразнили ее Леопольдом, коварно напоминая при этом о шестнадцати тысячах марок, данных Иоанной Эйкштедту. Все это ущемляло канцлера в его самых священных интересах. Если бы обер-гофмейстерша и Сидония удовлетворились бы этой местью, они достаточно быстро достигли бы разделения семейств Веделя и Эйкштедта. Новое, более тонкое оружие, направленное этими дамами против Кремцова, разрушило окончательно их первоначальный план, и кроме того, сильно повредило самой Маргарите.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю